Текст книги "Проржавленные дни. Собрание стихотворений"

«Ты ушла, любимая сестра…»

 
Ты ушла, любимая сестра,
Отзвенев печальными стихами.
Без тебя пылают вечера
Рыжими закатными цветами.
Без тебя проходят по земле
Одурь весен, осеней прохлада,
Льдяность зим и пышность лет. —
Низкий холмик. Черная ограда.
Золотыми косами в песке
Белых косточек разбросанная груда.
Белый череп. И моей тоске
Биться в сердце от рыданий трудных.
Задавила старая земля,
Высосала ласковое тело.
И шумят густые тополя
Над моей душой осиротелой.
Этот шум мне снится по ночам.
Голос милый по ночам мне снится. —
Вкривь и вкось исписаны страницы,
Муза ли, сестра ли у плеча.
 

21 января 1932

Стихи 35 года

 
Синеватая сталь солона на губах,
Смертным холодом холодна —
На земле я останусь только в этих стихах,
В этих черных строках,
Расплескав по строкам свою душу до дна.
 
 
Неподвижное тело в землю уйдет,
В трехаршинную тишину —
Может, сизый лопух сквозь меня прорастет,
Может, белой березкой сердце взойдет
Поглядеть на седую луну…
 

Бессонница 1ая

 
И каплет ночь в бессонные глаза.
Тягучие и медленные капли
В открытое окно стекают
Из безвоздушного скупого неба.
 
 
И кровь стучит в горячие виски,
И лихорадка обжигает кожу
Горячим и взволнованным дыханьем,
Песчаным вихрем раскаленной степи.
 
 
И душит, душит <в> тишине подушка,
И стены надвигаются, как горы,
И вспыхивают странными цветами
Лучи фонарные на черном потолке.
 
 
И кажется мне, что пройдут столетья
По этой комнате, такой знакомой,
Сухая пыль засыплет эти вещи
И плотной пеленой окутает меня.
 
 
И никогда не будет больше солнца,
И вечно будет темная планета
В пространствах мировых одна носиться
Обугленным осколком наугад.
 

9 ноября 1935

«Опять привычный алкоголь…»

 
Опять привычный алкоголь
Стихов и одиночества,
Я переписываю боль
В тетрадку прямо начисто.
 
 
И без помарок по листу
Перо мое певучее.
И чудо! – сами зацветут
Веселые созвучия.
 
 
Боль растечется по строкам,
Мне снова станет мирно так. —
Уходит далеко тоска,
Когда приходит лирика.
 

9 ноября 1935

«Их было двое. Горькою отравой…»

М. С<ивачеву>

 
Их было двое. Горькою отравой
Поила их любовь моя.
Ни счастия, ни радости, ни славы
С собою им не приносила я.
 
 
Года качались в головокруженьи
Под песенку лукавую стиха,
И жизнь плыла в неторопливом пеньи,
И дерзкий ум покорно затихал.
 
 
Они ушли. И ночь стоит у входа,
И завтра будет так же, как вчера,
Я ненавистную свою свободу
По комнате таскаю до утра.
 
 
Шагай, шагай. Знакомы половицы,
В четыре стенки мир мой заключен,
И, перечитывая страницы
Своих утрат, чудачеств и имен,
 
 
Я говорю – душа ушла. И тело,
Как Агасфер, бродить осуждено,
Пока рукой костлявою и белой
Не постучит желанная в окно.
 

19 мая 1937

«Умеет сердце быть расчетливым и злым…»

 
Умеет сердце быть расчетливым и злым,
Я жизни за любовь плачу стихами,
Завет от предков, загорелых ханов —
Платить за жен умеренный калым.
Влезает тело в шелковый халат,
Глаза раскосые упрямы и жестоки,
Отсчитываю медленные строки,
Как стих Корана молодой мулла.
Клинок отточенный плеснет над головой.
Пусть врач идет, я робости не знаю.
Душа далекого разбойного Аная
Во мне веками, дикая, живет.
 

<1930-е?>

Алушта

 
Белую пену взбивает прибой.
Белые чайки кричат над волной.
Белые тучи на синей волне.
Белые вазы на белой стене.
Черные пики штурмуют высь —
За кипарисом идет кипарис.
Горы над морем – уступ на уступ.
Камни от солнца тихонько поют.
Пурпуром роз зацветает земля
И отцветают цветы миндаля.
Как хорошо по взморью бродить,
Ящериц сонных на камнях будить.
Ветром соленым и вольным дышать,
Мокрые камушки пересыпать.
 

1941

Казахстанский дневник

«Сегодня закат, как зарево…»

 
Сегодня закат, как зарево,
Полнеба горит огнем.
Сегодня читаю заново
Любовь во взгляде твоем.
 
 
Как много в нем грустной нежности,
Неверия и тоски,
И веет холодной свежестью
Пожатье твоей руки.
 
 
Пусть сердце твое заковано
В железную чешую —
Влюбленная и покорная,
Я тихо тебе пою.
 

16 сентября 1946

«После ссоры – сладко примиренье…»

 
После ссоры – сладко примиренье.
Каждый день идет серьезный бой.
И, как в настоящее сраженье,
Мы выводим регулярный строй: —
 
 
Конницу капризов и чудачеств,
Танки – оскорблений и обид,
Легкие танкетки – неудачи,
Маскировку тщательных защит.
 
 
Как зенитки ловкие стреляют,
Как злословье попадает в цель,
Каждый летчик грустно помышляет
О бесславном горестном конце!
 
 
После ж долгожданного отбоя,
Отдыхая после канонад,
Мы с тобой – опять влюбленных двое,
Каждый мнит себя заслуженным героем,
И друг другу каждый снова рад!
 

Ночь с 7 на 8 августа 1946

Путешествие в Осокаровку

 
Плывет под колесами степь,
Горячая пыль в лицо.
Холмов невысокая цепь
На горизонте кольцом.
К пространствам степным привык
Разболтанный грузовик.
 
 
Он <ездит> и ночь и день
Проселками и шоссе,
И дыма черная тень
Запуталась в колесе.
Он видел немало стран,
Пока попал в Казахстан.
 
 
Он возит баранов, хлеб,
Уголь, моторы, соль,
Развозит по всей земле
Горькую кладь неволь.
И к горю людскому привык
Разболтанный грузовик.
 

Июль 1945

«Надо петь, как поет киргиз…»

 
Надо петь, как поет киргиз,
Проезжая в степи безбрежной,
Я тебе пою – улыбнись,
Будь по-прежнему милым и нежным.
 
 
И сравненье мое оцени
Как веселую легкую шутку.
Как прекрасны в осенние дни
Эти солнечные минутки,
 
 
Что дарит нам сентябрь под конец
В годовщину любови нашей,
Хорошо, что в чужой стране
Ты меня называешь Наташей.
 
 
Это имя простое мое
На устах твоих музыкой нежной —
И душа, загораясь, поет,
И лирический ветер свежий
 
 
Наполняет всю жизнь мою,
Точно молодость снова рядом, —
Я тебе одному пою,
И любовь твоя – мне награда.
 

19 сентября 1946

Годовщина отъезда из Москвы

«Безмолвна степь. И птицы не поют…»

 
Безмолвна степь. И птицы не поют,
От трав сухих нежней благоуханье —
Я провожаю молодость свою
В краю чужом, в краю изгнанья.
 
 
Горька земля здесь. Бледные цветы
Звенят фарфоровыми лепестками.
Под небом выгоревшим и пустым
Качается полынь и розовеют камни.
 

4 августа 1944

«Ну, что же, значит, так надо…»

 
Ну, что же, значит, так надо, —
Такой, значит, выпал жребий;
Не слава пришла в награду,
А мысль о насущном хлебе,
 
 
О крове над головою,
О грусти судьбы бродяжной,
О ветре осеннем протяжном,
Поющем над ночью степною…
 
 
Какие еще молитвы
Спасут от врага лихого —
Сумей петушиным словом
Себя уберечь от битвы,
От супостата злого.
 

6 августа 1946

«Бушует шторм. И непроглядна ночь…»

 
Бушует шторм. И непроглядна ночь,
Осенний океан за окнами неистов,
С разбега бьет железною волной
И отступает с грохотом и свистом.
 
 
И мы плывем в бушующую даль,
Затерянные в грозном океане,
 
 
Но не страшна нам дикая печаль
Осенней непогоды в Казахстане.
 
 
И близок он, прославленный в веках,
Прекрасный остров Билитис и Сафо,
Где музы бродят на ночных лугах
Под строф сафических любовный пафос.
 
 
Нам завещали музы продолжать
И сохранить от хладного забвенья —
 
 
Мы свято бережем любовную печать
И Лесбоса прекрасное виденье.
 

21 сентября 1946

«Когда ты бываешь тусклым…»

 
Когда ты бываешь тусклым,
Как хмурый сентябрьский день,
В душе моей – тихо и пусто,
И жить мне и думать лень.
 
 
Я грустно стою на распутьи.
Куда-то летят надо мной
Разорванные в лоскутья
Осенние тучи. Тоской
 
 
И ветром, как я, гонимы,
Бездомные, как и я,
Неведомые пилигримы
По темным путям бытия.
 
 
И хочется плыть за ними,
Бездумной, беззвучной быть, —
Не плакать слезами злыми,
Слова твои злые забыть.
 

28 сентября 1946

О Москве

 
Ах, пройтись по улицам московским,
Поглядеть на липы Поварской,
Постоять у древних стен Кремлевских,
Обойти кругом бульвар Тверской.
 
 
В переулках старого Арбата
Каждый камень близок и знаком, —
Как прекрасен в зареве заката
Каждый садик, каждый тихий дом.
 
 
Постоять на шумном перекрестке
Нищенкой с протянутой рукой
Где-нибудь у Каменного Моста
Или на углу Страстной.
 
 
Может быть, и Вы пройдете мимо,
Статный, ладный, не узнав во мне
Ту, которая была любимой,
Ту, которой пели о весне
 
 
Ваших строф изысканные метры.
Ту, с которой ночи напролет
Вы бродили под весенним ветром
Над Москва-рекой, встречая ледоход.
 

5 января 1946

«Демьяново. Легкие ветки качались…»

 
Демьяново. Легкие ветки качались,
В апрельский закат уходили поля.
Прозрачной прохладе весенней печали
Навзрыд соловьями гремела земля.
 
 
В сады над рекою падала с неба
Крутая и розовая луна,
В сады, опушенные розовым снегом,
Из города музыка шла и весна.
 
 
Ты помнишь, мы долго бродили с тобою.
В Клину за рекой загорались огни.
За музыкой шли мы, как шли за судьбою,
В огромном сверкающем мире одни.
 

23 января 1946

Публию Овидию Назону

О.Т.

 
Я Августа ничем не оскорбила,
Лукавой прелестью «Науки о любви»
Я целомудренных не соблазнила,
Но я делю изгнания твои.
 
 
Как ты, тоскую о далеком Риме,
О славных современниках скорблю,
Средь диких гетов вспоминаю имя,
Которое мучительно люблю.
 
 
Ты слушал жизнь взволнованного порта,
Катило море синюю волну,
И ты, изгнанник, письмами «Экс Понто»
В Рим посылал горячую весну.
 
 
А я брожу под нестерпимым ветром,
Где в далях скорбных залегли века,
И «Тристиа» торжественные метры
Скандирую бегущим облакам.
 
 
Нас разделяют два тысячелетья,
Но Август так же к нам неумолим,
И ни мольбою, ни ценою лести
Нас не вернут в великолепный Рим.
 
 
Я, как и ты, умру у диких гетов,
В степных просторах будет вечен сон —
Прими ж поклон от младшего поэта,
Поэт Великий, римлянин Назон.
 

20 ноября 1945

Первая встреча

 
Как пела тревожно скрипка,
И танго медлительно пело,
В воде отражалися липы
И столиков скатерти белые.
 
 
Как пахли тревожно розы
На столиках в синих бокалах,
Токая горячая бронза
В наполненных рюмках сверкала…
 
 
Я помню пушистый персик
И влажную кисть винограда,
И голос ваш, милый сверстник,
В аллеях Нескучного сада.
 
 
О, синее небо июля,
О, теплый и ласковый вечер —
В кафе в многолюдном гуле
С любимым первая встреча!
 

Осень 41 года

Гвидо

 
В печи полыхала солома
Червонным веселым огнем —
Пять тыщ километров от дома,
В изгнаньи. В краю чужом.
 
 
На ужин варилась картошка
И чайник тихонько пел.
В нахмуренное окошко
Осенний закат глядел.
 
 
Тебя я ждала с работы,
И ты возвращался домой,
Измученный нудной работой,
Усталый, голодный, больной.
 
 
Прекрасные руки пианиста
Тащили тяжелый мешок —
С пронзительным диким свистом
Сшибал тебя ветер с ног.
 
 
Плясала пыль на дороге
И плакали провода,
Но сбрасывались за порогом
Усталость, мешки, беда.
 
 
Ты в хату входил, стараясь
Меня уберечь от тоски,
Тревоги следы стирая
Прикосновеньем руки…
 
 
О, милые нежные руки,
Любимые руки твои.
О, горечь последней разлуки,
Великой твоей любви!
 

8 октября 1946

«Пусть вы мимо прошли, любимый…»

Э.

 
Пусть вы мимо прошли, любимый,
И меня, и любви, и стихов —
Надо мною поют незримые
Хоры ангельских голосов.
 
 
И качаются крылья алые
Небывалых над миром зорь,
И шиповники запоздалые
Расцветают в расселинах гор.
 
 
Над пустынею всходит заново
Перламутровая луна
И колышет небесный занавес
Звезд старинные письмена.
 

6–9 октября 1945

Гвидо

 
Над твоей безымянной могилой
Казахстанские ветры поют.
Над твоей безымянной могилой
Одинокие тучи плывут.
 
 
Звездный дождь упадет на землю,
Если август стоит над землей,
Да полынные заросли дремлют
Под высокой и грустной луной.
 
 
Обступили степные просторы,
Сторожат твой последний сон. —
Над седым горизонтом горы,
Как свидетели похорон.
 
 
И не я тебя проводила
В твой последний далекий путь.
Над бескрестной твоей могилой
Только ветер посмел вздохнуть.
 

8 октября 1946

«Чадит коптилка. За окошком ночь…»

 
Чадит коптилка. За окошком ночь,
Огромная, холодная, чужая,
Но в одиночестве она со мной,
Судьба моя, веселая и злая.
 
 
Мне хорошо в полночной тишине
Прислушиваться к ласковому пенью
И наяву, как будто бы во сне,
Следить за призрачным виденьем.
 
 
Моя рука лежит в ее руке,
Плечо к плечу – она со мною рядом.
Пишу стихи – склонившись, по строке
Скользит внимательным любовным взглядом.
А поведет – куда? – не смею я спросить,
 
 
Но, подчиняясь нежному насилью,
Пойду за ней – на плаху, может быть, —
Или к мечте, что станет скоро былью.
 

9 октября 1946

На заданную тему

 
Сколько может снести человек —
Одному только Богу известно —
Сколько мыслей встает в голове,
В желтом черепе, узком и тесном.
 
 
И страшнее утрат и обид
Непонятная доля людская —
Для чего тебя бог сохранит
И судьба не догонит лихая?
 
 
Иль настигнет лихая судьба —
Ты умрешь под чужим забором,
И напрасны мольбы и борьба
 
 
И старинные с богом споры?
Видно, путь наш издревле внесен
И в небесные вписан скрижали…
Человек для любви рожден,
А живет без любви и в печали.
 

4 сентября 1946

Ожидание

Гвидо

 
Я жду и слушаю. Китайский колокольчик
Тихонько начинает перезвон.
И комната заслушалась. И молча
Глядит прохладный сумрак из окон.
 
 
Какая тишина. И не шумят деревья,
Над садом загорается звезда;
Лишь иногда за дальнею деревней
Поют невидимые поезда.
 
 
Один из них возьмет тебя с собою,
Из сутолоки вырвет городской,
И ты сойдешь, овеянный весною,
На полустанке в тишине лесной…
 
 
Придешь ко мне, усталый и влюбленный,
От звездных рос, от запахов лесных
В мой сад придешь, в шатер войдешь зеленый.
Я жду тебя. И звон часов затих.
 

15 октября 1946

«Ночи и дни, ночи и дни…»

 
Ночи и дни, ночи и дни
Ветер поет в трубе.
Ночи и дни думы мои,
Думы мои о тебе.
 
 
Стены глухие тебя берегут,
Крепок тяжелый засов.
Пуля догонит, найдет на бегу,
Свалит в тюремный ров.
 
 
Может, лежишь ты в степи без креста
В злой азиатской земле…
Эта ли повесть, что так проста,
В мире оставит след?
 
 
Мир прочитает повесть твою
В звездах и облаках,
Как над тобою ветры поют
В мертвых казахских степях.
 
 
Пусть распростерты над нашей страной
Черные крылья беды —
Не затеряется в глуби ночной
Свет одинокой звезды.
 

20 апреля 1945

«Азиатские бескрайние просторы…»

 
Азиатские бескрайние просторы —
Глина да полынь-трава,
За полынью выжженные горы
И далекая, далекая Москва.
 
 
Где-то скрещиваются дороги,
Паровозы на путях дымят, —
Здесь, кольцом свернувшись, у порога
Бисерные ящерицы спят.
 
 
И поет, поет горячий ветер,
Поднимая розовую пыль, —
Так проходят по земле столетья,
Расстилая по ветру ковыль.
 
 
Не шуршит по глинистым обвалам
Высосанный глинами Ишим.
Облака, пылающие ало,
Неподвижные стоят над ним.
 

«Мертвая степь пред глазами…»

М.Э.С.

Г.Ф.Р.

 
Мертвая степь пред глазами.
В хате саманной темно.
Тускло кизячное пламя.
Дует в худое окно.
 
 
Ветер за окнами воет,
Воет и ночи и дни.
Кто нам глаза закроет?
Кто нам споет «усни»?
 
 
Скоро заплачут бураны
Над одичавшей землей.
В мертвых степях Казахстана
Ляжет покров снеговой.
 
 
Страшны изгнанья годы,
Горек скитаний хлеб,
Но в грозные дни непогоды
Дух от скитаний окреп.
 
 
Ночью нам воля снится,
Родина снится нам,
Близких родные лица
Видятся по ночам.
 
 
Тусклы часы рассвета,
Гневом полна душа,
Жизнь пролетает где-то,
Годы идут, спешат.
 
 
Нам только ветр изгнаний
Да мертвая степь в окно.
Полную чашу страданий
Выпить до дна суждено.
 

14–25 октября 1944

«Прими меня, степь, чужеземца…»

 
Прими меня, степь, чужеземца,
В суровые руки твои,
В полынью заросшее сердце,
Не знающее любви.
 
 
Жестоки твои просторы,
Небесный велик океан,
Бесплодны и сухи горы,
И бурям далеких стран
 
 
Открыты кругом дороги.
Но музыка древних дней,
Как голос библейский Бога,
Звучит над душой моей.
 

22 мая 1946

Николин день

«Если смерть заглянула в глаза…»

 
Если смерть заглянула в глаза,
Полоснула косой по стране,
Ни мольбам, ни любви, ни слезам
Нету веры и места нет.
 
 
Но страданьями крепнет дух, —
Белым голубем ввысь душа,
Чутко ловит небесный слух,
Как земной пролетает шар,
 
 
Как планеты поют вокруг,
Как родится в пути звезда
И как льется на звездный луг
Солнца огненная вода.
 

19 мая 1945

Ожидание

 
Я жду тебя. Стадо прошло,
И к вечеру ветер затих.
И солнце средь туч зашло
Багряных и золотых.
 
 
Из труб потянулся дым,
И в хатах зажглись огни.
Вот первый восход звезды,
И ночь наступает за ним.
 
 
В поселке легла тишина.
Лишь изредка лай собак.
Степная чужая страна
Закуталась в сонный мрак.
 
 
Так значит – ты не придешь.
Я сяду одна у стола.
Коптилки тревожная дрожь,
И мечутся тени в углах.
 
 
Опять начинает тоска
Безумную песню свою,
Опять за строкой строка
Всю ночь напролет поют —
 
 
Быть может, последний дар
Последней моей любви
Я в руки твои передам,
В любимые руки твои.
 

15 октября 1946

«Когда ты начинаешь тосковать…»

Ужель заставите меня вы танцевать

Средь размалеванных шутов и проституток?

Леконт де Лиль

 
Когда ты начинаешь тосковать,
И бьет судьба, и час вечерний жуток, —
Учись, мой друг, спокойно танцевать
Средь размалеванных шутов и проституток.
 
 
Пусть веселей бубенчики звенят
На жалком сборище людской арлекинады,
Но яд тоски, ночей бессонных ад
Учись скрывать за равнодушным взглядом.
 
 
Когда же на заре ты вешаться идешь,
Не оставляй письма возлюбленной в конверте,
Красивых фраз взволнованная ложь
Расскажет ей, что ты боялся смерти.
 
 
Пока живешь – будь храбрым и большим
И душу вырасти для подвигов суровых. —
Иди в изгнание и будь для всех чужим,
Но не торгуй ни совестью, ни словом.
 

18 октября 1946

«Сегодня ночь последней быть должна…»

 
Сегодня ночь последней быть должна.
Но вот опять – привычные соблазны
Вещей и дел, и всяких мыслей праздных,
Которыми вся жизнь окружена.
 
 
И я с тоской отодвигаю вновь
(В который раз) свое освобожденье.
И суета опять. Опять несет мученья
Уже ненужная и грустная любовь.
 

26 октября <1946>

«Никому такое не приснится…»

 
Никому такое не приснится,
Жизнь – сплошной безумный бред.
Выползают тихие мокрицы
И ползут, ползут на скудный свет.
Свет дрожит. В углах сгустились тени.
Грязные тарелки на столе.
Листьями неведомых растений
Зимний холод вышит на стекле.
Пахнет дымом. С потолочных балок
Глина осыпается и пыль. —
Человек уныл, бесправен, жалок,
Безутешна жизненная быль.
 

Ноябрь <1946>

«Встречая Новый Год с друзьями…»

 
Встречая Новый Год с друзьями,
Бокал подняв с вином,
Я мысленно, друзья, не с вами, —
И тянет горестная память
В далекий ветхий дом.
 
 
И на берег замерзшего Ишима
Я мысленно с бокалом выхожу,
И тенью легкой и незримой
В окно замерзшее, любимый,
Я за тобой слежу.
 
 
Произношу январским звездам
Свой одинокий тост, —
И голос в воздухе морозном
Звучит пророчески и грозно
До самых дальних звезд.
 
 
И только ты его не слышишь,
Не знаешь обо мне.
Плывет дымок над низкой крышей
И поднимается всё выше
К невидимой луне.
 

31 декабря 1946

«И гонит и гонит тревога…»

 
И гонит и гонит тревога —
Смиренью не научусь.
И в сердце, любившее много,
Доверчивая – стучусь.
 
 
И знаю – откроется дверца,
И выйдет и встретит меня
Твое бессердечное сердце,
Сгоревшее без огня.
 

24 января 1947

«Как много хочется сказать…»

 
Как много хочется сказать
В полночный час любви —
Как сладостны твои глаза,
Как руки сладостны твои.
 
 
Какие просятся слова
В бесстыдстве тишины, —
Но молча, молча целовать
Друг друга мы должны.
 
 
Звенит тугая тишина
Как музыка в ушах —
Красноречива только в снах
Влюбленная душа.
 

3 февраля 1947

Буран

«Опять в провода налетели бураны…»

 
Опять в провода налетели бураны,
Завыли встревоженные провода.
Летят над пустыней седой Казахстана
Зловещими птицами Смерть и Беда.
 
 
Усеяны степи людскими костями,
Облиты кровавой росой,
И черепом желтым с пустыми глазами
Восходит луна над страной.
 
 
Забытые кладбища на дорогах.
Бескрестная тишина.
Среди голубых одичавших сугробов
Не волчья ль тропинка видна?
 
 
Вот так и бредем по тропинке волчьей,
Бездомные, всеми забытые мы,
И, стиснувши зубы, шагаем молча
От кладбища до тюрьмы.
 

26 февраля 1947

«Не думали, не гадали…»

 
Не думали, не гадали,
Не видели даже во сне,
Какие года настали
На старости. По стране
 
 
Гуляет голодный призрак,
Зубами скрипит тоска.
Захлебывается визгом
Гармошка у кабака.
 
 
Веселые стонут песни
Истерикой мировой.
И черные вьются вести,
Как вороны, над головой.
 
 
Замученные, убитые
В застенках и на войне,
Глазами глядят закрытыми
И бродят толпой по стране.
 
 
Безрукие и безногие
С пеньковой петлей идут;
Отравленные, убогие,
Расстрелянные поют.
 
 
В болотах кровавых земли,
Немыслимые цветы
К холодному небу подъемлют
Искусанные персты.
 
 
К далеким и древним звездам
Взывает земная кровь —
Пробьется ли криком грозным
Сквозь плотный ночной покров.
 
 
Багровые тучи падают,
И смрадом полна земля, —
Лишь буйные травы радуют
Тучнеющие поля.
 

28 февраля 1947

День равноденствия. 25 марта

 
В лужах качается лунный серп.
Хрупкие льдинки тают.
Розовый запад в тумане померк.
Слышно – идет, нарастает
 
 
Гулкое пенье веселой реки,
Пенье весны. Но за ночью
И за домами не видно. Теки,
Освобожденная! Белые клочья
 
 
Пены швыряя на берега,
Рви ледяные преграды,
Пой нам! Свобода и нам дорога,
Сердцу раскрытому надо
 
 
Жадно вобрать в себя вольную ширь
Вольных твоих скитаний,
Спой нам, невидимый ночью Ишим,
Песенку расставаний!
 

«Венецианские лагуны луж…»

 
Венецианские лагуны луж
И хрупкий месяц, розовый к тому ж,
 
 
Качается. И в зыбком отраженьи
Преображается воображенье:
 
 
Не глина вязкая, не грязная вода,
А перламутровая тонкая слюда,
 
 
И синие, и синие просторы
И романтические горы.
 

«Четверть километра луж и грязи…»

 
Четверть километра луж и грязи.
Тусклого тумана плотная стена.
Крапчатое небо цвета грязной бязи,
Ветер в сорок баллов. Такова весна.
 
 
(Весна, весна! О ней поют поэты,
О ней поют щеглята и скворцы,
И на лугу качаются под ветром
Купавок золотые бубенцы.
 
 
Ты тихо слушай у лесной опушки,
Вбирай в себя любовный дух весны;
Весна ответит голосом кукушки,
Родным приветом северной страны.)
 
 
Четверть километра – только ль это,
Это ли причина для разлук?
Я ловлю внимательно грустные приметы
В суетных движеньях равнодушных рук.
 

23 марта 1947