Текст книги "Тень Эсмеральды"

Глава одиннадцатая

Сердюков медленно возвращался от берега лимана, обдумывая услышанное. Подойдя к центральному зданию лечебницы, он увидал возбужденного дворника, посланного на поиски горбатой фельдшерицы.

– Ваше высокоблагородие! Нашел, слава богу! – дворник как-то странно озирался вокруг и смотрел на небо.

– Что с тобой, голубчик? – насторожился следователь.

– Я, ваше высокоблагородие, как приказано было, в дом ихний пришел, а она уже на пороге, стало быть. И вещички на дворе сложены, баул и коробка. Уезжать собралась. Я ей говорю, ты, мол, матушка, куда собралась? А она мне, тебе-то какое дело, к родне, в Бахчисарай. А я ей, успеется, только сейчас ты со мной пойдешь в лечебницу, дело имеется до тебя у господина управляющего. Она глазами сверкает, упирается. А я ей, городового позову! Зафыркала, как кошка, пошла. И тут, батюшки, на меня прямо с неба воронища огроменная налетает! Я тень заприметил, голову успел поднять да и отскочил, а то бы точно башку клювом разбила. А она, ведьма проклятая, ему говорит, лети, мол, домой. Да еще назвала его именем каким-то мудреным, нерусским. Вот! – выдохнул дворник и снова опасливо поглядел на соседние деревья.

Сердюков с недоумением выслушал историю и быстро вошел в здание. В комнате управляющего действительно сидела горбунья. Он сразу узнал её. Она вжалась в стул и сверлила вошедшего напряженным взглядом. Следователь пригляделся. Пожалуй, это лицо можно было даже назвать красивым! Теперь, когда платок оказался сбитым назад и голова не опущена низко, как обычно, он мог хорошенько разглядеть лицо женщины. Восточные черты, миндалевидные глаза, выпуклый очерченный рот, крупноватый, с небольшой горбинкой нос.

Сердюков взял протянутый доктором листок бумаги и вслух прочитал:

– Девица Лия Гирей, тридцати трех лет от роду, мещанского сословия, караимского вероисповедания. Проживает в собственном доме.

– Все верно, – она кивнула головой, и тотчас же платок съехал вниз, лоб опустился, и прекрасное лицо исчезло, как и не бывало.

– Вы знаете, зачем вас позвали сюда? – спросил следователь.

Она безучастно пожала плечами.

– Умер один из ваших пациентов. Господин Боровицкий из Петербурга. Но вы ведь помните его?

Она снова безучастно кивнула, не подавая голоса.

– Зачем вы приходили сегодня утром в лечебницу? – следователь надвинулся на медсестру.

– Меня там не было, – последовал тихий ответ.

– Вас видел и слышал один человек. Он находился в грязевой, когда туда пришли вы, а затем и Боровицкий, – настаивал полицейский.

– Знаю, о ком вы говорите, – не поднимая головы, но твердым голосом ответила женщина. – Это же известный пьянчуга. Он частенько спит там. И я его гоняла всегда, потому что это непорядок! За это он люто ненавидит меня и что угодно вам скажет, только бы мне пакость сделать. К тому же, его жена так бьет, бывает что и по голове, что он наутро и не помнит ничего, все путает, имя свое иногда забывает. Так что, если вы его назавтра спросите, кого он видел, он вам про Божью матерь расскажет, он там с ней разговаривал на прошлой неделе!

– Гирей! Не богохульствуй! – пристукнул пальцем доктор. – А то, что касается этого субъекта, так это все верно, действительно бывает в беспамятстве, господин следователь! – согласился доктор.

– Вот тебе раз! – расстроился Сердюков.

Он походил по комнате, похрустел суставами пальцев и снова воззрился пытливым взором на горбунью.

– Значит, вы никогда не имели чести знать Боровицких раньше?

– Никогда. Они тут в первый раз.

– А в Петербурге вы не бывали?

– Я никуда не выезжала за пределы Таврической губернии. Евпатория да родня под Бахчисараем. Вот и все мои путешествия.

– У вас грамотная речь. Вы учились?

– Да, в женской гимназии. Я хорошо училась. Доктор даже потом говорил, что меня следовало бы послать в Петербург на высшие женские курсы, на медицинский.

– Верно, верно, – закивал головой доктор.

– Простите, но ваше… эээ…

– Уродство, – спокойно подсказала женщина. – Вы хотите спросить, как я, молодая женщина, живу с этим украшением? Он у меня с рождения, я привыкла.

– Пациентов поначалу пугал вид медсестры, но вскоре они его и не замечали, так хорошо она их обслуживала, – добавил доктор.

– Да, я и сам испытал подобное, – согласился следователь. – Послушайте, а что это за история с вороной и дворником?

– Ворон, не ворона, а ворон. Он достался мне от бродячего цирка. Прежний владелец показывал его за деньги. Ведь это не простой ворон, говорящий. Его Гудвином зовут, у него на лапе медное кольцо, там написано. Якобы он вывез его из Англии, и там он жил в Тауэре. Цирк разорился, хозяин исчез. А птицу я подобрала у нас на заднем дворе, с перебитыми лапами. Выходила, вот он теперь у меня и живет.

– Говорящий? – усмехнулся полицейский. – И что же он говорит?

– Да вы не поймете, наверное. Он же по-английски говорит, – в голосе Гирей следователю послышалась усмешка. Он рассердился.

– Вот что! Дело остается невыясненным. Есть преступление, есть свидетель. И вы на данный момент подозреваемая. Поэтому я принужден вас задержать до выяснения обстоятельств.

Раздосадованную и расстроенную Гирей заперли в небольшой флигелек, домик в два окна, но с решетками. Сердюкову ничего не оставалось, как к ночи самому перебраться во флигель сторожить пленницу. Он устроился в соседней комнатушке и прикорнул в старом кресле. Надо переночевать, а утром на свежую голову снова приняться за эту странную горбунью да опять допросить единственного свидетеля. Вдруг да и впрямь откажется от своих показаний! Все-таки какая-то странность есть в этой женщине, что-то недосказанное, зыбкое. Какой-то внутренний голос говорил Сердюкову, что именно она находилась в грязевой в последний момент жизни Боровицкого. Но что их свело?

Он уже почти задремал, как вдруг услышал странный звук. Постукивание, а потом точно провели камнем по стеклу. И звук доносился из соседней комнаты, где была заперта подозреваемая! Сердюков подскочил и вытащил свой револьвер. Стремительно и бесшумно он подошел к двери импровизированной тюрьмы. Прислушался. За дверью едва слышно разговаривали. Потом снова легкий стук и скрип. Следователь распахнул дверь.

Девица Гирей, скрючившись, сидела около окна. В тот момент, когда следователь ворвался в помещение, за стеклом мелькнула быстрая тень и исчезла.

– С кем вы разговаривали? – сердито выкрикнул полицейский, на всякий случай наведя на нее револьвер.

Медсестра вздрогнула от неожиданного вторжения, но не потеряла самообладания.

– С Гудвином, он прилетал меня поддержать. Только он один у меня настоящий друг, – ответила она с легким вызовом в голосе.

– Вы это бросьте! – следователь с раздражением глянул в окно и вышел, надежно заперев за собой дверь.

Затем он несколько раз обошел флигель, внимательно осмотрел кроны деревьев, но ничего подозрительного не обнаружил. До утра он почти не сомкнул глаз, все прислушивался к звукам за стеной. Но там стояла мертвая тишина.

Как только рассвело, он поспешил выйти из душного помещения на свежий утренний воздух. С удовольствием потянулся, зажмурился на яркое южное солнце и вдруг явственно услышал:

– Good morning!

Следователь от неожиданности споткнулся на ровном месте и чуть не упал. На нижней ветке ближайшего дерева сидел огромный черный ворон и сверлил полицейского недобрым взглядом внимательных блестящих глаз.

Глава двенадцатая

Розалия Марковна неподвижно сидела на кровати и смотрела в окно. Александра Матвеевна несколько раз предлагала ей поесть или хоть выпить чаю, да только все напрасно. Бедная гувернантка совсем пала духом. Желтовская теперь всерьез опасалась, что между Киреевой и молодым Боровицким и впрямь роман, иначе чего она так распереживалась, узнав о предстоящем визите Гнединых? Желтовская попыталась поговорить об этом с сыном, но тот опять странным образом уклонился от беседы.

Сережа принес охапку ромашек и поставил в вазу около кровати Розалии.

– Дорогой Сергей Вацлавович! Вы так трогательно заботитесь обо мне! Как я вам благодарна! Милые цветы, такие нежные! Спасибо! – девушка прикоснулась к лепесткам, взяла один цветок.

– Любит, не любит… – белые лепестки упали на пол. – Не любит.

Глаза её снова наполнились слезами.

– Розалия Марковна! Нельзя же так расстраиваться из-за детского гадания!

– Дело не в гадании, Сережа! Я чувствую, что Анатолий предал меня!

– Не думайте плохо о нем! Вот увидите – сегодня, завтра он приедет, и все разрешится.

Розалия покачала головой. Её длинные изящные пальцы перебирали, теребили остатки цветка. Сережа пытался отвлечь девушку от мрачных мыслей.

– Может, вам принести что-нибудь почитать? Хорошая книга поможет вам избавиться от печальных мыслей. Вы же знаете, мы с мамой книгочеи!

– Не хочется мне читать! – она слабо махнула рукой. – А, впрочем, пожалуй!

– Я недавно читал французского писателя, господина Виктора Гюго. Называется «Собор Парижской Богоматери». Замечательная книга, вам понравится!

– Я уже читала её, – улыбнулась Розалия. – Как страшно любить, когда знаешь, что твое чувство не находит ответа!

Сережа вздрогнул и посмотрел прямо в глаза девушке. Неужели она догадывается о том, что творится в его душе?

– Настоящая любовь облагораживает любого человека, и даже урода, этого несчастного горбуна Квазимодо, делает прекрасным, – продолжала девушка. – Но только как понять, где оно, настоящее чувство? Истинная любовь, а не пустое животное влечение? Неужели должно стрястись нечто ужасное, чтобы это стало понятно?

– Любовь не знает преград. Иногда во имя любви даже трус становится храбрецом! Человек может сделать то, что ему и не снилось! – выдохнул Сергей.

Перед его глазами снова несся бурный поток, он цеплялся за скользкие камни, взбирался на крутой скалистый берег и тащил на себе безумно тяжелое, неподъемное тело утопленницы.

– Сергей! – окликнула его Розалия.

Она внимательно смотрела на него, и догадка озарила её внутренним светом. Вовсе не о книгах говорит этот светловолосый юноша, он говорит о себе! Наверное, она и раньше знала, что Сергей к ней неравнодушен. Но не принимала его всерьез. Ведь у неё был Анатолий! Был?

– Розалия! – он стал захлебываться словами. – Розалия, я сделаю для вас все мыслимое и немыслимое! Я сверну горы, только бы не видеть вас такой несчастной! Я заставлю Боровицкого выполнить свой долг!

– Сережа! – Розалия потянулась к юноше и взяла его за руку. Он с отчаянием сжал её, не в силах более вымолвить ни слова. Девушка смотрела на него с великой печалью. Она не могла помочь ему утолить его боль, ибо сама была этой болью.

– Я поеду снова к нему, я поговорю с ним, и тотчас же!

Сергей двинулся к двери, девушка хотела встать, чтобы проводить его, но вдруг охнула, и лицо её перекосилось.

– Что с вами? – испугался Сергей.

– Словно нож воткнули в спину, – простонала Розалия. – Ох, как больно!

– Вероятно, вы сильно ушиблись о камни, – сокрушенно произнес Сережа. – Сейчас я позову маму, она что-нибудь придумает, как вам помочь.

У Боровицких Сережу встретила суета и радостный переполох. Прибыли Гнедины. По этому случаю Анатолий чудесным образом исцелился, в доме все сияло и играло. Переменили занавеси, скатерти, вычистили ковры и диванные подушки. На обеденном столе сервировали хрусталь и столовое серебро. Из кухни доносились божественные ароматы, а из гостиной звуки рояля. Это Зина по приказу матери ублажала дорогих гостей музицированием, правда, не очень виртуозным. Сережа помялся на ступенях веранды. Как бы вызвать Анатолия из комнат и тихонько, без посторонних глаз и ушей, перемолвиться с ним словечком. Может, обойти дом да заглянуть в окно, дать знак? Сережа уже решил, что поступит именно так, и стал спускаться со ступенек, как на веранду выскочил Анатолий собственной персоной. Румяный, разгоряченный, он выбежал сделать глоток свежего воздуха и оторопел, увидев товарища.

– Желтовский! Откуда ты взялся?

– Забежал тебя навестить и вижу, ты жив-здоров. Что ж, я рад за тебя! Значит, в скором времени ты появишься у нас и заберешь Розалию Марковну?

– Погоди, погоди, друг, не спеши! – Анатолий перевел дух и вытер пот со лба. – Я хоть и на ногах, но не совсем здоров. Просто неудобно, знаешь ли, встречать таких гостей в раскисшем виде. Вот поднатужился и встал. Только дело вовсе не в этом.

Анатолий замялся.

– А в чем? – Сережа подошел к нему вплотную и внимательно смотрел в глаза товарищу.

– Глупая получается история, как бы тебе объяснить. Да я и сам не знаю, как в неё попал. Вот Гнедины приехали… Они…

Анатолий переминался с ноги на ногу, и взгляд его стал тоскливым. Пока он собирался с духом и подыскивал нужные слова, дверь веранды отворилась, и появилась среднего роста девушка, с пушистыми волосами, забранными кверху лентой, в легком летнем платье светло-голубого цвета.

– Ах, вот вы где, милый Анатолий Ефремович! – нежным голосом пропела барышня и с любопытством взглянула на незнакомого молодого человека.

– Вот тебе и ответ! – буркнул в сторону Желтовского Анатолий и громко сказал, обращаясь к девушке:

– Таисия Семеновна, позвольте представить вам моего дальнего родственника, но очень близкого друга Желтовского Сергея Вацлавовича.

Сережа поклонился и поцеловал мягкую маленькую ручку.

– Так вот вы где, на веранде воздухом дышите? – это вслед за юной гостьей в дверях показалась хозяйка дома. – Сереженька, как мило, что пришли! Однако я ведь и вашу маменьку приглашала!

– Она не может оставить больную, – последовал ответ.

Но Полина Карповна и не дожидалась его. Её вовсе не интересовало, отчего кузина не пожаловала. Нынче все её внимание было сосредоточено на бесценных гостях. По этому случаю она надела своё самое нарядное платье, со вкусом убрала волосы, украсила уши и шею жемчугом. Выражение лица Полины Карповны тоже было необычным, но его нельзя было назвать торжественным или радостным. Оно было именно особенное, сияющее, значительное. Вообще, по части выражения лиц она была большая мастерица и надевала физиономии как кофточки, необходимые по случаю.

– Пожалуйте в дом, самовар уже готов.

– Да я, собственно, на минутку, я уже пойду, – отнекивался Сережа, пятясь к выходу.

– Вот где все! – раздался незнакомый голос, и на веранде появился высокий представительный господин в светлом сюртуке, с холеным властным лицом.

Сережу представили Гнедину. Юноша затосковал. Ему совершенно не хотелось оставаться, пить чай, вести светские беседы. Но ведь он не переговорил с Анатолием, что он скажет бедной Розалии, которая места себе не находит от неизвестности? Понукаемый чувством долга, он поплелся за всеми в столовую Боровицких. А там уже на столе пыхтел и свистел самовар, начищенный кухаркой до нестерпимого блеска, так что в него можно было смотреться, как в зеркало. Сережа невольно улыбнулся. Ему припомнилось, как они корчили рожи и смеялись, глядя в самовар на свои искаженные лица. Неумолимый самовар преобразил до неузнаваемости даже прекрасное лицо Розалии. На конфорке самовара пристроился пузатый фарфоровый чайник с ярким петухом на боку, по комнате разливался аромат свежих булочек.

Сережа почти не прислушивался к застольному разговору. Он краем глаза наблюдал за Таисией и Анатолием. Девушка вся светилась от своих чувств и не скрывала их. Боровицкий же, смущаясь присутствия Желтовского, был сам не свой, неуклюже шутил, отводил глаза, а потом и вовсе смолк.

– А ведь я знал одного Желтовского, наверное, и матушку вашу тоже, – произнес Гнедин, обращаясь к Сереже. – В молодости я служил в Варшаве.

Сережа встрепенулся. Наконец он нашел хоть одного человека, который знал его отца! Он на мгновение отрешился от мрачных дум и с вдохновением воскликнул:

– Это просто замечательно! Должно быть, и на вас он произвел тоже сильное впечатление! Ведь он был такой образованный, передовой, начитанный человек! Матушка без конца рассказывает мне о нем! Какое несчастье, что он так рано покинул мир! Я уверен, что, проживи он еще, несомненно, совершил что-нибудь грандиозное для Отечества!

Гнедин выслушал слова юноши со странным недоумением и почему-то не стал более пускаться в воспоминания. Сережа замолк на полуслове и замкнулся. Полина Карповна внимательно следила за всеми разговорами за столом и отметила про себя эту непонятную недоговоренность.

Уже после чая она подошла к гостю и тихим голосом спросила, отчего он не стал рассказывать юноше о его столь славном отце?

– Дорогая Полина Карповна! Иногда совсем необязательно человеку чего-либо знать в точности. Я не стал ему рассказывать прошлое потому, что его мать, судя по его же словам, внушила молодому человеку мифическую картину, придуманный образ покойного. На самом же деле это был зауряднейший человек, пьяница, ничтожная убогая личность. Этому милому мальчику просто повезло, что его папаша так рано ушел в мир иной, в противном бы случае его жизнь сложилась иначе. А то, что его мать кормит баснями, так я полагаю, от уязвленной гордости. Ведь я и её помню. Замечательная женщина! Тогда все, кто их знал, недоумевали, как это её угораздило так неудачно выйти замуж! Так пусть же молодой человек и дальше пребывает в счастливом неведении! Это на его же пользу!

Гнедин закурил, а Полина Карповна поспешила притушить в своем взоре огонь торжествующего злорадства, который вспыхнул внутри её. Они стояли спиной к гостиной и не видели, что позади них, буквально в двух шагах, замер Сережа, который намеревался покинуть дом Боровицких, выскользнув незаметно.

Глава тринадцатая

Еще не совсем придя в себя от встречи с говорящей птицей, Сердюков позавтракал без аппетита и двинулся в старую часть Евпатории, где проживала подозреваемая в причастности к убийству Лия Гирей. Он нанял извозчика и долго растолковывал ему, куда ехать. Извозчик покивал головой и высадил седока на узкой кривой улочке. По обеим сторонам тянулись одноэтажные домики, обмазанные саманом и побеленные, с небольшими оконцами, некоторые из них чуть ли не упирались подоконниками прямо в землю, так что можно было с улицы шагнуть в комнатенку за занавеской. Эти незатейливые домишки, стоявшие плотно друг к другу, похожие один на другой, тянулись и вдоль соседней улицы, и на поперечной, отчего каждая из этих улиц становилась подобием соседней. Улицы причудливо извивались, создавая недоступный для понимания чужака лабиринт. Изрядно покружив и не найдя нужного дома, следователь притомился и присел прямо на порожек одного из домов. Именно теперь он вспомнил, как по приезде в лечебницу управляющий предупреждал его, что ежели столичный гость намерен гулять в старой части города, то это надобно делать только с провожатым. Иначе непременно заблудишься. Жители древнего города строили его с таким расчетом, чтобы ворвавшийся в город враг заплутал в лабиринте улиц. И только взобравшись на минарет местной мечети, можно было распутать этот клубок.

Солнце уже стояло в зените, жара становилась нестерпимой. За спиной полицейского раздался шорох. Он подскочил. В дверях показалась пожилая женщина в белом платке и цветном переднике. Вероятно, она уже давно заприметила незнакомца на пороге своего дома и, не дождавшись его ухода, вышла узнать, что же ему в конце концов надо. Сердюков объяснил, что ищет дом, где проживает девица Гирей, горбунья из лечебницы. Женщина посмотрела на него с недоверием и неприязнью.

– Вы знаете, где она проживает, вы знаете эту женщину?

– Как же мне не знать, – усмехнулась собеседница, комкая руками передник, – ведь это моя родная племянница и вы стоите на пороге нашего дома!

Собеседница продолжала сверлить незнакомца настороженным взором. Она не поверила, что тот случайно присел на их пороге и не знал, кто тут живет.

– Вчера, как дворник приходил, я знала, что еще кого-нибудь черти принесут! – продолжала ворчать женщина. – Только не виновата она ни в чем! Что с того, что у неё горб!

– Послушайте! Может, вы пригласите меня в дом? Или вся улица будет слушать наши разговоры? – Сердюков заметил, как вздрогнули занавески на соседнем окне.

Женщина сердито повернулась и пошла внутрь, полицейский двинулся следом. Обстановка дома оказалась опрятной, хоть и не очень богатой. Небольшие комнатки были уставлены низкой мебелью, диваны с длинными подушками, столик, на стенах полки, покрытые белыми салфетками с шитьем. На полках медная посуда, миски, тазы, чайник, высокая кофемолка с ручкой, кофейник с тонким носиком, чашки, ступка. На полу цветастые половики. В углу пристроился сундук с затейливым замком, в другом – невысокий шкафчик черного дерева с замысловатой резьбой. А на нем керосиновая лампа со стеклянным абажуром на гнутых ножках. На столике быстрый взгляд следователя заметил трубку с длинным мундштуком и крошки табака. К запаху табака добавлялся запах свежевымытого крашеного пола. Странная смесь русского и татарского бытия.

– Прошу вас, не сердитесь. Я действительно случайно присел на пороге вашего дома, я совершенно заблудился и уже отчаялся выбраться из вашего лабиринта.

Хозяйка дома усмехнулась, но продолжала смотреть сурово. Мол, так тебе и надо! Нечего чужакам тут делать!

– Я служу в Петербурге в полиции. И теперь по долгу службы провожу здесь расследование непонятной смерти пациента в лечебнице. Ваша племянница находилась в грязевой в тот момент, когда все и произошло. Я хочу докопаться до правды и понять, действительно ли она виновата. Прошу вас, помогите и мне, и ей. От ваших слов может зависеть её судьба.

– По правде сказать, я не знаю, о чем вы говорите. Она была дома, потом пошла в кенаса. Это так наша церковь караимская называется. Да и что ей делать было в лечебнице, ведь она уже не служила там больше?

Женщина пожала плечами.

– Вот это и вызывает недоумение. Скажите, Лия бывала в Петербурге?

– Да что вы? Никогда! Да и что ей там делать? Мы только к родне в Бахчисарай выезжали. Она всю жизнь тут, со мной в Евпатории.

– С вами? А родители её где?

– Родители! – собеседница в сердцах махнула рукой. – Мать Лии, моя сестра, собралась замуж за Марка, отца Лии. Да только тот нехорошо поступил. У нас так среди караимов никто не делает. Он, прежде чем жениться, вздумал ехать в Петербург, места искать. А ведь и договор об обручении уже был составлен! Марка манила тамошняя жизнь. Может, ему там и впрямь было лучше, он вроде как неглупый был, да и место нашел хорошее. Но только, чтобы его получить и дальше в чиновники идти, выходило, что выгоднее ему веру переменить на православную. Вот он и переменил. А сестра моя осталась ни с чем. Не могла она пойти против воли семьи и предков своих. Но только грех уже совершился, и Лия на свет появилась. Отец её беспутный, как узнал, что дите родилось, да еще горбатое, решил, что Бог его наказал за отступничество, и больше не приезжал, забыл дорогу к нам. Там, в Петербурге, говорят, у него другая семья завелась, и вроде тоже как будто дочка родилась. Только Бог его и впрямь наказал, и та его жена умерла. Да и моя сестра не перенесла позора и несчастья. Тоже умерла. Не могла вынести, что ребенок уродом родился, все себя винила. Вот я и вырастила Лию. Долго пришлось Караимское Духовное правление просить, чтобы сироту незаконнорожденную позволили признать. Своей-то семьи у меня нет, она мне как дочь. Живем с ней вдвоем. Лия неглупая, даже в женской гимназии училась, и хорошо училась! Учителя её хвалили. Ею и доктор был доволен, никогда никаких нареканий не было. А что горб, она сначала, когда малышкой была, не понимала своего уродства. Потом плакала, что её дразнят и смеются. А потом не то что бы привыкла, а вроде как смирилась, ушла в себя. К тому же еще одна напасть с ней приключалась. Однажды, когда Лия еще в люльке лежала и сестра еще была жива, с ней вдруг как припадок сделался. Замерла, не дышит, решили, что умерла, несчастная. Уже собрались хоронить, как вдруг на второй день встрепенулась, и ну орать! И потом с ней такое случалось. Вот лет десять назад несколько дней пролежала, я уже думала, что на этот раз не вернется.

– Не вернется? – переспросил Сердюков.

– Душа не вернется, не выносит её душа безобразного тела вот и пытается покинуть его раньше времени, – заявила собеседница с уверенным видом. – Она ведь и доктору в лечебнице рассказала, думала, может, лекарство какое есть. А он отвечал, что, мол, непонятное происходит в голове твоей, медицине не доступное. Так что она, горемычная, все и мается вот.

Женщина поправила платок, решительно раскурила оставленную трубку и замолчала. Поплыл сладковатый дымок. Сердюков расстегнул ворот, стало невыносимо жарко.

– Скажите, отчего это ваш табак так странно пахнет?

– Так его на меду выстаивают. У нас многие караимские женщины курят, особенно пожилые. Может, вам попить принести? – встрепенулась хозяйка и, не дожидаясь ответа, убежала на кухню. Полицейский огляделся. Странное чувство постепенно овладевало им. Ему было нестерпимо жаль горбунью.

Константин Митрофанович поднялся и прошелся по комнате. Его привлекли несколько книг, аккуратно сложенные на полочке. Странные названия, непонятные. Он полистал их и поставил на место.

– Это книги Лии, – хозяйка появилась с кувшином в руках. – Уже года два или три она их читает, да только я не понимаю в этом ничего, да и газзан, это наш священник караимский так называется, не одобряет. Вот я и переживаю.

– Почему не одобряет?

– Не могу вам объяснить, я мало что смыслю, хоть и грамотная. Читать-то читаю, а ничего не понимаю. Только я слышала, что он ругал её, говорил, что нельзя истинную веру караимскую мешать с этим… не помню… зычес.

– Язычеством? – подсказал следователь.

– Да, вроде того, – смешалась женщина. – Да вы сами поговорите с газзаном, он лучше вам объяснит. А как пройти к кенаса, я вам растолкую. Да вы не бойтесь, не заплутаете! – пообещала хозяйка, видя выражение сомнения на лице собеседника.

Полицейский собрался уходить.

– Батюшка, ваше высокоблагородие! – вдруг воскликнула женщина. – Вы мне скажите, неужто вы её, бедную, в тюрьму посадили? Она ведь не виновата, она ни в чем не виновата! Разве ей своего уродства мало, чтобы еще и это перенести! Пожалейте её! Не виновата она!

И женщина заплакала, да так громко, навзрыд, что Сердюков, не выносивший женских слез, почти бегом выскочил из дома, свернул за угол, потом опять, при этом боясь, что снова заблудится в коварном лабиринте старинного крымского городка.

Однако на сей раз он, к своему удивлению, беспрепятственно нашел кенаса. Небольшое светлое здание, украшенное белыми колоннами и решетчатыми воротами, у которых полицейский повстречал высокого человека в темной опрятной одежде. Что-то в его взгляде, посадке головы говорило о том, что именно он и есть духовный наставник караимской общины. На газзане было черное длиннополое одеяние, широкий пояс с кистями, белый шарф с шитьем и маленькая черная шапочка. Сердюков представился и наскоро обрисовал цель своего визита, боясь, что священнослужитель не пустит его на порог и не захочет с ним говорить. Но газзан выслушал его и любезно предложил пройти за ним. Правда, они вошли не в само помещение кенаса, а оказались во внутреннем дворе, сплошь покрытом сверху лозами винограда, как крышей. Следователь с любопытством поднял голову. Прямо над его длинным носом свисала сочная, но еще не фиолетовая гроздь. Некоторые ягоды уже потемнели, прочие еще оставались зелеными. Он невольно сглотнул слюну. Газзан чуть улыбнулся.

– Этой лозе больше ста лет. Но виноград еще не созрел. Пробудете у нас еще немного, он поспеет, наберет солнца и сладости, тогда и попробуете. Это изумительный виноград, его не только человек, но и прочая божья тварь любит. Даже кошки едят.

И, словно в подтверждение слов газзана, осторожно ступая по одеревеневшей лозе, прошел худой полосатый кот, выискивая, чем бы ему полакомиться.

– Однако, как я полагаю, не виноград вас сюда привел.

Сердюков отвел взор от виноградной кисти и огляделся. Чистенький аккуратный двор, мощеный белыми мраморными плитами. В углу небольшой куст граната, покрытый алыми цветами, по форме напоминавшими вытянутые вперед для поцелуя губы. Напротив солнечные часы. Собеседники присели на белую мраморную скамью в тени гигантской лозы, которая спасала от полуденного крымского зноя.

– Вас интересует девица Лия Гирей, – газзан аккуратно расправил свое одеяние на коленях. – Она не очень примерная прихожанка, но это не имеет никакого отношения к убийству.

– Что вы имеете в виду?

– Вы её видели, вы знаете об её уродстве. Молодая женщина, красивая лицом, неглупая, с сильным характером, и такое наказанье! Не мудрено, что она пытается найти нечто, что утешит её, даст опору в жизни. Вот она и погрузилась в старые книги. Позвольте, я немного посвящу вас в истоки нашей веры. Мы, караимы, древний народ. Наши предки пришли из азиатских степей, они сродни хазарам. Наши верования, так же как и славян, имели много языческого. Постепенно шаманство, вера в злых духов, переселение души, поклонение дубам, огню – все это почти ушло. Но не совсем, еще теплится, живет. Хотя мы стремимся к тому, чтобы древняя дикость ушла без следов. И нам это почти удалось. Недаром Государи даровали караимам почти такие же права, как и своим православным подданным. Поглядите, вон там, на стене на плитах, перечислены все благодеяния, все привилегии, которыми осыпали русские Государи своих караимских подданных. Мы тоже верим в единого Бога, но немного по-другому. Мы не православные, но очень близки к вам по вере. Мы не мусульмане, но многое переняли у татарского народа, с которым живем тут бок о бок. Нас иногда причисляют к иудеям, но это по незнанию, ведь мы не признаем ни пророков, ни Талмуда. Даже наше родовое гнездо, древнюю крепость караимскую, иногда называют Чуфут-Кале, иудейская крепость. Что совершенно неверно, а правильно называть Джуфт-Кале, что в переводе означает «сорок укреплений» или «сорок мужчин». Наша вера – это заповеди Ветхого завета. Все, что нас окружает, все говорит нам о вере, о Боге. Взгляните на этот чудный цветок граната. Что напоминают вам эти симметричные шесть лепестков? Звезда Давида, не правда ли? А сам плод, вы знаете, сколько в нем зерен?

Сердюков недоуменно пожал плечами. Ему никогда в жизни не приходило в голову желание пересчитывать косточки съеденного граната.

– 613, ровно столько же, сколько заповедей Моисея. Впрочем, я не думаю, что это имеет значение для вашего дела.

– Для расследования важно все, любая деталь. Скажите, а в этих языческих обрядах, нет ли там черного колдовства, жертвоприношений, ритуальных убийств и чего-нибудь подобного?

– Понимаю и должен вас разочаровать, господин следователь. Тут вы не найдете никоей зацепки. Мы, караимы, народ человеколюбивый и мирный. Землепашество, торговля. Вот вы какие папиросы изволите курить, не фабрики ли «Дукат», как я случайно приметил?