Текст книги "Супруг для богини"

– Спасибо, милая! – Горская порывисто обняла девушку.

Оля покраснела от удовольствия и неловкости одновременно. Она видела, что Тамара Георгиевна пребывает не в лучшей своей форме, это даже не надобно было объяснять. И так видно. Фильмов с ее участием становилось все меньше и меньше. Она все чаще оставалась дома, мучимая болезнью и семейными хлопотами. Ни то, ни другое не прибавляло ей красоты и здоровья. Предложение новых съемок оказалось единственным за последние месяцы, и Горская ухватилась за этот шанс.

Доктор Миронов не выразил особой радости от известия, что его дочь будет временно замещать заболевшую гувернантку известного семейства. Помощь, конечно, дело гуманное. Но Николая Алексеевича пугало, что Оля отнеслась к своей новой роли с восторгом и излишним энтузиазмом.

– Кажется, ты ни о чем и ни о ком другом, кроме как об этом семействе, и думать не можешь! Даже твоя собственная жизнь, собственная личность интересуют тебя меньше, чем жизнь этих людей! – пробурчал он недовольно, засовывая руки в карманы домашнего халата.

– Да, папочка, да! – Оля в возбуждении кружила вокруг отца. – Как было бы здорово, если б…

– Если бы ты могла жить в их семье? – саркастически подхватил Миронов. – На положении гувернантки, горничной, или, быть может, фантазия тебе рисует роль второй жены Извекова? Так ведь он, милая моя, не мусульманин! Ты совсем помешалась и на нем, и на ней!

Но Оля, счастливая от предвкушения грядущей близости к кумирам, не обиделась на злые слова отца.

– Полно, папочка! Ты говоришь вздор специально, чтобы позлить меня, чтобы я расстроилась и отказалась. А я не откажусь, потому что не вижу в этом для себя большой беды! Разве что твоему любимцу Трофимову и вовсе никакого внимания от меня не достанется!

– То-то и оно! Ты уже взрослая, а мыслишь как дитя малое, живешь фантазиями. Спустись на землю и оглянись вокруг! И не придумывай себе ничего эдакого, так и до греха недалеко! – Миронов строго воззрился на дочь.

Как он был прав в своих опасениях!

Глава 9

Роль гувернантки оказалась довольно трудной. Милые шаловливые мальчики быстро перестали быть милыми, оставаясь шаловливыми, непослушными, неуправляемыми, шумными. Правда, Оля получила в лице Веры преданного друга и помощника. Девочка старалась умерять свои капризы, чтобы не усложнять жизнь обожаемой Оленьке. Мисс Томпсон слабым голосом из своей спальни давала барышне Мироновой ценные советы по обузданию детей. Но все это не пугало и не огорчало девушку. Она не сердилась и не раздражалась. Пыталась сохранить дружелюбие и веселость. К концу первого дня ее пребывания в доме выяснилось, что Извеков находится в квартире. Оля опешила, когда пробежавшая мимо горничная торопливо бросила на ходу, что барин поднялись и требуют к себе. Поднялись? Но ведь уже вечер!

Через некоторое время Вениамин Александрович вышел из своих покоев, одетый в щегольской домашний костюм. Оле его лицо показалось слегка одутловатым.

– Ах, вот кто тут командует сегодня! – Он широко улыбнулся и, похоже, даже не удивился. – То-то я слышу с утра шум и гам! У вас другой метод воспитания, чем у мисс Томпсон.

В это время мальчики бросились к отцу и повисли на нем, как две мартышки.

– Сорванцы! Подите, подите от меня! Я же вам не дерево! Да и вы уже не столь маленькие и легонькие, как раньше! – И дети с радостным шумом отбежали прочь.

Следующей была Вера. Она прижалась к отцу, и он нежно погладил ее по голове. Девочка даже прикрыла глаза от удовольствия. Оля, глядя на эту картину, испытывала двойственное чувство. Ей нравилось откровенное проявление чувств. Но в доме Мироновых это было не принято. Хотя Оля ни секунды не сомневалась в том, что ее собственный отец любит ее не меньше, чем Извеков своих чад.

– Ольга Николаевна! Как приятно снова лицезреть вас в нашем жилище! – торжественно провозгласил хозяин дома. – Надеюсь, наши дети не очень утомили вас?

– Нет, о, нет! – торопливо ответила Оля. – Они… они шалят в меру, – она запнулась.

Вениамин Александрович засмеялся.

– Не пытайтесь изобразить моих детей лучше, чем они есть! Уж я-то их знаю! Мы с Тамарочкой у вас в долгу! Чего изволите за свои труды? Желаете ли, прекрасная синьорита, чтобы я отобразил ваш нежнейший образ в одном из своих будущих произведений?

Оля совсем смешалась, покраснела и потупилась. Румянец, загоревшийся на ее щеках, придал ей еще больше трогательной прелести. Вениамин Александрович окинул девушку опытным взором знатока. Она почувствовала этот оценивающий взгляд взрослого мужчины всем телом и сжалась еще сильней. Извеков протянул руку и чуть дотронулся до ее щеки. Оля замерла, но продолжения не последовало. Хотя ей почему-то почудилось, что он хочет ее поцеловать. Папенька и впрямь был прав, у нее фантазии!

Извеков вздохнул и отошел прочь. Вера неподвижно наблюдала за этой сценой, а потом бесшумно исчезла.

Какое-то время они оставались в гостиной вдвоем. Оля так растерялась, что потом даже не могла припомнить, о чем шел разговор, да и был ли он вообще? Да нет, вероятно, был, только она не осмелилась и слова вымолвить. Дома девушка долго не могла заснуть. Все перебирала в мыслях новые впечатления. В голове была невообразимая каша. Вениамин Александрович теперь сочетал в себе прежний образ, почерпнутый из портретов и романтических мечтаний, разнообразные черты благородных и пылких героев его собственных книг, а также свою живую, подлинную сущность, явившуюся неискушенной барышне во всей красе. Плавные мягкие движения, легкое подрагивание тонких пальцев, держащих гениальное перо. Завораживающий голос, проникающий в самые глубины души. Глаза, боже, какие глаза! Они и ласкают, и насмехаются, и зовут, и манят, и дразнят! Его взор обволакивал. Она утопала в волшебстве его глаз, и выплывать совсем не хотелось. Да, теперь до спасительного берега разумного поведения совсем далеко! Папа, как всегда, оказался прав. Как было бы замечательно, если б она могла стать частью их семьи! Конечно, это абсурд, нелепость. Но помечтать так приятно. Она не претендует ни на что. Она просто хочет любоваться, упиваться ими обоими. Все время находиться рядом. Угождать им, даже прислуживать. Ничто не может унизить ее, ничто не умалит ее любовь и преклонение перед божествами.

Прошло два дня, и в воспитательный процесс пришлось вносить стремительные изменения. Режиссер Огарков, да, да, тот самый, талантливый, гениальный, великий и прочее, прочее, смилостивился над Горской. Ей были позволены все прежние вольности, подобающие великой актрисе. Тем более что часть съемок, как выяснилось, решено было провести под Петербургом, совсем недалеко от дачи Извекова и Горской. Поэтому шумное семейство снялось с места и отправилось в свои загородные владения вместе с Ольгой. Николай Алексеевич явно не одобрял продолжения ее затеи, но делать было нечего.

– Что ж, – буркнул он напоследок, – буду с утроенным усердием лечить мисс Томпсон!

Ольга трепетала от предвкушения встречи с таинственным миром кино. Но поначалу пришлось пережить долгий переезд на поезде, суматоху сборов, бесконечное баловство мальчиков в пути, духоту вагона. Нет, мисс Томпсон героическая женщина, и как это она слегла только сейчас?

Тамара Георгиевна встретила детей и Олю радостными вскриками и новым потоком извинений. За хлопоты девушке была обещана полная картина съемок фильма. Однако радость ожидания была омрачена появлением крайне неприятной особы. Ею оказалась матушка госпожи Горской. Высокая плотная старуха с крючковатым носом, пучком седых волос, в которых отдаленно угадывалась некогда богатая шевелюра, и голосом кавалерийского полковника – такой оказалась Агриппина Марковна. Глядя на нее, невозможно было представить себе даже отдаленного родства с божественно прекрасной и нежной Тамарой Горской. Дама шумно отдувалась от пыли дороги, погоняя прислугу, таскавшую вещи из тарантаса.

– Приехала помочь тебе, моя дорогая! Кто же, кроме матери, бросит все и помчится на подмогу! Вот ведь опять твое ненаглядное сокровище Вениамин кинул тебя в одиночестве и остался в городе! И черт знает, что он там делает, один, без должного догляду! Кобелина!

– Маман, прошу вас! – Тамару Георгиевну покоробило от ее грубости, которая, впрочем, была привычным делом. – В доме посторонний человек!

– Это еще кто? – Старуха сердито оглянулась на оторопевшую Ольгу.

– Позвольте представить вам барышню Миронову Ольгу Николаевну.

Но Тамара Георгиевна не успела закончить фразы, как Агриппина Марковна перебила ее:

– Так что же у этой барышни Мироновой дети носятся как очумелые и чумазые, подобно простолюдинам?!

– Мама! – покраснела от смущения Горская. – Ольга Николаевна не гувернантка! Она моя гостья, дочь доктора Миронова! Она была очень любезна и согласилась присмотреть за детьми во время съемок.

– Так, стало быть, вы не новая гувернантка? – удивилась старуха. – А я-то решила, что моя дочь наконец выставила вон самодовольное английское чучело!

Оля почувствовала, как стали предательски подергиваться губы. Ну нет! Не плакать! Хотя очень обидно!

Девушка, вечером оставшись одна, долго смотрела на себя в зеркало. Неужели она имеет такой же бесцветный и засушенный лик, как бедная мисс Томпсон? Хотя за англичанку ей тоже стало досадно, в целом она Оле была даже симпатична.

Как девушка поняла из разговоров, отдельных брошенных реплик, взглядов, жестов и вздохов, Агриппина Марковна слыла грозой семьи. Дети ее боялись, особенно мальчики. С ними она была строга и непреклонна. На другой же день оба получили и порцию подзатыльников и нравоучений, и множество нелицеприятных определений. Так же сурова старая женщина была по отношению к своему знаменитому зятю. Слыша, как она в другом конце дома его поносит и корит за глаза, можно было подумать, что речь идет об убогом ничтожестве, пьянице и бабнике. Оля не верила своим ушам. Она была бы и рада не слышать злобной напраслины, но громогласные рассуждения старшей Горской достигали ее слуха повсюду. Правда, к Вере она относилась со странным терпением, хотя девочка боялась капризничать в ее присутствии.

Но особенно поражала Миронову Тамара Георгиевна. В ответ на обидные или злобные замечания она или махнет легонько рукой, мол, пустое говорите, мамаша, или головой покачает, улыбнется мягкой светлой улыбкой. И ничего более! Оля уже кипит про себя, так ей обидно за детей или Извекова, а Горская словно слушает и не слышит. Плохое и неприятное пролетает мимо, не касаясь ее души. Старая, сердитая на весь мир мать и ее гениальная, добрейшая, прекраснейшая дочь. Как это странно!

– Стало быть, вы дочка Николая Алексеевича? – вновь спросила Агриппина Марковна за вечерним чаем, вонзив в девушку острый взор.

Оля поежилась. Так, наверное, рассматривают какое-нибудь насекомое. Внимательно, настороженно, враждебно. Чего спрашивать снова, разве за день у нее мог образоваться другой родитель?

– Да, мой отец – доктор Миронов. Очень известный в Петербурге врач, – набравшись смелости, почти с вызовом произнесла девушка.

Тамара Георгиевна ободряюще улыбнулась ей со своего места за самоваром.

– Да, да, знаем, знаем, Тамарочка говорила мне, – старуха отхлебнула чаю. – Уф, горячий! – И стала обмахивать себя батистовым платком.

– А что, и вы, верно, за врача замуж пойдете?

– Не знаю, не думала об этом, – смутилась Оля.

– Напрасно не думали! – наставительно произнесла Агриппина Марковна. – В жизни женщины все зависит от того, как она замуж выйдет. Выйдет за дурака, пьяницу, фитюльку никудышную – и все, пропала моя душечка! Будь ты хоть трижды красавица, умница-разумница, талант. Все насмарку! – Она выразительно поглядела на дочь.

Горская, не поднимая головы, раскладывала по блюдечкам вишневое варенье для детей. Оля же, понимая, что сказанное предназначено вовсе не для нее, покраснела.

– Выйти за доктора очень хорошо! – продолжала свои разглагольствования старуха. – Чуть какая болезнь – спасение при тебе. Опять же, жалеет жену, понимает… Нет, за доктором лучше, чем за писателем!

Вот оно куда клонилось-то! Оле стало так неловко, что она готова была бежать из-за стола. Девушка даже боялась посмотреть в сторону Тамары Георгиевны. Но, судя по тому, что сии неприятные сентенции остались без должного ответа, можно было предположить, что подобное происходило часто, и к этому в семье привыкли. Однако Оля не могла примириться с услышанным.

– Вениамин Александрович чудесный писатель! – робко вступилась за кумира Миронова.

– Вздор! – фыркнула Агриппина Марковна.

– Но, бабушка! – встряла в беседу Вера. – Я же приносила вам последний папин роман, вам понравилось, вы сами говорили, что даже плакали в конце.

– Чудесный писатель вовсе не означает чудесный муж или отец! – резко изрекла Агриппина Марковна.

Повисла неприятная тишина. Тамара Георгиевна уже без улыбки смотрела на мать.

– Талант имеет право на снисходительное отношение со стороны тех, кто его любит, – тихо произнесла она мелодичным голосом.

Оля чуть не бросилась к ней на шею от восторженных чувств, которые вспыхнули в душе от ее слов.

– Слишком много снисходительности, слишком много! – еще бубнила старая ведьма, но ее злобное бормотание уже не пугало девушку. Она увидела воочию, как велика сила подлинной любви!

А на следующий день перед Олей открылся великий и таинственный мир синематографа.

Глава 10

Покуда тряслись в коляске по ухабистой дороге к месту съемок, Оля, по своему обыкновению, уже нарисовала мысленно чудесную картину. И, как уже случалось с ней не раз, действительность оказалась совершенной иной. Во-первых, что поразило ее с первого взгляда – это множество крикливых, мельтешащих людей. Кто-то куда-то бежал, что-то жужжало, что-то перетаскивали. Словом, никакой романтики, таинственности и поэзии.

– А, Горская, слава тебе, господи! Я уж думал посылать за вами! Опять припозднились, голубушка! – сердито вскричал всклокоченный мужчина непонятного возраста и звания.

– Отчего же поздно? Леонтий Михайлович, вы ко мне несправедливы, еще и полудня нет! – пропела Тамара Георгиевна, плавно спускаясь с подножки коляски и опираясь на услужливо подставленную руку одного из ассистентов.

– Полудня нет, а спешка уже есть! – продолжал кипеть режиссер. – А это кто еще с вами? Я же просил, минимум посторонних людей на площадке, минимум! А то скоро сюда за вами весь Петербург приедет.

– Ольга Николаевна Миронова, мой друг и помощница, – последовал краткий ответ.

Огарков что-то хотел возражать, но Тамара Георгиевна, махнув в его сторону царственной ручкой, уже двинулась гримироваться. Дети, к удивлению Мироновой, попритихли. Видно было, что многие их тут знают и относятся к ним вполне дружелюбно. Оля принялась осматриваться вокруг и с удивлением поняла, что нагромождение невзрачных пыльных предметов, разбросанных тут и там, – это декорации. Потом в течение дня на ее глазах они превращались то в роскошные апартаменты героя-любовника, то в заброшенный замок, то в лесную избушку. Оля только диву давалась, вспоминая, как все выглядит на экране. Наконец появилась Тамара Георгиевна. Она была укутана в темный плащ с капюшоном, из-под которого выбивались спутанные волосы. Бледное лицо с лихорадочным румянцем неприятно поразило Олю. Но Горская уже не видела никого, она была в роли, в своих переживаниях. По сценарию ее героиня бежит, спасается от погони одна, через множество препон, навстречу неизбежной гибели. Оля накануне поздно вечером украдкой заглянула в сценарий, который Горская со вздохами читала весь день, украшая поля многочисленными пометками к улучшению. По-видимому, в гримерной она уже высказала свои суждения, потому как следом шел сценарист в безукоризненном чесучовом костюме, соломенной шляпе и с неприязненным выражением лица.

– Помилуйте, Тамара Георгиевна! Вы всегда чем-нибудь да недовольны! Не буду я в сотый раз переписывать в угоду вам! – бубнил он, но не очень уверенно.

– Переписывать не придется, не надо! Я сама все переменю, прямо сейчас, перед камерой. И вы увидите, как все хорошо получится, естественно, без ложного сентиментализма, – спокойно произнесла Горская, направляясь в сторону декораций, изображавших лесное убежище беглянки.

Сценарист тяжело вздохнул и покорился. Весь его угрюмый вид говорил о том, что он наступил на горло своей музе в угоду капризной примадонне. Потом долго и утомительно репетировали, ссорились, опять репетировали. Сняли несколько дублей, да, кажется, неудачных. Миронова устала и разочарованно отошла в сторону. Рутина синематографа, его изнанка повергли ее в уныние. И как это на экране все получается таким захватывающим и интересным?

Оля нашла детей, принесла корзину с едой, расстелила небольшую скатерть и усадила их на траве неподалеку от места съемок. Когда пикник на природе подходил к концу, из кустов вынырнул уже виденный ею ассистент режиссера и, задыхаясь, произнес:

– Вот вы где!

– А в чем дело? – удивилась Оля.

– Господин Огарков, наш режиссер, срочно вас, барышня, требуют!

– Да что такое-то?

– Пойдемте, пойдемте, тут мадемуазель Вера за братьями присмотрит, – и он почти силком потащил Олю за собой.

– Куда вы подевались? – сердито прокричал режиссер. – Мне нужна одна девица, вот там, на заднем плане, ваша физиономия вполне подойдет. Ступайте, пусть вам переменят прическу!

Оля остолбенела. Она тоже будет сниматься в кино, ее лицо появится на экране, да еще рядом с самой Горской! О таком счастье она и мечтать не могла! Девушка решила не обращать внимания на бесцеремонность Огаркова. Быть может, у них тут так принято? В наскоро сколоченной дощатой гримерной ей быстро сделали какую-то невообразимую прическу, прилепили маленькую нелепую шляпку. Затем измазали лицо противным жирным гримом, отчего оно стало смуглым и блестящим. Оля с ужасом глядела на себя и не узнавала своего отражения. Когда она появилась на съемочной площадке, Горская, которая сидела на раскладном стуле и устало обмахивалась веером, увидев Миронову, расхохоталась.

– Что мне теперь делать? – робко спросила юная артистка.

– Вам ничего особенного делать не надо, – сказал Огарков. – Стойте вон там, а когда Тамара Георгиевна пройдет мимо, улыбнитесь, поклонитесь слегка и смотрите ей вслед. Все ли понятно?

Чего уж тут не понять? Оля старательно улыбалась Горской раз пять или шесть, сколько сделали дублей, она не поняла. Сама себе девушка показалась просто неотразимой в первой и последней роли. Потом, уже сидя в зале синематографа на Невском проспекте, она с нетерпением ждала этих кадров. И когда она наконец узрела себя, то в первый миг даже не узнала. Что это за чумазая девица с глупой улыбкой? Какой нелепый вид, какой бессмысленный взор! И всего несколько секунд, а снимали чуть ли не полдня! Нет, Горская великая актриса! Как сложно оставаться привлекательной на экране!

На другой день предстояла съемка самого ответственного момента фильма, самой драматичной сцены – трагической смерти героини. Оля обратила внимания, что Тамара Георгиевна с утра углублена в себя, грустна. Должно быть, входит в образ. Нешуточное дело, сколько дублей умирать-то придется!

На сей раз гример постарался на славу. Актриса была так бледна, с такими ужасными кругами под глазами, что, как говорится, краше в гроб кладут. Собственно, для этого и старались. Действие разворачивалось в декорациях, изображавших спальню героев. Коварный изменщик предал героиню и бросил ее на произвол судьбы. Несчастная страдает и принимает яд. Умирает в страшных мучениях и является любовнику в виде призрака. Сей призрак возникает на пустынной дороге, прямо под копытами лошади. Герой падает и разбивается насмерть. Порок наказан.

Для съемок своих сцен из Петербурга всего на пару дней прибыл и главный герой. Он еще не столь знаменит, как его партнерша, но участие в этом дуэте, несомненно, принесет ему славу. Он молод, красив и страшно самонадеян. Правда, для полной красоты ему не хватает пышности кудрей. Не беда, аккуратный паричок, водруженный на его плешь умелыми руками, – и вот уже от него глаз не оторвать. Только нельзя сильно головой трясти в угаре страсти или горячке погони.

Оля, еще не опомнившаяся от собственного дебюта, с возрастающим напряжением следила за Горской. Чувствовалось, что все участники процесса сегодня пребывают в ином состоянии. Состояние духа Тамары Георгиевны невольно передавалось каждому, кто подходил к ней или говорил с нею. Даже вечно сердитый Огарков кричал меньше.

Наконец все было готово. Приступили. Застрекотала камера. Горская лежала на кровати, ее поза и лицо выражали крайнюю степень отчаяния. Вот она встала, стенает, терзает всклокоченные волосы, поводит по сторонам мутным взором. Оля почувствовала, что холодеет. Героиня медленно берет склянку с ядом, дрожащей рукой подносит ко рту. Склянка падает, осколки летят в стороны (рядом приготовлено еще несколько штук для дублей). Агония. Страшные конвульсии, стоны. Полное, абсолютное ощущение физического страдания. Оля замерла, у нее перехватило дыхание. Ведь Горская умирает, разве они не видят, что она на самом деле умирает! Боже! Отчего они не понимают! Последний вздох!

– А! А! Мамочка! – раздался душераздирающий вопль.

Это Вера стала оседать на людей, стоящих рядом. Камера прекратила стрекот. Какое-то мгновение стояла гнетущая тишина.

– Снято! – смущенно буркнул Огарков и поспешил к примадонне.

Площадка взорвалась аплодисментами. Горская открыла глаза и обессиленно приподнялась. Оля облегченно выдохнула. Чудо! Ведь только что здесь торжествовала смерть! Но тотчас же пришлось вспомнить о Вере. Бедная девочка плакала навзрыд.

– Мамочка, мамочка! Зачем она играет такие страшные сцены? Я боюсь за нее! – Слезы потоком лились из ее глаз.

– Ну что ты, милая, ведь это все понарошку! Это же искусство, твоя мама – гениальная актриса! – Миронова попыталась утешить бедняжку.

– Нет, вы не понимаете, никто не понимает, она же призывает свою смерть! – простонала Вера.

Оля отшатнулась от юной пророчицы.

Между тем Тамара Георгиевна уже спешила к дочери.

– Вера, ты опять плачешь? Это же просто смешно, не ставь меня в глупое положение, успокойся, мне неловко за тебя, право, перестань! – Она притянула дочь к себе.

– Вам нечего стыдиться! Поистине велика сила вашего таланта, божественная царица Тамара! – Подошедший Огарков стремительно наклонился, поймал ее руку и приложился к ней сухими губами. – Ребенок всегда различит фальшь! Это потрясающе! На сегодня все! – крикнул он съемочной группе и устало пошел прочь.