Текст книги "Месяц на море"

Глава вторая. Санкт-Петербург

Санкт-Петербург заметало снегом. Сергей Мефодьевич Колесников аккуратно поставил телефон заряжаться, потом подошел к окну. Ему хотелось рывком распахнуть плотные шторы, одернуть тюль, настежь открыть балконную дверь и вдохнуть влажный воздух, который доносился с Невы. Этот воздух он называл революционным. И сам не понимал, что вкладывал в это определение – одобрение или неодобрение. Сергей Мефодьевич рывком штору не распахнул. Он осторожно, двумя пальцами, нарушил симметрию портьерных складок, чуть приоткрыл балконную дверь и принюхался к холодному воздуху. Обратные действия он совершал с такой же тщательностью. Когда Сергей Мефодьевич отошел от окна, казалось, что к нему никто не прикасался. Затем Колесников прошел на кухню, заварил чай в чашке и вернулся к письменному столу. Он писал лекцию, которую завтра будет читать в училище.

«Это же здорово! Она тоже преподаватель! Много общих тем. Есть чем поделиться. И главное, она поймет меня. Поймет все эти мои истории с Колмановичем», – думал он, рассеянно глядя на лист бумаги. Колесников писал лекции по старинке, вручную. А Колманович, коллега, тоже преподаватель, которого он вспомнил, был его заклятым врагом. Колесникову казалось, что тот спит и видит, как бы его убрать из училища. И только звание, наверное, спасало Сергея Мефодьевича. Звание и предмет, который никто не хотел читать курсантам. Это было нечто среднее между ОБЖ, основами оказания первой медицинской помощи, основами противоэпидемиологических мероприятий… А также в него включались еще более мелкие темы, вроде «Грызуны и инфекции, ими распространяемые». Колесников понимал, что предмет совсем не героический, но в своей традиционной менторской манере говорил студентам:

– Знаете, можно победить врага, а потом умереть от поноса. Давайте не допустим этого!

Курсанты смеялись, но предмет изучали. Знакомым Сергей никогда не раскрывал деталей. Отговаривался чрезвычайной секретностью…

– Итак, инфекционные болезни, возникающие после употребления зараженных и необработанных молочных продуктов… – проговорил он вслух, потом вытянул шею и тщательно списал абзац из медицинской энциклопедии.

Так он работал часа полтора. Потом, закрыв книги, пробежал глазами написанное. Некоторые места зачитывал вслух. Например:

– …особую опасность представляют продукты вяленые и копченные в домашних условиях. Токсин ботулина может содержаться в икре вяленой рыбы…

Ровно в одиннадцать тридцать Колесников лежал в постели. Свет был погашен, форточка открыта, будильник заведен. Сергей Мефодьевич приготовился погрузиться в сон. Он был совершенно убежден, что погрузиться в сон – это примерно то же самое, что на подлодке погрузиться под воду: приказ дан, значит, погружение состоится, внештатные ситуации исключены. Но в этот день так не получалось. Сон не шел, а в голове вертелся разговор с той москвичкой. «Голос красивый. И интонации. Даже не могу сказать какие… Не душевные, нет. Радостные? Нет. Какие же? Ну, такие… Жизнелюбивые! Вот! Хорошая она, по-моему… – думал Колесников, ворочаясь с боку на бок, – только… Как-то быстро телефон дала свой. Не спросила ничего. Как будто привыкла к такому. С другой стороны, красивая же… Привыкла, что на нее обращают внимание», – думал он.

Потом стал вспоминать детали телефонного разговора. Обдумывал каждое слово, но разговор был коротким, а потому мужчина никакого удовлетворения не получил, никаких выводов не сделал. Без выводов Сергею Мефодьевичу жилось плохо – непонятно, как поступать. Он считал, что каждое явление необходимо проанализировать и оценить и только потом принимать решение и действовать. Исходя из жизненного опыта, подход выглядел правильным. Но, если учитывать фактор случайности, такая дотошность могла привести к ошибкам. «Парадокс», – сказал сам себе Колесников и наконец уснул. Случилось это уже под утро.

На работе Сергей Мефодьевич клевал носом, без нужды покрикивал на студентов, запинался. Последнюю фразу лекции про необходимость быть бдительным при выборе продуктов, полную пафоса и предостережений, он не сказал. Она показалась ему дурацкой. «Александра бы такое не сказала, – мелькнуло у него в голове, – она серьезная, современная такая».

В столовой он столкнулся с Колмановичем. Тот выглядел щеголем и смеялся над какой-то шуткой курсанта. Колесников поморщился. Он терпеть не мог популизм и заигрывание с учениками. Он вообще был сторонником субординации, соблюдения дистанции и границ.

– Я бы отлично устроился в старой доброй Англии! – как-то сказал он коллегам. – Я понимаю, что такое страты, и понимаю, что движение социального лифта может буксовать. Вернее, оно, движение, должно буксовать. Незаметно. Чтобы не создавать напряжения в обществе. Я считаю, что социальные группы должны быть автономны.

Тот самый Колманович, прищурившись, поинтересовался:

– Простите за любопытство, уважаемый Сергей Мефодьевич, а вы сами-то в доброй старой Англии из каковских будете? Из герцогов или маркизов?

Колесников растерялся. Не нашел, что ответить. Все присутствующие заулыбались. Сергей Мефодьевич зло посмотрел на Колмановича и мысленно записал его в вечные враги.

«Хуже того, что о вас говорят, может быть только то, что о вас не говорят». Где-то он вычитал эту фразу. Она ему понравилась, он внес ее в особенный блокнот. Там хранились удачные выражения, которые он потом использовал при написании лекций. Эти слова хорошо запомнились Колесникову. На ум опять приходил Колманович. Сергей Мефодьевич представлял, что этот тип о нем думает. «Мерзкий, безнравственный, скользкий!» – думал о враге Сергей Мефодьевич. Колесникову казалось, что такой красивый, общительный, такой веселый, стильный и галантный человек хорошим быть не может. «А форму-то, форму-то носит как?! Чисто оперетта!» – фыркал про себя Сергей Мефодьевич, наблюдая, как Колманович вышагивал по улице в своем точно подогнанном кителе.

В училище Колесникова не любили, и он знал это. Знал, что за спиной смеются и шутят из-за того, что он, капитан первого ранга, за всю жизнь ни разу не выходил в поход. Ни на военном корабле, ни на подводной лодке. Но во всем остальном он мог быть примером для подражания. Ведь он такой аккуратный, такой педантичный, трудолюбивый, такой порядочный и честный. Он морально устойчив, не признает пошлости, скабрезных намеков и анекдотов, двусмысленности в отношении полов и всей этой новомодной «толерантности». Что же с ним не так?! Ах, как он хотел понять! Ах, как ему важно было мнение окружающих! Только узнать его было невозможно. Именно поэтому Сергей Мефодьевич часто провоцировал людей, показывал себя с той стороны, с которой не всякий бы отважился показать…

Этот рабочий день длился долго. Или так Сергею Мефодьевичу казалось после бессонной ночи. Про себя он даже посетовал, что затеял эту историю с «московской красавицей». Так он обозвал про себя Архипову. «Здесь, на берегах Невы, мне женщин мало!» – попрекал он самого себя. Около пяти часов Колесников позвонил дочери.

– Полина, может, отменим сегодня встречу? Что-то я не выспался.

Но дочь только фыркнула:

– Знаешь, я потом буду занята. Договорились встречаться по вторникам, значит, по вторникам. И еще. Не клади в салат лук. У меня встреча еще потом…

– Ночью, что ли? – не удержался Колесников.

– Ночью, – отрезала дочь, – но это никого не касается.

Сергей Мефодьевич хотел напомнить ей про неудачное замужество. Когда они с матерью слышали примерно то же самое, а потом выселяли пьющего разбитного зятя из квартиры дочери. «Господи, да в кого она такая?! В родню Веры, не иначе. Какие-то слабые, бесхребетные, падкие на чувства и эмоции. Приголубь, приласкай, и можно на веревочке водить, как бычков. А они и будут молчать, в рот смотреть!» – думал он, проверяя тесты учеников.

Когда в аудиторию постучались, он приспустил очки на кончик носа и ответил:

– Заходите, не томите.

В дверь протиснулся парень. В руках у него была стопка учебников и яркий рюкзак.

– Сергей Мефодьевич, я Поспелов, третья «А» группа. А можно мне тему пересдать сегодня? Я не смогу в другой день.

Колесников выразительно посмотрел на него, а потом ответил:

– Ну, действительно, если вы не можете в другой раз, отчего бы преподавателю не отменить все свои дела и не пойти вам навстречу. Это вместо того, чтобы вы нормально занимались каждый день и вовремя все учили?!

Парень промолчал.

– Что за тема? – поинтересовался Сергей Мефодьевич.

– Это даже не тема, это раздел один, – зачастил парень, – меня не было, когда писали тест…

– Какая тема? – подчеркнуто терпеливо повторил Колесников.

– Венерические заболевания, – бойко ответил парень.

– Угу, – пробормотал Сергей Мефодьевич.

– Так можно я тему расскажу?

– Ну давайте…

Парень положил учебники и рюкзак на парту и бойко затараторил:

– При беспорядочных половых связях есть опасность заражения венерическими заболеваниями. К ним относятся… гонорея, сифилис…

Колесников смотрел на парня и удивлялся тому, как просто, спокойно и без неловкости тот произносит слова.

– …признаки гонореи у мужчин проявляются… выделения… цвета… при мочеиспускании… у женщин… при сифилисе… шанкр… при оральных половых… – чеканил парень.

– Все, хватит, – поморщился Колесников, – я, по-моему, таких подробностей не читал. Вы что, медики будущие?

– Так я не знаю, что вы читали, меня же не было. Я в книжках разных изучил.

– Знаешь, мне вот даже слушать это противно. А ты с такими подробностями.

Парень растерянно воззрился на Колесникова:

– А как же учить и сдавать, если не говорить подробности? Например, если надо сказать, что при сифилисе твердый шанкр появляется на пенисе, то надо так и сказать, а иначе как мы суть проблемы изложим? А проявление гонореи у женщин? Как не описать, что происходит с вагиной при возникновении заболевания.

– Иди, хватит. Зачет. Я проставлю завтра. – Колесников чувствовал, что его распирает злость и одновременно мутит.

– Вам напомнить? – участливо спросил парень.

– Я не забуду такое, – буркнул Колесников.

Парень подхватил учебники, рюкзак и выскочил за дверь. Через какое-то время до Сергея Мефодьевича донесся смех, похожий на ржание молодых жеребцов.

– Ах, сволочи малолетние! Ни ума, ни чести! Развели и посмеялись! – взорвался Колесников. – Вот погоди, Поспелов.

Домой Колесников приехал поздно. В руках у него был пакет с хвостом форели. Дома уже была Полина.

Она открыла дверь своим ключом, но вместо того чтобы, дожидаясь отца, накрыть на стол, она валялась на диване.

– Полина, включи чайник и ставь чашки на стол, – попросил Колесников.

– Ну па-а-ап, – протянула дочь, – я так устала… Сегодня наша клуша устроила нам целых два совещания. Сидели как дуры, слушали всякую пургу.

Полине было тридцать пять лет, и она, имея журналистское образование, по меткому замечанию отца, «где-то работала и чем-то занималась».

– Полина, а ты можешь представить себе, что отец твой немолод и после работы может устать?

– Уйди с работы, – пожала плечами Полина, – у тебя есть еще одна квартира. Ты ее сдаешь, получаешь деньги. Нехилые. Так и живи в свое удовольствие.

– У тебя тоже есть еще одна квартира. Ты ее тоже сдаешь, но почему-то тоже работаешь!

– А мне надо куда-то ходить. Что я дома буду делать? Куда я все свои тряпки носить буду? На свидания? Так и свиданий не будет, если дома сидеть буду.

– Вот, а мне советуешь дома сидеть, – машинально пробурчал Сергей Мефодьевич.

Полина расхохоталась:

– Папа, кроме твоей морской формы, которая в идеальном состоянии, ты свою гражданскую одежду видел? Это же мама все тебе покупала, а она умерла семь лет назад. А форму ты не носишь, потому что ты в отставке. Вот и делай выводы…

– Я аккуратно, достойно одет, – возразил Колесников. – И не буду таким, как этот хлюст Колманович.

– Кстати, интереснейший мужик, – оживилась Полина, – я его видела на одном мероприятии. Красивый, статный, одет со вкусом!

– Он ненамного моложе меня, учти!

– А кажется, что намного моложе, – задумчиво протянула дочь.

Колесникову захотелось, чтобы день быстрее закончился. Ужинали они в тишине.

– Вот скажи, обязательно надо было сегодня ко мне приезжать? Сидишь, молчишь, ничего не рассказываешь…

– Как же? – оторвала взгляд от смартфона Полина. – А кто тебе открыл глаза на Колмановича? Ты же его видишь только в стенах училища. И не замечаешь, какой у тебя коллега.

Сергей Мефодьевич так и не понял, был ли это стеб или дочь говорила серьезно. Он предпочел лишь иронично выразить признательность:

– Спасибо, родная. Я понял, что люди в этом мире гораздо лучше, чем кажутся.

Теперь наступила очередь Полины гадать, насколько серьезен ответ отца.

Попрощалась дочь сразу после кофе.

– Поехала, мне надо еще переодеться.

– Ты не очень там… Знаешь… Отношения людей…

– Папа, ты мне еще про половые инфекции расскажи, – рассмеялась на пороге Полина.

– Господи! Иди уже! – Колесников прикрыл за ней дверь.

На кухне царил беспорядок. Дочь даже чашку в раковину не поставила. Колесников засучил рукава и принялся мыть посуду. Посудомоечной машины у него не было. Он тщательно тер ершиком каждую чашку и каждую тарелку, споласкивал под сильной струей воды, потом ставил посуду на полотенце. Когда на полотенце образовалась пирамида, он принялся вытирать посуду. Тер до скрипа. Затем все аккуратно поставил в шкаф.

Потом Колесников чистил зубы после душа и внимательно разглядывал в зеркало свое лицо. Оно показалось ему серым, несвежим, унылым.

– Таким должен быть Колманович! Это он ведет разгульный образ жизни, – подумалось Сергею Мефодьевичу.

А следующий день оказался солнечным. Колесников проснулся рано, бодрый и легкий. «Сегодня пятница, день короткий. Вечером сделаю уборку и послушаю концерт Вивальди. А еще надо сделать салат. Выходные все же», – думал он, размахивая гантелями.

И в училище все было хорошо. Слушали лекцию спокойно, без перешептываний. Того самого Поспелова ему удалось слегка унизить:

– Я помню, что поставил вам вчера зачет. На меня произвело впечатление ваше знание предмета. Ведь эта тема – венерические заболевания – весьма сложная. Не иначе, ваш личный опыт… – проговорил Колесников.

Поспелов дернулся. Сергей Мефодьевич удовлетворенно крякнул про себя. Но внешне остался неколебим – только блеснули стекла очков. Настроение, и без того хорошее, стало просто прекрасным.

Колмановича он встретил в коридоре.

– Привет, – весело бросил Сергей Мефодьевич, – с дочерью вчера виделся. Встречала тебя где-то. Говорит, вы, старички, хоть и смешные, но еще ничего. Только посоветовала валидол с собой носить.

Колманович нахмурился, как бы вспоминая что-то.

– Дочь? Твоя? У тебя есть дочь? Предупреждать надо! А то соблазню, и станем родственниками. Это ж не дай бог! – ответил Колманович, посмеиваясь. Колесников поморщился, но не дал врагу испортить настроение.

– Не допустим, не допустим мезальянса, – отвечал Сергей Мефодьевич.

– Да кто ж тебя, герцога, спрашивать будет! – расхохотался Колманович.

После работы Колесников поехал в магазин. Ему нравились пятничные хлопоты. На службу он приезжал на метро, в пятницу же за продуктами он отправлял на своем «Рено». Машинка была небольшой, неновой, но Колесников чувствовал себя в ней этаким буржуа.

В магазине он следовал собственным правилам. Не ходил с тележкой или пластиковой корзиной, а складывал покупки в большую спортивную сумку. Уже в конце, на кассе, он выгружал товары, пробивал и убирал в пластиковый пакет. А пакет – в спортивную сумку. Ему так было удобно.

В эту пятницу на него нашел хозяйственный раж. В отделе хозяйственных товаров он приобрел силиконовые рукавицы, машинку для нарезки салатов и две безумно дорогие формы для тех же салатов. Одна была круглая, другая – квадратная. «Отлично, будет как в ресторане!» – подумал он, разглядывая упаковку, иллюстрированную фотографиями сервированных блюд. Еще он купил новый коврик в ванную комнату, мочалку и… искусственные цветы. Колесников выбрал маки. Большие, лопоухие. Алые лепестки нежно колыхались, пока он нес их на кассу. Из продуктов он приобрел немного деликатесов – банку крабов, икру, баночку анчоусов. «По-моему, гадость редкостная, но как красиво звучит!» – подумал он, разглядывая мелкую рыбешку, утрамбованную под стекло.

Кассирша выразительно посмотрела на него, когда он вынул покупки из спортивной сумки.

– Это все? – уточнила она.

– Все? Вам требуется показать сумку? – гневно блеснул очками Колесников.

Женщина смутилась. Мужчина был приятен лицом, благообразен, одет скромно, старомодно, но продукты взял дорогие. «Наверное, юбилей. Или… поминки…» – почему-то подумала она. Кассирша лихо пробила чек, выдала пакет, терпеливо ждала, пока Сергей Мефодьевич все сложит. Тот поблагодарил и пошел к выходу. Очки его блестели, на лице застыла полуулыбка. В сумке кроме вошедших в чек продуктов лежали две упаковки жевательного мармелада. Каждая по тридцать рублей. Он их не пробил – сознательно не вытащил. «А если бы попросили раскрыть сумку? – подумал он, усаживаясь в машину. – Я бы сказал, что забыл. Мелочь такая. Никто бы не подумал, что я специально. Типа икру и крабы показал, а эту мелочь – нет!» Выезжая с парковки магазина, он рассмеялся вслух.

Дома Колесников быстро пропылесосил пол, поправил золотистые подушечки на диване, вытер пыль и занялся цветами. Купленные искусственные маки на длинных стеблях не сочетались с искусственными лианами, которые давным-давно спускались с книжных полок. Сергей Мефодьевич переставлял вазы, подбирал длинные отростки лиан, менял их местами, но все было не то. Уютная атмосфера не складывалась. Не возникало «милоты», как иногда любил говорить Колесников. Наконец он вытащил из шкафа огромную хрустальную вазу, опустил ее на пол и поставил маки. «Вот, другое дело! – удовлетворенно подумал он. – Что-то свежее, яркое появилось в обстановке».

Ужин он готовил под музыку Вивальди. Найдя запись концерта из консерватории, принялся делать салат с крабами и фаршировать яйца икрой. Стол он накрыл парадно – вытащил из сервиза тарелки, приборы столовые взял мельхиоровые. Когда все стояло на столе, он вдруг сообразил, что нет ничего сладкого. «Ну не торт же печь!» – подумал Сергей Мефодьевич. Потом вспомнил про конфеты, которые когда-то ему подарили. Достал коробку и поставил на стол. Спиртного не было: Колесников пить не любил, а уж в одиночестве тем более. Он просто полюбовался на накрытый стол, вздохнул, но вместо вилки взял в руку телефон.

– Добрый вечер! – сказал он.

– Добрый! – донесся до него голос Архиповой. Голос у нее был звонким, но при этом оставался грудным.

– А я сажусь ужинать. И очень жаль, что вас со мной нет! – искренне сказал Колесников. – Я так старался, готовил, словно жду гостей. Или гостью.

Архипова растерялась.

– Я тоже ужинаю. И тоже одна, – произнесла Александра, но не соврала: не добавила, что жалеет об отсутствии гостей. Ужин Архиповой был незамысловат – на красивой тарелке шипела и источала копченый дух толстая сарделька. Рядом – свежий огурец и кусок черного хлеба. Архипова лежала на диване, тарелка стояла рядом, на экране телевизора маньяк в черном плаще охотился на блондинку.

– У меня крабовый салат, фаршированные яйца и шоколадные конфеты, – рассказывал Колесников.

– Ого! – искренне восхитилась Архипова.

– Да, все готовил сам, – гордо сказала Сергей Мефодьевич.

– Икру тоже сами метали? – осведомилась Архипова.

Повисло молчание. Александра расхохоталась.

– Понимаете, когда работаешь со студентами, набираешься от них вольности и простоты. Иногда это граничит с невоспитанностью. Но что делать, побочный эффект нашей благородной профессии. Вы же понимаете. Мы с вами коллеги. – Архипова попыталась исправить ситуацию. Колесников, хоть и был обескуражен дурацкой шуткой, но все же ответил:

– Понимаю вас. У меня тоже такие попадаются экземпляры. Например, некто Поспелов…

И Сергей Мефодьевич, поедая салат, поведал историю сдачи теста Поспеловым.

– Вы представляете? Вот так у них все просто! Мы некоторые слова произнести вслух не могли. Некоторые понятия нам были неведомы! А они…

– Ага, – было слышно, как Архипова смачно откусила кусок своей сардельки, – только статистика советского периода свидетельствует об огромном количестве маньяков. Не приходит ли вам в голову, что замалчивание некоторых вопросов приводит к ненормальности в восприятии обычных явлений? А ваш этот самый Поспелов вообще молодец. Вы что же хотели, чтобы он сказал, что твердый шанкр появляется на цветочном пестике? А тычинки начинают болеть? Глупость. Детей не находят в капусте, не надо их обманывать. А у вас вообще уже почти взрослые люди учатся.

Сергей Мефодьевич ничего не ответил. Он дожевал салат и спросил:

– Вы какую музыку любите?

– Приятную, – сказала Архипова.

– Я люблю классику. Сейчас у меня звучит Вивальди. Прозвище его было «Рыжий священник».

– Знаю, – вздохнула Архипова. Она доела сардельку. Захотелось еще – но для этого надо было встать с дивана.

– А еще он не любил ноябрь. Поэтому ноябрьская часть его «Времен года» такая сильная.

– И это знаю, – сказала Александра. Она была недовольна ужином.

Колесников промолчал. Потом налил себе кофе.

– А с чем вы кофе пьете? С конфетами? – спросила его Архипова.

– Да, пралине. Два вида. Темный шоколад и белый шоколад, – обстоятельно ответил Сергей Мефодьевич.

– Не кладите трубку, – попросила Архипова, – я на минуту отлучусь.

– Конечно!

Через минуты две она вернулась.

– Нашла!!! Нашла! – воскликнула она.

– Что вы нашли? – Колесников немного поморщился – голос собеседницы оглушил его.

– Нашла конфету. Халва в шоколаде! Буду пить чай с молоком и с конфетой. Представляете, я ее спрятала в банку из-под кофе. Чтобы не сожрать.

– Как интересно! Вот где вы храните конфеты, – улыбнулся Колесников, – приятного аппетита.

– Спасибо! Вам тоже!

Воцарилось молчание. Наконец Сергей Мефодьевич спросил:

– Съели конфету?

– А? Да, – как-то рассеянно ответила Александра, – подождите, у меня маньяк сейчас ошибку сделает и его поймают!

– Кто? – не понял Колесников.

– Маньяк! Понимаете, ему только блондинки нравятся. Но вот теперь он сделал ошибку – напал на брюнетку. Ему казалось, что так он заметет следы, но комиссар полиции разгадал его маневр.

Сергей Мефодьевич только хотел заметить, как это хорошо, что они вместе поужинали, и как это здорово – обменяться дневными новостями, услышать голоса друг друга… А оказывается, все это время она смотрела кино и не слушала его.

– Я прощаюсь с вами, – сказал он сухо, – позднее время. Пусть завтра и выходной, но из режима выбиваться нельзя.

– А, да, конечно, спокойной ночи! – проговорила Александра, следя за погоней. Ей хотелось увидеть на экране торжество справедливости – как маньяка хватает полиция.

Колесников помедлил и отключился. «Странная. С ней человек вечер провел, а она со своим маньяком», – подумал он. Ему самому казалось, что они с этой женщиной наяву сходили в ресторан – так приятно было ужинать и переговариваться. В ванной комнате, разглядывая себя в зеркало, Александр Мефодьевич опять некстати вспомнил Колмановича. «А вдруг он… того… с Полиной… Встречается. Или даже… спит! – подумал он. – С него станется. Он такой редкий говнюк!»

Засыпал он тяжело – то ли салат с крабами мешал, то ли Архипова обидела, то ли Колманович настораживал.

Как известно, восемьдесят процентов решений семья принимает за обеденным столом. Семьи, в полном смысле слова, у Колесникова не было. Полина, дочь, бывала в его доме нечасто. Конечно, случись что с отцом, она бы и выходила его, и поддержала. Но пока он был здоров и работал, она предпочитала держаться подальше. Уж больно много нравоучений приходилось слышать от отца. Семь лет назад его жена умерла от онкологии. Ее фотографии висели в спальне Колесникова и стояли на книжной полке, но что он думал про ее уход – никто не знал. Ни в дни ее болезни, ни после похорон он и словом не обмолвился о происходящем. Ничего не сказал о трагедии… Не было сетований, не было страха перед будущим одиночеством. Все время, пока болела жена, Колесников был роботом – исправно доставал лекарства, искал врачей, возил в больницу домашнюю еду. Он рассказывал жене про работу, делился новостями, жаловался на дочь. Он вел себя так, словно Вера болела ангиной: будто бы ждал, что ее скоро вылечат, она вернется домой и снимет с него часть домашних хлопот.

– Ты ей скажи, что так ходить нельзя. Это неприлично для девушки! – говорил он, рассказывая, что Полина ходит в прозрачной блузке.

Жена слушала, кивала головой, соглашалась, что-то отвечала, но было понятно – мысли ее далеко. Колесников это чувствовал, но изменить поведение не мог. Не мог сгрести в охапку, обнять, погладить по голове и произнести: «Все будет хорошо!»

Наверняка Сергей Мефодьевич переживал, но внешне казалось, что он сердился на жену, которая так некстати заболела. Когда ее не стало, родители Веры прекратили с ним все общение. Колесников опешил, когда это понял, но выяснять ничего не стал. «Не хотят – ну, значит, и не надо! Хотя интересно, почему они избегают меня. Впрочем, семья Веры всегда была странной. Вечно губы поджимали. А с чего? Я приличный, перспективный был. О пенсии уже тогда думал. Недаром в военные пошел. Они же вели себя так, будто жалели, что Вера замуж за меня вышла».

Как часто бывает, один человек служит связующим звеном и основой отношений разных людей. Вера была именно таким человеком. С ее уходом семья фактически распалась. И Колесников вдруг почувствовал себя несчастным. Но пожалеть его было сложно – столько раздражения, обиды и даже злости он выливал на окружающих.

В народе говорят: «За гробом мужа идет вдова, за гробом жены идет жених». А еще кто-то сказал, что «За вдовой надо начинать волочиться еще у гроба мужа». Так случилось, что Колесников, оставшись вдовцом, подвергся атаке немногочисленных подруг Веры. Всего их было три – Люся, Сима и Надя. Все они были одинокими, а потому на Колесникова времени и внимания тратили много. Они забыли, что Сергей Мефодьевич готовит сам, что у него собственные принципы в подборе продуктов, забыли (а может, и не знали), что и к выбору спутницы он относится крайне ответственно. Завалив его картофельными запеканками, жареными курочками и пирогами, они не учли, что Колесников крайне амбициозен и просто хорошей кулинарией его не возьмешь. Как-то он сказал дочери:

– На что рассчитывают эти Верины клячи?!

Дочь чуть не поперхнулась. В ее понимании отец, с его любовью к брюкам и пиджакам, вышедшим из моды еще десять лет назад, выглядел стариком.

– Папа, ты хочешь красивую, умную, с хорошей фигурой и работящую?

– Да, чтобы с такой не стыдно было показаться! Я себя не на помойке нашел – связываться со всякими старухами-неудачницами! – с вызовом ответил отец.

Полина промолчала о том, что подруги матери все имели высшее образование, владели квартирами и машинами. Просто были одиноки.

В это же время произошла комичная история со сватовством. Все тот же Колманович как-то подошел к Сергею Мефодьевичу и сказал:

– Слушай, у меня есть знакомая. Очень хорошая дама. Образованная, красивая, вкус есть и… хозяйка хорошая. Просит познакомить с мужчиной.

– А что это она такая замечательная и одна? – с подозрением спросил Колесников.

– Овдовела, – запросто ответил Колманович. Колесников задумался. Он не мог не признать, что все время, пока болела Вера, Колманович вел себя безукоризненно: не задевал словом, интересовался здоровьем, предлагал помощь и даже деньги. Казалось, острослов, балагур и насмешник вошел в положение коллеги. «А может, и вправду познакомиться? – подумал Сергей Мефодьевич. – Одному ужасно тоскливо».

– Да, – ответил он Колмановичу, – встречусь с ней.

– Отлично! – обрадовался тот. – Вот ее телефон. Звони, только не очень поздно. Все же она работает.

Колесников выжидал два дня. Потом сходил в парикмахерскую, сделал себе любимую «военную» стрижку, побрил шею, удалил волосы в носу и отправился на свидание.

Женщина – ее звали Леной – и впрямь была хороша. Ничего яркого, но черты лица милые – аккуратный носик, глаза зеленые, верхняя губа чуть вздернута. Встречались они в кафе, и пока она читала меню, он просто залюбовался ею. «Какая славная!» – думал он и чувствовал, что его охватывает волнение.

– Можно мне мороженое с вареньем? – спросила Лена.

– Конечно, можно. Но мне хочется вас покормить. Надо, чтобы вы съели что-нибудь существенное. Вон вы какая худенькая!

– Что вы! – улыбнулась застенчиво женщина. – Это я так одета. Одежда чуть свободная.

– Вы прекрасно одеты, – с энтузиазмом одобрил Колесников ее наряд. И тут же изложил свою точку зрению на женскую моду. – Понимаете, я люблю во всем умеренность… И скромность. Что это за мода с брюками, висящими ниже…

– Попы, – подсказала Лена и покраснела.

– Да, – Колесников увидел румянец на щеках женщины и совершенно потерял голову, – именно.

Он хотел еще что-то сказать, но не смог. «Так. Нужно сделать в доме генеральную уборку и пригласить ее. Не в гостиницу же вести!» – думал Сергей Мефодьевич.

Остаток вечера он невнимательно слушал ее рассказ про умершего мужа, про работу, про любимого художника и любимую музыку. Все эти детали ему были уже не очень интересны – перед ним была милая, притягательная женщина. Он совершенно растаял от ее сексуальности. Колесников, правда, про себя назвал это «уютом и нравственностью». Провожая ее до метро, он взял с нее слово, что она приедет к нему в гости.

В этот же вечер Сергей Мефодьевич, начиная генеральную уборку, первым делом вытащил из шкафа упаковку нового дорогого постельного белья.

В день их свидания в квартире Колесникова все горело, блестело, сверкало. В ванной комнате ярким пятном выделялось полотенце с тигром. Когда-то, лет десять назад, Колесников купил его на рынке и считал роскошным. Из кухни доносился запах ванили – в духовке стояла ватрушка. Он заехал за Леной на такси, потом они гуляли по городу, Колесиков осторожно держал ее под локоть. Он не любил ходить «за ручку», но эту женщину хотелось оберегать и опекать. А еще у нее были очень хорошие духи – чуть сладкие, с апельсиновой горчинкой. У Колесникова кружилась голова.

Потом они приехали домой – он ее кормил, подкладывал кусочки побольше. Поил шампанским, рассказывая винодельческие истории. Было видно, что Лена смущается, но ей приятно внимание и забота мужчины.

Наконец, когда на столе стоял кофе, Колесников накрыл ее руку своей ладонью.

– Леночка, ты такая…

– Обычная я, – серьезно и просто ответила та.

– Нет, что ты! – взвился Колесников. – Ты такая… Понимаешь, я давно не видел такую женщину. Ты и трудишься, и умница, и такая нежная.