Текст книги "Участь Кассандры"

Черновик письма, легкомысленно оставленного Золотивцевым в кабинете, показался мне занятным. Уже не помню деталей, но если мне, нежной женщине, это было неинтересно, в компетентных органах могли бы оценить эпистолярный стиль Золотивцева. Желая подкинуть бывшим коллегам забавное чтиво, я запечатала письмецо в конверт и отправила куда следует. Сама же, не дожидаясь развязки, уехала на пару месяцев в Кисловодск, объяснив обреченному бедняжке, что хочу подлечиться по женской части.

Кисловодск мне понравился, и я пробыла там на месяц дольше, чем предполагала. Виной тому был и внезапно вспыхнувший, невероятно страстный роман с молодым доктором. А когда я вернулась, все было кончено. Золотивцева осудили, его имущество конфисковали, а ящик с моими любимыми игрушками остался в потайной комнатке.

Глава 6

Лечение оказалось эффективным. На третий месяц после моего возвращения симптомы стали настолько угрожающими, что я, проклиная страстного доктора, сдалась в руки ленинградских врачей.

Доктору о беременности я писать не стала. Зачем мне еще один хам и бурбон в только начинающей налаживаться жизни? Я рожу только для себя. Девочку, прекрасную, как солнце. Красивые вещи, изящные искусства, любовь, нежность, понимание – вот чем будет окружена малютка с рождения, в ней найдут отражения все мои сокровенные чаяния. Я почти успокоилась, научилась вязать и шить. На заказ мне сделали в столярной мастерской королевскую колыбель, и над ней я повесила розовый кисейный полог. Ваве бы понравилось.

Я была «старородящей», мне пришлось долго лежать на сохранении, но ребенок попросился на свет в положенный срок. Врачи не стали резать мне живот, дозволили трудиться самой. Стараясь отвлечься от боли, я думала, как моя девочка станет ходить в музыкальную школу… Или в балет? Нет, они там все изломанные, несчастные. Лучше пианино и бальные танцы. Нежная, хрупкая, с золотыми локонами, в шелковом платье…

– Смотри, кого родила? – упорно повторяла сестра, тыча в меня чем-то сморщенным, красно-лиловым, хрипло мяукающим. – Ну же, кого?

Кого-кого! Футбольные мячи, милитаристские игры, разбитые окна, исцарапанные коленки, плохие отметки, драки, курение! То есть мальчика. Еще одна надежда рухнула.

Через три месяца после родов меня навестил ближайший друг Золотивцева, выразил соболезнования, долгим взглядом посмотрел на Вовку. С того уже сошла багровая синева, он стал бело-розовым, словно дорогой зефир. Толстый, блестящий, как целлулоидный пупс, с цыплячьим пухом на абсолютно круглой башечке, он валялся в своей королевской люльке под розовым пологом, задирал кверху ноги, пускал пузыри – в общем, проявлял все признаки довольства жизнью. Вова оказался лучшим младенцем из всех возможных – плакал, только когда просил есть, много спал, умел себя занять в часы бодрствования. Любил классическую музыку. Такие зрелые вкусы не могли не вызвать моего уважения.

– Значит, это его сын, – прошептал гость, осторожно склонившись над колыбелькой. Я имела достаточно такта и, главное, ума, чтобы его не разубеждать, сделала соответствующее выражение лица и строго кивнула. Я дала Вовке свою фамилию и абстрактно-русское отчество Александрович. Понимающему достаточно.

– Мы вас не оставим. Я лично буду тебе помогать, – пообещал товарищ Золотивцева.

Его интонации были безупречны, мужественное лицо дышало отвагой и прямотой. Горькое мое знание, счастливый мой дар! Под чертами честного партийца с простой фамилией Блинов я отчетливо видела хитрую, хищную мордочку маленького зверька. Ласки, например. Низвержение Золотивцева было и в его интересах, он подогрел, довел до кипения и вовремя помешал затеянное мною варево, а теперь продолжал снимать с него сладкие пеночки.

У него был ко мне свой интерес, у меня к нему – свой. Мы вступили во взаимовыгодное сотрудничество.

Нет, я не стала его любовницей. У него водились подружки помоложе и попроще, его слабостью были толстушки-буфетчицы. Он ценил вкус Золотивцева в отношении женщин, но презирал его за отсутствие размаха.

Под его кураторством я стала тем, кем мечтала стать. Хозяйка салона, законодательница мод и вкусов. Властительница компрометирующих материалов.

У меня бывали видные чиновники, деятели искусств, министры… И актрисы, певички, балерины, просто красивые, холеные женщины. В моей квартире, которая еще подросла и вверх, и в стороны, проходили пышные обеды, устраивались частные концерты и завязывались любовные интрижки. Алкоголь и близость прекрасных дам развязывали языки, раскрепощали гостей. В «приемные дни» никогда не пустовали гостевые спальни. Их было две, оборудованные в классической манере борделей. Широкие кровати, бархатные шторы, зеркала и фривольные картины… Будь моя воля, я бы устроила это по-другому, но примитивные вкусы визитеров диктовали свои правила. Порой приезжали высокие гости из южных республик. Как же, надо увидеть хоть раз в жизни колыбель революции! Колыбель качалась с размахом, гулянки шли по три дня. Заливались шампанским дорогие ковры, обнаженные девы дергались в вакхическом танце, вершились сцены дикого восточного сладострастия. Мне приходилось прикладывать определенные усилия, чтобы гул веселья не выходил за пределы квартиры, и если Блинов урегулировал вопросы с властями, то отношения в собственной маленькой семье мне следовало улаживать самой. Как много могут сделать деньги! К услугам ребенка была чудесная дача и целый штат проверенной прислуги. Он рос, как маленький принц, и я отслеживала малейшее его душевное движение. Я слышала, как стучит его сердце, как движется его кровь одной со мною группы, знала его мысли раньше, чем он успевал подумать. Великое счастье материнства, всецелой и всемогущей власти над душой и телом рожденного тобой, тебе принадлежащего человека!

Я выбрала для Володи карьеру офицера – его пребывание в Суворовском, а затем в военном училище было удобно нам обоим. И все шло так хорошо… Я не чувствовала угрозы, сын красиво взрослел, я красиво старела. Перед его поступлением в военное училище я решила устроить мальчику каникулы. Мы поехали на курорт в Болгарию, и вот там, в другой стране, мне довелось встретить равную себе… Но нет – она была сильней меня.

В гостинице я познакомилась и подружилась с женщиной, женой крупного московского чиновника. Та обожала Болгарию, отдыхала тут каждый год – от чего, спрашивается? Ирина, так ее звали, и рассказала мне про слепую провидицу, что предсказывает будущее, знает прошлое, разговаривает с мертвыми, помогает найти потерянные вещи, объясняет замысловатые ходы судьбы… И никогда не берет денег с тех, кто к ней приходит, а ходят к ней многие. Это обстоятельство меня неприятно поразило. Не берет денег? На что же она живет? Живет очень скромно, ответила мне Ирина. Это просто крестьянка, вот как бывают в деревнях. Не зная, верить или не верить, ощущая смятение и странный трепет, я поехала к провидице.

Дом, крытый красной черепицей, в самом деле походил на крестьянский, но был необычайно опрятен. Я ожидала каких-то особых церемоний – человек любит напустить туману там, где пред ним встает нагое, несомненное чудо. Но нас привели в чистенькую горницу, где в уголке чинно сидела в кресле с высокой спинкой женщина в черном одеянии. Она приветствовала нас кивком головы, и тут только я увидала, что это старуха. Простая старуха с некрасивым, землистого цвета лицом, крючковатым носом, пустыми бельмами слепых глаз. Разочарование было столь болезненно, что я не сдержала тяжелого вздоха, и старуха его услышала. Конечно, у слепых ведь обостренный слух!

Она засмеялась – молодым, девичьим, ребяческим даже, смехом. Словно коротко прозвенел и упал в траву колокольчик. За спиной у меня послышались шорохи, шепотки… Оказалось, у дверей толпится человек десять. Оказалось, Ирина, моя спутница, тоже отошла к дверям, и я стою одна перед слепой старухой. Одна, посреди комнаты, как на ладони у нее, на широкой, шершавой ладони.

– Выйдите все! – приказала старуха.

Топот ног за спиной подтвердил, что приказ ее исполнен. Я не шевельнулась, потому что знала – он ко мне не относится.

– Поди сюда, присядь, – предложила крестьянка, указывая на низенькую скамеечку. – Вот, значит, пришлось повидаться. Зачем пожаловала-то?

Удивительно – она ведь не могла говорить по-русски, а я совсем не понимала по-болгарски, несмотря на родственность этих языков. Как мы разговариваем?

– Елена-Елена, что же ты сделала со своей жизнью? – продолжала пророчица с материнской грустью. – Что же ты натворила, глупышка?

Я хотела ответить, я хотела встать и уйти, но отчего-то разрыдалась, уткнувшись ей в колени, в теплую шерстяную ткань, пахнущую свежим хлебом и пылью. Я плакала, словно на собственных похоронах, я вспоминала всю свою нелепую, зря проведенную жизнь, я рассказывала ей, этой деревенской бабке, про свое сиротство, про страх перед враждебным миром, про обиды свои! Юность по колено в крови, насилие, любовь и обман Арсения, о котором я думаю все эти годы, которого люблю, как прежде! Долюшка моя, долюшка горькая! Когда ж я тебя до дна выхлебаю, когда сердце мое успокоится?

– Не плачь больше, не надо, – носовым платком из грубого холста старуха на ощупь утерла мне глаза и щеки, как маленькой, вытерла нос. – Велики твои грехи, Елена. Но ты отмечена высшей печатью…

Она говорила долго, но я не вслушивалась, боролась с приставшей вдруг икотой. Кажется, старуха просила меня одуматься, начать новую жизнь, родиться заново… Обычные благоглупости! Но кое-что в ее словах…

– А как увидишь свою внучку, кровь от крови твоей, как и ты, помеченную, – откроются для тебя двери царства заветного, и будет там вечная жизнь, вечная молодость, вечная и чистая любовь…

Сомнений не было. Болгарская пророчица обещала мне смерть сразу после появления на свет моей внучки. Я не собираюсь жить вечно, это противно здравому смыслу. Но в моих силах отсрочить собственную кончину, отменив предполагаемое потомство раз и навсегда!

Глава 7

Мой сын хорош собой, высок, молод. У него пока не было женщины, он застенчив. Но дурное дело нехитрое! Моими врагами стали девушки. Любая из них – худая, полная, красавица, уродина, дура, умница, манерная студентка университета или разбитная колхозная доярка – могла принять семя моего сына и забеременеть моей смертью. Принести мне в раздутом, как глобус, животе, мою смерть и наивно ожидать, что я ее полюблю. Моя власть над сыном велика. Если я потребую, чтобы он никогда не женился, он этого не сделает. Но я ведь не вправе лишать его нормальной жизни, обычных мужских удовольствий! Ни одно противозачаточное средство не дает полной гарантии, да и потом, девчонки так хитры, а Володька простодушен!

– Бабьи фантазии, – отрубил Блинов. – Ладно, если тебе так нужно… Кое-что придумаем.

И он придумал, через несколько дней мне позвонила женщина-врач. Необыкновенно звонким, серебристым голоском она сообщила, что готова решить мою маленькую проблему.

– Аппендицитом ваш сын не страдает?

– Да, недавно был приступ, – сказала я, понимая, что от меня ждут именно этого ответа.

– Нужно вырезать. Перитонит – неприятная штука. А попутно мы сделаем… В общем, произведем еще одно маленькое вмешательство. Вазэктомия. Зачатие исключается.

– Наверное, сложная операция?

– Нет, что вы! Простая, но дорогостоящая. Это вам обойдется…

Она назвала сумму, понизив голос, – вероятно, эта сумма была для нее запредельной. Но я только улыбнулась. Это цена моей жизни, дурочка с серебряным голосочком! Ездить тебе на «Волге», приобретенной у спекулянта по двойной цене, ведь именно на это ты хотела потратить свой незаконный гонорар? Мне жаль тебя и не жаль денег.

Но сквозь щекочущую радость я ощущала смутное беспокойство. Мы договорились – послезавтра Вовку кладут в больницу, я передаю половину денег, другая половина – при выписке. Положила трубку, и тут беспокойство переросло в страшную уверенность. Опрометью кинулась я в комнату сына.

Он сидел на кровати и смотрел на меня так, словно видел впервые. Телефонная трубка валялась на тумбочке, издавала тихие гудки. Машинально я взяла ее, теплую, покрутила в пальцах и водрузила на жалобно звякнувшие рычажки.

– Зачем? – спросил меня сын.

Продолжая поглаживать трубку, я объяснила ему все.

– Но почему ты сразу не рассказала? Не попросила меня? Почему я должен узнавать об этом вот так? И что – ты бы потом мне ничего не сказала?

– А ты бы согласился? Добровольно?

Мне казалось, я загнала его в угол этим вопросом…

– Да, согласился бы. Но сейчас… Сейчас я уже не знаю.

– Что ты хочешь сказать?

Он уходил, ускользал от моей власти, становился чужим с этим своим новым взглядом, с независимыми плечами, с горестной складкой губ! И я взглянула на Володю, как в детстве, как в юности на него смотрела, чтобы добиться послушания. Под алмазным моим, лучевым взглядом Вова дрогнул. Я усилила напор, он сопротивлялся, но вот плечи дрогнули и опали, глаза наполнились ртутным блеском, разъехались плаксиво губы… Он был подчинен. Я поцеловала его, уложила, подоткнула одеяло… Я принесла сыну липового чаю и спела колыбельную песенку. Он снова был моим послушным маленьким мальчиком.

А утром я обнаружила его отсутствие. Раскрытая постель, растерзанный шкаф. Володя прихватил с собой все, что успел. Кое-что из одежды, документы, деньги, несколько дорогих безделушек, в том числе Вавино колечко с бриллиантом и ее же солонку! Предполагал ли мой бедный мальчик их продать, чтобы оказаться как можно дальше от меня? Не знаю. Эти вещи слишком дорогие, слишком приметные, чтобы от них можно было легко избавиться. Я найду сына быстрее, чем он успеет выговорить слово «комиссионка».

Все оказалось не так легко. Я запускала свою перламутровую паутинку в разные города, пыталась даже подключить родную милицию. Говорю «пыталась», потому что эта затея с самого начала вызывала у меня сомнения. И точно – в милиции объяснили, что взрослый сын имеет право жить отдельно от матери, что он, конечно, даст о себе знать через некоторое время. Наконец я смирилась. Блюстители закона правы. Если уж он вылупился из бронированной скорлупы родного дома, ушел с линии огня моего взгляда… Уже ничего не вернуть. Я оставила поиски. Пусть процветает в столицах, пусть прозябает в дальней дыре, пусть загнивает в капиталистических кущах. Пусть женится, пусть размножается, если хватит храбрости! Но пусть помнит меня, пусть помнит и просьбы мои, и приказы, милости и возмездия!

Я подхожу к последней части своего повествования. Я затеяла эти мемуары для себя, для собственного удовольствия и времяпрепровождения. Сейчас ведь все что-то пишут. Скучающие жены богатых мужей разражаются сентиментальными романами, скандальные журналистки издают детективы, дочери известных отцов презентуют мемуары. Мне предлагали накропать воспомининая о Дандане, я отказалась под предлогом старости и маразма.

Не претендуя на лавры, я засела писать историю собственной жизни. Мне нравится ноутбук с надкушенным яблочком на серебряной крышке, нравится мягкий стук клавиш, собственный изящный кабинет. Я работаю до обеда, и никто не смеет меня беспокоить, телефоны отключены, домработница на цыпочках шустрит по дому. Давеча вот приезжал журналист, попал не вовремя. Час дожидался в холле. Дело было на даче, и сам парнишка оказался из какого-то интерьерно-садового издания. «Ваш дом и сад», что-то в этом роде. Сад у меня в самом деле дивный для холодного северного края. Фотограф сделал несколько снимков, но я забраковала все, кроме одного – там я видна издалека, читатели журнала смогут оценить мою фигуру. А вот ближние планы не удались. О, я слежу за собой, трачу много денег, подтяжку мне делал сам Клод Лассус! Целого состояния стоило только побывать в офисе прославленного хирурга. Отель «Негреско», Лазурный Берег, некрасивый лысый человек, одетый в шмотки от Гуччи… Но сквозь релакс-мьюзик я все равно слышала шаги подступающей старости. Старость крадется по тропинкам морщин. Угловатыми становятся скулы, западают глаза, жалобно пересыхает шея, вместо суставов – корявые узлы. Как болят они по ночам, как горек вкус маленькой розовой таблетки, приносящей, кроме спокойного сна, еще и утреннюю расслабленность, безволие!

Я дала журналисту снимок времен моей юности. Намекнула, кстати, что сейчас работаю над книгой о своей жизни. Надеюсь, он вставит это в статью. А пока свежий номер журнала, горячая булочка для моего самолюбия, печется на журналистской кухне, прокачусь-ка я в Англию! СПА замечательно на меня действует.

Отель «The Berkeley» расположен в самом престижном районе Лондона. Там вечно крутятся какие-то кинозвездочки обоих полов. В прошлый раз курносый парнишка с внешностью деревенского гармониста целовал мне руку и называл «великой русской княгиней». Потом мне сказали, что он знаменитый актер, от которого плачут и падают в обморок девочки на обоих полушариях. Дома я нашла и посмотрела пару фильмов с его участием, в одном он играл бедного романтичного художника, в другом – ловкача-авантюриста. Последний мне понравился больше, но актер был, как я и ожидала, из рук вон плох. Теперь его что-то не было видно, наверное, снимался в новом блокбастере. Зато расхаживала чернокожая манекенщица, выбывшая в тираж лет пять назад, изящная, как пантера, и такая же свирепая. Та еще компания!

Балинезийский массаж, аквамассаж, массаж горячими камнями, обертывания из пряностей, цветов и трав, из драгоценного какао-масла, ароматерапия, вдумчивые беседы с остеопатом… И постоянные звоночки тревоги. И впервые за много лет – настоящее видение, несомненное, буквальное. Заснув во время сладостного массажа, я получила откровение, я поняла ту единственную, золотую, сияющую истину!

Да, моя внучка появилась на свет. Она живет в Петербурге. Она должна быть отмечена тем же родимым пятном, что и я. Впрочем, не исключено, что она выжгла его с помощью врачей. Относилась к нему без трепета. Отмечена ли она и по-другому, есть ли у нее дар предвиденья? Этого я не знаю, но могу узнать.

Разумеется, я не могла пустить дело на самотек. Пусть наши жизни протекают по разным руслам, пусть я останусь здесь, в этом рае земных удовольствий, но кто гарантирует мне покой и безопасность? Проезжая по улице в автомобиле, я могу встретиться глазами со смиренной пешеходкой и потерять власть над тормозами. Девчонка устроится горничной в этот отель – и однажды принесет в номер континентальный завтрак, который намертво забьет мне горло. Или случайно попадет в выпуск новостей и заглянет с экрана мне в глаза, и я не успею отвести взора…

Ее нужно убить. Ясная, холодная, страшная в своей откровенности мысль. Но я действую в пределах самообороны. Девчонка может принести смерть мне, а моя жизнь, безусловно, более дорога, чем ее инстинктивное существование. Но сначала ее нужно найти, с этой задачей справится моя агентурная сеть.

Если у вас сложилось мнение, что всю жизнь я только тем и занималась, что собирала золотые безделки, ухаживала за собой да предавалась разврату разных видов, то вы ошибаетесь. О да, коллекционирование – мое основное увлечение. За собранием ювелирных миниатюр, некогда доставшихся мне в наследство, идет настоящая борьба среди музеев. Я покупаю, продаю, меняю, посещаю известные аукционы. Вы наверняка обо мне слышали, если только интересуетесь этой стороной жизни…

Но пусть «левая рука не знает, что делает правая»! Я не чужда благотворительности. Я отпускала щедрые суммы на детские дома. Я посещала их, чтобы убедиться, что мои деньги не все рассосались по карманам. Я высматривала детей – самых умных, самых симпатичных – и брала их под личную опеку. Я подчиняла их себе, подцепляла на крючок денег, власти, любви. Так что теперь к моим услугам маленькая армия асассинов – девять человек, разбросанных по разным городам, доведенных мною до определенного положения в обществе, образованных, успешных. Двое в Петербурге. Один из них подходит мне, он на многое пойдет ради меня. Это последний выкормыш моей благотворительности, несколько лет назад на мои деньги ему была сделана сложная, дорогая операция. Мальчик прозрел, я получила верного слугу, который, однако, не оправдал моих надежд. Мне виделась в нем любовь к тайне, нежность к злу, внимание к темным сторонам человеческой жизни. Но он пополнил армию слюнявых человеколюбцев. Что ж, я всегда смогу сыграть на этой струне.

Я позвонила ему, когда в России занималось утро, но он откликнулся бодрым, неспящим голосом, ранняя моя пташка!

– Мне было видение, милый. Ты слышишь меня?

– Да, Елена Николаевна, конечно.

– Лечу из Лондона. Не мог бы ты меня встретить в аэропорту?

– Конечно…

Перелет отнял у меня много сил, в пути меня мучали жуткие кошмары, но все страхи развеялись, когда я увидала его среди толпы. Такой подтянутый, уверенный, ясный и мрачный одновременно! Он сделает все, что я у него попрошу. Жаль, что потом нам придется проститься. Для бедной девочки у меня заготовлена ловушка, в которой она останется навсегда, где никто не найдет, где никто не будет искать ее тела. Но и ему придется последовать за ней туда. Я умею хранить секреты.

Я пишу это наспех. Я очень устала после перелета, а мне еще нужно закончить кое-какие неотложные дела. Но мучительно болит голова, но я забываю обычные слова, но беспокойство точит мою душу. Он приведет ее сегодня, и тогда…

ТЬМАТЬМАТЬМАТЬМАТЬМАТЬМАТЬМАТЬМАТЬМАТЬМАТЬМА