Текст книги "Король забавляется"

– Забавно, – отозвался Рэндалл. – Изначально я не предполагал, что дети Брогау окажутся проблемой. На детях гениев природа отдыхает. Я думал, это касается и злых гениев. Согласись, Константина Брогау гением назвать трудновато. Кстати, а Клемент где? Может, он тоже прячется за углом в самом неподходящем месте, с ножом за пазухой?

На лице Уриена отразилось выражение, которое Аранта, поразмыслив, окрестила выражением умника, убежденного, что ему сию минуту не свернут шею только потому, что слишком нуждаются в его услугах.

– Клемент, как самый старший и самый умный, позаботился, чтобы никто о нем ничего не знал. Хотя вы, конечно, имеете право не поверить мне на слово, если оно не исторгнуто пыткой. Не думаю, чтобы я оказался так уж стоек к физической боли.

– Кровь моего злейшего врага смешалась в вас с кровью моего лучшего друга, господин Камбри Брогау. Это обстоятельство неприятнейшим образом гарантирует вам жизнь. Но вот должен ли я позволить вам ошиваться в непосредственной от себя близости? Есть множество пограничных монастырей, где вы могли бы исполнять благородную и героическую миссию.

– Да он сидит здесь, – вмешалась Аранта, – читает и переписывает книги. Какой от него вред? Разве что мыши им подавятся?

– Что, еще один?

Уриен вопросительно приподнял брови, но было слишком долго все ему объяснять. Она и не должна ничего ему объяснять.

– Ты готова за него ответить?

– Допустим, готова.

– Во имя Каменщика, Аранта, ты что, команду набираешь? Не слишком ли дорого обходится мне Ведьмина Высота? Ладно, будь по-вашему. Сиди среди своих книг. Леди присмотрит за тобой, Брогау. Только под ее слово.

Это было последнее слово, на котором он вышел, обдав их ветром движения.

– Ну что ж, – вполголоса сказал Уриен. – Спасибо. Хотя на вашем месте я бы с такой ответственностью не спешил.

– Небескорыстно, – ответила Аранта. – Кто еще выучит меня читать? С вами-то я почти договорилась.

Она нашла Рэндалла в замковой часовне, где множество свечей горело в честь убитого им врага. Рэндалл Баккара держал королевское слово. Всегда. Гайберн Брогау все-таки был королем, и он удостоил его упокоения в королевской молельне, в цоколе замка, под флагом и высеченным в камне гербом. С вечной памятью. Теперь можно было сказать, что твердыня Баккара опирается на кости поверженного врага. Члены семьи, приходя сюда, преклоняли на шлифованном полу колени, но сейчас Рэндалл стоял, расставив ноги, как когда-то в очерченном для поединка кругу, сложив руки на рукояти королевского меча, украшенной сапфирами и позолотой. Этот драгоценный меч, взятый в бою, где победитель получал все, символизировал королевство и обычно лежал на крышке саркофага, откуда никто, кроме Рэндалла, никогда его не брал. И сейчас, подойдя в тревоге поближе, Аранта расслышала, как в бессильной ярости король шепчет:

– Восстань! Я хочу убить тебя еще раз!

4. ЭРОТИЧЕСКИЕ ФАНТАЗИИ В ПЫЛЬНОМ ИНТЕРЬЕРЕ, ИЛИ АРАНТА СМОТРИТ НАЛЕВО

Вопреки сложившемуся стереотипу счастье разнолико. Причем не имеет ни малейшего значения, чувствовал ли ты себя счастливым непосредственно в момент, воспоминания о котором подернуты в твоей памяти романтическим флером. Возможно, тогда ты был настолько занят, что даже не думал ни о каком счастье.

Так случилось с Арантой. Казалось бы, что сложного: обмакнул в чернила очиненное перо да и рисуй себе значки в ряд, какие вздумается. Так нет же! Буквы в прописях, в образцах у Уриена твердые и ровные, одинаковые, как солдаты в парадном строю, выглядели у нее как те же солдаты, поздно ночью возвращающиеся из увольнительной. Они кренились набок, висли друг на друге и сплошь да рядом расплывались безобразными кляксами. Когда Уриен наклонялся над ее плечом, оценивая результаты ее многочасовых мучительных усилий, ей казалось, будто в глубине души он над нею потешается.

Оберегая от него свое самолюбие, Аранта отодвинулась со своим маленьким столиком к самому окну, откуда изрядно поддувало, и пальцы стыли на пере так, что приходилось делать перерывы и отогревать их дыханием. Но зато стена сизого света, сочащегося сквозь наледь на стекле, отгораживала ей в библиотеке ее собственное пространство, и для того, чтобы оценить ее кляксы, ему приходилось набраться решимости покинуть уютное теплое местечко у камина. Библиотекарь чувствовал тепло костями, как кот. К слову сказать, его не слишком останавливали эти мелкие школярские хитрости, но все остальное время она была предоставлена самой себе. Здесь никто не ждал от нее слишком многого. От ее решений не зависели ничьи жизни и благополучие. Существование ее стало размеренным, как будто она разбросала все камни, какие у нее были, и теперь настало время их собирать. Набивая руку, она кропотливо переписывала на бересту какие-то старые счета, по складам разбирала пути наследования собственности и иногда просто бездумно скользила взглядом по призракам городских крыш, видимых иногда на просвет сквозь прозрачную, искажавшую геометрию очертаний корочку льда в пасмурные, слякотные дни оттепелей. Королевскую библиотеку средневековые предки Баккара вознесли на верхушку башни, подальше от сырости нижних помещений, во-первых, а во-вторых, потому, что во все времена любителей грамоты, кому хотелось ползать по лестницам в поисках нематериальной выгоды, находилось на удивление немного. А город с его покрытым снегом крышами был виден отсюда словно с птичьего полета.

Библиотечные сквозняки заставляли ее кутаться в теплые шали, и платья она носила с воротником под горло, сидела в шерстяных чулках и меховых тапочках, скрытых юбками от посторонних глаз и делавших ее шаг совершенно беззвучным, ибо в библиотеке должно быть тихо. Мэтр Уриен не повышал голоса, даже когда был недоволен, и уж во всяком случае она ни разу больше не видела его впавшим в берсеркерскую ярость интеллигента, готового платить жизнью за каждое отправленное по адресу слово. В отношении него она испытывала настоящую плебейскую гордость чернавки, которой всерьез занимается бесспорный милорд. Принц. Ведь, рассевшись на чужом престоле, Гайберн Брогау воспитывал своих детей как принцев.

Впрочем, она старалась не создавать ему причин для недовольства. В конце концов, это ей надобно было выучиться читать и писать, и постигнуть правила, по каким в королевстве передавалась собственность и вершился суд. С какой стороны ни глянь, он оказывал ей услугу. Правда, по всей видимости, у него не было выбора.

В число обязанностей мэтра королевской библиотеки, помимо прочего, входит обучение королевских детей. Когда бы так, совершенно неизвестно, каким образом проявился бы его педагогический талант. Но восьмилетнюю Ренату Венона Сариана воспитывала сама, согласно своим собственным представлениям о том, чему следует учить принцессу, а Райс был еще слишком мал и не покидал покоев королевы. Рэндалл в это не вмешивался. Маленькие дети его не интересовали. Он вообще считал, что до двенадцати лет человек есть не более чем куколка той личности, каковой ему предстоит стать впоследствии. Стало быть, его можно со спокойной душой зарыть в землю, сиречь кому-нибудь передоверить до тех пор, пока из него что-то не вылупится. К слову, Рэндалл вообще не верил в личность большинства своих подчиненных.

Так что до сих пор в ее жизни даже не с чем было сравнить эту особенную потаенную радость, когда, водя пальцем по истертому золотому тиснению пыльных переплетов, она обнаружила, что эти казавшиеся ей абсолютно декоративными впадинки обладают смыслом и готовы этим смыслом поделиться. Когда Уриен разрешил ей брать книги с полки, она ощутила себя победительницей. Когда она шла к своему холодному столику, прижимая к груди фолиант весом в четверть себя, щеки ее горели восторгом, и выглядела она так, словно въезжала в город на триумфальной колеснице. Даром что это был всего лишь свод законов, отмененных предыдущим царствованием.

Для счастья не хватало только мужчины. С тем, что доля ее не в бесконечной череде беременностей и родов, Аранта смирилась легко и безболезненно, но… Рэндалл был так увлечен своими изменниками, так азартно перекраивал лоскутное одеяло ленных владений, окружен таким плотным кольцом мышиной возни, что казалось, им не пробиться друг к другу, даже если они начнут одновременно с обеих сторон и с равным пылом. Вот только насчет его пыла она уже сомневалась. Их любовь помнилась ей по дням войны, наполненным грохотом и звоном и ежедневным смертельным риском, по крайней мере так это выглядело теперь через преломляющую призму памяти, встречным порывом душ, возвысивших друг друга. Она по-прежнему видела сквозь кожу и плоть Рэндалла это заворожившее ее навеки золотое сияние, но теперь это уже не были чистые жар и свет расплавленного металла. Теперь это было вещественное золото: сила, распределявшая людей в поле своего действия подобно тому, как полюса магнита распределяют меж собою мелкую железную стружку, была силой именно того рода, что создается только золотом. Как будто он и всегда-то был статуей из драгоценного металла, пластичной и подвижной в момент отливки, но по мере остывания понемногу цепеневшей. Теперь, чтобы покорять людей, ему уже не требовалось увлекать их собственным примером, грудью на меч. Достаточно просто сыпать золото горстями. Или даже просто маняще сиять впереди, в дымке, вроде морковки перед ослиным носом. Будучи человеком разумным, так он и поступал. Но Аранте все казалось, будто бы это для других, что меж ними двумя все иначе.

Хотя ей ли не знать, с какой легкостью он отставлял в сторону надоевших любовниц. Ради нее – в один день. Были времена, когда она ценила его обращенную к ней резкость как свидетельство того, что они вместе давно и неразрывно, как супруги. Пока не заподозрила, что кроме резкости и ценить-то ничего не осталось. Но по здравом размышлении она приходила к выводу, что к ней его привлекла в первую очередь особенность ее крови и заключенная в ней сила, а вовсе не тот факт, что у нее имеются в наличии глаза, губы, грудь… И, возможно, он таки перемудрил тогда со своей магией, связав их обоих чувством, от которого немыслимо отвязаться. Хотя… она ведь могла попытаться спровоцировать Рэндалла на ревность.

Во всяком случае, когда мэтр Уриен наклонялся над ее плечом, опираясь рукой о ее столик и с преувеличенным вниманием разглядывая ее школярские каракули, его близость определенно ее волновала. Подсознание здоровой молодой женщины отмечало его крупную кость и тот много говорящий воображению факт, что книгу, которую она тащит, прижимая к груди обеими руками, он легко удерживает на раскрытой ладони; его едва уловимый притягательный мужской запах и то, что щеки его выбриты всегда до гладкости шелка… в этом хотелось убедиться; высокий костистый лоб с намечающейся морщинкой мудрости – горизонтальной, в противовес вертикальной морщинке хмурости. Некоторые сравнивают людей и собак. В этом смысле Уриен Брогау был чистокровным догом. И щенком он, наверное, был большелапым. И вообще говоря, хотелось знать, что он думает о ней там, под своим молчанием.

С другой стороны, его опять же можно было рассматривать как товарища по несчастью. Ему запрещено было пить вино, брать в руки оружие, ездить верхом на жеребцах, и в числе прочего – все те же самые вполне определенные плотские радости, в отношении которых приходилось воздерживаться ей самой. Только в ее случае наложенные ограничения были хоть как-то оправданны, в то время как его монашеские обеты казались ей полнейшим бредом и издевательством над элементарным крестьянским здравомыслием, всегда слагавшим лучшие мужские образцы – на племя.

Как любая, она наслышана была о тайных монашеских сроках и едва терпела это лицемерное, слащавое и подлое племя, отвечавшее к тому же ей полной взаимностью. Ее вышеупомянутое здоровое подсознание они непременно поспешили бы назвать греховной женской похотью. Но с Уриеном Брогау понятие порока не вязалось. В нем не было ничего лицемерного или слащавого. Скорее она поставила бы рядом с его именем слово «интрига». Он обладал достаточным умом и силой, чтобы вести собственную партию. Но, возможно, это брови его были виноваты.

Чувствуя себя подзабытой Рэндаллом, Аранта не без оснований оглядывалась по сторонам. В самом деле, было над чем поразмыслить. Тот, кто возьмет ее девственницей, получит силу, но потеряет волшебницу. Он получит всего лишь женщину, причем сейчас неизвестно – какую. Значит ли это, что интерес, который она способна вызывать у мужчин, всего лишь потребительский? Рассуждая здраво – зачем Рэндаллу ее сила, когда у него полно своей собственной? Что он может приобрести такого, чем уже не обладает, тогда как потерять может… Ну, в качестве используемой ударной единицы он ее потеряет точно. Разве что, если он сделает это сам, то единым махом избавится от всех равномогучих конкурентов на обозримом пространстве. Приходилось признать, что облагодетельствовать мужчину она может исключительно бескорыстно, однократно, и скорее всего после он потеряет к ней всяческий интерес. Она, оглядываясь по сторонам, тоже останавливала свой взгляд на сильных. Почему к ней должны относиться снисходительнее? Какой смысл в женской преданности, если к ней не приложено ничего посущественнее? Ведь магия – единственное, отличающее ее от множества прочих женщин, зачастую бывших и красивее, и умнее, и родовитее, и способных принести мужчине здоровое многочисленное потомство или приданое, которое можно принять в расчет.

В сущности, вряд ли ее воображение можно было назвать особенно развращенным. Как всякое существо, вынужденное довольствоваться малым, Аранта полагала, что малого ей было бы достаточно. Вместо физической близости ей вполне хватило бы одной уверенности, что это в принципе возможно. Чувства, что она желанна. Мысли, что протянутая рука встретит поддержку. Чтобы видеть молчаливое сожаление и той, другой стороны. При всем при этом – да бог с ним, с сексом! Могло ведь оказаться, что на самом деле это вовсе не так хорошо, как хотелось бы. И разве многие годы они с Рэндаллом не жили именно так? Даже ее эротические сны все как один были незначительными вариациями того, что однажды случилось меж ними в его командирской палатке перед сражением. Что самое забавное, мэтр Уриен под эту роль замечательно подходил. В самом деле, ей чуть больше двадцати, ему немного не хватает до тридцати. Он выглядит здоровым. Не может быть, чтобы ничто его не томило. Она могла приходить сюда, когда у нее есть время, и видеть его, когда ей захочется. Другое дело… вряд ли его устроило бы нечто предписанное сверху.

– Что ты о нем думаешь? – спросила она Кеннета, когда они вернулись в ее покои после первого дня занятий.

– Тот еще ферт, – незамедлительно ответил Кеннет, а как это расшифровывается, она от него не добилась. Хотя билась, видит бог.

Уриен только бровь приподнял, когда выяснилось, что заниматься она собирается не одна. Одним словом, она разъяснила, что Кеннет тоже входит в условия договора, хотя и затруднилась определить, раздосадовало ли это библиотекаря или позабавило. Тем более что вид у Кеннета был одновременно вызывающий и хмурый.

Другие смотрели в сторону, делая вид, будто не видят его увечья. И было чертовски похоже, будто они не видят и его самого. И едва ли он смог бы найти девушку, которая не сказала бы о нем: «А, калека!» Мэтр Уриен ткнул в него пальцем.

– Это, – спросил он, – сильно мешает жить?

Кеннет ответил бешеным взглядом:

– А разве я живу?

Любому другому этого хватило бы, чтобы оставить Кеннета дальше наслаждаться своим несчастьем.

– Могло случиться с каждым, – пожал плечами библиотекарь. – Я – это я, а не кусок моей плоти. Бывает хуже. Мог ногу потерять.

– Ну да, – прошипел Кеннет в ответ, и уже ему в спину, – тебе бы не помешало. Разве что перышки очинять несподручно.

Однако, невзирая на его явное недовольство, ему сунули дешевую бересту, перо, чернильницу, дали задание, посадили в кресло и в дальнейшем весь день игнорировали. Мэтр занялся своими делами, читал и каталогизировал книги и составлял к ним аннотации, записывая данные в пергаментную тетрадь. Он даже пальцы ухитрялся не пачкать въедливым соком чернильного орешка. А Кеннет в кресле напротив пух от тоски, ерзал и вздыхал, прилаживал перо к бересте, неуклюже тыкал им в нее, пока, к его видимому облегчению, оно не ломалось, после чего Уриен с совершенно невозмутимым видом доставал из ящичка новое, протягивал ему через стол и снова, казалось, забывал о его присутствии. Если бы Аранта была уверена, что знает, чего от него можно ожидать, она бы расхохоталась.

А поскольку ее тяжелый труд требовал полного сосредоточения, то она отгородилась от них обоих стенами холодного воздуха, что, кстати, остужало слишком пылкое воображение, и паче того, даже повернулась спиной, чтобы ничье присутствие над нею не довлело.

Она работала добросовестно и вскорости была вознаграждена. Буквы подтянулись и выровнялись, и хотя им, конечно, далеко было до каллиграфического почерка Уриена, где надо – острого, где надо – округлого, и ровного, словно по линейке, скоро она сама уже могла разобрать, что написала. Но Кеннет в этом отношении оказался безнадежен. В ответ на ее вопросительный взгляд поверх его головы Уриен, встречаясь с ним глазами, отрицательно качал головой, и великое противосидение продолжалось.

Однако понемногу ситуация стала развиваться, причем в неожиданную сторону. Однажды, оторвавшись от собственной войны со знаками препинания, Аранта услышала за своей спиной негромкий разговор, который затем продолжался раз от разу, и она с изумлением обнаружила, что буквально бесится от того, что не может разобрать в нем ни слова, хотя в самом деле рискует, что они заметят ее торчащее из-за пюпитра ухо. Кому из них удалось разговорить другого и что у них могло быть общего?!

Надо сказать, что независимо от ее желания в занятиях у нее случались перерывы. Сплошь да рядом она требовалась королю для совета по тому или иному делу или просто для присутствия, ради дипломатии и впечатления. Приходилось бросать все, и чтобы не потерять нить, она поручала Кеннету разобраться в новом материале, чтобы вечером, у себя, наверстать упущенное. С поручениями такого рода он справлялся, излагая ей материал четко и связно, вполне достаточно, чтобы назавтра ей не ударить лицом в грязь, и тут же выбрасывал пройденное из головы. Она уже могла составить юридически грамотный, имеющий силу документ, а он все еще не написал ни слова без ошибки.

Но в библиотеку его уже не приходилось тянуть на веревке. Более того, он все более охотно оставался там «за нее». И то ли ей показалось, то ли и в самом деле в глазах у Кеннета снова отразилось солнце. И когда обнаружилось, что вот уже несколько дней она не слышит из своей прихожей этого раздражающего стука ножа в дверь, она встревожилась. Происходило что-то вне зоны ее контроля. Ухо, высунутое ею из-за пюпитра, удлинилось. Словно в насмешку шепотки в ее присутствии прекратились, мужчины молчали с видом, который казался ей загадочным, и она еще раз в приватной обстановке поинтересовалась у Кеннета его мнением относительно Уриена.

– О-о, – протянул тот, – замечательный парень. Но, – он со значением поднял палец вверх и ухмыльнулся, – тот еще ферт! Не забывай!

И она опять осталась с чувством, будто ее водят за нос.

Если бы, собственно говоря, не нос, ей бы еще долго пребывать в недоумении. Проникнувшись охотничьим азартом, она во что бы то ни стало решила разоблачить их секреты и не могла придумать ничего лучше, чем находить себе неотложные дела, внезапно и с чрезвычайно точно рассчитанными промежутками времени выходя и входя в библиотеку. У нее ведь, черт их возьми совсем, действительно могли быть дела! Она никак не могла пройти мимо подарка, который поднесло ей ее обоняние.

Будь она изнеженной городской дамой, не поработай она несколько напряженных месяцев в госпитале на подхвате у лучшего в стране хирурга, она могла бы и по сей день оставаться в недоумении. Но запах пота был ей знаком не меньше всех других запахов, производимых физиологией человека. И вообще говоря, именно этот запах она никак не ожидала встретить в библиотеке. В тот миг, когда он коснулся ее ноздрей, она всеми фибрами души возненавидела эти преувеличенно невинные физиономии.

Аранта, как уже говорилось, была девушкой неразвращенной, но осведомленной, поэтому немудрено, что она подумала плохое. Тем более что такие вещи сплошь да рядом болтали про солдат и монахов. Ужас от произнесенного про себя обвинения застил ей глаза, и несколько дней кряду она не пускала Кеннета в библиотеку одного. И самое возмутительное, что он при этом был откровенно недоволен.

Впав в панику, она и в самом деле не знала, что делать. Кеннет ее, в сущности, почти не беспокоил, она была уверена, что вытащит его из любого дерьма. У нее ведь хватало дерзости защищать его перед королем и даже, что греха таить, орать на короля, когда, по ее мнению, требовалась такая кардинальная мера. Она могла бы свалить все на Уриена, даже не особенно погрешив против совести. Он был, во-первых, старше, а во-вторых, до него Кеннет, она уверена, знать не знал, что так бывает. Но вот что церковь как вышестоящая организация сделает с Уриеном, если просочится хоть малейший слух…

Церковь блюла чистоту своих рядов. Для этого у нее существовали даже соответствующие комиссии. В глубинке на «естественные» грешки своих служителей она посматривала сквозь пальцы, но чем выше был занимаемый пост, тем безупречнее и кристально чище должен быть олицетворяющий ее адепт. Будучи представителем своей фамилии, мэтр Уриен мог взлететь неописуемо высоко. Обвинение в этом роде не только губило всю его карьеру под корень. В мире, где ведьм жгли, а неверных жен побивали камнями, где скопище высокопарных зануд считало себя вправе лишить человека жизни, обвиненный в распутстве и растлении мэтр Уриен однажды просто и навсегда исчезнет. И только слух, а в лучшем случае – рассекреченный за давностью лет протокол пролили бы на его судьбу некоторый свет. Ей попадались такие протоколы, покрытые пятнами плесени, с кривыми крестами в знак признания вины. Они подвергли бы его внутреннему церковному суду и сотворили бы с ним что-то чудовищное в своей изобретательности, что привели бы в исполнение в замкнутом кругу, видимо, острастки ради и в целях очищения братии ужасом наглядной муки.

Обвинив его, она могла его погубить. Она этого не хотела.