Текст книги "Душенька"

Наталия Ломовская
Душенька

Глава 1
АМЕТИСТОВЫЙ ПОЖАР

У меня много имен.

Сейчас меня называют Евой, в свидетельстве о рождении я записана Евдокией, мама всегда звала Дусей, в школе дразнили Дунькой. Сегодня модно давать детям старинные русские имена, и никто не станет изводить насмешками Акулину, Фрола, Ульяну. Мое же детство прошло в окружении Карин и Снежан, ох и намучилась же я со своим имечком!

Но мужчины, любившие меня, звали меня Душенькой: именно это слово шептали они мне под утро, щекоча дыханием шею, именно его повторяли на крике в самые сокровенные мгновения и этим именем горестно окликали меня, когда я уходила.

Душенька – значит, душа. Душа – самое главное и самое ценное, что может быть у человека. Но вот, скажем, моя школьная учительница биологии и химии имела о душе весьма своеобразное представление. В ответ на каверзный вопрос учеников она, не задумываясь ни на минуту, ответила следующее:

– В Великобритании врачи провели эксперимент – взвесили человеческое тело до и после смерти. И им удалось установить, что умершее человеческое тело теряет в весе одиннадцать граммов. Эксперимент проводился на различных людях, однако цифра в одиннадцать граммов оставалась неизменной. Значит, это и была душа.

Произнеся эту ахинею, химичка торжествующе оглядела класс: вернемся, мол, к теме урока. Больше ни слова сказано не было – очевидно, в представлении нашей учительницы единственная функция души сводилась к тому, чтобы весить одиннадцать граммов и покидать тело после смерти. Мне же было, помнится, не по себе, и мучил меня один вопрос: неужели английские ученые были столь жестокосердны, что взвешивали умирающего человека хладнокровно, не пытаясь ему как-то помочь? Представлялись мне огромные металлические весы – как те, что стояли в кабинете участкового терапевта районной поликлиники, на них – кашляющий, скукожившийся от озноба больной, рядом люди в белых халатах, с лицами, закрытыми марлевыми масками, смотрящие на него отстраненно и безжалостно. Руками, затянутыми в резиновые перчатки, передвигают они по шкале блестящие гирьки и следят за больным: жив ли он еще?

Это был кошмар моего детства и юности – весы.

А потом к ним прибавилась еще и химичка.

Быть может, этой истории вообще не было бы, если бы не химичка. Она пришла к нам в восьмом классе, а зачем пришла – непонятно. Вчерашняя выпускница университета, победительница конкурса красоты «Мисс Поволжье», подруга, как говорили, состоятельного человека, она могла бы вообще не работать. Но ей, как я сейчас понимаю, просто хотелось поиграть в эмансипированную даму, которая не сидит на шее у бойфренда, а сама работает и зарабатывает. Ее делано скромная кружевная блузка стоила не меньше пяти учительских зарплат, аккуратные черные лодочки – семь, итальянская сумочка – десять. Она носила очки в строгой оправе, но без диоптрий. Дав классу задание, она садилась за свой стол и доставала из пакета толстый глянцевый журнал. Дорогая бумага издавала нежный шелковистый шелест. На мерцающих разворотах красовались девы в последней стадии истощения, умопомрачительно одетые. Любое из этих платьев могло бы подойти химичке Светлане Валерьевне, и ни одно – мне. Светлана Валерьевна могла бы сравнить себя с любой из этих девиц, а я...

Однажды на выданные мне матерью деньги я купила такой журнал. Он был самым дорогим в киоске, и он оказался целой бочкой дегтя, в которой для меня была припасена одна только капля меда – пробник французских духов. Совсем в тоненькой пробирочке, гордившейся, кажется, своей миниатюрностью. Я сразу же надушилась ими, густо-сладкими, дразняще-томными, и в этот день тонко вырезанные ноздри Светланы Валерьевны по-особенному вздрагивали – она принюхивалась ко мне, толстой девочке на первой парте, пытаясь понять и осмыслить происхождение этого аромата.

Журнал я сожгла за домом. Глянцевая бумага горела плохо. Я шевелила ее палочкой, присев на корточки, вдыхая запах гари, сырой осенней земли и французских духов, и думала: кто виноват? Кто виноват, что я такая толстуха? Мать говорит, что не могла взять меня на руки с тех пор, как мне исполнилось три года, в школе меня дразнят из-за полноты, из-за странного имени, одежду мне покупают в отделах для взрослых... И тогда я в первый, но далеко не в последний раз в своей жизни приняла решение – похудеть.

Похудеть и стать стройной, как модели в журнале. С завтрашнего дня.

А назавтра у нас были пирожки.

Вообще, пирожки у нас бывали каждый день. Это наш семейный бизнес – палатка на местном вещевом рынке. Каждый день моя мать пекла пирожки, за ними заезжал мой брат на машине, вез их, тепленькие, на рынок, а там их продавала Дана, бойкая жена брата. Иногда по пути брат подбрасывал меня в школу. Противни с пирожками лежали на заднем сиденье и одуряюще пахли. Пока ехали, я мимодумно съедала один-другой пирожок и парочку брала с собой, чтобы перекусить на перемене.

И вот в тот памятный день пирожки были с ливером, их я любила больше всего. А позавтракала-то я чашкой чая, и даже без сахара. Пирожки наполняли салон автомобиля восхитительным ароматом, который сам по себе уже казался сытным. Рот у меня наполнился слюной, челюсти свело.

– Дуська, ты чего? У тебя живот болит, что ли? – забеспокоился брат, заметив выражение моего лица.

– Все нормально, – ответила я.

Но к большой перемене муки голода стали невыносимыми. Правда, в сумке у меня лежали два яблока, и я даже погрызла одно. Яблоко было невозможно кислое, и я поплелась в столовую. Там отроду не водилось таких вкусных пирожков с ливером, как у нас, но всегда можно было схомячить какую-нибудь булочку и выпить сладкого чаю.

Путь мой лежал по школьному коридору мимо учительской. Дверь была полуоткрыта, и я невольно замедлила шаг, услышав оттуда голос и смех Светланы Валерьевны. Она говорила с кем-то из учителей, но с кем, я понять не могла, потому что Светлана Валерьевна была не из тех, кто любит слушать. О нет, она предпочитала говорить сама!

– И о чем они только думают? – вещала она с непередаваемым апломбом. – Мальчишкам я многое извиняю, потому что все мальчишки плохо учатся. Моего мужа в свое время даже из школы исключали за двойки, а посмотрите, чего он достиг! Но девочки-то что себе думают? Допустим... – Она сделала нервное, нетерпеливое какое-то движение рукой, будто пытаясь отмахнуться от назойливой мухи. – Допустим, красивая девочка может умишко не напрягать, она и так не пропадет в жизни. Но если в смысле внешности ничего из себя не представляешь – так берись за ум и учись как следует! Голова плохо варит – зубри! Вот эта ваша Звонарева, она же тупица, и химию не знает, и учить ничего не хочет, и страшненькая к тому же!

Меня бросило в жар, я хотела уйти, но ноги словно приросли к линолеуму. Я стояла и слушала, как неизвестный собеседник Светланы Валерьевны возразил ей, но она только повысила голос:

– Да что ж – личико! Это пока ей четырнадцать лет, у нее личико, а года через два-три этого личика незаметно будет за горой жира. Девочке, если она не больна, преступно относиться к себе подобным образом, это же распущенность, безволие! Мне неприятно даже смотреть на нее! Что ей светит в жизни с таким характером и фигурой?

Все же я нашла в себе силы сдвинуться с места, но в столовую уже не пошла. Аппетит у меня куда-то пропал. Впрочем, я все же сгрызла яблоко, но уже чисто машинально. Меня не удивило то, что я не нравлюсь Светлане Валерьевне – я не раз ловила на себе ее презрительный взгляд. Но я думала, что она не любит меня за то, что я не учу ее предмет. Мне и в голову не могло прийти, что моя внешность может внушить отвращение! Противно грязное – но я никогда не была грязной, наоборот, такой любительницы чистоты еще поискать, я каждый день плещусь в ванне по часу. Я одеваюсь, пожалуй, лучше других девочек, потому что весь вещевой рынок нам знаком и матери продают порой одежду по закупочной цене. Правда, одежда у меня не молодежная, а женская, молодежной-то на мой размер не найти. У меня красивые волосы, светло-русые, с рыжиной. Если заплести косу, то она почти достигает поясницы, но я делаю другую прическу – с помощью бархатной заколки собираю свою шевелюру в высокий хвост. В конце концов, у меня действительно красивые золотистые глаза, все девчонки говорят. Все они завидуют моей ровной коже, ведь им приходится замазывать прыщи тональным кремом. Но хуже всего то, что отношение Светланы Валерьевны может сказаться на мне не самым лучшим образом – в кулинарный техникум, куда я собираюсь поступать после школы, нужно сдавать именно химию...

От несправедливой обиды у меня слезы навернулись на глаза, и я зажмурилась.

– Ты что это тут слезами капаешь?

В этом закутке между библиотекой и подсобкой редко кто бывал. Мне нравилось иногда забредать на пару минут в это ничем не примечательное место, где я почему-то чувствовала себя защищенной, могла отгородиться от всего остального мира. Именно сюда я прибежала пережить внезапно нанесенную мне обиду, и здесь меня нашел Игорь Маутер, надменный блондин из 10-го «Б», голубоглазый ангел, слывший самой большой опасностью для юной девушки во всем районе.

И вот он, этот недосягаемый красавчик, достает из кармана что-то – я плохо вижу сквозь туман слез, что именно, – делает шаг ко мне и прикасается к моему подбородку прохладными пальцами. Такое я видела только в кино. Он поднимает мое лицо за подбородок к свету и вытирает мне слезы своим носовым платком, вытирает с нажимом, а потом смотрит на платок и усмехается:

– Надо же, не накрашена. А я все время смотрел и думал: неужели у тебя свои такие ресницы?

Остатки влаги испаряются из глаз. Он на меня смотрел? Все время? Он что-то там обо мне думал, о моих ресницах? Это кажется невероятным.

Его лицо снова приближается, и он проводит платком, от которого пахнет чистотой и утюгом, по моей щеке.

– И румянец настоящий, – говорит он негромко. Мне кажется, что он меня сейчас поцелует, и я зажмуриваюсь от страха и восторга.

Но Игорь только треплет меня по плечу.

– Обидел кто?

Я трясу головой.

– Я так понимаю – это значит нет. Ну, если кто обидит – ты сразу ко мне. Поняла? Все, мне пора.

Он повернулся и ушел. Шаги его постепенно затерялись в гуле школьного коридора. А я стояла и слушала, как колотится мое сердце, словно пытается вырваться из груди. Внезапно спазм в животе заставил меня согнуться. Я уже знала эту боль – месячные у меня начались год назад, но были все еще нерегулярными.

В тот теплый осенний день многое для меня изменилось. Мы пекли с матерью пирожки на завтра – с ливером, с капустой, с яблочным повидлом.

И мне не хотелось есть. В меня словно вселился какой-то новый дух – в таком состоянии девочки пишут стихи, а я... Я сочинила новую начинку для пирожков – гречневая каша с мелко порубленным соленым огурцом и поджаренным луком. Мать смотрела на меня недоуменно, пока я проделывала все кулинарные манипуляции, но ни слова не сказала. А пирожки в тот раз удались особенно, тесто подошло на диво. Сочиненная мною начинка таяла во рту – три вкуса, непохожие и все-таки друг друга дополняющие, слились и образовали новый, необычайный. Это был вкус уюта, домашнего тепла, вкус уверенности в завтрашнем дне.

– Давно заметила: с каким настроением берешься за выпечку, так она и получится, – сказала мне мама. – А твоя начинка хороша. На грибы похоже. И быстро, и вкусно, и недорого получается. Жаль, не пойдут у нас такие пироги.

– Почему? – огорчилась я.

– Люди не поймут. Ну ты сама подумай, что мы напишем на ценнике? Пирожки с гречневой кашей, соленым огурцом и луком?

Мама была права. Весной как-то нам привезли два ведра черемухи, и мы пытались делать с ней пирожки, но они не пошли. Чуть терпковатый, вяжущий вкус оказался неповторимым и невостребованным. К нововведениям на рынке относились осторожно. Любили проверенную, простую еду – мясо, картошку. Впрочем, что может быть проще гречневой каши и соленого огурца?

– А может, ничего не писать на ценнике? – осторожно спросила я.

– Вот тебе раз, как же ничего не писать? – засмеялась мама. – Купи то, не знаю что?

– Можно просто: пирожки фирменные.

– Выдумщица ты, Дуся... Ну ладно, давай попробуем, убытку большого не будет...

В тот день я, кажется, первый раз в жизни забыла поужинать.

Наверное, с того дня во мне стали исподволь происходить перемены, которых я сначала не замечала – отказывалась замечать, привыкнув к своему неказистому, в общем-то, облику. Нет, я не стала стройной, как лань. Но я начала быстро ходить, меня словно несли какие-то крылья, незримые постороннему глазу, и мои подружки смеялись:

– Дунька, за тобой не угонишься!

То ли от ходьбы, то ли из-за того, что теперь я частенько забывала поесть, у меня появилась талия, и спина приобрела соблазнительный прогиб. Ноги немного усохли, теперь это были уже не колонны равномерной толщины по всей длине, а настоящие женские ножки, с тонкими щиколотками, округлыми коленями, налитыми бедрами.

Правда, по контрасту со стройными ногами и тонкой талией мои ягодицы стали казаться еще более выдающимися.

– Вот это корма! – кричали мне порой вслед.

Я рассматривала себя в ванной комнате. Зеркало было маленькое, мутное. Изгибаясь, как змея, я убедилась – слово «корма» действительно подходит этой части моего обильного тела. К тому же моя задница покачивалась при ходьбе совершенно независимо от моего желания, как корма корабля, плавно преодолевающего волны. В общем, вела себя совершенно непристойно.

Гораздо больше мне нравилась грудь. Она выросла как-то внезапно и доставляла мне немало хлопот – болела, ныла, наливаясь горячей тяжестью, из-за этого стало трудно спать на животе и пришлось купить новый лифчик. Но и он скоро стал маловат. Когда я раздевалась, чтобы принять ванну, и расстегивала замочек, мои груди выпрыгивала из тесных кружевных чашек, словно мячики. Я трогала их – кожа была словно атласная, туго натянутая, и стоило прикоснуться, как розовые соски делались яркими и крупными, как вишни-скороспелки, а в животе начинали порхать бабочки.

Я проводила в ванной комнате много времени, разглядывая и изучая свое новое тело, но мама не удивлялась – знала, что дочь любит принимать ванну, плещется, как утка... И конечно, она догадывалась о происходящих со мной переменах, потому что, вздыхая и невесть чему усмехаясь, ушила в поясе мою школьную форменную юбку...

Но в школе, казалось, ничего не замечали. Я не стала популярней среди одноклассников, и Игорь больше не подходил ко мне, даже не смотрел в мою сторону. Я знала это совершенно точно, потому что сама бегала за ним, как собачонка, – разумеется, стараясь делать это незаметно. Но я ходила на стадион, где он с другими парнями играл в футбол, и просиживала там, на покосившейся трибуне, часами, делая вид, что увлечена игрой. Я зачастила в книжный магазинчик, который располагался против дома Игоря, и проводила там много времени, словно выбирая и рассматривая детективы в призывных обложках. Иной раз продавщицы начинали присматриваться ко мне слишком уж подозрительно, может быть, думали, что я ворую. Тогда приходилось менять дислокацию и перебираться в кафе-мороженое – напротив Игорева подъезда. Там-то я и увидела его с девушкой, и с какой!

То есть сначала я увидела маленький, но очень яркий, лакированно-красный автомобильчик. Он лихо затормозил у тротуара, исторгая звуки залихватской песенки. Дверь распахнулась, и из машины вышел Игорь, но не ушел, а обогнул автомобиль и открыл вторую дверцу. Сначала я увидела тонкую ногу в красно-блестящей, как автомобиль, туфельке. А потом девушка показалась целиком, словно вынырнув из мягкого, наполненного музыкой салона. У нее были коротко стриженные черные волосы и короткое черное платье, облегающее идеально стройную фигурку. Она показалась мне очень взрослой, хотя ей было вряд ли больше девятнадцати лет. На бледном лице выделялись подкрашенные красной помадой губы. Мне стало сначала жарко, потом холодно до озноба, но в этом ознобе неповинен был шарик пломбира в стеклянной вазочке – я к нему даже не притронулась. Девушка взяла Игоря за руку и поцеловала прямо своими ужасно красными губами около рта.

Была уже зима, прохожие несли елки. Я шла домой, и ноги у меня вязли в мокром снегу. Я чувствовала себя неповоротливой, толстой, глупой и очень несчастной. В ярко освещенной витрине я вдруг увидела свое лицо – круглое, розовое, и глаза круглые, как пуговицы. Вздернутый нос, висящие из-под вязаного колпачка пряди волос... Куда мне тягаться с леди на красном автомобиле! Никогда мне не стать такой, как она!

Мои отношения с Игорем с самого начала были похожи на американские горки – за горестным падением следовал головокружительный взлет. Он позвонил мне в тот же вечер.

– Откуда ты взял мой телефон? – спросила я. Это, кажется, прозвучало глупо – все же мы учились в одной школе, и номер моего телефона не мог быть секретной информацией.

– Посмотрел в классном журнале... Уже давно.

Он молчал, и я вдруг поняла, что сегодня не только я его видела, но и он меня. Но как? Я ведь сидела за зеркальным стеклом кафе. Впрочем, кажется, став невольной свидетельницей поцелуя, я вскочила и, не помня себя, выбежала на улицу. Вполне возможно, что просвистела как раз мимо этой парочки и Игорь заметил меня.

Молчание тяготило меня, и я сказала:

– А я тебя видела сегодня. Машина хорошая.

– Она называется «Фольксваген»-«жук». Правда, смешно?

– Смешно, – согласилась я, накручивая на палец телефонный провод. – Очень даже.

– Она дочь знакомого моего отца. Студентка. У меня с ней ничего нет.

– С машиной? – делано удивилась я.

– Серьезно. Она мне даже не нравится.

– А чего тогда ты с ней целовался?

– Это она меня поцеловала. В шутку.

– Смешно, – повторила я. – Смешная шутка.

Игорь занервничал.

– А что это ты меня допрашиваешь?

– Я тебя допрашиваю? Я только про машину сказала, а про девушку ты сам рассказывать начал.

Наверное, он понял, что я права, потому что замолчал, и мы помолчали вместе некоторое время. А потом он сказал:

– Хочешь встречать Новый год со мной?

Разумеется, я хотела этого больше всего на свете. Но я еще ни разу не встречала Новый год вне дома и не знала, как мама отнесется к этому. Да и что я ей скажу?

– Даже не знаю, – честно сказала я.

– Давай, будет весело. Я пока не знаю, что и как. Но если ты согласишься, живо спланирую.

Я обещала подумать.

Но много думать не пришлось. Через пару дней приехал брат и принес хорошую новость – он станет отцом, Дана беременна. Правда, она не очень хорошо себя чувствует, у нее токсикоз, так что на Новый год они хотят побыть дома. Если мы хотим, можем приехать к ним. Но мама сказала:

– Лучше встретьте праздник вдвоем. В таком положении никакие гости не радуют, даже те, что приходят со своей едой и моют за собой посуду. А мы дома побудем, правда, Дуся? Или, хочешь, поезжай одна к Семену, а я встречу Новый год у тети Веры.

Тетя Вера была приятельница матери. Они вместе работали в детском саду, еще до сокращения.

И тут у меня появился план. Я рассчитывала уговорить маму отпустить меня в гости, якобы к однокласснице. Чтобы мама не волновалась, я могла бы звонить ей раз в час, даже каждые полчаса. Наврать с три короба... Но мама опередила меня. Все складывалось лучше, чем я могла бы себе представить.

– А хочешь, пригласи к себе девчонок, – вдруг сказала она, повернувшись ко мне. – Я накрою вам стол. Повеселитесь с подружками, покушаете, потанцуете. Хотя, наверное, все будут встречать Новый год со своими семьями...

– Нет-нет, – перебила я ее. – Ты очень хорошо придумала, мамочка!

Проблема была в одном – в школе у меня не было подруг. До шестого класса я дружила с Миррой, тихой еврейской девочкой в больших очках, сильно увеличивающих ее и без того огромные глаза. Но ее родители переехали в другой район, в центре города, Мирра сменила школу, и нашей дружбе пришел конец. Правда, у меня были хорошие отношения со всеми девчонками в классе, вдруг кто-то захочет прийти?

Я бросилась к телефону и обзвонила всех одноклассниц. Как и следовало ожидать, у многих уже были свои планы: кто-то встречал Новый год с родными, кто-то уже нашел себе компанию... Но трое согласились сразу и с радостью – Карина Симонова, Лена Белецкая и еще одна Лена, Крайнова. Последняя попросила разрешения прихватить с собой брата. Так что все устраивалось как нельзя лучше. Игорь будет не единственным парнем среди девчонок. Кстати, он с восторгом согласился встретить праздник у меня. Что-то разладилось в той компании, куда он хотел меня пригласить. Мне бы еще тогда насторожиться, но я была занята более насущным вопросом – что надеть?

До сих пор я обращала мало внимания на свой гардероб. Надевала в основном то, что мне покупала мама. На меня было сложно подобрать одежду, потому что в моем размере все платья были слишком солидные, больше подходящие женщинам за тридцать. В школе у нас была форма – синяя юбка в складку, белая блузка и жилет. Вне школы я носила неизменные джинсы и трикотажные свитерки. Но ведь на праздновании Нового года нужно выглядеть нарядно, разве не так?

Мы с мамой покрутились по базару, но ничего подходящего не нашли. Мама силой заставила меня примерить розовую блузку, всю в дурацких кружавчиках и блестках.

– Наденешь с джинсиками и будешь самая нарядная...

Но я наотрез отказалась от этой красоты.

– Пораньше бы спохватились, – горевала мать. – Можно было бы купить ткань и к портнихе сходить. Теперь-то что уж...

Я уже свыклась с мыслью, что не быть мне нарядной в новогоднюю ночь, и смирилась с этим. Но судьба распорядилась иначе. Двадцать восьмого декабря, когда я пришла домой с оценками за полугодие (по химии у меня оказалась тройка, как я и думала), мама встретила меня загадочной улыбкой:

– Иди-ка, полюбуйся, что тебе Дед Мороз принес...

– До Нового года еще три дня, – прикинулась я дурочкой.

Но в моей комнате на кровати лежало такое... У меня в зобу дыханье сперло, как у той вороны из басни.

Это было не платье и не костюм, а комбинезон из необыкновенной ткани темно-лилового цвета, мягко струящейся, матово-мерцающей.

– Ой, мамочка, – повторяла я, растерявшись. – Откуда это?

– Да ты примерь, может, еще и не впору...

Если бы наряд оказался мне не впору, я бы, может быть, с ума сошла. Но он был словно на меня сшит. Верх комбинезона оказался корсажем, застегивающимся на два десятка мельчайших крючков. Жесткий верх корсажа приподнимал грудь, полуобнаженную глубоким треугольным вырезом. Низ комбинезона представлял собой роскошные шальвары, стянутые резинками повыше щиколоток. В общем, наряд был экзотичный, экстравагантный, в провинции тех лет немыслимый.

– Но откуда? – не переставала удивляться я. На минуту у меня промелькнула сентиментальная мысль, что это подарок от отца. Отец с матерью разошлись лет десять назад, и мы даже не знали, где он живет, чем занимается. Изредка от него приходили переводы.

Увы, в происхождении неожиданного подарка не было тайны. Какая-то знакомая тети Веры заказала себе наряд по каталогу из Швеции, но не учла разницы между шведским размером и нашим. Присланный комбинезон оказался ей безнадежно велик. Не решившись связываться с обратной пересылкой, она решила продать его – подозреваю, что ушлая торговка еще и руки нагрела на этой операции.

– Это же, наверное, очень дорогая вещь? – спросила я у мамы.

Лишних денег в нашей маленькой семье не водилось, хотя мы и не бедствовали.

– Носи на здоровье, – коротко ответила моя дорогая мамочка. – Вон ты какая стала... Как с обложки журнала...

Комбинезон действительно очень шел мне, оттененная лиловой тканью, моя кожа засияла по-новому.

– Можешь взять мои аметистовые сережки, они сюда подойдут, – сказала мама, и я взвизгнула от счастья. – Только смотри, Дуся. Ежели приспичит – тебе эти крючочки быстро ни за что не расстегнуть. Так что контролируй себя и все дела делай загодя. А то оконфузишься, поняла?

Я кивнула, несколько обескураженная таким поворотом дела.

Не зря мама обратила на это внимание – двадцать мельчайших тугих крючков, застегнуть и расстегнуть которые можно было только при наличии недюжинной сноровки.

– Не хуже, чем у людей, – повторяла мама, накрывая на стол. Для нас тогда было очень важно – принять гостей как следует, накормить до отвала, чтобы душа ни в чем не знала отказа. Ох уж это русское гостеприимство – радоваться, если гости съели все, что имеется в доме! Через несколько лет, в другой стране, мне придется присутствовать на приеме, где из угощения будут только канапе с анчоусами и кусочки сыра, да и то официант удивится, когда я решусь взять один.

Но это все еще впереди, а пока я изо всех сил помогаю – режу салат «Оливье», в рецептуре которого кулинар Оливье не признал бы своего творения; чищу селедку; перекладываю в вазочку из банки салат «Осенний», про который мама всегда говорит:

– Подать не стыдно, съедят – не жалко.

Мы так увлеклись, что забыли о времени. Мне всегда нравилось готовить, нравился красиво накрытый стол, тонкие тарелки, тяжелые столовые приборы... Но ведь и о себе надо подумать! Прозвенел звонок, и я, ойкнув, убежала в свою комнату переодеваться. Мама осталась встречать гостей. Пришла Лена Белецкая со своим братом, невысоким, застенчивым парнем. Он произвел хорошее впечатление на маму, которая боялась чужака в нашей девичьей компании. У брата и сестры Белецких была с собой бутылка шампанского.

– Я надеюсь, больше спиртного не будет? – с намеком спросила мама.

Я открыла рот, чтобы ответить, но за меня ответила Лена:

– Ну, что вы, теть Оль! Это же только для того, чтобы в потолок хлопнуть, когда куранты пробьют. А так мы не пьем, нам своей дури хватает, – бойко заявила она.

– Ну-ну, – неопределенно отозвалась мать и стала поспешно собираться. Впрочем, суетилась она только для вида, на самом деле, как могла, оттягивала свой уход – ей, как я поняла, интересно было взглянуть на Игоря. Она сразу поняла, что брат Лены Белецкой, Вадим, – герой не моего романа. Вместе с мамой мы встретили Карину, а Крайнова позвонила и сказала, что не придет – планы изменились. И мама дотянула-таки до появления Игоря, а явился он триумфально! Я побежала открывать, но вместо Игоря увидела Деда Мороза с белой бородой, в красном пуховике и с мешком.

– Кто в нарядной теплой шубе, с длинной белой бородой в Новый год приходит в гости, и румяный, и седой? – вопросил он с порога, и я засмеялась, пряча за спину руки – ногти у меня были обкусаны, а в кожу, пока я готовила национальное русское блюдо «Селедка под шубой», въелся темно-лиловый свекольный сок. – Как ты вела себя, Душенька? Хорошо кушала?

– Хорошо, – пролепетала я, и все засмеялись – и мама, и девчонки, и я сама. Впервые в жизни мне необиден был намек на мою полноту.

– Какая ты умница! Дедушка Мороз даст тебе подарок!

И Игорь достал из мешка мягкую игрушку – розового зайца.

– Знакомься, это Плюша! Плюша – это Душенька!

Это был первый подарок, сделанный мне мужчиной, даже не мужчиной, а мальчиком. У зайца была бессмысленная физиономия, сделан он был кустарно... Сколько подарков от мужчин я получила с тех пор, и все же этот Плюша до сих пор со мной. Я таскала Плюшу по разным городам и странам, он порядком истрепался, потерял шикарный красный бант, состарился, но мудрости не обрел, и сейчас, когда я пишу это, розовый заяц сидит на столе и смотрит на меня глупыми глазами-пуговицами.

Остальным девчонкам тоже достались маленькие подарочки, а маме Игорь так лихо поцеловал руку, что она совсем растаяла и ушла-таки наконец!

Разумеется, Ленка Белецкая покривила душой, сказав, что на столе у нас будет одна только бутылка шампанского. Бутылки было две, а у Игоря оказалась в мешке еще и плоская фляжка коньяка. Мы уселись за стол, чтобы проводить старый год.

Праздник удался – застенчивый Вадим оказался мастером рассказывать анекдоты, Ленка с Кариной забавно танцевали под номера новогоднего концерта – они занимались в танцевальной студии, а Игорь не выпускал мою руку из своей. Он почти не ел, не считая того, что пожирал меня глазами. У меня же на нервной почве проснулся жуткий аппетит, и я глотала все подряд. Я стеснялась своего обжорства, не подозревая об истинных чувствах Игоря. Мне еще нужно было набраться опыта, чтобы понять, что вид женщины, которая красиво и жадно, ярким и чувственным ртом поглощает пищу, на некоторых мужчин действует неотразимо. Быть может, так проявляется древнее, древней культуры и диетических соображений, желание...

К трем часам мы остались вдвоем – Ленка с братом ушли домой, Карина заснула в моей комнате. Белецкая, уходя, подмигнула мне и заговорщицки прошептала:

– Ну, веселой вам ночи... Ты о себе-то позаботилась?

Я была наивна, как молодая репка, и только глазами хлопала.

– Ладно уж, держи, сюрприз тебе, – прошептала она и сунула в мою вспотевшую от волнения ладонь какой-то конвертик.

Я отлучилась в ванную и там как следует рассмотрела «сюрприз». Это был презерватив в яркой упаковке, украшенной изображением девицы, на которой из одежды были только малюсенькие трусики. Девица была тощей, как щепка, и я затосковала. Наглый взгляд модельной девицы как бы говорил: «Эх, Дунька, Дунька, на что ты рассчитываешь? Неужели в самом деле на то, что тобой заинтересуется такой красивый и популярный парень, как Игорь? Ты видела брюнетку на красной машине? То-то!»

Девушка с картинки немного напоминала ту студентку, только была блондинкой. Расстроившись, я спрятала конвертик в шкафчик с туалетными принадлежностями и вернулась в комнату.

Игорь подготовился основательно – погасил свет и убавил звук у телевизора. Он даже зажег свечу – сувенирную, пылившуюся у нас за стеклом стенки. Да, и еще он пересел на диван.

У Игоря были все замашки провинциального ловеласа – в частности, он был уверен, что достаточно зажечь свечу, налить бокал шампанского и подуть девушке в шейку, чтобы она растаяла и упала в его объятия. Но свечи не затрагивали романтических струнок в моей душе, от шампанского начиналась икота, а когда он дул мне в шею, было щекотно, и только. Зато мне очень понравилось целоваться – его твердые губы, льнущие к моим, вызывали во всем теле удивительные ощущения, я как будто лежала в ванне, наполненной теплым нарзаном, и пузырьки щекотали тончайшие нервные окончания. От поцелуев он, видимо, собирался перейти к дальнейшим действиям, но не выгорело – в своем праздничном наряде я была как зачарованная принцесса в аметистовой крепости.

Снова и снова Игорь бросался на приступ, но все было безнадежно, он даже не понял, где находятся застежки, хитро скрытые планкой, а я не собиралась помогать ему. Наши поцелуи длились долго и становились все мучительнее, все горячее, злее, острее.