Текст книги "Король-Беда и Красная Ведьма"

Он огляделся, взял золоченый кувшин с водой, вылил его содержимое в камин и снова вышел за дверь.

– Что ты шлындаешь туда-сюда! – шепотом рявкнул на него незнакомый стражник и замахнулся древком, чтобы загнать обратно.

– Спятил? – прошипел в ответ «Райс» и махнул у него перед носом пустым кувшином. – Вода кончилась. Король пить хочет.

– Не приведи мне бог такой службы, – проворчал стражник. – Он тебе вообще-то спать дает?

«Райе» не удостоил его ответом, стремительно удаляясь по коридору.

Где-то стояли знакомые, где-то – нет, но это ни о чем не говорило, всех их он не знал. Утешало то, что и его здесь не знали настолько, чтобы отличить от Раиса.

Между тем ноги сами несли его к воротам. Не к центральным, боже упаси, те на ночь запирались, и хорошо, если не поднимали мост. Он направился к задней калитке и, к удивлению своему, обнаружил там весьма интенсивную циркуляцию обслуживающего персонажа. Кто-то торопился на выход, кто-то тихонько прошмыгивал обратно. Иные, в основном девушки, проходили так, другие совали в руку привратнику-усачу какую-то неопределенную мзду. Бизнес его процветал, и он выглядел довольным. В особенности Рэндалла насмешила дебелая дама, тщательно прикрывавшая лицо, которую страж любезно назвал своей пятнадцатой боной.

А что, когда он будет возвращаться, он тоже вот так подойдет к задней калитке, сунет серебряную бону в руку тому, кто здесь стоит, и займет свое законное место? Да тут кто угодно покусится на жизнь короля!

– Райси, ты, что ли?

Рэндалл вздрогнул.

– Собрался сделать кружок по веселым местам? Поди, впервой?

Рэндалл сглотнул и прошептал:

– Да… вроде того.

– Одна бона – и мир у твоих ног. Гуляй. Он потупился, как потупился бы Райе.

– У меня рада. Ты сдашь?

Тот присвистнул:

– Приходи с мелочью, богатый мальчик, и я еще подскажу, где ты получишь за свои деньги то, что их стоит.

Рэндалл понурился и отвернулся. Сделал несколько шагов прочь. Признаться, он никогда не блефовал так отчаянно. Никогда раньше не ощущал такой потребности в денежной реформе.

– Эй! У тебя сговорено, что ли?

– Было, – сказал он, не оборачиваясь, – сговорено.

– Проходи быстро, – полушепотом рявкнул стражник. – И никому не говори, что я тебя за так пропустил. Иначе все такие жалобные, а сердце у меня доброе. Знаю, каково что когда плоть томится жаждой. Ты, глядишь, ежели у тебя в первый раз сорвется, потом и вовсе не пойдешь. Потом заплатишь. Меня зовут Банни Кригг. Не забудь, когда станешь при короле знатным вельможей. Ну, давай мухой!

– Не забуду, задница ты этакая, – пробормотал Рэндалл, как мышка проскальзывая в щель. Его опахнуло по-ночному прохладным воздухом. Он не смог удержаться и несколько минут несся по дороге во все лопатки. Потом остановился и медленно-медленно оглянулся назад. Замок возвышался мрачной глыбой, заслоняющей звезды. Из-за крайней правой башни выплывала ущербная луна, и башня была словно обведена по краю серебром. Верхние этажи были погружены во тьму. Снизу доносилась громкая музыка и смех: редкие будни во дворце обходились без балов, любимых королевой. Рэндалл был уверен, что она знать не знает о том, что происходит в объятых мраком верхних этажах. К слову, он был не уверен и в том, что там вообще что-то происходит. Когда дошло до дела, уверенность в собственной правоте внезапно покинула его. Он мог еще вернуться.

Он этого не сделал.

11. Ничего, кроме правды, меж нами

Ничто не доставляло удовольствия сэру Эверарду, и он бродил по просторам своего палаццо в тщетных попытках занять себя, найти себе дело, способное увлечь без остатка ум, столь же живой, как в прежние времена, и тело, увы, со временем от ума поотставшее. Когда-то в молодости он любил охотиться на цапель. В камышах их водилось видимо-невидимо. Птицы эти, вопреки расхожему мнению, были осторожны и дьявольски умны и требовали к себе умения и навыков. Однако лет уже, наверное, около десятка удовольствие в его глазах с лихвой искупалось неудобствами, связанными с тем, что во имя излюбленной потехи приходилось долгие часы простаивать по колено, а то и по пояс в воде, резаться острыми, как ножи, листьями, терпеть малоприятное соседство пиявок и водяных змей. С немалым изумлением сэр Эверард узнал, что у него имеется поясница.

За последние несколько лет цапли бестревожно расплодились, заполонив всю пойму, и, взмывая все вместе в воздух на заре, крича и хлопая крыльями, нарушали его некрепкий утренний старческий сон. Можно было бы приохотить к благородной забаве внуков, но… Ах, эта болезненная тема!

Он выяснял в беседах с вассалами и равными, чем пожилой человек его положения способен занять остаток отпущенных ему лет, и даже всерьез хотел перестроить палаццо и заново обставить его в соответствии с нынешней изнеженной модой на внутреннее убранство. Но у него не поднялась рука.

Эти незапятнанно белые стены и окруженные ими столь же белые башни, искрящиеся под ярким солнцем Юга! Стрельчатые окна, затененные резной зеленью! Прохладная пустота покоев, словно служащая обрамлением множеству ценных безделушек из разных краев земли. Фонтанчики и повсюду живые цветы. Здесь все напоминало ему его покойную Катерин, научившую его ценить красоту и музыку текущей воды. Он искренне считал супругу самой умной и прекрасной женщиной на земле и не стеснялся повторять ей это, в связи с чем брак его был осенен благодатью. И сейчас он испытывал к ней те чувства спокойной нежности и умиротворения, какие в молодости надеялся испытывать, когда наступят преклонные годы. Она устроила все в этом доме, и все, к чему она прикоснулась, несло отпечаток совершенства. Что-то здесь изменить означало испортить, и он проводил свои дни в мягком кресле на уютном затененном балконе, в безделии, к которому привык, и в праздности, которая его угнетала.

Он мог бы жениться, в этом не было бы ничего странного для вдового вельможи его положения, и даже взять за себя совсем юную и достаточно равную девицу. Возможно, она блистала бы и умом, и красотой. Но ему хотелось, чтобы из этого последовало бы нечто большее, а он вовсе не был уверен, что еще способен на самом деле стать отцом детей, которые будут носить его имя. Он ценил искренность. Ему хотелось настоящего.

Вначале, когда боль потери была невыносима, он пытался заполнить образовавшуюся пустоту. Но ни одна из них не могла сравниться нежностью и умом с образом, сохранившимся в его памяти. После нее все живые казались неизмеримо вульгарными. И он простился с этой затеей.

И тем не менее он полагал, что поступил правильно, даже если это причинило ему боль большую, чем Хендрикье, которого он хотел уязвить. В узах брака есть что-то святое. Недаром ими связывают имущественные отношения. Ими нельзя жертвовать ради секундно промелькнувшей выгоды. Поступки должны возбуждать эхо. Если Хендрикье счел возможным оскорбить разводом его единственную дочь, то его детям не будет принадлежать в Камбри ни одной цапли. Даже если эти дети – его собственные внуки. Иначе Эверард де Камбри не стал бы себя уважать. И это было важно, хотя ничто в мире не Давалось ему тяжелее.

Брогау и рыжая королевская сука заперли в монастырь его Леонору, чтобы без помех предаваться беззаконному блуду. Ха, добровольно! Никто, знавший его веселого львенка, в ей крови кипела солнечная радость Камбри, ни на минуту не поверил бы в эту ложь! Она любила этого беспредельного мерзавца и не ушла бы в сторону по собственной воле.

И вот он читал, слушал музыку, следил за струящейся водой, посещал конюшни и псарни, где разводили животных чьи стати было некому оценить, кроме него, и размышлял на разные темы, главной среди которых постепенно становилась одна – о бесплодности собственного существования. Он любил свой Благословенный Край и был любим ответно, но это не занимало слишком много времени и не требовало особенных сил. Дни походили один на другой. Как быстро и безжалостно пустота пожирает время.

Он мог бы заняться политикой, интриговать… Но у него и так все было.

Он взялся бы за что угодно, если бы видел в этом смысл.

– Королевская почта!

– Монсеньор Эверард почивает…

– Так поднимите, черт побери! Это королевская почти ты, придурок…

– Я не могу…

– Можешь! Это королевская почта! Я имею право будить лордов любого ранга.

Сэр Эверард за дверями спальни с улыбкой прислушался. Он не спал. Задиристая и неумелая поросячья подростковая брань вывела его из мутной утомительной дремы. Камердинер вошел, почтительно постучав, и неуверенно замер у дверей.

– Ну, что там?

– Королевская почта, – повторил тот с сомнением в голосе. – Вы можете посмотреть сами, милорд, или оставить его до утра?

– Посмотрю, – вздохнул сэр Эверард, поднимаясь и позволяя умелым рукам камердинера привести себя в состояние, пригодное для приема официальных лиц.

Когда он вышел в приемный зал, и гонец поднялся ему навстречу, он понял причину сомнения, звучавшего в голосе его опытного слуги. В королевскую почту брали людей пожилых, но не настолько молодых. Перед ним стоял мальчишка. Взъерошенный, но нахальный. Судя по разводам грязи на рожице, местом его последнего умывания служила лошадиная поилка. Парень был жутко грязный и, судя по всему падал от усталости с ног. Было совершенно очевидно что к щеголям с серебряной пряжкой, к чьим услугам были все почтовые станции на королевских трактах, он не имеет никакого отношения.

– Ну? – спросил старик.

– Посмотрите на меня, сэр Эверард.

Он давно вышел из возраста, когда на малейшую несообразность разевают рот. Мальчишка вел себя не просто дерзко. Он вел себя так, как будто имел на это право. «Сэр» он выговорил по-северному, как «съер». И сэр Эверард, полагая, что его трудно чем-нибудь удивить, посмотрел на него попристальнее.

– Пресвятая Йола! – сказал он. – Принц Рэндалл… простите, Ваше Величество! – Мальчишка толчком глубоко вздохнул.

– Сэр Эверард, – сказал он быстро, словно давно заучил, – я здесь, потому что больше идти мне некуда. Я прошу вашего крова и вашей защиты от произвола консорта моей матери, графа Хендрикье. Я опасаюсь за свою жизнь. Я в вашей власти.

На мгновение сэр Эверард почувствовал себя старым дурнем.

– Как же, – залопотал он, – вы, здесь, под предлогом… черт знает, сколько миль! Один…

Он взял себя в руки.

– Вы голодны, государь?

Рэндалл кивнул. Сэр Эверард щелкнул пальцами, и камердинер, усекший, что здесь будет как минимум беседа, возник буквально из ниоткуда, неся перед собой блюдо с холодной дичью, хлеб, мед, масло, молоко. Мальчишка готов был ловить еду на лету, как борзая, но, подобно сэру Эверарду, был научен властвовать собой. Он даже вымыл руки в поданной чаше и вытер их полотенцем, понимая, что и после «узнавания» его еще долго будут исподволь наблюдать.

– Я не видел вас со времен похорон вашего отца, государь. Вы повзрослели.

– Мне ничего другого не оставалось. Эта свадьба… не могу сказать, как она мне не нравится.

Милорд Камбри наклонил голову в знак безмолвного согласия. Он полностью разделял эти чувства.

– Камбри в вашем распоряжении, государь. Мальчишка мельком улыбнулся. Сэр Эверард отметил, что он обаятельный.

– Сэр Эверард, – сказал он. – У меня к вам предложение. Я не прошу вас силой вашего оружия вернуть мне трон. Хотя было бы неплохо. Я вообще не прошу вас ничего делать. Между нами ничего, кроме правды, сэр Эверард.

Мальчишка с сожалением посмотрел на измазанные медом пальцы. Потом решительно и внезапно облизал их.

– Любой отпрыск мужского пола, – сказал Рэндалл, – по достижении определенного возраста отсылается из дому прочь, ко двору знатного дворянина, дабы постигнуть рыцарские искусства и научиться подчиняться прежде, чем повелевать. Подобная практика способствует установлению длительных и надежных связей в дворянской среде. Личных связей.

Он помолчал.

– В моем случае это не было сделано. Сперва я был мал, потом был коронован. Я не получил ничего из того, что причитается отпрыску благородного рода. Поскольку никто не проявил желания заняться устройством моих дел, я решил ям о себе позаботиться. В качестве лорда-воспитателя я выбрал вас.

– Случайно?

Они обменялись улыбками, как два умных человека.

– Разумеется, нет. Просто в вашем случае я питал надежду что вы не поспешите выдать меня графу Хендрикье. Между нами ничего, кроме правды, сэр Эверард. Вы можете разыграть меня, как карту. О силе ее будете судить сами. Или как долгосрочное вложение. Я тоже получу от вас то, что мне нужно, и ничего не прошу даром.

– Я ваш, государь.

– Подождите, сэр Эверард. Вы же не знаете, что мне от вас нужно.

– Вы получите все, в чем нуждаетесь, и все, что в моих силах. Но вы ведь не уйдете отдыхать, пока не закончите разговор?

– Совершенно верно. Я хочу получить то, чего меня там лишали. Детство. Я хочу быть мальчиком, юношей, мужчиной. Скакать верхом, с риском свернуть себе шею. Лазить в окна там, где мужья ходят в двери. Я хочу получить всю жизнь, выпить ее и захлебнуться ею. Мне необходимо образование. Политическое, экономическое, военное. Не буду скрывать, я рассчитываю вернуть себе все. Я не удовлетворюсь одним лишь большим шумом. Одна случайная победа и героическая гибель меня не устроят. Я должен стать лучшим королем и лучшим полководцем, чем Брогау. Взамен же… взамен я обещаю вам стереть Хендрикье с лица земли. Я собираюсь втравить вас в историю, сэр Эверард.

Лицо старика скрывала тень, и он улыбался. Он получит от львенка неизмеримо больше, чем тот обещает. Смысл жизни на старости лет. Он обожал детей, похожих на петарды. Королю не отказывают, но редко кто подчиняется ему с таким удовольствием. Мальчик стоял так, словно ноги его не держали, но и так, словно его готовы были подхватить невидимые крылья. Или словно он бросался на меч. Сколько подкупающей энергии было в нем!

– И еще. Сэр Эверард, я ровесник ваших внуков. Не могли бы вы сделать мне великое одолжение? Зовите меня по имени, как это пристало между воспитателем и воспитанником. Вы согласны?

– Согласен, – отозвался сэр Эверард. – Но полагаю, что рыцарским воспитанникам, если только они не подстерегают молоденьких горничных, в это время давно пора спать. К слову, горничные в этом замке ложатся рано. Боюсь, сегодня я не смогу предоставить вам опочивальню, достойную вашего ранга.

– У вас сеновал есть?

Сэр Эверард взял со стола красивую масляную лампу в виде изрыгающего пламя дракона. Свет затрепетал на его смуглой узловатой руке.

– Я вас провожу.

Разгоняя тени, они поднялись по винтовой мраморной лестнице, украшенной живыми цветами. Рэндалл топал следом, оставляя на мраморе отпечатки подошв и чувствуя себя дровами. Тяжелая дверь распахнулась перед его носом, и он успел заметить, что снаружи на ней не было засова.

– Здесь очень скромно, – услышал он. – Завтра, если позволите, я прикажу приготовить вам апартаменты, достойные короля.

– Никуда я отсюда не уйду! – вырвалось у Рэндалла, когда он встал на пороге.

Стены здесь были чистые, белые, без следа каких-либо гобеленов и драпировок, скрывающих за собой бог знает какие зловещие тайны. Маленькая продолговатая комнатка с большим окном-эркером, затянутым зеленью и задернутым легкой тканью от ночных насекомых, судя по преодоленному ими пути, находилась на изрядной высоте. Вся посуда здесь была из красной глины. В ненавязчивом кафельном камине стояли живые цветы. Здесь топили редко. Кровать была простая нарочито грубая, собранная из толстых брусков мореного дерева, и узкая, как раз такая, на какой пристало спать мальчику его лет. Но Рэндалл не сводил глаз с полога. Голубоватый, с узором из легких розовых лепестков, сделанный из прозрачного хиндского батиста. Несмотря на глубокую ночь, в этой комнате в помине не было ничего мрачного.

– Окна выходят на восток, – пояснил сэр Эверард. – Светает рано, к завтраку зовет гонг. Спокойной ночи… Рэндалл.

Лежа без сна, Рэндалл решительно во все это не верил. Нет, он безусловно верил Камбри. Но ему казалось невероятным, чтобы вся история кончилась так легко, словно шла по маслу. За долгий месяц утомительной скачки по королевскому тракту, когда он прикрывался именем короля, чтобы освободить себе дорогу и любой ценой опередить погоню, начиная с того момента, как он вышел из замка, он убедился, что в жизни ничего никогда не происходит по плану. Король может издать сколь угодно много приказов относительно внутреннего распорядка замка и его неприступности в ночное время, однако кто-то всегда изыщет способ обойти уложение к собственной выгоде. Ни один самый продуманный план не выдержит столкновения с реальностью, а исполнитель всегда объедет законодателя на кривой кобыле. Рэндалл быстро усваивал уроки и обладал достаточно развитым абстрактным мышлением, чтобы распознать в ситуации урок.

Поэтому, даже имея на руках несметные деньги, он отказался от покупки лошади. Во-первых, его почти наверняка надули, возможно – ограбили и стопроцентно выдали погоне. А если и не так, все равно, будучи разменянной, рада оставляла за собою такой след, что ищейки Хендрикье могли идти по нему с завязанными глазами. Наличие денег лучше было не демонстрировать. А потому лошадь он украл. И продолжал их красть на всем пути, потому что хоть и прикрывался именем королевской почты, что в принципе давало возможность беспрепятственного и беспошлинного передвижения по всем дорогам, но не мог предъявить подорожную в подтверждение своего статуса. Смешно, он ведь мог бы ее сам себе и выписать, коли догадался бы заранее. А посему смена лошадей на всем пути следования в пределы Камбри как и питание, и проживание, гарантированные для гонцов за которых расплачивалась казна, оставались для него недоступны. Ну что ж. Это дало ему некоторый навык, а проще говоря, он научился довольствоваться подножным кормом, красть и ловить рыбу. И даже есть ее сырой. Все это было интересно, но от повторения подобного опыта он бы, пожалуй, воздержался.

Было в избранном способе путешествия одно преимущество – быстрота. Свяжись он с купцом или караваном, и те, кому по роду службы предписано передвигаться быстро, нагнали бы его и вернули в единый миг, как только обнаружили пропажу. Статус королевского гонца давал также и некоторую безопасность. Гонцы редко имели при себе ценности и поэтому представляли для разбойников весьма незначительный интерес. Ценность гонца измерялась информацией и скоростью, с какой он эту информацию передавал. Посягнувший на королевскую почту, таким образом, считался посягнувшим на самого короля и проходил по статье государственной измены. Вихрем проносясь через города и села, Рэндалл оставался в памяти лишь как клубок лошадиных мышц и голос, требовавший дороги именем короля.

Ночевал в лесу, вполглаза, трясся, вымокая под летним дождем. Благо прямые королевские трассы он знал назубок, как ночи корпел над картами. Прямее летали только птицы. Отощал, как волк, и привык смотреть вокруг себя по-волчьи: потребительски, гадая, где и что мог бы урвать. Лгал напропалую, когда нужно было получить доступ к коновязи пьянствующих ландскнехтов или путешествующих дворян. Уводил лошадей от карет не хуже заправского цыгана, временами подозревая, что в случае нужды мог бы этим кормиться. Скакал с седлом и без седла и выделывал такие головокружительные конные трюки, что диву давался, как оставался жив. О своих приключениях он мог бы написать книгу на досуге, но на самом деле считал, что все это неинтересно. Во всяком случае, он сделал все, что от него зависело. И если Камбри, поразмыслив, решит с ним не связываться, он уже ничем ему Ю помешать не сможет.

Было, однако, нечто такое, что убеждало его в искренности сэра Эверарда. Один из всех тот согласился звать его по имени. Помимо всего прочего, Рэндалл отчаянно нуждался в друге. Он устал сражаться один. Он вообще… устал. Поэтому он закрыл глаза и закатился, как солнышко, готовый проснуться другим человеком. Собой. Таким, каким ему хотелось быть.

12. Самозванец

И наутро чудо никуда не делось. Через распахнутое окно комната наполнилась птичьим звоном и ароматами цветов, и Рэндалл вскочил с постели другим человеком, прекрасно чувствуя себя без необходимости размышлять над мрачными тайнами царствований, просчитывать возможные варианты кровавых покушений на свою драгоценную персону, даже просто сживать. Была уверенность, что все это можно отложить до определенных времен. Приятно иногда побыть не королем.

Возле постели обнаружилась чистая одежда королевских цветов, и все было приготовлено для умывания. Разгар лета дышал в окна, и он чувствовал себя отдохнувшим и полным сил. Хотелось попросить сэра Эверарда сегодня же показать ему порт. Он никогда не видел ни моря, ни парусных кораблей. Правда, окно в его новой спальне позволяло разглядеть где-то вдали, над множеством разноцветных черепичных крыш манящий лоскуток чего-то более голубого, чем небо. Достаточно далеко, чтобы привлечь мальчишеское воображение.

Одевшись, он сбежал по вчерашней мраморной лестнице объятый восхитительным чувством, будто сэр Эверард принадлежит ему с потрохами. Вот она, первая победа! Добраться сюда сквозь все опасности пути было не самым большим достижением. По-настоящему замечательно было взять этого самого независимого из лордов Королевства на один голый понт, купить его практически ни на чем и заставить его играть на своей стороне вопреки всем на свете могущественным врагам. И этот день был чудесен, чудесен, чудесен!

Впервые его ждал завтрак, сервированный на двоих. Королевская трапеза во дворце Констанцы представляла собою многолюдное церемониальное действо и ни с кем не сближала. Иногда он ел в своей комнате, но чувствовал себя при этом так, словно это было исключение из правил. Урывки уединения. Видимость мятежа.

А здесь, оказывается, не было ничего естественнее скромной трапезы в небольшой прохладной столовой, задернутой от жаркого солнца легкими шторами. Белые и приглушенные серые цвета. И розы. Рэндалл никогда не видел в одном помещении так много окон, и таких больших!

За круглым столиком его уже ожидал милорд Камбри с накрахмаленной салфеткой за воротничком: упитанный, розовый, обаятельно важный, в голубом утреннем сюртуке. При появлении Рэндалла он сделал неторопливое движение, означающее намерение встать. Мальчик сделал протестующий и сэр Эверард вздохнул с явным облегчением:

– Доброе утро… Рэндалл.

Маленькая пауза перед именем обозначила умышленно опущенный титул. Оба углядели его за умолчанием, и оба согласились, что будет так. Возможно, именно на этом умолчании и зиждилось их взаимное расположение. И Рэндалл готов был заплатить любую цену, чтобы этот человек отныне принадлежал одному ему, потому что отныне от него зависело все. И даже просто так.

Привыкший есть из металлической посуды, пусть сколь угодно ценной, он с изумлением разглядывал на просвет крохотные, на глоток, чашечки из тончайшего фарфора, расписанные лепестками, из которых полагалось пить горячий, душистый хиндский напиток, блюдца с пирожными, молочники и сливочники и маленькие стеклянные ложечки для мороженого. Он почти не видел лица своего хозяина из-за огромного букета белой сирени, водруженного в центр стола. Пахло лимонами. Прислуживал один только Дрисколл, старый камердинер Камбри, и Рэндалл отметил, что старики понимают друг друга с полувзгляда. Он разговаривал с ними обоими, неосознанно шлифуя умение говорить с незнакомыми людьми, обещавшее стать частью его будущих великих побед. Впервые в жизни ему удалось объесться воздушных вафель со сливочной начинкой. И если это не называлось счастьем, то иного слова в мире для этого не существовало.

Шум и топот в нижнем зале привлекли их внимание, когда завтрак плавно завершался, и апельсинные корки усеивали поверхность стола, и оба уже полагали, что связи меж ними Установлены навсегда.

– Королевская почта!

– Что, – переспросил сэр Эверард, насмешливо округляя глаза, – опять?

– Этот – настоящий, милорд, – почтительно сказал Дрисколл, поднявшийся с докладом. – Прошу прощения. Ваше Величество. Он предъявил значок и документ.

Выглядел он хмурым.

– Пригласи королевского гонца к нам, – распорядился сэр Эверард, промокая губы льняной салфеткой, как и все здесь – превосходного качества. Они с Рэндаллом погрузились в недолгое ожидание.

Молодой человек в черно-зеленом поднялся к ним, пошатываясь от усталости, и преклонил колено в центре комнаты, как это положено было делать, официально обращаясь к лорду ранга Камбри. Судя по тому, каким изможденным выглядело его лицо, он скакал день и ночь, стремясь передать чрезвычайно важное сообщение. Рэндалл наблюдал за ним с почти профессиональной заинтересованностью. Почти коллега.

– Милорд, – сказал юноша с северным акцентом, – мой господин, граф Хендрикье, рассылает гонцов во все верные короне доминионы. Чрезвычайное несчастье.

– Граф Хендрикье? Мне казалось, это королевская почта. С каких пор Брогау распоряжается ею от своего имени?

Рэндалл молчал, не сводя глаз с черных ленточек на рукаве гонца, хорошо видимых с места, где он сидел, и упрямо отказываясь распознать в них очевидный знак королевского траура. Кто-то умер? Сэр Эверард, похоже, к старости ослаб глазами.

– С тех пор, – ответил гонец хорошо поставленным, невозмутимым голосом, – как прервалась линия наследования Баккара. Король Рэндалл умер.

Рэндалл в своем кресле закашлялся так, что прервал обоих собеседников, тем самым заставляя их обратить на себя внимание. Он бы поклялся, что гонец в мгновение ока оценил скандальный цвет его одежды. Но он был Голосом своего господина и не имел права на собственное мнение, тем более на комментарии. Однако брови его шевельнулись.

– Король Рэндалл злодейски убит в собственной спальне – провозгласил он трубным гласом. – Пекуоллы убили его но подосланные ими убийцы схвачены, признались… и повешены.

– О, несомненно!

– …и повешены.

– Пекуоллы? – недоуменно переспросил сэр Эверард. – Кто это?

– Какие-то личные враги Хендрикье, – машинально отозвался Рэндалл. – Мелкий, но крикливый род. Не удивляюсь, что он нашел способ от них отделаться. Одной стрелой двух зайцев, так сказать… Вполне в его духе. – Он осекся и посмотрел на обоих взрослых округлившимися глазами. – То есть как это – убит?! А… я?

– Граф Хендрикье также спешит предупредить лордов верных земель, что из замка при невыясненных обстоятельствах исчез двойник-миньон государя Райс. Ожидается, что он будет выдавать себя за государя. Следствием рассматривается вопрос о причастности упомянутого миньона к убийству, а посему граф повелевает того, в чьей власти окажется миньон, не мешкая, выдать его правосудию. Буде признан невиновным, он возвратится к отцу и матери. В противном случае понесет заслуженную кару.

– Какого черта! – взорвался Рэндалл. – Брогау знает нас обоих достаточно хорошо, чтобы не спутать даже спьяну… Королева опознала тело?

– – Про то мне неведомо, – отвечал гонец с лучшей своей невозмутимостью. – Но люди говорят, там нечего было… в общем, ничего определенного сказать было нельзя.

– Я был прав, – прошептал Рэндалл в полном ошеломлении, как будто заглянув в лицо страшной тайне. – Я был прав, когда все другие ошибались! Он замышлял сделать это и он это сделал. Он убил Раиса и выставил его за меня.

Совершенно инстинктивно он попытался съежиться в кресле и даже потянул колени к подбородку. Одно дело – представлять себя героем и жертвой и совсем другое – сделаться ими на самом деле. Оказывается, это страшно.

Однако хотя бы один из присутствующих твердо знал свои полномочия.

– Мой господин утверждает, что король мертв, – заявил королевский гонец юнцу, бесстыдно выряженному в черное. – Я был бы плохим слугой, когда бы поставил его слова под сомнение.

– Я – твой господин! – выкрикнул Рэндалл в последней вспышке бессильной и бесполезной ярости, но его уже снова задвинули на задний план.

– В связи с тем, что король Рэндалл умер в возрасте, не позволяющем ему ни иметь наследника, ни назвать оным кого-либо из близких ему лиц, а также в силу законного брака и снизойдя к униженным просьбам тех, кому небезразлична судьба королевства, Гайберн Брогау, граф Хендрикье, счел невозможным отклонить предложенную ему честь. Все, кто не желает, чтобы страну разорвали на части бешеные волки, все, кто не хочет смуты, должны присягнуть ему на верность. И подтвердить ее делом, – добавил он явно от себя и явно в адрес Рэндалла.

Рэндалл предполагал, что от сэра Эверарда зависит все, но не до такой же степени! «Купит или продаст?» – спросил он себя, почему-то без малейших признаков смятения и страха. Как убедить его в том, что он – именно тот, за кого себя выдает? Нет ничего проще – и выгоднее! – чем немедленно, взять его под арест, чем и засвидетельствовать униженную верность «новому королю».

А сэр Эверард молчал, глядя мимо их обоих в цветущий сад за своим окном.

– Предки мои, – сказал он наконец, обращаясь как бы к Голосу короля, – люди, без сомнения, гораздо более достойные, чем я, присягнули на верность роду Баккара. Я полагаю, – голос его стал колючим, – более достойному, чем Хендрикье.

– Дрисколл! – воскликнул он, с неожиданной стремительностью развернувшись в комнату. – Моих герольдов сюда. Будем вершить историю, господа.

Рэндалл сидел как прикованный к креслу, гонец стоял как ледяная статуя, поскольку не получил разрешения покинуть Камбри.

Гремя подкованной обувью, в столовую поднимались люди в сапфирово-голубых ливреях дома Камбри, и вскоре здесь стало тесно. Сэр Эверард оглядел их лица.

– Кто из вас, – спросил он, – отважится сказать в лицо Хендрикье, что он – подлый лжец, клятвопреступник, узурпатор и сукин сын? Ничтожество, неспособное даже на цареубийство? Что король Рэндалл жив и невредим и нуждается в верности истинных сынов короны? Кто с достоинством примет все, чем Хендрикье заставит его заплатить за эти публично произнесенные слова?

Секундная пауза, после чего все как один сделали шаг вперед.

«Ух ты! – восхитился Рэндалл, от которого в данную минуту ничего не зависело. – Я тоже так хочу!»

Сэр Эверард обвел глазами молодых и старых и остановил выбор на своем ровеснике. Как и многие, он был более уверен в людях своего возраста.

– Я окажу эту честь тебе, Хоуп, – сказал он. – Твоя семья ни в чем не потерпит нужды. Твой сын займет та место.

Герольд по имени «Надежда» поклонился.

– Милорд настаивает на «сукином сыне»?

– Нет, – ответил сэр Эверард после крохотной паузы Рэндаллу показалось, будто он улыбнулся, но из-за усов нельзя было сказать наверняка. – Разве из всего вышеперечисленного это не вытекает? Однако помимо прочего скажи ему, чтет король Рэндалл нашел убежище в Камбри, которое отныне отлагается от короны и объявляет суверенитет до воцарения законного государя династии Баккара. Пусть попробует вернуть Камбри силой, если ему не хватит иных хлопот.