Текст книги "Можно тебя навсегда"

Глава 21

Безумно хотелось послать Лизу, без объяснений и долгих разглагольствований, но обязанность нацепить бантик на дерьмо довлела, заставляя подбирать тупые, вымученные фразы.

– Лиза, – выдавил Богдан, смотря на женщину за столиком в уютном ресторанчике. Хороша. Умеет подать себя, продемонстрировать достоинства, намекнуть на скрытые преимущества. Вот только бесконечное дефиле быстро осточертело. – Лиза, ты не слишком торопишься, принимая приглашение моей матери на новый год?

– Валентина Эдуардовна интересная женщина, мне будет приятно провести время с вашей семьёй.

– А мне – нет.

– Неприятно провести время с семьёй или с семьёй и мной одновременно? – Лиза натянулась, как тетива, готовая выпустить стрелу с покрытым ядом наконечником. У ласковой, до тошноты уступчивой Лизоньки показались зубки?

– И то, и другое, прости.

– Ты ведь понимаешь, что «прости» ничего не изменит?

– Предпочитаешь без «прости»? – он сузил глаза, пристально посмотрев на Лизу.

– Богдан, что на тебя нашло?! Я обидела тебя чем-то? Валентину Эдуардовну? Поверь, не специально! Скажи, в чём дело, я постараюсь больше не допускать таких ошибок! – зубки ожидаемо спрятались.

– Нет, ты ничем не обидела Валентину Эдуардовну, тем более меня, – отрезал Богдан.

Безумно хотелось добавить: «Кроме липкой навязчивости, наигранной покладистости, от которой воротит. Готовности прогнуться подо что угодно, вытерпеть ненавистный анальный секс, лишь бы уцепить мошонку с каким-никаким банковским счётом». Естественно, промолчал.

– Тогда в чём дело? Всё ведь замечательно складывается!

– Давай начистоту, Лиза. Ты поедешь со мной в Хакасию?

– Может быть… – Лиза отпрянула, растерялась.

Не для того она выгрызала себе место под солнцем столицы, чтобы рвануть неизвестно куда. Богдан был уверен, Лиза с трудом представляла, где находится Хакасия. Где-то между Якутией, Камчаткой и Чукотским автономным округом?

– В посёлок, где живут две тысячи человек, включая младенцев, стариков и собак? Где нет нормальной поликлиники, только ФАП с одним фельдшером и медсестрой. Из благ цивилизации – почта, банкомат сбербанка и интернет. Поедешь?

– Но…

– Лиза, я живу с двоюродным братом в доме с двумя комнатами и одной кухней. Вернее, он у меня живёт, это не имеет значения. Суть в том, что я живу в доме с ещё одним мужиком, который так же жрёт, как я. Забывает мыть посуду, как я. Не опускает стульчак унитаза, как я. И в ближайшее время он точно не съедет. Я встаю в шесть утра, иду на конюшни, возвращаюсь ночью, иногда не возвращаюсь, остаюсь там. Хожу на охоту по несколько суток, иногда на неделю и дольше. В выходной день могу напиться, просто так, в одиночку. Перспектива спиться меня не пугает.

– Что ты такое говоришь, Богдан?

– Рассказываю свою жизнь. Я так живу. Вот ещё. Конезавод вышел на уверенную чистую прибыль, мизер от того, что возможно получить. Я не собираюсь останавливаться на этом мизере, прибыль буду вкладывать в дело. Знаешь, что это значит? Никаких дорогих побрякушек, шуб, никаких «платьев с блёстками». Да и некуда там их носить. Штаны с начёсом актуальней, – Богдан усмехнулся. – Никакого «приличного отдыха», – повторил он слова Лизы. – Куда ты собиралась? Бора-Бора? Забудь. В лучшем случае Анапа.

– Валентина Эдуардовна говорила, что ты возвращаешься в Москву. Ресторанный бизнес даёт уверенный доход, в отличие от… – Лиза судорожно подбирала слова, – коневодческого хозяйства. Глупо оставаться в Хакасии, если есть возможность получить бизнес Павла Петровича практически за бесценок, вывести его на должный уровень, – вскинулась говорящая.

Вот как. Маменька семейные проблемы обсуждает с Лизонькой. Отец действительно серьёзно подставил собственное дело и себя. Вернее, всё сделала Танюша. Глупо и бездарно растаскивала по закромам шарообразных грудей ворованное, пока Павел Петрович пускал слюни. Не стеснялась прихватить по мелочи – мелкие махинации с поставками, – и по-крупному, через финансового директора, применяя тупейшие, двухходовые схемы.

Сейчас Богдан мог вынудить отца слить за бесценок дело всей жизни ему. Запустить бизнес заново, зная механизм работы. Добиться прежнего уровня. Постепенно вывести на новый. Реальный план, такой же простой, как подобрать игрушку, выпавшую из коляски малыша. Только Богдан, если поднимал игрушку, то лишь затем, чтобы вернуть владельцу. Философия, не соответствующая наполеоновским планам матери на собственное будущее, будущее почти экс-супруга и главное – Богдана.

Он обязан подхватить ненужную игрушку, обеспечить надлежащий уровень жизни матери, сёстрам, естественно, себе. Отправить отца в заслуженную нищету, а лучше на тюремные нары. А самому выехать из захолустья! Жить нормальной, полноценной жизнью. Наконец-то жениться! Наконец-то!

Не такие и огромные жертвы, учитывая, что Усмановы приняли под своё крыло не подходящую им Лизоньку.

– Стану я выкупать бизнес отца или нет, тебя не касается, – отрезал он.

– Но мы могли бы… обсудить?

– Нечего обсуждать. В любом случае, после нового года я возвращаюсь домой в Хакасию, – он сознательно сделал акцент на слове «домой». – Ты не собиралась ехать со мной, – отрезал, не давая договорить.

– Богдан! – почти взвизгнула Лиза. Стало жалко женщину. Отвратительно, когда кто-то вытирает тщательно выстроенным планом на жизнь задницу. Человек или судьба – неважно. Давно ли стал настолько мягкотелым?.. – Мы можем обсудить, я всё могу понять, подстроиться, правда…

– Лиз, тебе не надоело подстраиваться? – Богдан устало посмотрел на Лизу. – Понимать, терпеть? Сколько можно прогибаться? Всю жизнь собралась терпеть? Я тебе на нужен. Тебя даже секс со мной не устраивает.

– Что ты такое говоришь? Ты интересный, самодостаточный, темпераментный…

– Обеспеченный мужик с неплохой квартирой, счётом в банке и охрененными перспективами, – продолжил он. – Ради этого ты готова терпеть потребительское отношение к себе, чёртов джаз, и анальный секс.

– Как ты смеешь!

– Потом спасибо скажешь, что увернулась от меня и семейки Усмановых.

– Другую бабу нашёл? – Лиза замерла, уставилась на него в упор.

– Нет, – честно ответил Богдан.

Один раз подцепил сговорчивую студентку в баре рядом с домом. В такси к гостинице всё шло неплохо, студенточка лезла целоваться, он не отказывал. Хватала за ширинку, пыхтела в его шею. В номере же начала зажиматься, пришлось уламывать, уговаривать, с осторожностью сапёра трахать. Затем вспомнить, почему завязал с девками до двадцати пяти лет. Никакого детского сада! Больше он студентку не встречал, даже имя забыл.

– Всё-таки баба, – припечатала Лиза, одним движением бросила на стол купюры за ужин и, покачивая бёдрами, двинулась к проходу.

Догонять не стал, никак не отреагировал на показной жест. Ресторан с умеренными ценами в меню, почти демократичными. Лиза могла себе позволить демонстрацию.

Богдан счастливо выдохнул. Ушла, слава богу! Наконец-то можно поесть. Медальон из свинины остывал, грибной соус к картофелю застыл, тёплый салат стал холодным.

Глава 22

Вернулся домой в отличном настроении, едва не мурлыча под нос, как огромный жирный кот, отхвативший кусок осетрины. Крош вышла из комнаты, взмахнула рукой в приветствии, долго примерялась к дивану, как бы удобнее сесть, ещё дольше справлялась с ногами, пытаясь закинуть их наверх. До родов оставалось три недели, а выглядела Женя так, словно переходила четыре месяца.

Он помог устроить отёкшие ноги на специально оккупировавшие диван подушки. Широкие штаны в развесёлые ромашки, кажется, обкурившиеся анаши, оголили голени Крош. Она взвизгнула, начала дёргать ногами, будто пыталась убежать или уплыть… укатиться, скорее, учитывая округлости.

– Чего? – не понял Богдан, пристраивая несчастные ноги.

– Увидишь!

– Господи, что ж я там увижу-то?! – засмеялся он.

– Ноги!

– Ах! Долго я забыть не мог две ножки… Грустный, охладелый, я всё их помню, и во сне, они тревожат сердце мне, – процитировал он Пушкина.

– Какой ценой купил он право, возможность или благодать, над всем так мудро и лукаво шутить, таинственно молчать, и ногу ножкой называть?! – пульнула в ответ Женя и снова дёрнулась.

– Ахматова? – ткнул пальцем в небо Богдан и попал. – Так что увижу-то? Мне теперь необходимо посмотреть!

– Что-что, – буркнула Крош. – Волосы! Вот что!

– О? – Богдан, не церемонясь, задрал широкую штанину до колена и уставился на женскую голень. – Крош, какие же это волосы? Так, беленький, симпатичный пушочек. Хочешь, покажу настоящие волосы? – он вытянул ногу и задрал брючину выше носка.

– Тебе можно, – фыркнула Женя.

– Ага, я за бодипозитив и равноправие полов, – шутливо ответил и посмотрел на насупившуюся Крош. – Слушай, если это така-а-а-ая проблема, удали их.

– Да что ты, капитан Очевидность! Как?

– Не знаю. Воск? Лазер? Бритва?

– Никто не станет делать шугаринг на таком сроке, – Богдан решил не уточнять, что это. – Вдруг я прямо там рожать начну!

– Побрить?

– Ты смеёшься?! Я ног не вижу! Дотянуться не могу!

– Ну, хочешь, я… э… – так, делать предложения, к которым не готов, Богдан не мог себе позволить.

– И выше? – Крош испытывающе уставилась на Богдана, он бы сказал – издевательски.

– Э… Бёдра тоже могу, – Богдану становилось смешно.

Нет, брить он ничего не собирался. В кошмарном сне не мог представить, как возится с бритвой и лишней растительностью на конечностях чужой беременной, однако тупейший диалог забавлял.

На краю сознания отчего-то вспомнилось, что Яна никогда не озвучивала такую проблему, но и волос он не помнил на её теле. Ещё подумалось, что с Лизой точно не стал бы обсуждать подобное, шутить с налётом лёгкого издевательства – тем более.

– И выше можешь? – Крош издевательски оскалила ровные зубки.

– Нет, – сразу сдался Богдан. – В этом плане я даже свои яйца себе не доверю!

– То есть, у тебя там мохнатенько, как в лесах Синхараджа? – она показала на область паха Богдана.

– Человечество придумало триммер, – ответил Богдан, про себя экспрессивно выругался, скрипнул зубами. – Всё, твоя взяла. Штаны не задираю, глазьями бесстыжими нежный пушок на ногах девичьих не смущаю. Давай лучше на Рождественскую ярмарку съездим, а то скоро новый год, а у дома никакого праздника.

– Давай, – согласилась Крош. – Только если я рожать начну прямо в машине – никаких претензий.

– Договорились.

Глава 23

Накануне праздника парковочные места в районе ГУМ-Ярмарки ожидаемо забиты. По уму, стоило ограничиться небольшим районным рождественским базаром. Они росли, как грибы после дождя, на каждом повороте. Купить пару пушистых гирлянд, небольшую живую ёлку, сладостей для настроения Крош. С таким животом в толпу? Чего доброго, действительно, рожать начнёт.

Богдан решил, что расставание с Лизонькой стоит отметить широко, ярмарка на Красной площади отлично подходила случаю. Жене, естественно, причину не озвучил. Личные темы они обходили в разговорах. Крош знала, что несколько раз в неделю квартирант не ночует дома, догадывалась, что у женщины, вероятно, понимала у какой, не зря Лиза в первый же день обозначила своё присутствие у машины и в жизни Богдана. На этом всё. Богдан не рассказывал, Женя не спрашивала.

Личная же жизнь Крош походила на день беременного сурка. Завтрак, второй завтрак, перекус, неспешная прогулка к ближайшему магазину. Обед, перекус, снова перекус, полдник, ужин, перекус. И всё это, за исключением медленного похода на улицу, в обнимку со швейной машиной. По количеству прошитых строчек, она могла одеть кавалергардский полк. Виталик, слава его куриным мозгам, носа не показывал. Общался ли он с Женей по телефону, Богдан не знал, надеялся – нет.

Кое-как припарковался вдали от Храма Христа Спасителя. Крош захныкала, как ребёнок, глядя на Патриарший мост:

– Я не дойду!

– Чего это? Дойдёшь, – уверил Богдан.

– Знаешь сколько до Красной площади топать?!

– Знаю.

– Откуда?

– Крош, тебя удивит, но я родился и вырос в Москве, – сдержав сарказм, напомнил он. – Помню Пречистенскую набережную без этой красоты, представляешь? – он показал на светящийся от иллюминации мост и подсвеченный храм.

– Не удивит, – буркнула Женя, вцепилась в любезно предоставленный локоть и двинулась, покачиваясь, как утка-тяжеловоз.

– Богдан, а ты крещёный? – вдруг спросила она, смотря на золотые купола.

– Крещёный. Модно было, мать покрестила в младенчестве.

– Веришь в бога?

– Нет, – после заминки ответил Богдан.

С какой стати он должен верить в справедливую волю небесного чувака, решившего, что отнять жизнь у молодой, цветущей женщины и девятимесячной малышки, не успевшей не то что согрешить, а даже узнать, что такое грех – высшее благо?

– И в церкви не бываешь?

– Был. Один раз, – отрезал Богдан.

Рассказывать, просто вспоминать отпевание Яны и Аришки он не собирался никогда в жизни. Свои трясущиеся, как в лихорадке, руки, обжигающее гортань дыхание, вкупе с продирающим морозом по всему телу, беспросветную черноту перед глазами. Заунывный вой тёщи, скупое покашливание тестя. Плач дальних родственников, слившихся в единое серое пятно. Любопытных посторонних, с интересом таращившихся на чужое горе. Бубнящего священника, который по всем канонам должен нести успокоение, а нёс лишь желание размозжить череп. Сначала его, потом свой.

– Прости, – пискнула Крош, уставившись расширенными, как плошки, глазами на спутника. – Прости, прости, прости, – из потемневшей зелени покатились горячие слёзы. – Прости, пожалуйста, я не специально, просто… Хотела зайти туда, – ладошка без перчатки показала на сверкающие купола. – Не была ни разу.

– Не извиняйся, – коротко ответил, не хватало, чтобы добродушная Женя испытывала чувство вины там, где ему не место. – Почему не была? – перевёл он тему.

– Я родилась не в Москве, – буркнула Крош себе под нос.

– Не на Дальнем же Востоке, – вскользь заметил. Богдану казалось – в этой части Москвы бывал каждый третий россиянин и уж точно любой житель Москвы и области. – Зайдём, посмотрим.

– Я подумала, вдруг это противоречит твоим принципам, всё такое, – продолжила лепетать Женя, переваливаясь с ноги на ногу, как гусыня, вцепившись в локоть Богдана.

– Обычно это работает так: ты прямо говоришь, что хочешь, я, если есть возможность, соглашаюсь. Договорились? – остановился Богдан, наклонил голову под рост Крош, удержал её взгляд.

– Договорились. Зайдём в храм?

– Зайдём, – миролюбиво согласился.

Женя побродила в храме, Богдан шёл следом, как верный паж. Толчея не позволила ждать её на улице. Благо, задерживаться она не стала.

Глава 24

До Красной площади шли настолько медленно, что Богдан успел двадцать раз пожалеть о затее. Отблеск сверкающих, скачущих огоньков, отражающихся в довольных зелёных глазах, всё поставил на место. Потерял он полчаса своего никому ненужного времени, зато Крош сияла, как девчонка.

Смотрела на ярких деревянных щелкунчиков, фарфоровых птичек – синиц и снегирей, Дедов Морозов, Снегурочек, Санта-Клаусов всех мастей и размеров. На горы ёлочных игрушек от серийного ширпотреба до шаров ручной работы и росписи, светящихся оленей, сани, снежинки, нарядные ёлки. Хохлома, гжель. Городецкая, жостовская, мезенская роспись.

Со всех сторон доносились ароматы еды. Горячие каштаны, донер, колбасы, бургеры, гигантские рожки мороженого, пряничные избушки. Глинтвейн, сбитень, кофе, горячий шоколад. Зажигательная музыка, несущаяся из динамиков, смех, переливы детских каруселей, знакомых с младенчества ярких, расписных лошадок, скачущих по кругу.

Крош пробиралась сквозь толпу, бредущую рядами, как на демонстрации. Богдан заслонял её спину, руками же обхватил плечи, следя, чтобы никто не задел. Обычно бледные, несмотря на пухлость, щёки разрумянились от лёгкого морозца и удовольствия. А ямочки заставляли Богдана улыбаться в ответ. Хорошенькая, всё же. Крохотная только, несмотря на внушительные объёмы.

– Крош, мы заходим на третий круг. Ты так ничего и не выбрала? – проговорил Богдан, пришлось нагнуться к уху, чтобы перекричать музыку и людской гомон.

– С ума сошёл? – Женя задрала голову, чтобы ответить. – Цены видел? Они вообще не в себе, что ли?

– Красная площадь, что ты хотела?

– Просто посмотреть хотела, – отмахнулась Крош.

– Нет, так дело не пойдёт. Мы столько в пробках стояли, шли, просто обязаны что-то купить. Щелкунчик смотри какой! А! Красавец! – Богдан показал на ряды деревянных фигурок.

– На тебя похожи, – хихикнула в ответ пузатая нахалка.

– Тогда нам нужен щелкунчик и вон та балерина, – Богдан показал на фигурку балерины на одной ноге, в серебристой пачке из выкрашенного пуха.

– На эти деньги можно неделю жить, даже две! – взвизгнула Крош, не скрывая возмущения. – Грабёж!

– Это называется инвестирование в хорошее настроение, – Богдан засмеялся.

– По-другому это называется.

– Девушка, дайте нам щелкунчика в синем… – начал Богдан.

– В красном, – поправила Крош.

Прищурилась, посмотрела на спутника с вызовом, игрушка в красном на три целковых дороже, что теперь будешь делать, инвестор? Богдану стало смешно, но он кивнул, соглашаясь на красного.

– Балерину, – добавил он, рукой показывая, какую именно фигурку из многообразия на витрине.

– Вам упаковать? – засуетилась продавщица в кокошнике поверх вязаной шапки.

– Конечно, – согласился Богдан. – Подарочно, – гулять, так с королевой.

– И снегиря ещё упакуйте, – пропела Женя, точно назло спутнику, показав на фигурку с ладонь Богдана.

Расфуфыренный снегирь из фарфора сидел на такой же фарфоровой ветке и недовольно поглядывал на происходящее. Парню не нравилась перспектива уезжать с цветастой, сверкающей тысячами огней, развесёлой Рождественской ярмарки.

Они угостились блинами с красной икрой и направились в сторону припаркованного автомобиля. Шли, нагруженные пакетами с новогодними игрушками, шарами, вязаными носками с этническим рисунком, такими же варежками. Пряниками, сладостями, копчёным мясом, деликатесами из дичи, грибами.

Крош сияла, как ёлка посредине ярмарки. Богдану пришлось не один раз напомнить простой принцип: «Ты прямо говоришь, что хочешь. Я, если есть возможность, соглашаюсь». В итоге она озвучивала, на что загорался глаз, Богдан всегда соглашался.

Цены неразумные, но и новый год, с точки зрения логики, праздник кривоватый.

Не разорят его яркие безделушки и пара блинов, неизвестно, когда Крош сможет позволить себе праздник. Придётся забыть о собственных удовольствиях лет на пять, а то и двадцать.

Богдан отлично понимал, подсластить участь матери-одиночки круглобоким фарфоровым снегирём не удастся. Наверняка, и Женя это понимала, отчаянно радовалась той малости, что давал ей вечер. Пусть сегодня, сейчас Крош будет довольна. Жизнь конечна, состоит из мелькающих в толчее мгновений, как ларьки на Рождественской ярмарке.

Женя уже еле переставляла ноги, держалась двумя руками за локоть спутника, почти висела на нём, когда они добрели к автомобилю. Фары приветливо моргнули, Богдан открыл дверь, подал руку, чтобы помочь усадить неуклюжую пассажирку, как послышался смутно знакомый голос. Не сразу он вспомнил, где слышал этот скрипучий, высокий звук, на гласных переходящий в визжащий фальцет.

– Женька! – прокричала жена брата Крош. Вероника, кажется. – Что ты здесь делаешь?

Одновременно на словах «что», «ты» и «здесь» был сделан истеричный акцент. Словно Центральный округ Москвы закрыт для такого ничтожества, как Женя. Неприкрытое пренебрежение и ненависть звучали в каждом звуке.

– На ярмарку ходили, – мгновенно ощетинилась Крош. – Вот, – она показала взглядом на пакеты в руках Богдана.

– Шикуешь! Квартиру бабкину продала, что ли? – фыркнула Вероника, наконец посмотрев на Богдана.

Оценивающий, как сканер взгляд скользил по нему, одновременно давая оценку финансового состояния и плотоядно раздевая. Богдан ухмыльнулся – ни фигурой, ни внешностью бог не обидел, если не считать этнической масти, да и та шла жирным плюсом в глазах многих представительниц слабого пола.

Начало дня он провёл в офисе, разговор с Лизой состоялся сразу после, а перед ярмаркой в кэжуал переодеваться не стал. Не придал значения внешнему виду. Вероника же, Богдан уверен, выцепила взглядом и марку часов, и пальто недемократичного бренда.

– Не твоё дело! – фыркнула Женя.

– Вы позволите? – Богдан прошёл к багажнику, вынуждая Веронику отойти в сторону, чтобы водрузить пакеты с покупками.

– Это что, ваша машина? – дамочка вылупилась на Богдана.

Стало неловко за женщину, настолько жалко она выглядела, не сводя взгляда с эмблемы на новейшем кузове линейки премиум-класса. Богдан купил автомобиль сразу после приезда – не общественным же транспортом передвигаться. В салоне предложили выгодный трейд-ин. За старый, простоявший пять лет в подземном паркинге, автомобиль дали приличную сумму.

– Я ставлю наши покупки в багажник этой машины, открыл дверь для Жени в этой машине, держу в руках ключи от этой машины. Очевидно – эта машина моя.

– Он действительно ресторатор? – проигнорировав ответ Богдана, Вероника смотрела в упор на Женю, как на обнаглевшее, зажравшееся насекомое.

– И владелец конезавода, – с неприкрытой желчью добила Крош.

– Да что в тебе такого-то? – взвизгнула Вероника.

– А я могу заглотить по яйца! – в издевательской манере выдала Женя. Хорошо, что Богдан устраивался в кресле, иначе сравнял бы нос о заледенелый асфальт.

– Вот чёрт! – прочитали по губам сидящие в машине. Женя с демонстративным хлопком закрыла дверь перед ошарашенным лицом родственницы.

– Что? – Крош уставилась на Богдана, гневно сверкая глазами. – Я, может, правда могу!

– Же-е-ень! – не сдержался Богдан, ударился головой об руль и заржал в голос.

Так он не смеялся две тысячи лет, даже по обкурке он не захлёбывался в настолько истерично-довольном смехе. Рядом хохотала Женя, подхрюкивая и фыркая, пока не заскулила, что больше не может. Она сейчас описается или родит. Того и другого новый салон автомобиля не приветствовал, пришлось успокаиваться и ехать домой.