Текст книги "Бесчеловечная мерзлота или жизнь как идеальное алиби"

Наталия Раус
Бесчеловечная мерзлота или жизнь как идеальное алиби

© Раус Н. В., 2022

© «Издание книг ком», о-макет, 2022

Пролог

ТЕЛЬ-АВИВ, 2019

Я шла на голос, вернее сказать, на звук. После вчерашней операции на позвоночник, которая неожиданно оказалась сложнее, чем предполагалось в начале, болело всё: шов на спине от и до, мышцы, которые пытались удержать инженерное сооружение, которое теперь будет заменять мне часть позвоночника, голова, еще не отошедшая от вчерашнего наркоза, руки, которые судорожно цеплялись за проложенный вдоль стены поручень, ноги, пытающиеся изображать твердую поступь… Всё!

Да будет благословенна современная медицина, которая не дает залеживаться. Вчера сделали операцию, а сегодня будь любезен встать – и вперед! Скорее всего – это правильно, особенно, когда рассматриваешь ситуацию со стороны, когда же ты непосредственный участник процесса, то рассуждать на тему «правильно – не правильно» у тебя нет возможности, поскольку все твои мысли, всё твое сознание направлено на то, чтобы удержать тело в вертикальном положении…

Итак, я шла на голос, вернее сказать, на звук. Постепенно я начала различать интонации и, наконец, слова. Это был разговор. Телефонный разговор.

– … Ну, ничего же сложного, Свет! По дороге на работу зайдешь в любой цветочный магазин и купишь букет хризантем – он любит хризантемы. Только не скупись – деньги на цветы я тебе сейчас переведу. Я бы сама заказала доставку, но опоздала немного, замоталась, а цветочная контора день в день доставить не может, надо заранее…

Удивить кого-то русской речью в Израиле невозможно – так уж сложилось исторически – но в говоре всех моих бывших соотечественников, с которыми мне пришлось общаться на земле обетованной, уже слышался вполне различимый иностранный акцент. Был ли он благоприобретенным или искусственным, совершенно неважно, потому что вспомнила я об этом только потому, что разговор неизвестной мне женщины с незнакомой Светой шел на чисто московском диалекте.

– И еще одна просьба. Вложи, пожалуйста, в букет карточку с надписью… Я сейчас продиктую… Подожду, ищи свою ручку… Нашла? Записывай. Александру Сергеевичу Прохорову, любимому папе, от Маши-маленькой… Ну что ты ржешь? Не маленькая я сейчас, это факт, скорее, большая. Просто, когда после смерти моей мамы отчим женился снова, его вторую жену тоже звали Машей. Она была Маша-большая, а я Маша-маленькая… Сделаешь, Свет? Спасибо тебе огромное! Вечером перезвоню…

Я шла на этот разговор, и в моем еще воспаленном мозгу начали возникать воспоминания. Когда же я, совершенно обессиленная, повисла на руках у только что говорившей по телефону женщины и увидела на ее служебном бейдже под завитушками иврита имя на русском языке – Мария Арбецкая, они, воспоминания, обрушились на меня с оглушительной силой. Пролепетав «Боже мой, Маша!», я отключилась.

Пришла в себя я уже в палате. Вокруг меня хлопотали врачи и медсестры. Ничего не болело, была только усталость, как будто я часа два назад вместе с армией Суворова перешла Альпы. Ответив на все вопросы – хочу ли я есть, пить, сесть, встать, повернуться на бок и так далее, и так далее – отрицательно, я наконец-то осталась одна и попыталась привести в порядок взболтанные событиями дня мысли.

Через полчаса в палату тихо вошла Мария:

– Моя смена заканчивается в девять вечера. Можно я к вам зайду? Вы не будете спать? – женщина теребила шнурок бейджика. – Мне показалось, что вы меня знаете…

– Конечно, заходите, я буду ждать, – ответила я на вопрос, а сама уже окунулась в воспоминания.

Эта история началась давно. Так давно, что некоторые детали, к сожалению, стерлись из памяти…

Глава 1
в которой только я, ты, он, она

МОСКВА, 1981

Я открыла дверь, вошла и замерла, как вкопанная. Ты, не ожидая моего маневра, уткнулся мне в спину и тихо присвистнул в затылок. И было от чего!..

Комната, которая на моей памяти была образцом, я бы даже сказала эталоном, советского благополучия и достатка, выглядела, как после набега кочевников. Или банды мародеров. Ни сверкающих хрустальных фужеров, ни ковров разных расцветок и размеров, ни перламутровой «Мадонны», ни люстры богемского стекла – особой гордости хозяев, добытой по случаю в фирменном магазине «Власта» на Ленинском, ни югославского гарнитура мягкой мебели. Ничего!

У стены, правда, стоял диванчик, по виду детский, на котором, свернувшись калачиком, очень уютно, лежал он. Натянутое до подбородка нечто пледовое и стоящая на полу рядом с диваном трехлитровая банка с остатками пива, в которой плавал лохматый окурок, довершали эту «идиллическую» картинку.

– Слушай, а почему он, чудо-юдо утомленное, даже не соизволил голову оторвать от подушки? – принимая во внимание ситуацию, шепотом спросил ты. – Или так умотался, так умаялся, поднимая стакан на субботних посиделках, что впал в ступор от переутомления?

– Потому что он мертвый, – раздалось сзади.

Мы обернулись, отреагировав, скорее, на звук, чем на слова. У стены, прижавшись к обоям, с лицом цвета фисташкового мороженого, стояла она.

– В каком смысле? – задала тупой вопрос я.

– В самом настоящем.

– Ты шутишь? – сказал кто-то из нас, я даже не поняла, кто именно.

– А что, похоже? – прошелестела она в ответ. – Я стою здесь уже целую вечность. Позвонила вам и стою!!! Я боюсь пошевелиться, вся затекла, а вас все нет и нет!.. Где вы были?!

Было понятно, что она на грани истерики, но я чувствовала себя не лучше: обухом по голове – это про меня!

Надо было что-то делать. Выходить из ступора и делать. Первым пришел в себя ты.

– Как ты поняла, что он, ну… не живой? Ты вызывала врача? Или как?

– Никого я не вызывала. Я как-то сразу поняла, что он умер. Вошла в комнату и поняла. Даже не знаю почему, ведь я к нему не подходила… Пошла к соседям, позвонила вам, и жду. Что делать – не представляю.

– В общем, так. Я звоню в милицию. Там должны знать, что делают в таких случаях. Подскажут, – заявил ты каким-то очень бодрым и совершенно не естественным голосом. – Где у тебя телефон?

– Нет телефона. Иди к соседям. По-моему, они дома. Только двери не закрывай. Страшно…

Обрадованный тем, что не надо стоять столбом рядом с покойником, ты рванул к дверям, и через минуту мы уже слышали твой голос в соседней квартире. Я же, оторвав тебя от стены, поволокла нас обеих в сторону кухни в надежде, что домашние дела – чай, кофе – хоть немного отвлекут тебя. Ну и кроме того, надо было поговорить, узнать, что случилось и почему квартира с кодовым названием «полная чаша» превратилась в «чашу совершенно пустую».

Войдя на кухню, я поняла, что разговора не будет. Он, разговор, предполагает определенный антураж, в основе которого как минимум стол и стул. На этой кухне не было ни стола, ни стула. Вообще ничего не было. И чая с кофе, естественно, тоже.

– Может, расскажешь, что случилось? Честно говоря, я ничего не понимаю…

Она стояла у окна, смотрела на улицу и, казалось, не слышала меня, а лишь прислушивалась к тому, что происходит у соседей, благо все двери были открыты нараспашку.

– Здравствуйте! Подскажите, пожалуйста, куда нам обратиться? Ситуация не понятная… Тут в квартире мертвый человек. Что? Нет, мы не проверяли, но его жена говорит, что мертвый… Может надо было в Скорую позвонить?… Ааааа, понятно. Хорошо, будем вас ждать… Адрес?… Я сейчас дам трубку соседям, от которых звоню, они скажут адрес… Нет, нет, мы никуда не уедем, дождемся вас непременно!..

Через секунду ты вошел на кухню, явно ошалел от увиденного и сказал:

– Я позвонил в милицию. Они скоро приедут. И врачей, кстати, вызовут, – и с интервалом. – Может, поведаешь нам, что тут произошло?

Она медленно повернулась, посмотрела на нас каким-то неживым взглядом и разлепила губы:

– А что тут непонятного? Пил безбожно, вот и… умер. Я не знаю, что рассказывать, голова не варит.

– Ты понимаешь, что сейчас приедет милиция, и от них ты такими фразами не отделаешься. Они из тебя всю душу вынут для того, чтобы разобраться, – по твоему голосу я почувствовала, что ты начал раздражаться. – Мало что ли у нас народа пьет, но не все умирают! Где ты была, что делала? Тебя ведь спросят обязательно. Так что давай, соображай…

– А что соображать… В пятницу взяла дочку и уехала к родителям, не могла больше смотреть на него. Родители обрадовались, я ведь у них не часто бывала последнее время – не хотелось рассказывать про свою жизнь. Мама вкусненького наготовила, папа с внучкой возился, меня не трогали. А у меня кошки на душе скребут, предчувствие какое-то. Субботу промучилась, а сегодня встала пораньше и сюда. А здесь… вот!

Она замолчала и опять повернулась к окну. Мы молча ждали продолжения. И оно последовало.

– Вы ведь помните, каким он был, – тихо сказала она. – Красавец, гусар, широкая душа. С его профессией – все самое лучшее в дом, все самое вкусное на стол… И сам привык, и нас приучил. И так все и продолжалось бы, если бы не история, которая случилась у него на работе. Деталей я не знаю: кто там что кому не додал, кто у кого что перехватил, но с работы пришлось уйти. И тут началось! Раньше как: уехал на три месяца, вольная жизнь, море приятелей и приятельниц в разных городах и весях, шальные деньги – живи и радуйся! Но домой всегда, как на праздник! Я – вся в подарках, дочку с рук не спускает, выполняет все ее капризы. И так весь месяц до следующего рейса.

Она тихо всхлипнула и продолжала:

– А когда с этой работы уволили, наша жизнь превратилась в кошмар. Найти новую с такими же возможностями, как старая, не получилось – за такие хлебные места люди держатся зубами. Любая другая работа его не устраивала, поэтому начались встречи с нужными людьми, которые, якобы, могут поспособствовать возвращению на старую. Ели и пили нужные люди с удовольствием, но дело с мертвой точки не двигалось. Потихоньку приятели рассосались, деньги тоже как-то исчезли, а привычка пить хороший коньяк и вкусно его закусывать осталась. И пошло-поехало! Сначала мои побрякушки вынес из дома, потом всю технику, за ней – чашки, ложки, поварешки… Про ковры-коврики, шторки-гардиночки я просто молчу – это не предметы первой необходимости, их исчезновения я, считай, и не заметила. Правда, когда он вывез из дома гарнитур мягкой мебели, я взбунтовалась. Орала, требовала вернуть диваны, кресла, стыдила, умоляла, плакала… Только бесполезно все было – он уже не понимал ни-че-го.

Она говорила, а мы стояли у нее за спиной и боялись пошевелиться, чтобы не спугнуть ее желание выговориться. Да и сама история как-то нас пришибла, и, если бы мы не видели своими глазами эту разруху, этот лунный пейзаж в отдельно взятой квартире, то вряд ли поверили в такой рассказ – о чем не скажешь ради красного словца?! Здесь красное словцо не требовалось. Голые стены, пустые полки, обреченность и отчаяние, которые витали в воздухе, волей-неволей подтверждали правдивость ее слов.

– Почему ты молчала? Почему не обратилась за помощью? – попытался ты внести в эмоциональный, чисто женский, разговор конструктивные, чисто мужские, нотки.

– Да я все перепробовала: таблетки, капли, уколы, уговоры и слезы, настоящие врачи и шарлатаны, бабки-знахарки и дедки-шаманы… Все! И ничего не помогло! А почему молчала… Наверное, потому что не хотела позорить его, унижать в глазах друзей. Конечно, соседи все видели, слышали, сочувствовали, потому что были рядом. А вы были, слава Богу, далеко, общались мы по телефону, а значит вы не видели того, что происходит.

Вам я могла сказать – у нас все нормально, и мне на время разговора казалось, что у нас действительно все нормально. Да и стыдно было!

На лестнице в подъезде послышались шаги множества ног, громкие голоса, и мы поняли, что это к нам. Ты пошел встречать милицию и сопровождающих ее лиц, я попыталась восстановить двигательные функции организма, которые полностью отключились во время разговора, она решительно повернулась от окна, готовая, как мне показалось, к любому развитию событий. Мы ждали того, кто появится на кухне.

Некоторое время в прихожей шла активная возня, которая стихла как только все прибывшие занялись своими делами. В дверях появился высокого роста и неопределенного возраста мужчина в гражданском и представился:

– Майор Прохоров, Александр Сергеевич, старший следователь уголовного розыска. Я буду разбираться, что у вас произошло.

У него за плечом маячила физиономия молодого человека в милицейской форме, видимо, местного участкового, которому она кивнула, как старому знакомому.

– Кто хозяйка дома? – спросил следователь и пошарил глазами в поисках стула. Не найдя ничего похожего, он обратился к своему спутнику. – Лейтенант, организуй нам рабочее место. Писать я могу и на подоконнике, но сидеть на полу как-то несолидно.

Лейтенант исчез из поля зрения, но через минуту возник снова с двумя табуретками наперевес, на одной из которых с удовольствием устроился майор Прохоров и повторил вопрос:

– Так кто же хозяйка дома? Рассказывайте, что случилось…

Глава 2
в которой герои постепенно обретают имена

МОСКВА, 1981

– Так кто же хозяйка дома? Рассказывайте, что случилось…

Майор Прохоров степенно раскладывал на подоконнике бланки, ручки, чистые листы бумаги, пристроил сбоку свою папку-портфель, оглядел с явным удовольствием дело своих рук и повернулся к нам, всем своим видом демонстрируя доброжелательность и заинтересованность.

– Хозяйка дома – я. В таком доме быть хозяйкой одно удовольствие – мыть ничего не надо, убирать тоже… Красота! – сказала она с вызовом, но майор вызов не принял и спокойно включился:

– Ну не скажите! На фоне такой разрухи грязь особенно видна. Моя супруга, например, пока мы не разошлись и не разъехались пыль на полках прикрывала всякими там салфеточками и статуэточками, немытый пол – коврами и ковриками. А тут раздолье! Никаких тебе помех – маши тряпкой, и чистота!

Я взглянула украдкой на нее и мне показалось, что она покраснела.

– Меня не было здесь с пятницы, – словно оправдываясь, сказала она и даже потерла рукой подоконник там, где он был свободен от бумаг следователя.

– Вот как? И куда вы ездили? – между делом, шурша бумажками, спросил майор Прохоров. – А, вот, нашел…

Следователь вытащил из общей кучи бланков листочек с казенным текстом, мало отличающейся от остальных, полюбовался им, повертел в руках шариковую ручку и сказал:

– Ну, начнем, помолясь!.. Ваше имя, отчество, фамилия?

– Да никуда я не ездила, к родителям только, – словно не слыша последнего вопроса, ответила она. – Дочку отвезла. Я так устала, кто бы знал…

Все замерли, прикусили языки и не шевелились. Я чувствовала себя, как затекшая нога: везде покалывает, а функционировать отказывается. Ты стоял рядом со мной и смотрел почему-то на вторую табуретку, которая до сих пор никем не была занята. В этой табуретке был какой-то символизм, который чувствовали все присутствующие, но сформулировал его, естественно, ты:

– Кто у нас первый на лобное место?

Все сразу как-то задвигались, засуетились, и Александр Сергеевич, он же майор Прохоров, неловко хмыкнув, произнес:

– Вы скажете тоже. Лобное место! Просто мне будет удобно так разговаривать: я на этой табуретке, а мой собеседник – на этой. Присаживайтесь, пожалуйста!

Обратился майор Прохоров к хозяйке дома, она села на табуретку и уставилась на следователя, не мигая. Ты и я, мы оба знали силу этого ее взгляда, прямого, детского, без подвоха. Мы оба знали, что далеко не все его выдерживали. Вот и сейчас, несмотря на то, что она смотрела на майора безо всякой задней мысли, просто смотрела и все, Прохоров как-то заерзал, начал перебирать бумажки на подоконнике, откашливаться, делать серьезное лицо и, наконец, фальцетом переспросил:

– Ваша фамилия, имя и отчество?

Она посмотрела на нас – мы тоже начали ерзать под ее взглядом– и сказала:

– Нина Павловна Арбецкая, в девичестве Куликова. Родилась в Москве в 1954 году. Замужем. Нет, сейчас, наверное, вдова или как это называется. Есть дочь двух лет. Закончила школу, техникум, работаю. Всё. Вся биография в трех словах. Жуть!..

Следователь старательно внес услышанную информацию в лежащий передним бланк, не пытаясь анализировать сказанное, прикинул, что этого явно недостаточно и продолжил беседу:

– Вы сказали, что в пятницу уехали к родителям. Когда это было? В какое время?

– Я заканчиваю в 16.45, – она посмотрела на нас, мы дружно покивали. – От работы до дома около часа, но я от метро захожу в ясли за дочкой и, если ее группа гуляет, то мы с Машенькой сразу идем домой, а если детки еще не вышли на улицу, то не сразу: надо оторвать ребенка от какой-то игры, уговорить его одеться во все тридцать восемь одежек, попрощаться со всеми друзьями, за которыми родители еще не пришли. И все это со слезами и капризами, короче, не быстро. Так было и в эту пятницу. Дома мы с Машей появились где-то в половине седьмого.

Она замолчала, как будто собираясь с силами, потом продолжила:

– Лучше бы не приходили… В квартире были гости. Мой муж редко приводил кого-то домой, обычно распитие спиртных напитков проходило на свежем воздухе. Но в этот раз либо погода была слишком плохая, либо в доме было еще что-то ценное для обмена на водку, либо звезды так сошлись. Не знаю, но только здесь стоял дым коромыслом и в прямом, и в переносном смысле. Сколько было людей и кто они, понятия не имею. Честно говоря, я бы не обратила на весь этот шалман внимания – к пьянству мужа я уже привыкла – если бы ни один разговор.

Тут она остановилась и глубоко задышала. Никто не проронил ни слова, все ждали, когда рассказчица справится с подступившими слезами:

– Разговаривали двое: мой муж и мужчина, голос которого я не забуду до самой смерти. Они обсуждали какие-то долги, что их надо отдавать, но мне это было не очень интересно – вынести из дома уже было нечего. Я начала прислушиваться, когда услышала в разговоре свое имя. Мужик говорил, что, мол, долги можно отдавать по-разному, что, если твою бабенку, меня то есть, помыть и почистить, то ею, мною то есть, вполне можно расплатиться, а там и дочка подрастет, года через три будет нарасхват… Волосы у меня на голове встали дыбом! Я подхватила Машку, благо не успела ее полностью раздеть, и выскочила из квартиры. Уже на ходу я поняла, что отвезу дочку к родителям и оставлю ее там до тех пор, пока не решу всех проблем с мужем.

– И решили? – вкрадчиво спросил следователь.

– Не успела, к сожалению, – спокойно ответила она, то ли не поняв подвоха, то ли не приняв его. – День и ночь думала, как обезопасить дочь после развода, который для меня был уже вопросом решенным. Ничего умнее, как уехать далеко и спрятаться, мне в голову не пришло, но начинать в любом случае надо было с развода, поэтому я приехала сегодня с утра пораньше, пока муженёк мой еще в относительном сознании. А здесь… вот!

Вся наша разномастная компания одновременно вдохнула, как в рентгеновском кабинете после «Вдохните! Задержите дыхание! Дышите!», и стала дышать. Майор Прохоров, который во время рассказа Нины постоянно делал какие-то пометки в своем блокноте, тяжело вздохнул и, сочувственно глядя на рассказчицу, сказал:

– Нина Павловна, надеюсь, вы понимаете, что эта наша встреча не последняя. Осталось много вопросов, мне нужны ответы, поэтому я буду ждать вас завтра в отделении часиков в одиннадцать, у дежурного спросите, где меня найти. И пожалуйста, не огорчайте меня! Уехать далеко и спрятаться – дело, конечно, хорошее, но не в вашем случае и не сейчас.

Следователь так неожиданно повернулся к нам, что я не успела стереть с лица выражение сочувствия и, глядя на его ставшую мгновенно ехидной физиономию, произнесла, как перчатку бросила:

– Если бы у меня была возможность, я бы еще и щеку кулаком подперла! И скажите спасибо, что я не подвывала во время рассказа – бедная ты моя, несчастная! Да, мне ее жалко, что тут такого?!

Прохоров усмехнулся и обратился к тебе, как к человеку разумному, в отличие от меня.

– Сегодня все уже устали, нанервничались, – он боднул головой в мою сторону. – Давайте встретимся завтра. Там же в отделении, только часика в два. Оставьте мне только ваши координаты и поезжайте домой отдыхать.

– Мы с женой можем сообщить на работе, что вызваны в следственные органы для дачи показаний в качестве свидетелей? – отчеканил ты абсолютно серьезно, но по тому, как дернулась жилка у твоего глаза, я поняла – это только начало.

Следователь Прохоров посмотрел на тебя с уважением и только кивнул в знак согласия: можете, мол.

– Мое полное имя – Виктор Бернхардович Райс. Прошу любить и жаловать. А это моя супруга – Наталия Викторовна Райс. Наташа, солнышко, запиши, пожалуйста, товарищу майору наши рабочие телефоны. Домашнего у нас, к сожалению, нет, – вздохнул ты и закатил глаза.

Молоденький участковый, который до последнего момента, стоял в дверях молча и довольно безучастно, встрепенулся, посмотрел на нас с душевным трепетом и спросил:

– Может быть еще одну табуретку принести? Или две?

– Ну что вы! Не стоит беспокоиться, – из последних сил ты пытался выдержать выбранный тон, но, увы, не смог и тихо засмеялся. – Имена у нас такие, производят впечатление, не обращайте внимания. А в отделение мы, конечно, завтра придем, хотя мало что видели сегодня.

– Я тоже заскочу, Александр Сергеевич, – лейтенант насупился, но не надолго. – Я ведь участковый хоть и недавно, но про мужа Нины Павловны многое знаю и много могу рассказать. Кстати, к нам сегодня ориентировка пришла на мужика, который маленькими девочками интересуется. Может быть это тот же самый, о ком Нина Павловна рассказывала?

Мужчины переглянулись, а я подошла к Нине, которая все еще сидела на табуретке и смотрела перед собой, шепнула на ухо: «Пойдем, дорогая!» и поволокла ее в дверям…