Текст книги "Для японцев он стал японцем. Апостольский путь святителя Николая (Касаткина)"

Взятие языковой крепости

Разочарование, посетившее молодого иеромонаха при виде «спящей невесты», поначалу несколько охладило его проповеднический пыл. Может быть, даже посеяло в его душе некоторое замешательство.

Но тут Промыслом Божиим ему опять пришлось встретиться с владыкой Иннокентием, на этот раз уже в Хакодате, где святитель Иннокентий оказался из-за кораблекрушения. Дело в том, что спустя несколько месяцев после их прощания в Николаевске владыка, плывший на, Камчатку, попал в бурю и судно, на котором он находился, разбилось. Он и сам едва не погиб, после чего вынужден был, изменив маршрут, отправиться туда через Японию.

Так и состоялась их новая встреча. Краткое вынужденное пребывание святителя в Хакодате стало для молодого миссионера еще одним неоценимым даром, посланным ему свыше. Как нуждался он теперь уже здесь, на месте, в словах поддержки бывалого, закаленного превратностями миссионерской жизни владыки Иннокентия!

Увидев отца Николая с французской книгой, владыка неодобрительно покачал головой:

– Французов читаете? Бросить бы Вам теперь все эти книги – какая Вам от них здесь польза? – да приняться бы за основательное изучение японского языка. Не теряйте времени даром. Не забывайте, ради чего пришлось проделать вам такой нелегкий путь сюда. Рано или поздно знание языка Вам здесь еще очень понадобится.

И отец Николай, отбросив колебания, решительно принимается за учебу. Это оказалось делом нелегким. Японский язык с его иероглифической письменностью труден даже для самих японцев. Чтобы научиться читать, им приходится выучивать не каких-нибудь три десятка букв, как нам, европейцам, а для начала хотя бы две тысячи (!) иероглифов[5]5
  Иероглиф – письменный фигурный знак, обозначающий слово или часть слова.


[Закрыть]. Но и это не все. Нужно знать еще особую японскую слоговую азбуку, назначение которой – приспособить заимствованные у китайцев иероглифы к японской речи.

Для отца Николая дело осложнялось полным отсутствием русских учебников японского языка – их вообще еще не существовало тогда. Востоковед Дмитрий Позднеев[6]6
  Дмитрий Матвеевич Позднеев (1865–1937) – востоковед, специалист по истории Японии. В 1937 году расстрелян по ложному обвинению как иностранный шпион.


[Закрыть] так рассказывал о трудностях, с которыми столкнулся святитель Николай на этом пути: «Располагая теперь, огромным количеством всевозможных грамматик, словарей, изданных с переводами и комментариями текстов, громадным количеством пособий по истории, религии и быту Японии, мы все же говорим, что изучение японского языка представляет собою чрезвычайную трудность. В каком же положении был архиепископ Николай, брошенный в этот огромный японский мир с одним только желанием изучения языка Японии, но без мало-мальски удовлетворительных пособий к этому на доступных для него языках».

Оставалось искать учителей. Однако поначалу японцы давать уроки русскому «бонзе» боялись. Впрочем, один смельчак все-таки нашелся. Но усердие русского ученика было столь велико, что одному учителю было не под силу работать с ним. С большим трудом отыскал отец Николай в помощь ему другого. Так стали поочередно ходить к нему два, а потом и три преподавателя, сменяя друг друга в течение дня.

По четырнадцать часов в сутки занимался неуемный труженик, сокрушаясь о том, что в сутках только двадцать четыре часа, а не все сто! «Много потрачено времени и труда, – писал он позже, – пока я успел присмотреться к этому варварскому языку, положительно труднейшему на свете…» Да, недаром когда-то один из католических миссионеров написал, что японский язык, несомненно, изобретен самим диаволом с целью оградить Японию от распространения в стране христианства.

Научиться жить по-японски

Николай Японский был русский японист, который всю свою жизнь старался перебросить мост взаимопонимания между людьми России и Японии.

К. Накамура, японский русист

Наряду с изучением языка и чтением книг молодой миссионер старается постичь окружающую его повседневность. Чтобы стать для японцев своим, ему предстояло освоиться в обстановке иных традиций и обычаев. С этой целью д он погружает себя в самую толщу японской жизни. Заходит, например, в дешевые харчевни, прислушивается к разговорам и раз от разу осваивает особенности японской трапезы: садится, как и прочие, на циновку и учится есть вареный без соли рис и сырую рыбу, обходясь при этом без привычного хлеба, без ложек-вилок, орудуя традиционными палочками.

Неустанно ходит отец Николай по городу, все подмечает и словно бы учится жить заново, но теперь уже – по-японски. Чтобы практиковаться в разговорном языке, он прислушивается к разговорам прохожих, заговаривает с уличными торговцами. Нередко останавливается поговорить с запускающими бумажных змеев-драконов детишками, расспрашивает, как их зовут и во что они играют. Общительный характер русского батюшки был ему в помощь. Довольно скоро он полностью овладел обиходным разговорным языком и мог самостоятельно изъясняться с горожанами в разных житейских ситуациях. Консул И.А. Гошкевич вскоре докладывал о нем в Санкт-Петербург: «Иеромонах Николай – один из деятельнейших членов нашего консульства. В короткое время он изучил японский язык до такой степени, что свободно объясняется, не нуждаясь, подобно другим, в пособии переводчика. Это обстоятельство в связи с его уживчивым характером чрезвычайно сблизило его с японцами и доставило ему многих друзей».

Чтобы расширить свой словарный запас, отец Николай ходил слушать заезжих «рассказчиков». В Японии рассказчик – это особая профессия. Рассказчики владеют особым даром занимательно излагать разные то забавные, то поучительные истории. Послушать их горожане собираются в специальных помещениях, так называемых говорильнях. Понять быструю речь сказителя отцу Николаю было поначалу непросто. Но он не отступал, ибо справедливо считал, что слушание «рассказчиков» приносит ему двойную, пользу: во-первых, учит понимать живую японскую речь и, во-вторых, знакомит с особенностями взгляда японцев на порядок вещей.

А еще он посещал синтоистские кумирни и буддийские пагоды, беседовал с бонзами. Слушая буддийских проповедников, он старался понять и усвоить приемы японского красноречия и особенности мировоззрения японцев. Познакомившись с буддийскими священниками, он стал с их помощью читать трудные для понимания буддийские и конфуцианские религиозно-нравственные сочинения, имевшиеся в консульской библиотеке.

Спустя семь лет после разговора с владыкой Иннокентием о необходимости изучения языка, отец Николай написал ему: «Ваш совет я свято хранил в памяти и старался следовать ему. Раскрылись передо мной японские книги. Свободно течет, хотя и с ошибками, японская речь…». К словам отца Николая добавим, что, по свидетельству некоторых его современников, он не только свободно овладел разговорным языком, но и говорил по-японски красиво и выразительно[7]7
  Д.М. Позднеев отмечал, правда, что святитель говорил по-японски с акцентом, однако другие специалисты утверждают, что то был не русский акцент, а акцент, воспринятый святителем от своих первых учителей, которые были родом с северных районов острова л Хоккайдо, где японская речь имеет свои фонетические особенности.


[Закрыть].

Постичь чужие нравы и обычаи

…Трудно действовать по обыкновенным законам ума и логики там, где нет ключа к миросозерцанию, нравственности и нравам народа.

И.А. Гончаров. «Фрегат “Паллада”»

Когда между русским пастырем и японцами пала языковая стена, за ней обнажилась еще одна – та, что «сложена» из японских, совершенно отличных от наших, традиций и обычаев. Стена культурных несоответствий (культурной «непереводимости») вставала на каждом шагу. Вот, скажем, обряд похорон. Архимандрит Сергий (Страгородский), впоследствии Патриарх, которому дважды в 1890-е годы довелось поработать в Японской миссии[8]8
  Архимандрит Сергий (Страгородский; 1867–1944), будущий Патриарх Московский и всея Руси (1943–1944), в японской Православной миссии служил дважды. В первый раз – в течение двух с половиной лет (октябрь 1890 – весна 1893) и второй раз – около полутора лет (январь 1898 – начало 1899).


[Закрыть], пишет в своей мемуарной книге «По Японии»: «Японцы с их буддистским культом предков обставляют похороны весьма торжественно и пышно: с роскошной гробницей, с флагами, с особыми фонарями на шестах. Так торжественно у нас в России совершается только перенесение мощей святого. Когда трудами иеромонаха Николая появились первые православные японцы, они стали жаловаться русским священникам, что соплеменники презирают их христианский похоронный обряд, говорят им: “Вы отправляете своих покойников точно какой товар”.

Я посоветовал им устроить хорошие носилки с украшениями, с сенью, обещал похлопотать в Токио, чтобы их катехизатору[9]9
  Катехизатор – помощник священника, тот, что обучает основам христианского учения.


[Закрыть] разрешили в таких случаях надевать стихарь. В России, может быть, такие заботы показались бы суетными, здесь же… вопрос о похоронах совсем не пустой вопрос: многие будут судить о вере по тому, как верующие относятся к своим умершим, тем более что почти только в похоронах та или другая вера и выступает открыто перед глазами неверующих».

А вот другой пример, связанный уже с венчанием: «Много хлопот доставил обычай взаимного поцелуя; долго пришлось толковать новобрачным, как нужно сложить губы, что с ними делать. И священник, и катехизатор, сложив и вытянув губы, пресерьезно держали молодых за затылки и старались свести их лица для поцелуя, а молодые, не понимая, чего от них хотят, наивно, пятились один от другого. У японцев ведь нет поцелуев, даже родители не целуют своих детей».

Святителю Николаю, когда он стал японским пастырем, с первых шагов приходилось учитывать все эти и другие подобные различия в культуре двух народов, чтобы не дать им стать преградой между ним и японцами. Уважительно взаимодействуя с национальными обычаями японцев, он старался сделать для них церковь родным домом. Например, как и все его прихожане, он никогда не входил в храм в обуви и благословил слушателей во время проповеди сидеть по-японски на полу. Во время Пасхи он христосовался со своей паствой тоже на японский манер: даря каждому расписанное пасхальное яйцо, прибавлял к этому вместо обычного троекратного поцелуя ряд особых церемониальных поклонов.

«Три досе́лешние няньки японского народа»

Сколько у них жизни кроется… Куча способностей, дарования – все это видно в мелочах, в пустом разговоре, но видно также, что нет только содержания, что все собственные силы жизни перекипели, перегорели и требуют новых, «освежительных начал».

И.А. Гончаров. «Фрегат “Паллада”»

Слой за слоем снимал отец Николай покровы, скрывающие самую суть японского национального духа. Усвоение чужих обрядов означает снятие лишь верхнего слоя того покрова, который заслоняет от чужака то, чем вызван данный обряд, – особое отношение его исполнителей к значимым моментам жизни, другое их понимание. Поиски специфики японского миросозерцания привели его к убеждению, что в основании данной культуры лежат три религиозных учения, которые, и воспитали национальный характер этого народа.

Что это за учения? Речь идет о синтоизме, буддизме и конфуцианстве. Не желая обременять читателей тонкостями сравнительного богословия, позволим себе сказать всего лишь несколько слов о каждом.

Синтоизм (синто) – древняя религия японцев, языческий культ обожествления природы и почитания духов предков. Более всего синтоизм обожествлял микадо (императора), «сына неба». Это был главный идол нации, ему возносили почести как богу.

В каждом городе Японии и почти в каждом ее селе стоят синтоистские храмы-кумирни. В них жрецы совершают определенные обряды и поют гимны, прославляющие богов, императора и Японию – родину великой богини Солнца Аматэрасу, потомком которой и является микадо. Именно синтоизм, с его обожествлением императора, породил своеобразный национальный дух японцев, для которого характерен чрезвычайно, до болезненности, акцентированный патриотизм.

Буддизм – религия, которая зародилась в глубокой древности в Индии и пришла в Японию через Китай. Это уже гораздо более развитое, чем синто, религиозное учение со сложной философией. Но и оно кардинально отличается от христианства. Буддизм ничего не знает о Боге Творце и не испытывает никакой нужды в Божественном Спасителе. Многие стороны жизни японцев неотделимы от буддийских представлений о бесконечном круге перевоплощений и о том, что неизбежные земные страдания могут быть прекращены лишь уподоблением Будде и достижением безмятежного, отрешенного от земного бытия, состояния «нирваны». В буддизме, как, кстати, и в синто, чрезвычайно развит культ предков[10]10
  Приученные своими традиционными учениями чтить память предков, японцы в христианстве легче и охотнее всего на первых порах воспринимают православную традицию служения панихид, установления родительских суббот, поминальных трапез и т. п.


[Закрыть].

Буддизм в Японии мирно уживается с синтоизмом. Между ними существует своеобразное «разделение труда»: радостные события жизни празднуются в, синтоистских кумирнях, а печальные, связанные со смертью и погребением, – в буддистских. Многие японцы исповедуют сразу две религии и посещают и те, и другие храмы.

Конфуцианство, то есть учение древнего китайского философа Конфуция, – это, строго говоря, даже не религия, а некий свод сакральных правил, предписывающих, как должны быть устроены идеальное государство, общество и семья. Конфуцианство, регламентирующее отношения старших и младших, правителей и подданных, отцов и детей, ставит на первое место общество и отношения между людьми, а отдельный человек, его душа занимает в этом учении положение второстепенное. Конфуцианство воспитало в японцах уважение к закону, традициям и земной иерархии.

Японцы веками руководствовались в своей жизни понятиями, которые сложились у них под влиянием этих трех учений, и им этого было как будто бы вполне достаточно. Но отец Николай считал иначе. «Три досе́лешние няньки японского народа, – утверждал он, – каждая воспитала в нем нечто доброе: синто – честность, буддизм – взаимную любовь, конфуцианство – взаимное уважение. Этим и стоит Япония. Но пора уже Японии узнать своего Отца Небесного».

Проявляя уважение к «досе́лешним нянькам» японцев, отец Николай не пошел по пути резкого осуждения этих учений. Он понимал, что старое невозможно просто отбросить, ибо оно вросло в ткань всей жизни японца. Он просто старался привести японцев к осознанию неполноценности их верований. Синто, буддизм и конфуцианство созданы самими людьми, объяснял он и образно показывал сколь отличаются эти верования от христианского учения, открытого нам Самим Богом: «Это – то же, что лампа, придуманная, чтобы освещать жилище человека, когда нет солнца. Лампа – очень полезная и даже необходимая вещь вечером или ночью, но никому и в голову, не придет зажигать ее днем. Так и буддизм и синтоизм хороши при отсутствии христианства, при незнании Истинного Бога. С появлением же этого знания они должны уступить. Пришло время для Японии оставить синту, буддизм и прочее ложное и принять истинную веру, данную людям Самим Богом».

Чрез горнило искушений

Ко всем очевидным трудностям вхождения отца Николая в японскую жизнь с самого начала добавились не менее обременительные внутренние борения – искушения. «Один Господь знает, сколько мне пришлось пережить мучений в эти первые годы. Все три врага: мир, плоть и диавол – со всей силой восстали на меня и по пятам следовали за мной. <… > И это каждый день и час, и наяву, и во сне, и дома в келье, и на молитве в церкви», – писал святитель, вспоминая, как все начиналось.

«Искушения эти, – писал он, – были самые законные по виду». Вопросы, которые его одолевали, выглядели вполне резонно: зачем надо было ехать в Японию, где его никто не ждал? Зачем он не остался в России, где мог бы послужить, наверное, с большей пользой? Зачем принял монашество, о котором никогда раньше не помышлял и к чему не обнаруживал прежде никакой склонности? Разве нельзя в миру служить Богу и ближним?

Было и еще одно довольно сильное искушение: он обнаружил в себе талант исследователя, влечение к чистой науке. Искушение это подкреплялось тем, что в условиях невозможности открыто вести проповедь у него нередко возникало сомнение в осуществимости его миссионерских планов. Казалось, в этих обстоятельствах оставалось только заняться писанием статей и научных трудов по Японии, тем более востребованных, что Япония, эта terra incognita, начинала постепенно вызывать всеобщий интерес?во всем мире. Позже отец Николай так вспоминал об этом: «Много лет меня также манила на свое поле наука. Японская, история и вся японская литература – совершенно непочатые сокровища, – стоит лишь черпать целыми пригоршнями, все будет ново, интересно в Европе и труд не пропадет даром».

Научная деятельность талантливого выпускника столичной Духовной академии имела реально-зримый успех. Его статьи, опубликованные в ряде церковных и светских журналов, стали заметным явлением в отечественной страноведческой литературе тех лет. Тут он получил и быстрый зримый результат, и успех, и славу. Действительно, исследовательские заслуги отца Николая были высоко оценены научным сообществом. Выражением этого признания стало избрание его почетным членом ряда научных обществ.

Однако как бы основательны ни были подобные искушения, отец Николай (Касаткин), человек цельный и волевой, успешно одолевает их, хотя и признается, что «много нужно силы душевной, великое углубление религиозного чувства, чтобы побороть все это». К счастью, и силы душевные, и глубокие религиозные чувства были у него недюжинные. Он борется и побеждает, выходя из боя еще более духовно окрепшим. «Наука и без меня найдет себе многих сынов, мои силы всецело посвящены надеждам миссионерским», – ставит он точку, кладя предел своим метаниям.

Первый ученик

Кажется недалеко время, когда опять проникнет сюда слово Божие и водрузится крест, но так, что уже никакие силы не исторгнут его.

И.А. Гончаров. «Фрегат “Паллада”»

Первым японцем, обращенным в христианство отцом Николаем, оказался не кто иной, как самый яростный его противник, самурай по имени Такума Савабе. Безмятежно жил-поживал тот себе в разлюбезном своем отечестве, служил жрецом в синтоистской кумирне, получал хороший доход, пользовался уважением горожан и был вполне доволен своей жизнью. Как истый японец Савабе гордился д своим отечеством, верою предков и ненавидел иностранцев-христиан и их религию. Он даже состоял членом тайного общества, целью которого было изгнать всех иностранцев из Японии.

И вот консул пригласил Савабе к своему пасынку учителем фехтования. Сталкиваясь в консульском доме с русским священником, самурай всякий раз смотрел на него с нескрываемой ненавистью. Однажды он ворвался к иеромонаху, готовый броситься на него с мечом. Только помощь Божия, вспоминал потом отец Николай, спасла его тогда от неминуемой смерти.

– За что ты на меня так сердишься? – спросил отец Николай.

– Вас, иностранцев, нужно всех перебить, вы заритесь на нашу землю, а ты своим учением больше всех несешь вреда Японии! – вскричал Савабе.

– А знаешь ли ты мое учение?

– Ясно, не знаю, – честно ответил самурай. Врать он не умел.

Священник укоризненно покачал головой:

– А разве справедливо осуждать кого-нибудь, не выслушав его? Ты сначала выслушай да узнай, а потом суди. Если мое учение будет худо, то и прогоняй нас отсюда. Тогда это будет справедливо.

– Так что же за вера твоя? Говори!

И отец Николай стал говорить ему о Боге, о душе, о ее бессмертии. Жрец слушал, скрестив на груди руки. Постепенно злоба на его лице стала сменяться интересом. Он вынул из рукава своего кимоно свиток бумаги, из-за пояса – тушницу (коробочку с тушью и кисточкой) и стал записывать.

Когда священник закончил свой рассказ, жрец озадаченно проговорил:

– Это совсем не то, что я думал. Расскажите еще.

– Ну что ж, приходите.

Так и стал Савабе регулярно приходить к отцу Николаю. Вскоре иеромонах писал в Россию: «Ходит ко мне один жрец древней религии изучать нашу веру. Если не охладеет и не погибнет (от смертной казни за принятие христианства), то от него можно ожидать многого».

И в другом письме: «Жрец с нетерпением ждет от меня крещения. Он хорошо образован, умен, красноречив и всей душой предан христианству. Единственная его цель жизни теперь – послужить отечеству распространением христианства».

Встречи отца Николая и Савабе происходили в условиях строжайшей конспирации. Савабе продолжал служить в своей кумирне. При этом он тайно читал Евангелие, а для отвода глаз по ходу службы мерно постукивал в барабан, как полагалось по обряду.

– Никто и не думает, что я читаю иностранную ересь, – заговорщицки говорил он отцу Николаю.

В поисках «хрустальной ясности мысли»

Изучив достаточно хорошо письменный литературный язык, отец Николай принялся за перевод на японский Священного Писания и богослужебных книг: без этого нечего было и думать о распространении православия среди японцев.

Эта задача требовала от него нового подвига. Дело-то оказалось архисложным. В японском языке отсутствовали многие иероглифы, которые бы правильно передавали смысл христианских понятий. На протяжении веков они использовались буддистами и синтоистами, что придавало им определенный нехристианский оттенок и их употребление могло привести к неверному пониманию христианского учения. Поэтому отцу Николаю приходилось каждый такой иероглиф очищать, где это возможно, от языческого содержания или отыскивать малоупотребимые, полузабытые иероглифы, свободные от чужеродных смыслов.

Порою для того, чтобы сделать текст одновременно и понятным, и богословски правильным, отец Николай проводил целое исследование: сравнивал греческий, славянский, русский и латинский тексты, часами подыскивая наиболее подходящее японское слово.

Например, при переводе молитвы «Господи, помилуй» возник вопрос, как, следует переводить слово «помилуй», которое зачастую воспринимается как помилование преступника. Отец Николай говорил: «У нас таких отношений с нашим Богом нет. Мы возьмем слово “аварэма”. Это слово лучше передает нужное значение: как мать милует ребенка, жалеет в исконном древнерусском смысле».

На протяжении десятилетий святитель Николай ежедневно занимался переводом не менее пяти часов. При этом он стремился достичь в каждом высказывании «хрустальной ясности мысли», ибо неясности и разночтения в церковных книгах порой ведут к возникновению ересей, от чего необходимо было с самого начала оградить молодое японское православие.

Позже, спустя годы, у святителя появится помощник-японец Павел Накаи, специалист по конфуцианской классике. В деле перевода он стал достойным соработником отца Николая: «Каждый день, – вспоминал спустя годы святитель, – истощали все силы перевести хорошо, и каждый день оставались недовольны. Употреблены все меры ясно уразуметь и выразить текст. Перед нами были: три греческих текста, два латинских, славянский, русский, английский, французский, немецкий, три китайских, японский, толкования на русском и английском, все-все лексиконы – каждый день, почти каждый час приходилось копаться во всем этом – словом, добросовестность не нарушена».

Специалисты утверждают, что переводческая работа, выполненная святителем, обычно по силам только для целой группы хорошо подготовленных переводчиков, да и то у них уйдет на это не один десяток лет. То был настоящий подвиг, сопоставимый с подвигом святых Кирилла и Мефодия.