Текст книги "Дочь мадам Бовари"

Наталия Миронина
Дочь мадам Бовари

«…И смерть от любви принесет любовь». Ах эти старые, загадочные предсказания. Сбываются ли они хоть иногда?! И если сбываются, то вспомнят ли о них те, к кому эти слова были когда-то обращены?

Часть I

В литературе, как и в любви, мы бываем удивлены тем, что выбрали другие.

А. Моруа

«У меня вырастет прекрасный ребенок, потому что я никогда не буду иметь к нему претензий», – Лариса наблюдала за маленькой дочкой. Та закопала в нежный юрмальский песок все, что нашла в их пляжной сумке: две кепки, пластмассовый стакан, старую, потрепанную книжку Ф. Саган и большую клетчатую косметичку. Каждый предмет был погребен под песчаным холмиком, на вершине каждого – водружена сосновая шишка. На макушке девочки торчал хвостик, к щечкам прилипли песчинки. Мордочка была серьезной, словно малышка решала какую-то сложную задачку.

– Котенок, давай-ка откапывай наши сокровища! Обедать пора, пойдем домой. – Лариса приподнялась и оглядела пляж. День был будничный, на пляже пустынно и ветрено. По берегу носились облачка тумана, а море гудело где-то у горизонта, там, где виднелись белые шапки плоских волн. Людей в такие дни на взморье было мало, поэтому Лариса и любила брать выходной в середине недели. Дочка с няней Марите все лето жили на даче в Лиелупе. Лариса приезжала к ним, как только позволяла это сделать хлопотная, с ненормированным рабочим днем журналистская деятельность. Девочка этим приездам радовалась первые полчаса, пока распаковывались подарки. Потом выяснялось, что баловства с мягким и податливым тестом, кусочек которого ей выделяла няня Марите, когда пекла пироги с ревенем, не будет, не будет и долгих прогулок в дюнах. Мама сначала расспросит Марите про аппетит дочки, потом поведет их на море, а там будет учить с малышкой буквы и цифры. Дочка терпеть не могла старый букварь со страшным, как кочерга, Буратино на обложке.

– …Мам, а ты сказки про черта знаешь? – дочка месила прохладный песок.

– Чертей нет, – мама нетерпеливо посмотрела на нее.

– Есть, они жили в старом сарае, за домом хозяйки.

– Какой еще хозяйки?

– Раньше здесь была хозяйка, и все домики ее были, а потом уже мы тут стали жить.

«О господи, зачем Марите морочит ребенку голову этой политэкономией!» Лариса вздохнула. Действительно, дачи, теперь принадлежавшие профсоюзу, до войны были собственностью большой латышско-немецкой семьи. От семьи осталась только старая, но крепкая тетка, которая занимала солидный трехэтажный дом и в промышленных масштабах выращивала красную смородину. Дачи раньше сдавались внаем, а сейчас их заселяли молодые сотрудники молодежной газеты и их ближайшие родственники. Родители трудились на ниве агитации и пропаганды, а бабушки и дедушки сидели с детьми. Только у Ларисы была няня, и то потому, что ее родители жили в другом городе, а старая Марите, одинокая соседка по рижской квартире, стала почти родственницей. Семья Ларисы – она, дочка и Марите, занимала теплую застекленную террасу и комнату. Кухня, по общей договоренности с соседями, разместилась на «холодной» террасе. Там, кроме плиты, стояли кухонные шкафы и огромный стол, за которым по вечерам в выходные дни собирались обитатели дома. Здесь было место для маленьких праздников – большие отмечались прямо на берегу моря или в дюнах.

Наконец дочка откопала вещи, Лариса отряхнула песок, и, взявшись за руки, они пошли к даче. Белый песок сменился узкими дощатыми помостами, ведущими наверх, на дюны. Там, под соснами невероятного сине-зеленого цвета, начиналась другая тропинка, аккуратно заасфальтированная, по которой всегда неспешно гуляли отдыхающие, носились велосипедисты и степенно передвигались внимательные молодые мамы. Лариса ступила на эту дорожку и вдруг вспомнила, как в детстве папа учил ее кататься на велосипеде на крыше старого бомбоубежища, где был разбит детский сквер…

Когда Лариса с дочкой дошли до дачи, было уже три часа дня.

Малышка забралась на высокий стул, взяла в руку ложку. Ее лицо выражало нетерпение. «Это же надо, у меня ест из-под палки, а у Марите – суп с перловкой за счастье почитается». Обед был простым и вкусным, впрочем, после моря казалось, что съесть можно все. Марите на закуску подала немного копченой салаки, суп был перловый с говядиной, а на второе – большие картофельные котлеты со сметаной.

«Да, на таком меню ни в одну юбку не влезешь, а еще десерт!» Лариса посмотрела на большую пиалу с густым вишневым киселем. Этот кисель, насыщенный, кисло-сладкий, Марите подавала со взбитыми сливками. Дочка ради такого «третьего блюда» могла съесть что угодно. После обеда Лариса сделала вялую попытку собрать со стола посуду, но в конце концов махнула рукой и устроилась спать рядом с дочкой. Громоздкая, громкая и не очень ловкая Марите вдруг сделалась невидимой и неслышной, как та фея, что скользит с цветка на цветок. Уткнувшись в плечо дочери, Лариса закрыла глаза. В голове крутились обрывки разговоров, отрывки воспоминаний, потом все это заслонило лицо, такое дорогое, любимое, но сердце почему-то сжалось. Лариса крепко обняла дочь и заснула тем дневным сном, который у взрослых считается самым большим наслаждением и роскошью, а для детей является необходимым…

В старый немецкий дом на улице Яня семья Ларисы въехала случайно. Молодые специалисты Гуляевы, приехавшие по путевке комсомола в Латвию для налаживания оборудования на завод ВЭФ, должны были поселиться в новеньком пятиэтажном доме на другой стороне Даугавы. Там, в почти пригородном микрорайоне, строилось современное жилье. В Риге, особенно в ее старых районах, топили печи, у каждой квартиры был свой подвал, куда каждый месяц завозили торфяной брикет, а профессия трубочиста была почетной и хорошо оплачиваемой. В первый месяц, пока устранят недоделки и сдадут дом, семью за счет завода поселили в гостинице «Метрополь». Молодые родители почти не замечали всех тех удивительных вещей, которые их окружали. Огромные павильоны старого рынка с неоновыми надписями galo – мясо и рiena – молоко, краснокирпичный силуэт старого собора, светящиеся рекламы на латинице – все, что создавало впечатление чего-то иноземного – все это они проглядели из-за недосыпа и усталости. Лариса была ребенком беспокойным. Мать Ларисы уже в нетерпении считала дни до долгожданного переезда, как вдруг отца вызвали в местком и попросили занять квартиру в старом фонде.

– Господи, да мне уже все равно, – махнула рукой мама Ларисы, – куда угодно, только бы свое!

Они въехали. И ни разу за всю свою жизнь об этом не пожалели. Квартира находилась в самом сердце старой Риги, на улочке шестнадцатого века, состоящей всего из четырех домов. Одна стена соседствовала с домом причта, рядом была церковь Святого Яна, старая крепостная стена Янова двора, а уж совсем знаменитой улица стала, когда ее оккупировали киношники – здесь снимались сцены нашумевшего фильма «Щит и меч». Все жители тогда повисли на своих подоконниках и с замиранием наблюдали за молодыми красивыми актерами. В квартире было три огромных комнаты, пять изразцовых печей, кухня с настоящим каменным полом, холодная комната для хранения продуктов и черная лестница. Мать Ларисы, женщина практичная, хозяйство наладила быстро. Договорилась с истопниками, а такие были в каждом доме, о том, чтобы они приходили каждое утро и топили печи, молодая соседка по лестничной клетке, приехавшая с дальнего латгальского хутора, та самая Марите, согласилась сидеть с ребенком. Квартиру они отремонтировали, сохранив при этом всю индивидуальность старого дома, накупили тяжелой мебели, чугунных светильников, продаваемых в художественном салоне «Максла» и зажили счастливо. Родители влюбились в этот город, каменный, островерхий, приправленный зеленью старых дубов. Лариса говорить по-латышски начала раньше, чем по-русски. Отец с матерью вечерами, после работы брали ее на прогулки, сидели в кафе и благодарили судьбу за то, что она привела их сюда.

С отцом Лариса любила ходить в самую большую кондитерскую на улице Ленина, где они покупали марципановых зверей. Лариса их долго рассматривала, а потом начинала откусывать по маленькому кусочку. К моменту, когда они оказывались у подъезда своего дома, конфета была съедена. Большой универмаг рядом с их домом она не любила. Там было шумно, много людей и пахло всем сразу. На первом этаже были продуктовые отделы и знаменитая рижская кулинария. Здесь продавалось все – от знаменитого пипаркукас – имбирного печенья, до жареной корюшки и миног. Но над всеми запахами царствовал один, который было невозможно заглушить и прелесть которого Лариса оценила много позднее. Здесь пахло свежим кофе. Лариса смотрела, как мама осторожно отпивает черно-коричневый огненный напиток из маленькой чашки и аккуратно откусывает пирожное. Папа пил кофе без пирожных, но с конфетами – маленькими шоколадными бутылочками, из которых выливалась пахучая жидкость – коньяк. Ларисе брали молочный коктейль и огромную шапку безе. Это семейное мероприятие было самым запоминающимся. Родители весело перемигивались, непонятно шутили, но Лариса тоже закатывалась в хохоте.

– Я тоже хочу такую бутылочку, – смеясь, просила она.

– Это папины конфеты, – говорила мама, улыбаясь.

Так это и осталось с детства – конфеты с ликерами и прочими спиртными начинками она называла «папиными конфетами».

И школа, и университет прошли как-то быстро и весело.

– Видишь ли, – говорил отец, – все латыши знают русский, но не все русские – латышский. Это неправильно, учи язык страны, в которой живешь.

На работу, в редакцию молодежной газеты, Ларису взяли сразу после университета – она была местной, отлично знала особенности взаимоотношений населения и была на редкость обаятельной. Ее внешность – статная шатенка с высокими скулами и зелеными глазами, как-то сразу располагала к себе. Манера держаться выдавала в ней человека немного замкнутого. Родители, считавшие, что отличное воспитание страхует от всяких неожиданностей, научили ее сдержанности.

Задолго до того, как почти отличницу, выпускницу Рижского университета Ларису Гуляеву радостно встретили в газетной редакции, случились события, о которых впоследствии мама Ларисы говорила примерно следующее:

– Великий Фридрих был прав, считая основой педагогики принцип «раздачи боли». Секли бы дочь – не наделала бы она глупостей.

Впрочем, это была лишь «фигура речи». Сечь свою дочь они никогда бы не посмели, а переживали из-за скоротечного, как балтийское лето, брака дочери. Родители к тому времени перебрались жить на юг, в Сочи. Этого потребовало здоровье матери. Лариса, которая тогда собиралась поступать в университет, была девушкой серьезной и послушной, и родители, почти не колеблясь, оставили ее хозяйничать в рижской квартире. Правда, мать, поохав, провела с ней долгую беседу о том, как должна вести себя взрослая девушка, чего следует бояться и чего ни в коем случае не допускать, и успокоилась только тогда, когда отец сказал:

– Ну, какая разница? Ну, поехала бы она поступать в институт в другой город, жила бы в общежитии? Что, это было бы лучше?! Так хоть в собственной квартире будет жить.

Студенческая жизнь в Риге по традиции имела ярко выраженный корпоративный характер. Во-первых, во всех учебных заведениях были какие-то клубы, спортивные команды, музыкальные или театральные студии. К костюму студента традиционно полагалось что-то, с гербом учебного заведения – в Рижском университете это были галстуки для ребят и шейные платки для девушек. Принадлежностью к той или иной студенческой корпорации гордились и обязательно ее подчеркивали. Приезжавшие в гости студенты из других республик не переставали удивляться этому – во многих других учебных заведениях начальство так боялось студенческой вольницы, что запрещали даже местные КВН. Лариса на курсе была в меру активной – ей больше нравилось учиться, чем проводить время в веселых, но бесперспективных развлечениях. Подруг у нее было немного – она, если этого не требовало дело, сходилась с людьми медленно, осторожно. Но уж если дружила, то почти жертвенно. Было в ней такое, не совсем удобное человеческое качество – отдавать так много, что тот, кому это предназначалось, не знал, что с таким богатством делать. А если учесть, что подобной щедростью наделены не все, и ответить тем же не всегда удавалось, то отношения порой гибли, словно залитый водой цветок. По сути, у Ларисы была одна-единственная подруга, школьная, с которой встречаться часто они не могли, поскольку занятия на первом курсе были весьма интенсивными. Когда же у Ларисы появилось чуть больше свободного времени, она сразу же вышла замуж. Это случилось на втором курсе, дочка родилась через пять месяцев – в ЗАГСе невеста была уже в платье для беременных.

Роман с Айвором Лепиньшем, аспирантом Рижского государственного университета, не был бурным. Они познакомились на баскетбольном матче, где выиграла команда университета. Когда по окончании игры все вскочили со своих мест и принялись обниматься и целоваться, сосед Ларисы лишь улыбнулся и произнес по-латышски:

– Браво!

Лариса покосилась на него. Он это заметил и пригласил в кафе «Вец Рига». За кофе с обязательным бальзамом они неспешно обсудили прошлые игры студенческой команды, предстоящие гастроли известного итальянского певца, спектакль в Театре Русской драмы и свое недавнее прошлое. Выходило, что в прошлом у Ларисы только балетный кружок, школа, несколько заметок в местной вечерней газете и детский роман с одноклассником Сережей Ворониным. Все это обычно немногословная Лариса выпалила одним духом, подстегиваемая доброжелательной улыбкой молодого человека. Потомок суровых балтийских рыбаков, который сидел перед ней, был статен, белокур, краснолиц и почти нем. Весь оставшийся вечер они гуляли по Риге, обходя знакомые им с детства закоулки. Лариса заметила, что ее спутник все больше молчит, но его присутствие делало вечер уютным и значительным. На следующий день после лекций она пригласила его к себе. По его лицу Лариса видела, что он удивлен тем, что она живет одна и отлично готовит. Опять весь вечер гость почти молчал, а Лариса, почувствовав, что нравится ему, стала вести себя свободно, громко смеялась, откинув назад голову и обнажая в улыбке белоснежные зубы. Последующие три недели были похожи друг на друга как две капли воды. Лекции, прогулка пешком через парк мимо Театра оперы и балета, а потом домой к Ларисе, на ужин при обязательных свечах. Местоимение «мы» оказалось намного теплее, чем «я» и «он». «Мы будем весь вечер дома!» – бросала она знакомым. А от словосочетания «мой любовник» сладко замирало сердце и сама себе она казалась похожей на героинь французских фильмов: долгие поцелуи и нежные схватки в постели.

Это были первые отношения в жизни Ларисы, а потому, когда вдруг стало ясно, что в сочетании клубники и селедки ничего противоестественного нет, девушка страшно испугалась. Сказать родителям было невозможно, признаться немногословному любовнику тоже. После визита к врачу она, огорошенная и озадаченная, пошла бродить по городу и так добралась до магазина «Детский мир». Там, изумленная той радостью, с которой молодые женщины выбирали детскую одежку, приняла решение рожать. После всего, что случилось между ней и Айвором, после визита в женскую консультацию, ей предстояло не только написать всю правду родителям, но и сделать так, чтобы мама с папой не примчались сюда помогать. С письмом она тянула долго и решилась только тогда, когда в паспорте появился штамп о бракосочетании.

Айвор не торопился перебираться к ней – сам он, коренной рижанин, жил с родителями на улице Смилшу, в красивом, построенном в стиле модерн доме.

– Давай будем у нас жить? – уговаривал он Ларису, поскольку привык к материнским хлопотам.

Самое тяжелое для молодой жены было привыкнуть к чужому семейному укладу. Свекровь в доме была главной. Ее слушались и сын, и муж, и весь распорядок их дня был расписан ею же – каждому из членов семьи полагалось сделать за день определенные дела. На фоне такой всеобщей домашней занятости безделье Ларисы, которая мучилась от токсикоза и головокружения, было испытанием. Она старалась по мере сил помогать, но свекровь почти мужским басом отправляла ее назад в комнату, на диван. Собственная некрасивость, вес, который увеличивался в какой-то геометрической прогрессии, и вечное обильное слюноотделение – все это вызывало в Ларисе отвращение к себе, и, как следствие, раздражение в адрес мужа. Айвор отмалчивался. Понять, что он испытывал из-за внезапной перемены в жизни, было нельзя. Для Ларисы, любящей ясность, это становилось мукой. Она начинала искать причины не в характере мужа, а в себе, в своей меняющейся в худшую сторону внешности.

– Я стала некрасивая? Ты меня разлюбил? – спрашивала она, и ее губы вытягивались в смешную трубочку. Лариса ждала, что муж кинется ее утешать, опровергать ее слова, шутить и вообще всячески успокаивать. Айвор медленно и раздельно тянул по-латышски:

– Да нет, все нормально. Что ты?!

Ларисе этого было недостаточно. Она хотела страсти, слез, бурных выяснений как подтверждения чувств.

– Латыши громко и радостно только через костер на Лиго прыгают, – как-то сказала ей свекровь, внимательно приглядывающая за молодыми, – он так же похож на своего отца, как тот похож на своего деда.

Лариса на минуту задумалась. Ее свекор, человек с положением, сделавший неплохую карьеру, мужчина приятной внешности, вел себя так, что о его существовании в доме просто забывали. «А измениться он не может?! Сложно сказать лишнее хорошее слово?!» – думала она уже о муже. Впрочем, это все были проблемы, так сказать, «местного значения». Проблемы общечеловеческого значения начались после рождения дочери. Ребенок был худым и длинным. Акушерка, принимавшая роды, долго шутила про баскетбол и удачную спортивную карьеру. Лариса улыбалась сквозь сон. Очнулась она ночью, в палате. Соседки сладко посапывали и похрапывали, а она смотрела в темное окно, и ее душу переполнял восторг – у нее родилась дочь! За стеклом на ветру прыгали ветки, розоватая реклама соседнего кинотеатра превращала синий цвет ночи в фиолетовый. Все было точно так же, как и вчера, с той только разницей, что у нее появилась дочь. Масштаб события был ясен именно сейчас и здесь, в этой сонной, пахнущей манной кашей больничной палате. Лариса ощутила голод, нашла на тумбочке коробочку с клубничным мармеладом и задумчиво, с чувством выполненного долга сжевала все конфеты. Потом она удобно устроилась на боку и закрыла глаза.

Утром принесли детей для кормления. Лариса измучилась, пока не нашла наконец положение, при котором малышка перестала морщиться и кривить губы, а торопливо ухватила сосок. Больничная нянька всплеснула руками:

– Да что ж у тебя ребенок-то почти вверх ногами-то лежит?!

– А ему так удобнее, – ответила Лариса.

– Знать, это тебе он сам сказал, – съязвила нянька.

– Именно так, – отрезала сухо Лариса и поняла, что отныне есть вопросы и проблемы, которые могут касаться только ее и ее малышки.

Лариса, вопреки всем уговорам, наотрез отказалась бросать учебу. Перевелась на вечернее отделение. Более того, в нескольких изданиях раз в неделю начала вести колонку молодой мамы. Тогда эта форма журналистики была внове, и ее откровенные «Репортажи из детской» имели успех. В доме к этому отнеслись настороженно. Свекровь отмалчивалась, а муж стал ревновать к ее внезапной журналистской известности.

– Ребенок важнее. И потом, зачем всем знать, во сколько ты ее кормишь и как она при этом себя ведет?

Дочь росла, и Лариса видела, как в ней проявлялись фамильные черты. Прибалтийская порода оставила свой явный след – девочка была светловолосой, высокой, с белой кожей. От мамы взяла только глаза – зеленоватые, от светло-зеленого, словно яблоневый лист, до темного, изумрудного. Характером маленькая девица пошла в деда по материнской линии. Дочь была спокойна, но упряма, своего добивалась не слезами или дрыганьем ног, а поджатыми губами и молчаливой обидой. Погремушками и всякой детской мелочью дочь мало интересовалась. Зато завороженно следила за маятником огромных напольных часов, которые стояли в гостиной и били басом раз в час. От боя часов малышка приходила в восторг – она сначала прислушивалась, потом улыбалась, – при этом глаза ее от удивления становились круглыми, а при последних звуках она начинала смеяться.

– В часовщики определим, – качала головой свекровь.

Через два года Лариса почувствовала безумную усталость. Она поняла, что вся ее жизнь состоит из трех частей – ребенок, работа (учеба) и оправдания. Последняя часть как-то стала перевешивать первые две – каждый свой шаг она должна была объяснять и растолковывать. Поначалу Лариса сдерживала себя, ей казалось, что домашние, особенно муж, имеют право знать о мотивах ее поступков – ведь они одна семья и обмен мыслями, настроениями очень важен. Однако Айвор выслушивал ее объяснения, как выслушивает сухой отчет начальник главка. Их семья распалась, как рассыпается песчаная горка, потихоньку осыпаясь, она становится все меньше, меньше, и наконец уже вот она совсем исчезла, превратившись в ровный тонкий, почти незаметный слой почвы. Их развела не измена, не грубость, не безденежье, не родственники – их развела недостаточная любовь друг к другу, а может, ее абсолютное отсутствие. О своем уходе, вернее переезде, Лариса сначала сообщила свекрови. Ей не хотелось некрасиво расставаться с этой мудрой женщиной.

– Подумай, у вас ребенок, – сказала ей обычные в таких ситуациях слова свекровь, но больше уговаривать не стала.

Переезд в квартиру родителей был радостным, как будто Лариса долго пробыла в чужих краях и теперь возвращалась домой. Мать, обеспокоенная происшедшими событиями и никак не сумевшая повлиять на решение дочери, настояла на том, чтобы Марите, их соседка по рижской квартире, помогала ей в воспитании малышки.

– Я позвоню Марите. Договорюсь, пусть тебе помогает с девочкой. Она мне помогала, я за тебя никогда не тревожилась. А деньги мы с отцом будем платить, переводами.

Прелестью Черного моря она не прониклась – ей не нравились шумные южные нравы, слепящее солнце и яркие краски. Сама морская вода, хоть и теплая, была какой-то ненастоящей, словно подогретой. Она сравнивала песчаный юрмальский берег, прохладный, комфортный, удобный для долгих пеших прогулок, море бодрое, которое позволяло быть активной, быстрой, и понимала, что ни за что на свете не уедет из Риги.

Когда наступило время прощаться, мама расплакалась и принялась уговаривать оставить девочку, но Лариса рассердилась. Предложение родителей она отвергла сразу же – ее семья отныне была она и маленькая дочка.

В тревожных раздумьях Лариса провела двое суток в поезде, а когда вышла на Рижском вокзале и вдохнула только этому городу присущий воздух – смесь угольного дыма, сосен, свежей зелени и чего-то еще пряного, кофейного, она поняла, что ее душа сроднилась с этим городом, немного мрачным, но уютным и стильным.

Здание редакции находилось в центре Риги, в той ее части, которая застраивалась в начале двадцатого века. Югендстиль, с его богатым растительным орнаментом, округлыми формами и ликами испуганных женщин, господствовал на этих улицах.

На зеленоватой кровле здания возвышалась огромная статуя женщины с луком и стрелами. На Диану-охотницу она похожа не была – слишком много морщин было на ее каменном лице, а потому упражнявшиеся в остроумии молодые сотрудники газеты между собой называли ее «Наша Илга». Илга Страуте, самая «старая» по возрасту и по стажу, работала редакционным секретарем, а также по совместительству швейцаром, надсмотрщиком и эскулапом. Только она знала рецепт напитка, состоящего из восьми ингредиентов, который приводил в себя самого запойного журналиста. Прибегали к ее услугам не слишком часто, но и не редко. Во всяком случае, когда мощный, плечистый силуэт в вечно бордовой водолазке возвышался над столом, на душе у главного редактора и ответственного секретаря было спокойно. Собственно, именно Илга Страуте встретила на пороге редакции новенькую сотрудницу Ларису Гуляеву в девять часов утра.

– Вам кто нужен? – Илга виртуозно переместила сигарету из правого угла рта в левый.

– Мне нужен ответственный секретарь, – Лариса попыталась войти в дверь.

– Приходите через два-три часа, – Илга стояла прочно, как Каменный гость.

– А что, рабочий день начинается в двенадцать часов? – Лариса сохраняла спокойствие, понимая, что мимо этой дамы проскочить невозможно.

– Нет, он начинается через час, но начальство сразу будет на планерке, ему будет не до вас.

– До меня! – Лариса теряла терпение. – Я новый сотрудник, буду работать в отделе информации.

– Почему я спрашиваю – обычно дамочки работают в отделе писем. – С этими словами женщина наконец отступила вглубь, и Лариса получила возможность войти.

Узкий длинный коридор был похож на беговую дорожку, не имеющую конца – после десятой двери коридор делал крутой поворот, приглашая посетителя, казалось, в другое измерение. Лариса помотала головой, пытаясь немного сосредоточиться – весь интерьер, несмотря на простоту, почти лаконичность, производил сюрреалистическое впечатление.

– Вам нужна вторая дверь налево, могу открыть, хотя в отделе никого пока нет. А ответственный секретарь сидит в самом конце…

– Я знаю, – Лариса нетерпеливо перебила тетку.

Перспектива торчать в этом полупустом, прокуренном здании не радовала. Она так спешила, так боялась опоздать, а оказалось, что сюда никто особенно не торопится.

Ее опыт общения с редакциями ограничивался скорыми визитами – Лариса сдавала в отдел рукопись и уходила. Она писала легко и интересно, поэтому печатали ее охотно. Теперь же Ларисе предстояло влиться в коллектив, состоящий из людей разных по возрасту, опыту и при этом весьма амбициозных и самолюбивых.

Принадлежность к этой профессии заставляла многих чувствовать свою исключительность. Как правило, все сотрудники редакции делились на два типа. Первые – это те, кто работу над несколькими строчками в завтрашнем номере считали архиважной, а добычу редкой информации сравнивали с деятельностью сотрудника внешней разведки. Этих можно было узнать по горящим глазам, таинственному, многозначительному виду, а также по готовности спорить абсолютно обо всем. Вторая часть была нетороплива в движениях, одета с тщательно продуманной небрежностью и с вечной снисходительной полуулыбкой на лице. Они ни о чем не спорили, никуда не спешили, а заметку в десять строк писали так, как продавец пишет «ушла на базу». В отличие от первых, вторые никакого особого творческого начала в этой работе не находили. Но всех их объединяло одно – стремление стать известными. Газета, которая живет один день, своих героев может посчитать по пальцам. Сутки прочь – и ничего не осталось от вчерашней известности, славы, успеха. Для пишущего человека выход один – написать роман, который останется в веках.

Лариса решила, что ждать здесь начала рабочего дня она не будет. Кивнув секретарю, она сказала:

– Я пойду кофе попью пока.

– Идите, – согласилась та, – идите во «Флору», там лучше всего его варят.

Кафе «Флора» находилось за углом. К удивлению Ларисы, в этот утренний час здесь было полно людей. Пара-тройка командированных – их выдавали толстые портфели, огромные зонты и пальто, перекинутые через спинки стульев, и рижане, одетые совсем легко – лето наконец наступило.

Лариса взяла кофе и булочку с корицей. С детства она помнила, что отец любил «розовую» булочку – обычную, с сахарной пудрой, а они с мамой выбирали «коричную». Устроившись за маленький столик у окна, она тайком скинула туфли на высоченных каблуках. Для первого рабочего дня она выбрала свой самый любимый наряд – синее платье с погончиками.

Лариса уже было собралась надкусить булочку, как откуда-то сзади послышалось:

– Заяц, принести еще творога?

Заяц, видимо, был глухонемым, поскольку ответа не последовало. Через какое-то время тот же приятный мужской голос произнес:

– Ну, перестань, ну что ты из-за ерунды сердишься?! Можешь спросить у кого угодно, мы задержались в Тукумсе, машину забыли прислать, мы прождали кучу времени, а потом все пошли на станцию. Ждали электричку, как вдруг подъезжает «Волга» – это местное начальство наконец о нас вспомнило.

– И, видимо, местное начальство решило искупить свою вину, напоив вас водкой.

Это у «зайца» прорезался голос. Голос был женский, приятный, в говоре было что-то южное. Но это был только намек, этакая милая, еле заметная, особенность.

– Да нет, мы просто на станции по сто граммов коньяка выпили. Холодно же было, думали, ждать придется долго. Я тебе сразу об этом сказал, – мужской голос был слегка возмущенный, но при этом тихий.

– Мне вообще не нравится, когда ты пьешь! И какая разница, есть ли повод?! Чтобы согреться, достаточно выпить горячий кофе!

– И кофе пили! Слушай, ну не стоит эта рюмка коньяка таких ссор!

– Не стоит моих нервов, и, если бы ты хоть немного думал о них, ты бы запросто отказался от своих привычек! – Незнакомка все больше распалялась.

– Каких привычек? – вдруг грохнул на все кафе мужской голос. – Что ты обо мне как об алкоголике говоришь?!

От неожиданности Лариса обернулась. Худенькая женщина с высокой, немного растрепанной прической – длинные светлые волосы были заколоты небрежно высоко, на затылке. Такие прически, по наблюдению Ларисы, позволяют себе либо очень красивые женщины, либо очень самоуверенные. Женщина была симпатичной и самоуверенной. Лариса обратила внимание на ее платье – оно было простое черное, с небольшим белым воротничком и белыми манжетами. Из-под длинной челки смотрели карие глаза. Лариса, встретившись взглядом с женщиной, покраснела.

– Оставайся, если хочешь, здесь, а я пошла. – послышался шум отодвигаемого стула и дробный стук каблучков. Мужчины в кафе, все как один, проводили взглядом тонкую фигурку. Оставшись в одиночестве, спутник решительной блондинки растерянно ел сметану из высокого стакана. Хороший костюм, мужественный профиль, густые темные волосы, зачесанные назад, – все это раньше отметила Лариса. Когда же вдруг мужчина, отставив свою сметану, оглянулся, она увидела, какие у него красивые синие глаза. Стараясь не смущать незнакомца, Лариса сделала вид, что кого-то ищет.

Потом исчезли молодые люди в смешных майках, напоследок они бросили на Ларису любопытствующий взгляд, разошлись по своим делам командированные, ушел и синеглазый мужчина. Уже на башне Святой Гертруды пробило одиннадцать часов, и только тогда Лариса покинула кафе.