Текст книги "Опасные удовольствия"

Глава 17

– Ты нашел бабку, которая продырявила тебе шины? – спросил Иннокентий с другого конца корта.

– Зачем?

– Взыскать компенсацию.

– Это она могла бы взыскать с меня компенсацию. Я едва не задавил старушку.

Друзья использовали последние жаркие деньки, чтобы попрыгать на открытом теннисном корте, прежде чем ненастье загонит их под своды стадиона.

Яркие, молодые, здоровые, Кеша и Егор носились по площадке, обмениваясь крепкими подачами.

– Так ты придешь ко мне на юбилей? – поинтересовался Кеша Ригилев. – Девятого, послезавтра.

– А можно с девочкой? – Иннокентий изумленно замер.

– У меня слуховые галлюцинации? – Он потряс головой. – Ты, Стручок, с девочкой? А, – понимающе протянул Кеша, – ты имеешь в виду свою «бээмвэшку»?

– Нет же! С девочкой. Ксенией. Мы учимся вместе.

– Учитесь вместе? Чему? Восемнадцатой позиции из «Ветки персика»? Вот ты, Стручок, и сдался. А я уж думал, умрешь девицей. Как она?

– Кретин! Я с ней только в субботу более-менее в первый раз поговорил.

– В субботу? Ну, старик, у тебя выдержка! – восхитился Иннокентий. Они уже бросили игру и стояли у сетки. – Я сегодня утром подцепил вишенку у магазина «Эгоист» и уже сейчас переживаю – сдавать кровь на СПИД или нет. Опять забыл про жизненную необходимость презерватива!

– Мы с ней говорили… Знаешь, она тоже любит автомобили!

– Кто их не любит! – махнул ракеткой Кеша. – Но Ксению оставь лучше дома, у меня мальчишник. Девочки будут, но такие… Общего пользования.

– Твою крошку может травмировать их присутствие в нашей аскетичной компании.

– Ладно, приду один, – согласился Егор.

– Какого она роста? Стройная? Красивая? Чувственная? А грудь?

– Да я, честно говоря, не обратил на это внимания, – стушевался Стручок.

– Однако ты, братан, ограниченный, – укорил друга Кеша. – Только тачки тебя и интересуют. Я думаю, Ксения или офигительная секс-бомба, если даже тебя, отшельника, проняло, или чокнутая автогонщица, страшненькая и кривоногая, но с которой вы битых три часа обсуждали ходовые качества шестисотого «мерса».

– Она вроде хорошенькая. Да, хорошенькая. Глаза голубые и ушки такие маленькие.

– Ушки, глазки… – неудовлетворенно произнес Кеша. – А грудь?

– Да иди ты! Лучше давай еще партию сыграем?

– Давай. Ну ты железно придешь на мой юбилей?

– Конечно. Ты мой друг.

– Ахтунг! Подача Иннокентия Ригилева-Кафельникова!

Следующие сорок минут с корта доносились только упругие хлопки теннисного мячика.

За эту поездку Ольга Емельянцева возненавидела Германию, хорошую погоду, Алексея Шепарева и его интернациональный гарем. Она готовилась к незабываемому турне по немецким городам, специально похудела на четыре килограмма, прошла курс массажа и косметических масок, истратила уйму денег на модернизацию гардероба – и что в результате? Украшает своим пленительным, исхудавшим телом пустой номер гамбургского отеля. Или жарится на солнце у бассейна с какой-нибудь тупоголовой подругой Шепарева, пока мужчины оживленно о чем-то беседуют в стороне. Или одиноко сидит в ресторане над вечерней тарелкой с безвкусным салатом, покинутая неутомимым Романом, – он умчался в очередную фирму-компаньон решать свои денежно-нефтяные проблемы.

Оля с тоской оглядела чистенькую до тошноты комнату гостиницы. В этой аккуратно прибранной камере ей сидеть еще половину дня. Можно спуститься вниз, в бар, но никого не хочется видеть. Прогуляться по улице? Лень. Единственное, что могло бы исправить сейчас Ольге настроение, – возвращение Романа. Но предатель Шухов рьяно выполнял задание своего босса Куницына и терроризировал немцев-партнеров. На Олино предложение использовать ее в качестве протокольного переводчика Рома обидно замахал руками в деланном испуге. «Уволь меня от своего немецкого!» – сказал он ей. Негодяй. Она отлично знает язык. Просто Роман не хочет лишних ушей при переговорах. Ну и ладно!

Девушка взяла в руки телефон и задумалась. Позвонить в Москву Алене? Вот человек, в обществе которого Ольга чувствовала себя максимально комфортно. И не то что комфортно, она чувствовала себя блистательной примой-балериной рядом с некрасивой и незаметной танцовщицей из кордебалета. А юные, раскованные, нагловатые любовницы Шепарева – не самый выгодный фон для демонстрации своих детских прелестей и тонкого ума. Третья по счету подружка Алекса, третья из тех, кого видела Оля, а так вообще неизвестно, какого порядкового номера, – белобрысая пятнадцатилетняя датчанка Криста, натуральная кобыла, бесстыдно прыгала на колени к Роману, подпирала его торс своей необъятной и крепкой загорелой грудью и шептала на ухо горячую англо-франко-датскую абракадабру. И Оля стойко вынесла это, чтобы не выглядеть престарелой занудливой перечницей. Да, надо поговорить с Аленой, убедиться в собственной значимости и неотразимости, искупаться в океане искреннего восхищения.

Ольга набрала Аленин телефон, но ответом были длинные гудки. «Проклятье! Не везет во всем. Роман придет неизвестно когда. Я ничего для него не значу. И он никогда на мне не женится. Все усилия напрасны. Но нет. Я не сдамся!»

В момент невеселых размышлений нежно хрюкнул дверной звонок, и перед кислой, как уксус, Олей предстал портье. Он толкал перед собой столик, накрытый длинной скатертью.

– Я ничего не заказывала! – предупредила унылая затворница.

– Ваш муж заказал, – объяснил парень. – Он попросил скрасить ваше одиночество изысканным ужином. А эти орхидеи – тоже специально для вас, фрау Шухов…

Портье мог смело бросать свою гостиничную работу и идти в Дэвиды Копперфилды: чтобы в три секунды превратить вялого непричесанного крокодильчика в голливудскую фосфоресцирующую диву, нужно быть настоящим волшебником.

Отягощенная покупками Дирли-Ду задумчиво брела по густонаселенному проспекту. Она несла в руках яркие пакеты из ламинированной бумаги, которые беспощадно цеплялись за прохожих. Прохожие косились на Дирли-Ду, но не роптали, потому что она мерцала таинственным аквамариновым светом и удивляла непонятной отрешенностью.

Дирли-Ду вспомнила встречу в ресторане «Энрике». В памяти всплывали отчетливые картины: белая скатерть и розы, сверкающие оранжево-красные капли икры на бутерброде, матово-желтый сыр… ниточка, прилепившаяся к элегантному сюртуку официанта, белобрысый очкарик напротив… И Он.

Дирли-Ду его не заинтересовала. Дирли-Ду, которая от картинной галереи до бутика «Альбина» (200 метров) потрясла воображение пятидесяти восьми мужчин, увы, совершенно не заинтересовала Андрея Пряжникова.

Скрипнув пакетами, опечаленная красавица пристроилась в символическую очередь за мороженым. Перед ней стоял молодой парень в спортивных штанах и майке и держал на поводке уродливую собаку с выпуклой мордой, розовыми поросячьими глазками и кривыми ногами. Перед парнем и собственно у окошка вела диалог с продавщицей милая бабуля – в ситцевом платье, вязаной кофте и с видавшей виды хозяйственной сумкой в руке. Бабуля, очевидно, жаждала охладиться, но привередничала.

– Вот возьмите «Смайл», – утомленно советовала мороженщица.

– А он в шоколаде? – пытала старушка.

– В шоколаде и с орехами. – Ну нет, орешки – они такие подлые. Застревают. Я не ем орехового мороженого.

– Чудненько, – обрадовалась продавщица. – Значит, все ореховые сорта отпадают. Уже легче. А как насчет импортных батончиков? «Марс», «Милки вэй»?

– Нет, это же сплошные консерванты! – возмутилась бабуля.

– Великолепно! Круг наших поисков заметно сужается! – воскликнула продавщица из своей заледенелой берлоги. Она призвала на помощь силу логики и попыталась загнать старушку в угол ракетно-зенитным залпом альтернативных вопросов:

– Эскимо, рожок или стаканчик? Дешевое, умеренно дорогое или дорогое? С наполнителем или без?

Но не тут-то было!

– Я не могу так сразу определиться! – опечалилась нерешительная покупательница. – А вот это что? «Карамельная песенка»? С чем это?

– Ну ты, старая, замучила! – зло выступил парень в спортивных штанах. – Быстро покупай и сматывайся отсюда! Уже полчаса стоим!

Бультерьер у его ног скопировал тон хозяина, ощетинился и зарычал.

Дирли-Ду, которая до этого момента витала в космическом пространстве, догоняя на перламутровой комете далекого Пряжникова, вернулась на землю и интеллигентно заметила:

– Нельзя так грубо разговаривать со старшими!

Мороженщица тоже впряглась:

– Вы хам, молодой человек! Дайте бабушке спокойно выбрать!

– Она выбирает уже час! А я запарился ждать! У меня собака перегрелась! – огрызнулся нетерпеливый парень.

Бультерьер уже готов был загрызть каждого, кто посмеет на миллиметр приблизиться к его драгоценному неврастенику. Он извивался на поводке, щедро брызгал слюной и жаждал крови. Бабуля отодвинулась от него на почтительное расстояние.

– У тебя не только собака, у тебя и голова перегрелась! – заметила Дирли-Ду, предусмотрительно отползая на два метра в сторону. Собака наконец взорвалась оглушительным лаем.

Нетерпеливый юноша устремился к заветной цели.

– Два торта мне, две «Караноги», – бросил он в окошко.

– Во-первых, не ваша очередь, – недовольно ответили оттуда. – А во-вторых, как вы смеете выгуливать такую психованную собаку без намордника?

– Действительно, почему она без намордника? – вежливо спросила Дирли-Ду.

– От собак проходу нет! Безобразие! – возмутилось окошко.

– Я выбрала, – объявила бабушка, – пломбир в вафельном стаканчике за тысячу двести.

– Уберите, пожалуйста, зверя! Молодой человек, ваш бультерьер опасен! – снова выступила Дирли-Ду.

– Я сейчас спущу собаку, чтобы вы все заткнулись! И разгромлю ваш мерзкий киоск! – заорал парень. – Дайте мне две «Караноги»!

Бультерьер бесновался, вися на поводке, поводок звенел как струна.

– Считай, что сегодня не твой день, – прозвучал спокойно и отчетливо голос бабули, виновницы инцидента. В левой руке она держала пломбир, а в правой, будто в кино, – увесистый пистолет с глушителем. – Иди отсюда, убогий, пока я не пристрелила твою нервную псину. И тебя заодно.

Молодой человек несколько секунд смотрел на оружие, потом подтянул к себе взволнованную собачку и стал отступать. Через некоторое время, метров с пятнадцати, с помощью замысловатого словесного пассажа он предельно доступно выразил свое отношение к бабуле, Дирли-Ду, продавщице, мороженому, киоску, всему белому свету и исчез.

– Придурок, – раздалось из окошка. – Вот неудача! Две «Караноги» по двадцать пять тысяч – это полтинник. Что же он такой обидчивый?

– Это настоящий? – заинтересованно спросила Дирли-Ду. – Вы умеете им пользоваться?

Но крутая бабуля уже спрятала пистолет и торопливо удалялась.

– Девушка, – попросила мороженщица, – уж вы купите что-нибудь дорогое. Я только что упустила целый полтинник.

Вскоре Дирли-Ду ловила на обочине такси. В пакете подтаивал двухэтажный торт из клубничного мороженого за пятьдесят семь тысяч.

Глава 18

Работа детектива изобиловала отвратительными подробностями. Хладнокровным скальпелем ума сыщик препарировал изнанку жизни, она с треском лопалась под ножом, взрывалась кровью и гноем, била в лицо зловонием, окатывала черными волнами цинизма и жестокости.

Но была и другая сторона. Ежедневный калейдоскоп лиц и характеров, и из этого пестрого калейдоскопа выделялись незаурядные личности, богатые натуры, золотоносные жилы ума, интеллигентности, такта, – встречами с ними Андрей тоже был обязан своей нелегкой работе. И еще были красивые женщины. Плотным кольцом они окружали детектива, встречаясь во всем разнообразии жизненных форм – в виде трупов, свидетельниц, подозреваемых, информаторов.

Виола Батурская в полупрозрачном пеньюаре возлежала на оттоманке посреди фешенебельной гостиной – белые колонны, лестница, взметнувшаяся куда-то ввысь, картины на стенах, вазы с чайными розами.

– Извините, я не совсем здорова, – объяснила она свой фривольный наряд Пряжникову. В устах другой женщины это могло прозвучать как томное заигрывание манерной дамочки. Но произнесенная Виолой фраза искренне взволновала сыщика. Виола не кокетничала, она действительно была изысканно-меланхолична и, возможно, мучилась жестокой мигренью, хотя свежесть лица и блеск глаз это отрицали.

Бодро взбрыкнув и закусив удила, Андрей приступил к допросу, замаскированному под дружескую беседу, но через некоторое время с грохотом свалился на сверкающий паркет зала, насмерть сраженный обаянием Виолы. Мужественному детективу понадобилось всего девять минут, чтобы превратиться в желеобразную массу. Пряжников пытался задавать какие-то вопросы, но терял нить разговора, заикался, шепелявил, мямлил. Андрей даже возненавидел себя за косноязычие и непривычную стеснительность. Он смотрел на фантастически привлекательную и спокойную Виолу, плавился и таял и стекал с кресла, как малиновый мусс.

– А вот еще скажите мне… Пожалуйста… Так, о чем это я? Ах, вот. Насколько я понял, у вашего мужа был близкий друг – Вячеслав Куницын…

Виола грустно улыбнулась:

– Слава? Да, они давно дружили.

– Я по долгу службы изучал личные документы Глеба Николаевича и… В общем, в его записных книжках нет телефона Куницына.

– А зачем? Он знал его наизусть. У Славы пять номеров, где его обычно можно обнаружить, и все их Глеб назвал бы не задумываясь, даже среди ночи. И я их знаю.

Разговор с Виолой напоминал теплое убаюкивающее движение средиземноморских волн. Ни одного резкого или язвительного слова в адрес кого бы то ни было, ни единой шпильки. Даже неприятные вопросы о Веронике Соболевой не заставили женщину вздрогнуть и изменить стилю.

– Да, я знала, что Глеб встречается с этой девушкой. Как же ее звали? Вера? Нет, Вероника. Но ведь мы жили раздельно, практически были в разводе, я не могла вмешиваться… Конечно, мне было неприятно. Понимаете, я хотела сохранить с Глебом дружеские отношения, и он вроде тоже, но… Буквально через несколько месяцев после расставания добрые знакомые – условно назовем их подругами, – вот они сообщили, что у Глеба появилась Вероника. Десять лет счастливого брака. Я, конечно, не сомневалась, что рано или поздно Глеб найдет себе новую леди… Ведь он такой мужчина – светский лев, неординарная личность, умный, красивый, элегантный, удачливый… Был. Теперь все время надо добавлять «был» – к несчастью…

– А вы…

– Да, я не договорила… Появилась Вероника.

– Конечно, по сообщению тех же моих драгоценных подруг, Вероника – чудесный образец великолепных художественных способностей Бога, когда он пребывает в добром расположении духа. Безупречная красавица. Глупо было надеяться, что Глеб до конца своих дней будет с тоской смотреть на мою фотографию.

– Глеб Николаевич не предложил вам в таком случае развода?

– Предложил. Но у него не хватало времени, чтобы уладить это дело.

Андрей собрал остатки своего тела, размазанные по креслу и ковру, сконцентрировался и на глазах стал превращаться из малинового мусса в нормального Пряжникова. Слова женщины почему-то резко противоречили фактам, собранным Андреем за стенами богато отделанной квартиры.

– Как я понял, вы сами Веронику не видели. Это исключительно информация ваших несравненных подруг?

– Да.

– А они не сообщали вам, что девушка успешно подвизается в экспортном бизнесе?

– Простите?

– Иными словами, занимается проституцией.

Виола недоверчиво и растерянно улыбнулась:

– Нет, что вы, не может быть.

– Ну, я в качестве осведомителя, поверьте, гораздо надежнее ваших подруг. Вероника Соболева работала в агентстве «Деловой вояж» – сексапильные девочки для услады богатых клиентов под видом секретарского сопровождения.

– Не может быть! – покачала головой Виола. – Вы ошибаетесь! У Глеба был отменный вкус. Он ни за что не опустился бы до связи с женщиной легкого поведения.

– Наилегчайшего!

– Я вам не верю, – хладнокровно сказала Виола. – Прошу вас, не говорите гадостей о Глебе. Хотя бы в моем присутствии.

Кажется, милая вдова пыталась сервировать спагетти на ушах доблестного сыщика. Очаровательный образ Виолы рассыпался на глазах, она стремительно переставала волновать сердце Пряжникова, но давала больше материала уму.

– Отлично. А не могли бы вы рассказать мне об Алене Дмитриевой?

– Кто она? – Виола недоуменно пожала плечами.

Андрей вздохнул: собеседница нанизывала одну ложь на другую, как бусы ожерелья. Андрей был точно уверен, что Виола прекрасно знает Алену Дмитриеву. Это сообщила ему сама Алена в своем дневнике прошедшей ночью.

– Вы не знаете Алену? Она работает в «Гаранте».

Виола задумалась:

– Да, очевидно, я видела эту девушку, ведь я часто заходила к мужу на работу. Алена Дмитриева. Но я совсем не помню, как она выглядит… Нет, Андрей, я не могу вспомнить Алену, – сказала Виола после паузы. – Если бы вы показали мне ее фотографию…

– Ну да ладно, – покладисто согласился Пряжников. – Какая, впрочем, разница? И позвольте, Виола, я задам вам последний, но очень бестактный вопрос. Как распорядился своим состоянием Глеб Николаевич? Осталось завещание? Конечно, это внутрисемейное дело, я понимаю… Простите, что я спрашиваю вас о завещании так скоро после похорон мужа.

– Глеб оставил все мне. Почти все, – спокойно ответила Виола, и впервые в ее мягком, нежном голосе прозвучала твердая, металлическая нотка. – Я его законная жена. Небольшие суммы и дом в Саратове он оставил своим единственным родственникам – двоюродным бабушке и дедушке, им уже за девяносто. Яхту и коллекцию коньяка – собирал ее всю жизнь – Славе Куницыну. Вот и все…

Первый мужчина, которого очаровала в своей жизни Виола, был акушер, принимавший роды у ее матери. Врач взял в ладони, обтянутые резиновыми перчатками, упругий и скользкий комочек и потерял сердце. Потом он еще несколько раз навещал Виолу в детском отделении, где она лежала в стеклянном корытце – туго завернутая в пеленку и косынку, строгая, спящая, удивительно красивая.

Далее жертвы валились одна за другой, словно костяшки домино. Детский сад, школа и университет стали плацдармом военных действий между воздыхателями кроткой и молчаливой Виолы. Теперь она уже не была так исключительно красива, как в роддоме, но мальчики, юноши и мужчины продолжали сходить с ума. Образование и книги придали ее взгляду некую загадочность, мягкая улыбка в клочья рвала сердца поклонников, а несколько произнесенных тихим, чарующим голосом слов имели тротиловый эквивалент – тела пострадавших можно было убирать бульдозером.

Подруги пытались подражать Виоле, копировали ее манеру говорить, взгляд и позы, но тщетно. Неуловимо обаятельная, женственная, похожая на маленький прозрачный ручей в густых зарослях хвойного леса, Виола каждый день собирала богатую жатву из свежеампутированных сердец, а подруги оставались ни с чем. В конце концов соперницы записали Виолу в необъяснимые природные феномены и покинули ареал ее обитания. С той поры очаровательная Виола напрочь лишилась женского общества. Этот факт не заставил ее страдать и мучиться бессонницей.

Но остаться вне мужского общества для Виолы было равносильно смерти. Хрупкий (внешне) цветок имел разветвленную и прочную корневую систему, которая перерабатывала мужское поклонение и восторг в жизненные соки и строительный материал для Виолиного организма. В отличие от других женщин, менее избалованных, Виола ежедневно нуждалась в дозе трепетного мужского внимания, с детства привыкнув к нему.

От детектива, чья стать, красота и звериная грация напомнили ей Кари, она ожидала большего. Разговор с Пряжниковым ее не удовлетворил. Во-первых, Андрей заставил Виолу соорудить вокруг себя Великую Китайскую стену из вранья, чтобы резвый молодой человек не смел топтать ее внутренний мир своими английскими кожаными ботинками. Во-вторых, сыщик мастерски избежал ее женских чар. Да, сначала (она ясно это видела и чувствовала) он трепыхался, как мелкая рыбешка в сети, бросая на визави огненные взгляды. Но затем, на каком-то этапе разговора, ударил хвостом и ловко вывернулся. Виола успела урвать долю восхищения, но это количество ее не насытило.

Она взяла телефон и стала набирать номер Славы Куницына.

– Да! – резко, хмуро отозвался Куницын на третьей попытке.

– Это я, Славочка, – прошуршала Виола.

Тон Вячеслава Матвеевича моментально изменился: теперь из телефонной трубки лились потоки нежности и любви:

– Что-то случилось?

– Ко мне приходили из уголовного розыска, – голосом капризного ребенка поведала Виола. Любовь Куницына относилась к вечным и незыблемым понятиям, а сейчас, когда Глеба не стало, Вячеслав Матвеевич отбросил былую сдержанность и не скрывал, что за десять лет Виолиного замужества его чувства не изменились.

– И что? – заволновался Куницын.

– Про Веронику спрашивал. Я сказала, что ни разу ее не видела.

– Что еще?

– Молодой человек осчастливил меня новостью, что Вероника – проститутка.

Куницын безжизненно усмехнулся.

– И про тебя, Славочка, тоже спрашивал.

– Да?

– Сказала, что ты лучший и единственный друг Глеба.

– Так оно и есть, – вяло и невесело отозвался Вячеслав Матвеевич.

– Что мы будем делать, Славочка?

– Пока ничего.

– Ты упрекнешь меня в черствости, Слава, но я чувствую себя теперь такой свободной. Началась новая жизнь. Даже сыщик не смог испортить мне настроения. Все-таки твой драгоценный Батурский основательно потрепал мою нервную систему за прошедший год. Встретимся?

– Хорошо.

Оставив телефонную трубку, Виола задумалась. Наверняка они с Вячеславом теперь будут вместе. Он десять лет мечтал о ней, обуздывая свои эмоции из уважения к другу. Он десять лет опутывал свою страсть кожаными ремнями, не давая ей вырваться из-под контроля. И теперь она, Виола, наконец-то достанется ему – с опозданием на десятилетие.

С Куницына мысли Виолы переметнулись на предмет еще более волнующий: деньги. Теперь она фантастически богата. Когда адвокат предъявил завещание, написанное более двух лет назад, – о, Глеб, какой же ты аккуратный, скрупулезный, педантичный, – Виола ощутила сладкую истому. Практически все состояние Глеба Батурского – целое, неразделенное: драгоценности, лимузины, счета в Америке и Европе, акции, недвижимость – все переходило в дрожащие от волнения руки Виолы. Какой умница муж, что всеми силами отбивался от бракоразводного процесса. Не хотел удовлетворить безразмерные денежные притязания жены. А теперь ей досталось все полностью.

Виола бросила взгляд в зеркало и улыбнулась себе. «Я так богата! А что, если сделать пластическую операцию? Где-нибудь в Швейцарии. Так сказать, евроремонт мордашки. Здесь подрезать, здесь подтянуть, носик перепланировать? А, глупости! Я прекрасна, безо всяких ухищрений».

Виола еще раз улыбнулась своему драгоценному отражению и снова потянулась к телефону. Короткий разговор с преданным Куницыным дал необходимую дозу наркотика Виолиному самолюбию: пусть слова были об ином, но его интонации говорили: да, ты прекрасна и любима, ты богиня. Самолюбие ликовало, но тело осталось неудовлетворенным.

Ненасытная потребительница держала трубку у плеча и недовольно слушала длинные гудки. Наконец-то ей ответили.

– Кари, я хочу тебя видеть, – повелительным тоном сказала Виола. – Приезжай. Я выйду. Машину оставь, как всегда, за углом. Поедем в наше убежище.