Текст книги "Лошадь на крыше"

Наталия ТЕРЕНТЬЕВА
ЛОШАДЬ НА КРЫШЕ

НОТА ЛЯ
(Цикл рассказов)

Все, что я должен был сделать, это открыть окно и взмыть в синеву небес вместе с цветами, своей любовью и с Нею.

Марк Шагал «Моя жизнь»

Именем Адоная

Я ехала на репетицию к Одуванчику. Режиссера на самом деле звали Валера, и на одуванчик он совсем не был похож, скорее – на веселого породистого пса, недавно сбежавшего из дома. Но так назвал его Комаров. А это святое. По крайней мере – было, в те чудесные времена.

Итак, я ехала на репетицию, опаздывала и поймала машину.

Одуванчик репетировал на «Беговой», близко от моего дома, и поэтому я ловила машину по всякому поводу. Если, к примеру, шел дождь или жали туфли, была духота, дурное настроение, болел живот или мешали линзы. Или же просто, идя к троллейбусной остановке, я вдруг решала:

– Да не хочу я трястись в троллейбусе, а потом бежать, как савраска. За тридцать пять рублей – полторы пары дешевых колготок – комфорт и положительные эмоции.

Тридцать пять – это была моя такса. Полтинника мне было жалко, сорок без сдачи не найдешь, просто тридцать – очень уж мало… К тому же, слыша такую странную сумму, водители обычно не торговались, а начинали смеяться и выяснять – почему же именно тридцать пять.

Комфорт и эмоции были в том случае, если общение заканчивалось на обсуждении таксы и нестабильной московской погоды, и дальше водители не начинали приставать к пассажирке. Однако через какое-то время я сообразила, как на этом маршруте отваживать приставучих. Одуванчик снимал зал для репетиций в закрытом институте прямо напротив крематория при Боткинской больнице…

– Наверно, на свидание, такая красивая, – начинал разговор человек за рулем, косясь на мои черные гамаши и чудовищные каблуки.

– На работу, – мрачно отвечала я, подтягивая юбку к коленкам, а гамаши – к юбке.

– Где же вы работаете, если не секрет?

– Не секрет. Здесь прямо и налево. В морге.

– Простите? – вытаращивал глаза мой собеседник.

– В морге. А что тут такого?

– Гм… И вы там… значит…

И дальше было два варианта. Первый. Я отвечала сдержанно:

– Уборщица.

Если этого было достаточно, чтобы водитель прикусывал губу или доставал сигарету и с преувеличенным вниманием начинал смотреть на дорогу, больше не пытаясь ничего выяснить, я не продолжала. Но если вызывало облегченный вздох: «А-а-а, а я-то уж подумал…», то я небрежно объясняла:

– Правильно подумали. Потому что на самом деле я – патологоанатом. Вскрываю трупы.

После этого я окончательно теряла всякую привлекательность в глазах только что отчаянно кокетничавшего водителя.

Бывало, конечно, и это срывалось. Однажды молодой смуглолицый водитель и его приятель, сидевший впереди, наоборот, оживились и стали интересоваться подробностями.

– А можно нам посмотреть? – спросили они с таким жадным любопытством, что я услышала другое: «А можно мы тоже… поучаствуем?»

– М-м-можно, – ответила я, думая, под каким предлогом или вовсе без него мне бы поскорее выйти из машины, в которую я так опрометчиво вскочила, опаздывая на полчаса на репетицию.

– А как это сделать? – продолжали настаивать ребята.

– Позвоните мне, мы договоримся. Вот здесь, я приехала…

– А что сказать, если спросят, чего мы хотим?

В моем доме некому было спрашивать, чего от меня хотят разудалые глазастые мачо из близлежащих теплых стран, а также бесприютные иногородние студенты, строители-турки, не говорящие по-русски, или просто женатые москвичи.

– Скажите, что вы хотите посмотреть… э-э-э… эксгумацию трупа. Сдачи не надо!

* * *

Стойкие приставучие вместо денег просили телефон. Как-то раз, выслушав байку про патологоанатома, человек за рулем, как и положено, успокоился, а беря тридцать пять рублей, вдруг спросил:

– А телефончик?

– Так телефончик или деньги? – я впервые внимательно посмотрела на того, кто был за рулем. Надо же… Как приятно – и подработал, и с девушкой познакомился, не прогадав, в случае чего. Если девушка телефончик назовет ненастоящий…

– И то, и то, – спокойно кивнул он.

Я разозлилась. Хорошо. Дам ему настоящий телефон. Позвонит – ему же хуже.

Есть мужчины, которым нравится бег с препятствиями. Этот выждал паузу и позвонил. Говорить я с ним ни о чем не собиралась и так ему и сказала. Он позвонил снова. И снова.

– Вы, простите, случайно не Весы? – с ходу начал он в третий раз.

– Весы, – от неожиданности ответила я. – А собственно, вам-то что?

– А ваш любимый человек постарше вас, женат, брюнет с карими глазами и выше ростом…

– С темно-серыми, – не удержалась я, – и роста мы одинакового.

– Да-да, именно… Хотя, странно – у меня тут в компьютере…

– В компьютере? – У меня еще не было тогда компьютера, я о нем только мечтала, и все, связанное с ним, казалось мне почти чудом.

– Да, я на вас схемку сделал… Вы ведь вечером наверняка родились. Не знаете, случайно?

– Знаю. Полдвенадцатого…

– Да-да-да. Точно-точно… Все сходится… А он, ваш возлюбленный, вас мучает – и не отпускает, и жить с вами не хочет?

– Он… – Я вздохнула. – Ну, в общем, да.

– Да-а-а… А вы, простите, на себя в зеркало давно смотрели?

– Знаю. Я страшная.

– М-м-м… Это как сказать… Хотите, помогу вам?

– Еще скажите, что вы колдун.

Нет, я научный сотрудник. В прошлом. Сейчас действительно занимаюсь вопросами магии и древних знаний. Это такая неизведанная область… Столько шарлатанов и обманщиков… А я так – больше для себя. Мне очень интересно знать – кто мы, что мы, откуда взялись и вообще… Но по мелочи я могу попробовать, если надо… вмешаться в ход событий… Вы что хотите – ему приворот или себе отворот? Я растерялась.

– Наверно… ему приворот, а себе отворот.

– Отлично! Это даже еще проще! Знаете что… Приезжайте-ка вы завтра ко мне на работу… Пишите адрес… Вторая Тверская-Ямская… Или нет! Знаете, дело такое тонкое, сегодня как раз Марс в зените, хорошо бы не откладывать… Хотите, я сейчас к вам подъеду?

– Н-нет. Не хочу.

– А когда, завтра?

– Послезавтра. Только на работу.

– Разумеется… Хотя нет… Я же с завтрашнего дня в отпуске… Можем на нейтральной территории, если вы боитесь…

Как же это бывает трудно – просто и честно кому-то сказать: «У меня нет денег», или, например: «Я этого не знаю», или: «Конечно, я боюсь, если незнакомый и странный человек приедет ко мне домой»… И я ответила:

– Я не боюсь!

– Вот и отлично. Меня, кстати, зовут Валентин.

* * *

Послезавтра черный маг Валентин сидел у меня на диване и сосредоточенно жег фотографии Комарова. Он сжег уже штук восемь, после чего попросил:

– Дайте мне фотографию, чтобы было видно… Ну, в общем, где он в трусах.

– У меня есть только в плавках, на пляже…

– Пойдет! – обрадовался маг. Но, взглянув на карточку, вздохнул: – Не-а. Ничего не получится. Неудачный ракурс.

– Есть еще вот такая. – Я дала ему фотографию, где Комаров показывал, какие у него стали рельефные мышцы после того, как он купил домашний велосипед.

Маг внимательно рассмотрел не очень спортивную фигуру моего ненаглядного друга и опять покачал головой:

– Трусы тут какие-то… семейные… Ладно! Рисуйте вот тут, на животе у него вот такую штуку…

– Что это? – Я попробовала повторить сложную фигуру, похожую ни перекрученную спираль.

– Это самый важный магический знак. Ыл.

– Ыл?..

Да. Знак Ыл. Он закрутит торсионные поля в энергетической оболочке нашего объекта. Так… теперь… еще такую стрелочку… – Маг прочертил стрелку от правой ступни до макушки Комарова и сделал несколько витков вокруг головы. Сама стрелка вошла ему в ухо. – Обведите все своей рукой. Это магическая стрела Зи-У. Сейчас он должен почувствовать легкий озноб и волнение. Через несколько часов стрела начнет действовать сильнее, и… Иголочку дайте. Обычную. Лучше две или… пять. Да, пять. В вашем случае – именно пять. И еще одну, мы ее пока оставим…

Маг аккуратно отложил одну иголку в сторонку, а остальные пять воткнул в обои, расположив их ровно по кругу.

– Иголки не убирайте одиннадцать дней. Считая сегодняшний. Так… Теперь разберемся с пеплом…

Он взял щепотку из кучки пепла, в которую превратились самые лучшие фотографии моего любимого Комарова, бросил ее в пустой стакан, остатки стряхнул мне на голову.

– Пальчик давайте! – Проколов мне иголкой подушечку пальца, маг накапал моей крови в тот же стакан. – Налейте сюда кипяченой воды приблизительно треть стакана.

Я принесла воды, а он спросил:

– Ванная где у вас?

Я удивилась, но показала. Маг взял стакан с водой, кровью и пеплом и зачем-то закрылся в ванной. Я прислушалась. В ванной было тихо, но потом я различила тихое бормотание. Я вздохнула. Наверно, заговор на воду, ничего особенного, я читала об этом в ежедневном календаре. Зачем только закрываться? Через несколько минут Валентин вернулся, неся перед собой стакан на вытянутой руке. Я протянула руку, чтобы взять воду, но маг молча отстранил мою руку и, плавным движением описав круг, поставил стакан на стол. Присев рядом со мной на диван, он стряхнул невидимые капли с кончиков пальцев, затем неожиданно протянул руку к моей голове и вырвал у меня волос. Я только ойкнула, а он вставил мой волос в оставшуюся иголку и протянул мне:

– Надо вышить шестиконечную звезду вот, скажем, на этой фотографии… Чтобы верхний луч обязательно упирался в голову, а нижний – в детородные органы. Получится линия Кетцалькоатль…

– Кетцалькоатль? – удивилась я. – А это, случайно, не ацтекский бог? Крылатый, кажется…

Маг кивнул.

– Так, конечно! Это же все древняя магия! Древнейшая! Из глубины, так сказать, веков… Так, ну вы шейте, шейте…

– А в сердце иголку втыкать?

– В сердце само собой… Боковой луч – прямо ему в сердце. Вот так. Теперь берем стакан…

Маг осторожно, как будто в стакане был кипяток, взял стакан с заколдованной водой и накрыл его правой ладонью.

– Повторяйте за мной! – Он начал делать правой рукой круговые движения над поверхностью стакана. – «Стану не благословясь, пойду не перекрестясь… Сидишь ты, чертите…»

– КТО СИДИТ?

– Чертище! Не отвлекайтесь! – И он еще быстрее забормотал, так, что я с трудом успевала за ним: – «Сидишь ты, чертище, прочь лицом от своей чертищи… Не походя, не подступя, разлилась бы его ненависть по всему сердцу, а у ней по телу…»

– А почему ненависть-то? – Я остановилась.

Маг скороговоркой договорил до конца:

– «…чтоб не могли ее ни рыбы съесть, ни злой колдун отколдовать. И вместо рукописи кровной отдаю тебе я слюну». – Маг сплюнул в стакан и протянул его мне. – Теперь пей.

Я взяла у него стакан и с сомнением понюхала.

– И что, это поможет?

– Поможет-поможет. Пей и давай мне гвоздь. Любой, подлиннее.

Я пошла со стаканом в прихожую, все не решаясь выпить.

– А шуруп можно?

Можно! Даже лучше! Главное, чтоб не болт! Болтом дырку в энергетической оболочке не сделать. Ввернем сейчас этот болтик ему прямо в торсионный пучок, вот так… – Маг проковырял большую дырку в левом глазу у Комарова и протянул мне фотографию. – Теперь своим волосом зашивай дырку. А вода где? – Он огляделся в поисках стакана. – Не всю выпила?

– Нет еще…

– Отлично! Давай сюда стакан и свечу.

Я отметила про себя, что Валентин ненароком перешел со мной на «ты», и отнесла это на счет его волнения. Маг зажег свечу и, прихватив шуруп салфеткой, стал накаливать его в огне.

– Смотри на огонь и повторяй за мной: «Да остынет в рабе божьей Наталье страсть к рабу божьему…» Как зовут красавца?

– Владислав… – проговорила я, глядя, как краснеет и будто расширяется в огне длинный металлический стержень.

– «К рабу божьему Владиславу, как остынет в воде железо… Остуда-остуда, велика остуда, чтоб не думалось, не гляделось, чтоб вместе не дышалось… остуда, остуда, велика остуда…» – Он быстро сунул в воду раскаленный шуруп. Тот зашипел, и маг подставил мне стакан ко рту. – Пей!!!

Я залпом выпила странно пахнущую воду и отдышалась.

– Левой рукой крестись! Крестись быстрее! Слева направо! И повторяй: «Чтобы ни днем, ни ночью, ни в солнце, ни в дождь…»

– Извините, а на любовь будете заговаривать?

Маг остановился.

– На какую любовь?

– Ну как же… Мне отворот, а ему приворот…

– А-а-а… Так мы же ему мощнейший приворот сейчас сделали, вторглись в его энергетическое поле. Стоп! – Маг Валентин почесал лысоватую бровь. – Соль забыли. Соль принесите, лучше крупную, э-эх!.. И перчику черного, если есть…

– Горошком?

– Можно и горошком… Вообще-то надо было в стакан… Ладно, даже лучше. Руку протяните… Да не так, ладонью кверху. – Он насыпал мне крупных кристалликов соли в ладонь и перемешал их с черными горошками перца. – Медленно рассосите и прожуйте горошки, представляя при этом, как вы целуете своего… раба божьего Вячеслава.

– Владислава.

– Вот именно. Не торопитесь, не торопитесь… – Маг, очевидно совершив главные магические действия, опять стал подчеркнуто корректен. – Так, отлично!

Он аккуратно стряхнул оставшиеся крупинки с моей руки на пол. Я увидела, как две маленькие горошинки покатились и замерли рядом, у выемки в паркетной доске, на самом краешке.

– Теперь поднимите, пожалуйста, свитер.

– Зачем?

– Я должен понять расположение родинок у вас на груди. Это нам поможет.

Я помедлила и чуть приподняла свитер.

– Еще, еще… Та-ак… одна родинка вот здесь, и еще, кажется… – Валентин протянул руку с намерением копнуть ею в моем лифчике. – Неудобно, бюстгальтер ваш мешает…

Я внимательно посмотрела на мага и поняла наконец, какая я дура. Отступив назад, я опустила свитер, а ничуть не растерявшийся маг почесал ухо и сказал:

– Да! Еще одно. Помните, я спросил вас вначале, на все ли вы готовы, чтобы вернуть любимого?

– Помню.

– Вы когда-нибудь за деньги отдавались?

Я отошла еще подальше, пытаясь понять, что же сейчас будет.

– Разумеется. Регулярно отдаюсь. Иначе как же прожить бедной девушке… Вы хотите меня купить?

Валентин улыбнулся:

– За какую сумму вы отдавались?

– Сеанс закончен. Спасибо.

Маг покачал головой и не двинулся с места.

– Вы не хотите помочь самой себе! Вы же сказали, что готовы на все. Так за какую сумму вы… гм?..

Я прикинула.

– За пятьсот долларов и тридцать пять пенсов. Пенсы можно заменить копейками. Сеанс закончен.

– Так, очень хорошо. – Маг неторопливо достал из кармана кошелек. – Сумма вашего числа жизни минус восемь… плюс число жизни нашего клиента, поделить на три, в остатке три, плюс… Где он живет?.. Напрасно вы, напрасно… Ну, неважно. Плюс, скажем, тринадцать, умножаем на сорок один и делим… так… Получается… – Маг достал из кошелька один доллар. – Получается – один! Вы должны, если хотите вернуть себе этого человека, сделать все, что я вам сейчас скажу, и… Послушайте меня внимательно! И получить за это один доллар. Что потом делать с этим долларом, я объясню. Подойдите ко мне…

Невышитый глаз любимого Комарова смотрел на меня с изуродованной фотографии ласково и печально.

Я взяла синюю корзиночку, в которой у меня лежали диски Тани Булановой, Аллы Пугачевой и Шарля Азнавура, подошла к дивану и дала этой корзиночкой по блестящей башке черного мага.

Маг перехватил мою руку. Но драться не стал, а быстро и молча растворился.

* * *

Вечером в тот же день я позвонила Комарову и сказала:

– Привет…

– Ля, я устал.

Он не устал, он просто не приезжал ко мне шестьдесят семь дней и, судя по всему, приезжать в ближайшее время не собирался.

– Приезжай ко мне…

– Ля… Мне завтра рано вставать.

– Хочешь, я приеду?

– Я хочу есть. Я только что пришел. Я еле жив. Я… я еще должен разобрать антресоли… вещи для бедных сложить… и… У меня не мыта вся посуда.

– Тогда ты приезжай.

– Ля!.. Не выдумывай. И не мучай меня.

– Я люблю тебя.

– Я поем и перезвоню тебе.

– Я тебя привораживала сегодня.

– Что делала?!

– Привораживала. Приворот делала.

– Ну и как? Привернула?

– А ты чувствуешь?

– Когда почувствую, я позвоню.

Я подождала двадцать четыре часа и позвонила ему.

– Почувствовал?

– Что именно?

– Значит, не почувствовал, – вздохнула я.

– Ля, я только что пришел домой…

– Ты поешь, разберешь антресоли и перезвонишь?

– Я поем и не перезвоню. Я буду спать.

«С кем?» – хотела спросить я, но побоялась получить ответ.

– Спокойной ночи, я люблю тебя.

– Ага, привет.

Наверно, черный маг Валентин все перепутал. Да и зачем я вышивала у Комарова звезду на сердце, если он давно уже объяснил мне, что любил меня совсем не этим местом?

Недели через три я привела в порядок уцелевшие после магического обряда фотографии и вставила их в прежние рамочки.

Еще через месяц я их все убрала в самый дальний шкаф и задвинула большой пуховой подушкой, на которой Комаров любил у меня спать.

Он тут же это почувствовал и вечером позвонил:

– Как дела?

– Нормально. Выбросила сейчас все твои фотографии.

– Ля, я не помню, говорил я тебе, что ты дура?

– Ты говорил, что я подарок судьбы.

– Это одно и то же.

* * *

Когда-то давно, в прошлой жизни, когда у Комарова не было еще больших антресолей с подарками для бедных, а была маленькая скромная машина и, как нам обоим казалось, большая любовь ко мне, он не дописал одно стихотворение и подарил его мне.

Не покидай меня, надежда,

Что все когда-нибудь вернется,

И, как приходит утром солнце,

Ворвешься ты в мой ад кромешный.

В закономерности возврата

Есть ощущенье высшей силы…

Дальше Комаров никак не мог связать концы с концами. Я тоже несколько раз бралась за него, даже заменила одну строчку своей, про ад, но закончить не получилось.

У меня рвется логика во всех рифмах к слову «возврата». Все получается плоско, безутешно. И все неправда – «разврата», «утрата», «расплата»…

Но я знаю, что просто еще не время. Я найду эту рифму. Она сама найдется.

И я даже знаю, в какой день.

Джампер

Я шла по Тверской улице, стараясь не встречаться глазами с таращившимися изо всех витрин модными манекенами. Еще не стемнело. Была середина июля и такая хорошая погода, что меня даже на какое-то время отпустила моя тоска.

Шла я медленно, потому что в то время, отправляясь из дома дальше булочной, всегда надевала красивые туфли на высоких каблуках, надеясь встретить где-нибудь Комарова. Я прекрасно знала, что он сейчас, пытаясь заработать все золото мира сразу, носится по меховому комбинату, из окон которого виден Ботанический сад, а мне Ботанического сада не увидеть, даже если я залезу на крышу своего девятиэтажного дома. Ну и что? Москва, с точки зрения вечности, – маленький город. И в этом городе случаются порой всякие чудеса. Главное – быть готовым к чуду. Но если судьба за ручку подведет меня к Комарову в совершенно неожиданном месте, а я при этом буду в растоптанных чёботах…

Я шла и нюхала только что купленные духи «Венеция Пастелло». Их нежный и прозрачный аромат волновал меня очень давно, и вот наконец я их купила. Наверное, так пахнет ближе к вечеру на белой яхте, если выйти на ней в открытое море и стоять, смотреть на густо-розовое у горизонта небо, облокотясь на руку Комарова… Я закрутила поплотнее крышку и подумала, что с этими духами вряд ли произойдет то же, что со многими моими горячо желанными трофеями: они не разонравятся мне тут же, как только появится возможность пользоваться ими, не жалея.

– Хорошо выглядите, – услышала я за спиной голос с сильным украинским акцентом.

Я не остановилась, но голос настаивал:

– Может, подвезти вас?

Высокий, пожалуй чересчур высокий мужчина лет тридцати пяти обогнал меня и встал на пути. Мне пришлось приостановиться. Даже на своих чудовищных каблуках я едва доставала ему до уха. Мне сразу не понравилась его лихая рубашка в оранжевых пальмах и неаккуратная лысеющая макушка, волосы с которой, видимо, были утром счесаны на лоб под видом челки.

Я обогнула его и пошла дальше.

– А выглядите хорошо. – Он опять загородил мне дорогу.

Он улыбался. Теперь уже я заметила разъехавшиеся и как будто обгрызанные передние зубы. Некрасиво… К тому же я не люблю сильной мужской инициативы.

Из чувства противоречия с самой собой – настроение все равно уже было не восстановить – я процедила:

– И что?

– Прогуляемся? – Это его звонкое «х» казалось неумелым нарочным говором.

– Прогуляемся, – передразнила я его. – Я – вот, например, иду в «Елисеевский», за продуктами. А вы, кажется, шли мимо.

Интересно, почему нас, русских, так смешит и раздражает украинский акцент? Потому что он не французский и даже не эстонский? Или же это естественно – русское ухо воспринимает украинскую речь как коверкание родного и прекрасного во всех отношениях языка?

Мужчина, как будто не услышав, что я его так недобро передразнила, оживленно закивал:

– Во-во, я мигом подъеду туда. Машина у меня такая… – Он опять разулыбался и показал, широко взмахнув длинными худющими руками, какая у него машина. – Синяя «вольво». Двухдверная… – Он подмигнул мне, как будто количество дверей в машине как-то касалось лично меня.

Ничего не ответив ему, я пошла в магазин. Через полчаса я вышла на улицу, заталкивая сувенирный пакетик с «Венецией» в большой продуктовый пакет, где лежали лишь сливки и хлеб, и уже забыв о случайном нелепом знакомом. Но тут несколько раз настойчиво посигналила машина, стоявшая прямо напротив дверей магазина, и грациозная, не похожая на своих толстозадых родственников «вольво» распахнула дверь.

Я секунду подумала и сёла в машину. «Что воля, что неволя – все одно…» – говорила заколдованная Марья-Искусница в моем любимом детском фильме.

– Рванули?

Я посмотрела на мужчину в рубашке с большими развесистыми пальмами. Он был очень доволен. Хотелось бы узнать – чем.

– А нельзя ли то же самое сказать по-русски?

Он засмеялся, наверно, не понял. А я почувствовала знакомое оцепенение, когда каждое слово достается мне как бесконечный, мучительный и никому не нужный монолог.

– Кто вы по профессии? – Я с трудом заставила себя выговорить вопрос, чтобы он не приставал со своими. Пусть уж лучше что-нибудь рассказывает… Мужчины так это любят при первом знакомстве – хвастаться, подвирать, рисоваться… А дальше первого свидания у меня уже очень давно дело не шло. Разобраться в человеке – а именно, понять, что это, увы, – не Комаров, обычно хватало пятнадцати – двадцати минут. А то и меньше.

Но мой новый знакомый ничего мне не ответил, рисоваться не стал, а только гыкнул, хлопнул короткими редкими ресницами и действительно с места рванул вперед.

– Не надо так гонять по Тверской. Пожалуйста.

Он, хохоча, припустил еще сильнее. Я исчерпала ресурс своих психических возможностей и вытянула вперед ноги. Нехай несется. Что воля, что неволя…

У Сокола хозяин «вольво», который, к счастью, промолчал весь путь по Ленинградке, сосредоточенно обгоняя соседей справа и слева, вдруг поинтересовался:

– И хде мы отдохнем?

Его высокий голос как будто все время попадал мимо нот. Есть такие голоса – удручающе фальшивые. А есть другие… Я усилием воли остановила свои мысли, вредные и неправильные, и вежливо ответила:

– А как вы хотите… гм… «отдохнуть»?

– Ну-у… похавать шашлыки…

– «По…» – что?

– Похавать! – Он не издевался. Он не понимал. Ему было хорошо.

Я взглянула на часы. 18.45. Сейчас Комаров мчится за своей Викой, сбрасывая на ходу тесный галстук с красными рыбками, расстегивая воротничок тонкой льняной рубашки и радостно ероша чуть начавшую седеть челку. Или уже едет с ней домой, и нежная, милая Вика загадочно молчит, а он все шутит и шутит, стараясь ей понравиться… Уже который год… . – На следующем светофоре налево. Сейчас прямо. Где Строгино, конечно, не знаете?

– А хде это?

– Это там, куда мы едем.

– А там шо?

Еще и «шо». И это ладно. «Засунь себе свой великорусский шовинизм знаешь куда?» – советовал мне как-то, осерчав, Комаров. И был, конечно, прав.

– А там как раз хавают шашлыки. Так вы кто по профессии?

При встрече с новым кавалером я стала очень осмотрительно задавать этот вопрос, после того, как один кавалер, представившись и угостив меня чашечкой кофе, спросил: «А ты вообще ворованное носишь? Я подарю».

Какое-то время мне казалось, что один из этих малознакомых и малоинтересных мне мужчин может спасти меня от трепетно и безрассудно любимого Комарова, то влюбленного в жену Вику, то скучающего с ней и влюбленного в меня.

– Я спортсмен. Высокого уровня, – ответил мой новый знакомый.

Я прикинула телосложение и догадалась:

– Прыгун? Джампер?

– High jumper[1]1
  Прыгун в высоту (англ.).


[Закрыть], – нимало не растерялся тот.

– Очень приятно. Наташа. Только я не люблю, когда меня так называют. – Я правда не люблю эти свои три «а» подряд. – Лучше не называйте никак.

Джампер перелетел через строгинский мост, лихо обогнав две судорожно подпрыгивающие на неровной дороге маршрутки, и хохотнул:

– Натаха?..

Лучше бы он так не смеялся. Сильно выступающий кадык, обтянутый суховатой кожей, энергично заходил туда-сюда, и среди длинных желтоватых зубов весело блеснули металлом несколько крупных коронок. Я отвернулась.

– Послушай, быстро останови.

– Натали, и где тут шашлыки-то? – мирно улыбаясь, негромко спросил Джампер, сразу прекратив хохотать.

То, как он быстро сориентировался, показалось мне жизненным опытом и признаком уживчивого характера.

* * *

– Вам двадцать восемь лет? – не могла поверить я своим ушам.

Когда Джампер жевал шашлык, он казался еще старше, чем вначале. Глядя на сильно сокращающиеся мышцы лица, я вдруг заметила в нем непонятное сходство с бывшим мужем Мариком. В сухой, достаточно гармоничной физиономии Джампера при напряжении проступал ненавистный и слишком памятный мне образ Марика. То ли в глазах, правда не кукольно-синих, а пуговично-карих, то ли в нацеленном вверх носе, то ли в неконтролируемой улыбке.

Я шашлык не ела, а сидела и смотрела на Москву-реку.

Было почти хорошо. Если забыть, что Комаров сейчас ужинает или только что поужинал со своей женой и теперь смотрит телевизор, с удовольствием развалясь на диване и задумчиво поглядывая время от времени на Викин милый, безукоризненный профиль. Конечно, забыть, конечно. Вот какой хороший новый знакомый – спортсмен высокого уровня, уживчивый, веселый, на чей-то вкус наверняка симпатичный…

– А на Олимпиаду вы почему не поехали?

– Натаха, давай на «ты»! – опять расслабился он.

Господи, да чтоб твой шашлык застрял у тебя где-нибудь на высоте метр девяносто! «Натаха»!.. Так, наверно, меня еще никто не называл, просто потому что я не похожа на Натаху, спасибо прабабушкам и прадедушкам, не разрешавшим своим деткам рожать невесть от кого… Как говорила моя бабушка: «И чтоб рожа не кривая, и чтоб человек хороший был…»

Джампер с завидным аппетитом дожевал мясо, потом, широко улыбнувшись, забросил в рот мой нетронутый бутерброд с рыбой, на который давно уже посматривал, и, неожиданно элегантно облокотившись крупными локтями о шатающийся пластмассовый столик, спросил:

– Натали, еще кофэ? Или рыбки?

– Рыбки не надо. Еще кофэ, еще пива, не холодного, шоколадку и красный «Данхил», – ответила я, ненавидя саму себя. Уходи, Наташа, отсюда, садись дома и сиди. Жди звонка. И ненавидь саму себя в одиночестве.

– В твоем возрасте, Натали, курить вредно.

– В моем возрасте вредно жить. Чипсы и зажигалку. Еще деньги возьми… – Я протянула ему купюру.

Есть я не хотела, зажигалка лежала у меня в сумке, мне просто хотелось подольше побыть одной, пока он заказывает у стойки бара.

* * *

Джамперу было противопоказано всякое движение. Пока он был неподвижен, особенно как будто бы в задумчивости за рулем, он казался даже симпатичным. Но как только он начинал двигаться, он становился похожим на постаревшего Буратино, с резкими, излишне энергичными движениями, страшноватыми гримасами и неправильным механическим голосом.

После шашлыков в кафе на берегу реки Джампер отвез меня домой, но целоваться не полез и в гости не просился. Я немного отмякла – человек явно скромный, может быть даже порядочный. Пусть себе «хыкает» на украинский манер, слова смешные говорит. Что от этого меняется?

Он настойчиво звонил мне, вроде и не замечая, что не очень мне нравится.

– А-лё? – по-бабьи жалобно произносил в трубку Джампер, как будто спрашивая меня о чем-то, на что я никак не могла ему ответить. Моя безысходная тоска начинала подсасывать меня еще сильнее, и я против воли отвечала:

– Да, Сережа. Что?

– Как настроение? Прогуляемся?

– Настроение паршивое. Прогуляемся.

– Натали, на высшем уровне у всех должно быть хорошее настроение.

– Ладно, Сережа. У меня хорошее настроение.

– Хорошее?

– Хорошее. Очень хорошее. Отличное.

– Молодец, Натали, делаешь успехи. Может, на дискотечку?

В тридцать два года я начала ходить на дискотеки, каждый раз ожидая, что меня спросит охранник на входе: «А вам… гм… девушка… точно в эту дверь, не в соседнюю? Там как раз поликлиника… для таких оригинальных, как вы…» А что делать, когда не спится, не естся, не смеется, не читается? Когда любимая музыка кажется скучной и бессмысленной, когда не спасают книги и раздражают рассказы подруг о подрастающих детях… Когда в твоем собственном доме тихо и пусто, нет пыли, нет лишних предметов, нет игрушек и доверчивых, требовательных глаз, не отпускающих тебя ни на шаг… Когда мир вдруг становится пустым и тусклым, и ты понимаешь, что это – правильно. Что правы они – мой любимый человек Комаров со своей густой взъерошенной челкой и загадочная Вика, которую можно обмануть, но нельзя бросить.

– Да, Сережа, на дискотечку.

* * *

Танцуя до дурноты, запивая тоску пузырящимися, ярко подкрашенными коктейлями, я стала с ним встречаться.

Джампер намекал на совместную жизнь. Щедро платил в ресторанах, покупал креветки для домашних ужинов. Потом неожиданно для меня решил поселиться в моей квартире.

– Какой смысл платить за гостиницу? – проговорил он достаточно осторожно и, улыбнувшись, обвел глазами уже хорошо знакомую ему комнату. – Все равно я живу у тебя. Ну, почти что…

– Ну да… – ответила я.

Некоторое время я думала, как бы так сказать, чтобы не очень обидеть Джампера, и все смотрела на его большую синюю сумку, подозрительно набитую в этот раз. Не мог же он приехать с вещами, вот так, просто?.. Но увидев, как он поглядывает на шкаф, видимо уже прикидывая, куда лучше разложить штаны с майками, я не выдержала:

– Сережа, твое спортивное общество «Луч» больше не хочет платить за гостиницу? Ты не оправдал их надежд?

– Натали… Э-эх!.. – Он заложил руки за голову и откинулся на диване, стукнувшись головой об стенку.

Пока он, досадливо цокая языком, растирал затылок, я продолжала. Надо успеть, пока мне совершенно некстати не стало его жалко.

– Может, тебе стоит снять квартиру? Только поближе к ЦСКА или к Лужникам… чтобы не мотать свою «коханочку» через весь город…

Джампер стряхнул с рук прилипшие светлые волоски и хмыкнул:

– Натали, ну ты даешь…

Джамперу явно не нравилось придуманное мной имя для его машины, у которой киевские номера начинались с «КХ».

А я в который раз пыталась все делать так, как было в той, прежней, перечеркнутой теперь жизни, с другим, любимым… Мне было так привычно, что его бордовая семерка имела ласковое имя Сёма. Он любил ее так, как любил все, что ему в данный момент принадлежало.