Текст книги "Золотая булавка Юлия Цезаря"

Наступила тишина, нарушаемая только стонами тех, кто был еще жив.

Публика еще несколько долгих мгновений молчала, осмысливая происшедшее, а затем трибуны взорвались радостным ревом – римская чернь получила то, зачем пришла, сполна насладилась зрелищем чужих страданий, чужой крови, чужой смерти.

На арену выбежали дюжие служители. Одни уволокли трупы погибших гладиаторов, другие унесли на носилках тех, кому еще можно было помочь. Хотя шансы их были невелики, дежурные врачеватели пытались помочь им или хотя бы сократить неизбежные страдания. Еще два дюжих раба с опаской подступились к неподвижному телу чудовищного пса. Они схватили его за задние лапы и поволокли к боковым воротам. Жилы их вздулись от напряжения.

Деций Крисп не сводил взгляда с израненного животного, и ему показалось, что пес пошевелился, по его огромному телу пробежала чуть заметная дрожь, но, возможно, это была агония.

Когда арену очистили от мертвых и раненых, на нее выбежали другие служители, чтобы чистым песком засыпать кровавые лужи.

Через несколько минут арена снова была чистой, как до начала зрелища.

Публика застыла в ожидании нового развлечения.

Вскоре ворота вновь распахнулись, и на арену вышли два отряда гладиаторов – фракийцы в коротких кольчугах, с длинными кривыми мечами и маленькими круглыми щитами и мурмиллоны в бронзовых шлемах с изображением рыбы, с широкими квадратными щитами и короткими прямыми мечами – гладиусами.

Трибуны взорвались радостными криками – римский плебс дождался своего любимого зрелища. Тут и там заключали пари на одну или другую команду, обсуждали достоинства знаменитых бойцов, дешевое вино лилось рекой.

Только Деций Крисп безо всякого интереса смотрел на арену.

Перед его внутренним взором стояла величественная, словно высеченная из черного мрамора, фигура священного пса, последнего пса, посвященного великому Тину…

Едва дождавшись конца представления, Деций пробрался во внутренние помещения Большого цирка. К счастью, он сразу нашел Марка Кузнечика. Тот удивленно взглянул на приятеля и спросил:

– Что ты тут делаешь, Деций? Я думал, ты давно уже отправился в таверну Толстой Марцеллы, чтобы отметить там вчерашний выигрыш и сегодняшний заработок.

– Толстая Марцелла подождет. И если ты мне коечем поможешь – я славно угощу тебя. Выставлю кувшин лучшего вина, какое найдется у Марцеллы.

– Твои слова звучат заманчиво. Чего же ты хочешь от меня, дружище?

– Куда отнесли трупы убитых во время представления?

Марк Кузнечик нахмурился:

– Что я слышу, Деций? Неужели ты связался с колдунами и чернокнижниками с Либетинской улицы? Это они тайком покупают части тел убитых гладиаторов, чтобы подмешивать их в свои адские зелья! Не советую тебе якшаться с этой публикой, это не доведет тебя до добра! Я помню, как два года назад…

– Не беспокойся, Марк, я не имею никаких дел с либетинским сбродом. Мне не нужны сердца и почки мертвецов. Я хочу взглянуть на того черного пса, который так храбро сражался с гладиаторами.

– Зачем тебе глазеть на дохлую собаку? Сам знаешь – живая собака лучше, чем мертвый лев, а уж о мертвой собаке и говорить не приходится…

– Прости меня, дружище, но такая уж у меня блажь. Я никогда не видел такого громадного пса и хочу еще разок взглянуть на него.

– Ну что ж, раз ты не хочешь говорить, что у тебя на уме, – и не надо, я никогда не страдал излишним любопытством. Пойдем, я отведу тебя в холодный зал, где мертвецы дожидаются, пока их отвезут в общую яму! Только имей в виду – Одноглазый Гай никого не пускает даром, тебе придется раскошелиться!

– Сколько? – спросил Деций Крисп.

– Пять сестерциев. Дай их мне – я сам договорюсь с Одноглазым.

Они прошли по узким коридорам под трибунами цирка и подошли к низкой деревянной двери. Марк постучал условным стуком – наверняка ему нередко случалось приводить сюда посетителей.

Дверь распахнулась, и из нее, пригнувшись, вышел огромный человек с густыми темными волосами и единственным глазом на заросшем бородой лице. Это был германец по имени Гай, ведавший огромной мертвецкой Большого цирка. Со своим огромным ростом и мрачной физиономией он напоминал владыку подземного мира.

Одноглазый вопросительно взглянул на посетителей. Марк Кузнечик что-то зашептал ему на ухо, из рук в руки перешло несколько монет. Деций не сомневался, что часть платы Марк взял себе. Германец с любопытством взглянул на Деция, кивнул и отошел от двери, пропуская посетителя в свое мрачное царство.

Деций вошел в холодный зал – последнее прибежище мертвых гладиаторов, где они дожидались, когда на скрипучей телеге их отвезут в огромную яму под Тибуртинским холмом, где хоронили всех бездомных и неимущих.

В холодном зале действительно было очень холодно. Он был устроен так, чтобы трупы не успели разложиться до прибытия похоронной команды. Тем не менее здесь царил ужасный запах – запах крови, запах смерти.

Мертвые гладиаторы ровными рядами лежали вдоль стен на грубых полотнищах, которые позже послужат им погребальными саванами.

Пройдя вдоль длинного ряда трупов, Деций увидел в дальнем углу огромную черную груду.

Он подошел, опустился на колени и с печалью оглядел мертвого пса.

Благородное животное лежало на голом полу в жалкой и неудобной позе. Глаза его были закрыты, темная кровь запеклась на многочисленных ранах.

Деций положил руку на мощную шею Тинуса. На шее, под жесткой темной шерстью, он нащупал ошейник из толстой буйволовой кожи.

Деций вспомнил тот далекий день в своем детстве, день, когда отец привез его в горную деревушку. Тогда ему показали двух щенков. Двух последних щенков, посвященных великому божеству.

Неужели это – один из тех щенков?

Разве собаки живут так долго?

Вдруг по шкуре пса пробежала мелкая дрожь.

Неужели Тинус еще жив?

Деций провел рукой по его шее, чтобы нащупать биение пульса.

Тяжелые веки огромного пса приподнялись, из-под них выглянули темно-золотые глаза, полные страдания.

– Ты еще жив? – прошептал Деций.

Пес приоткрыл пасть, обнажив огромные клыки.

Любой другой человек на месте Деция отдернул бы руку – но Деций не шелохнулся. И адский пес не вцепился в его руку зубами – он доверчиво и благодарно лизнул человека.

Деций расстегнул ошейник, чтобы раненому псу легче было дышать.

Освободившись от тесного ошейника, Тинус вздохнул, мощная грудь заметно приподнялась.

На кожаном ремне была укреплена бронзовая пластинка с изображением оскаленной морды – морда эта была точь-в-точь похожа на морду самого Тинуса, но Деций знал: на этой пластинке было отчеканено изображение основателя рода священных псов, того первого Тинуса, который спустился с облаков вместе со своим божественным хозяином. И еще он знал, что эта пластинка – не просто бляха, какими украшают ошейники породистых собак. Это – священная фибула, ее позволялось носить только верховному жрецу главного этрусского божества. Должно быть, последний верховный жрец прикрепил свою фибулу к ошейнику священной собаки, зная, что Тинус сбережет ее лучше всякого другого охранника.

Деций с благоговением спрятал пластинку в свою котомку и окликнул Одноглазого.

– Ты не сможешь достать мне тележку? Этот пес еще жив, я хочу забрать его домой и выходить.

– Жив? Ты, должно быть, ошибаешься! – недоверчиво проговорил германец. – Впрочем, это твое дело. Если тебе нужна дохлая собака – забирай ее. Только заплати мне еще пять сестерциев. За эти же деньги я дам тебе тележку, да и раба, который поможет довезти собаку до твоего дома.

– Это справедливая цена! – проговорил Деций, доставая деньги.

Через несколько минут появился старый иллирийский раб с большой тачкой. Несмотря на возраст, он оказался крепок, и вдвоем они взгромоздили полуживого пса на тачку.

Деций с иллирийцем катили тачку по кривым улочкам Субуры и Велабра, держа путь в сторону Этрусской улицы. Деций прикрыл пса куском рогожи, но все равно прохожие шарахались от них, заметив торчащую из-под рогожи огромную голову.

Они миновали Козий спуск, приблизились к Этрусской улице. Деций не мог принести полумертвую собаку к себе домой: хозяин, у которого он снимал комнату, был бы недоволен. Кроме того, комната Деция располагалась на верхнем этаже инсулы – шестиэтажного доходного дома, под самой кровлей, и они с иллирийцем не смогли бы втащить огромного пса по крутой лестнице.

У Деция был другой план.

В самом начале Этрусской улицы, возле маленького храма Немезиды Тарквинской, располагалась шумная и грязная таверна, в которой заправляла Толстая Марцелла – жена старого легионера, ветерана гражданских войн. Легионер в свое удовольствие пропивал ветеранское пособие, а Марцелла держала таверну железной рукой.

Оставив тележку с иллирийцем перед дверью таверны, Деций вошел внутрь. Марцелла стояла за деревянным прилавком, подбоченившись, и строго оглядывала посетителей. Увидев Деция, она кивнула ему, так что заколыхались все три ее подбородка:

– Поздненько ты явился, Деций! Игры уже давно кончились, я ждала тебя раньше. Хочешь промочить горло? У меня есть недурное тускуланское!

– До этого дело тоже дойдет, – заверил ее Деций, – а для начала я хотел тебя спросить: у тебя ведь свободен тот сарайчик, что позади таверны?

– Сарайчик? – Марцелла подняла брови. – Ты говоришь о той уютной пристройке?

– Ну я бы все-таки назвал ее сараем, да и то плохоньким. Так вот, нельзя ли его снять? Я заплатил бы тебе два асса и еще асс за каждую неделю…

– Два асса? Ты, должно быть, шутишь! Сейчас таких цен не бывает! Сейчас за любую лачугу берут не меньше пяти сестерциев в месяц!

– Так то за лачугу, где могут жить люди. А мы говорим о сарае, о курятнике!

– В нем вполне можно жить. В прошлом году в нем целый месяц жила семья эфиопов. И ты ведь хочешь его снять? Кстати, для чего он тебе понадобился?

– Да так… хочу сложить в нем кое-какие пожитки, которые мне неохота тащить в инсулу…

– Пожитки? – Марцелла орлиным взором заметила тачку перед входом в таверну, вышла на улицу и уставилась на покрытое рогожей тело.

– Деций! – проговорила она, наконец. – Ты был хорошим соседом и хорошим клиентом. Что с тобой стряслось? Зачем ты привез сюда дохлую собаку? Ты что – решил заняться черной магией?

– И в мыслях такого не держал! Это вовсе не дохлая собака. Это отличный пес. Он ранен, но я его выхожу. А пока он будет жить в твоем сарайчике – ты можешь не опасаться грабителей: никто из них не посмеет и близко подойти к твоей таверне, пока там такой сторож!

– Не знаю, не знаю! – Марцелла покачала головой. – Вряд ли ты сумеешь его выходить. Но коли уж тебе так приспичило – так и быть, отдам тебе ту пристройку. Но, конечно, не за асс в неделю. Плати три асса – и по рукам!

Деций вздохнул и согласился: все равно у него не было другого выхода.

Выйдя из кафе, Вита побрела куда глаза глядят.

Вечер был чудесный, пахло морем и цветами. Возвращаться домой совершенно не хотелось, и она пошла по каменной лесенке вверх, в сторону Старого города.

Лестница круто повернула, вышла на ровную террасу, окруженную густыми деревьями. В темноте белели, словно светились, большие благоухающие цветы. Над головой с резким неприятным писком промчалась какая-то птица.

Нет, не птица, поняла Вита, это была летучая мышь. Их были десятки, может быть, даже сотни, они кроили ночной воздух резкими зигзагами. Одна пролетела совсем близко, едва не налетела на Виту – девушка успела разглядеть уродливую злобную мордочку, как будто сошедшую с картины Босха.

Вита облокотилась о каменный парапет и застыла. Воздух был так густо пропитан всевозможными запахами, что его трудно было вдыхать. Вдали слышалась музыка, там, внизу, у моря, люди гуляли, танцевали, просто сидели за столиками кафе и проводили время в приятной беседе. Что может быть лучше теплой южной ночи?

Запах цветов, свежий ветерок с моря, глоток легкого коктейля, улыбка спутника, его нежный взгляд, посланный через стол. И в перспективе – долгая неспешная прогулка вдоль моря, серебряная лунная дорожка, наблюдаемая с пирса, а потом… Вита вздохнула и резко приказала себе остановиться. Не помогло, тоска уже нахлынула, по щекам потекли слезы.

Все это могло у нее быть, точнее, она летела в надежде на это.

И что? Вместо того чтобы там, внизу, принимать участие в этом празднике жизни, она стоит тут как полная дура и ревет. А думала, что ее ничто больше не проймет, что у нее панцирь… Ага, как же. Черт бы побрал этого Глеба с его розыгрышами, чтоб он облысел в один день и паршой покрылся!

Вита решительно вытерла слезы кулаком, как в детстве, и представила себе фотографию Глеба, но без волос и с красным носом, как у последнего пьяницы.

Ничего не получалось. Да у нее и снимка-то его нету, все исчезло, как корова языком слизнула. И не найти ведь теперь концов. Конечно, есть такие компьютерные умельцы, которые адрес восстановят быстро, но Вита ни за что не станет срамиться. С нее и Ленки хватит, ей-то придется все рассказать.

Все же ночь сделала свое дело, Вите полегчало. Она прошла по террасе и снова полезла наверх по крутой каменной лестнице.

Здесь весь город состоит из таких лестниц.

Наконец впереди показались каменные стены и узкие улочки Старого города. В легких босоножках было неудобно идти по булыжной мостовой. Вита свернула в узкий переулок, и вдруг перед ней появилась цыганка – та, знакомая, которая приставала к ней в самый первый день. Так и шляется по набережной с утра до вечера, неугомонная какая. Цыганка улыбнулась, блеснув золотым зубом, протянула смуглую руку, что-то забормотала.

– Да отвяжись ты! – раздраженно шикнула на нее Вита, пытаясь обойти.

Вдруг цыганка опустила руку, подошла вплотную, понизила голос и проговорила очень тихо и отчетливо, по-русски, причем без всякого акцента:

– Не ходи туда!

– Вот еще! – фыркнула Вита и назло цыганке пошла вперед, в темный переулок.

– Не ходи! – повторила ей в спину цыганка.

Вита передернула плечами, но даже не убавила шагу.

– Я тебя предупредила! – прошипела цыганка.

Вита почувствовала неприятный холод под ложечкой, но не свернула с выбранного пути.

Станет она еще какую-то цыганку слушать!

Переулок круто изогнулся, и вдруг из темной подворотни выступил высокий широкоплечий мужчина неопределенного возраста, с густыми обвислыми усами, заступил дорогу. Вита попробовала обойти его, но он снова оказался прямо перед ней, облизал кончиком языка губы и проговорил что-то по-сербски.

– Что вам от меня нужно? – раздраженно промолвила Вита. – Дайте пройти!

– Пройти? – переспросил мужчина. – Можно и пройти, если ты отдашь мне кое-что.

Теперь он говорил по-русски, хоть и с акцентом.

– Да что же это такое! – застонала Вита. – Говорят, что здесь нет преступности – а тут что ни день, либо в квартиру залезут, либо на улице нападут! Ну что вам нужно? Денег?

– Мне не нужны твои деньги! – резко выдохнул усатый. – Отдай мне то, что тебе не принадлежит, – и я тебя не трону!

– Господи, да что тут, все с ума посходили! – Вита растерянно завертела головой.

Обычно в кривых улочках Старого города полно туристов и отдыхающих, а тут, как назло, нигде не было ни одной живой души, город словно вымер.

Тут из той же подворотни выскользнул еще один человек – маленького роста, подвижный как ртуть, с темными злыми глазами. Что-то недовольно бросил усатому по-сербски, отодвинул его, подскочил к Вите и прошипел:

– Отдай по-хорошему!

Тут же в руке у него появился длинный узкий нож, он страшно сверкнул глазами и повторил:

– Отдай – или…

Вита не успела ничего ответить. Усатый вдруг дернул ее сумку к себе, но Вита удержала, вцепившись изо всех сил. Она открыла рот, чтобы заорать, заорать на весь этот Старый город, так, чтобы было слышно на другом берегу бухты, хотя ясно было, что никого здесь нет и никто ей не поможет.

Но рядом с ней вдруг раздался низкий грозный звук, похожий на отдаленный гром. Коротышка с ножом попятился, выпучил глаза, глядя на что-то у Виты за спиной.

Грозный звук повторился. Длинноусый тип что-то испуганно выкрикнул и побежал вверх по переулку, смешно загребая ногами. Коротышка еще какое-то время пятился, страшно сверкая безумными глазами, но потом тоже не выдержал и припустил вслед за приятелем.

Вита тяжело дышала, как будто только что пробежала длинную дистанцию по крутым улочкам и лестницам этого города. Грабители убежали, но раздававшийся за спиной низкий звук не сулил ничего хорошего.

В конце концов, то, что этот звук – точнее, тот, кто его издавал, – напугал двух ночных умельцев, говорит только о том, что его издает кто-то еще более опасный.

Вита осторожно, медленно повернулась – и с трудом удержалась на ногах.

У нее за спиной стояла собака.

То есть Вита думала, что это собака – но никогда прежде она не видела таких собак.

Собака была черная, как южная ночь. Собака была неправдоподобно огромная. Наверное, как лев. Или даже еще больше. У нее была широкая, мощная грудь и крепкие, немного кривые лапы. На мощной, толстой, как колонна, шее гордо сидела огромная голова со страшными сомкнутыми челюстями.

И тут Вита поняла, что видела точно такую же страшную морду.

Такая морда была отчеканена на той металлической пластинке, которую она купила в антикварной лавке на берегу залива. На той бронзовой застежке – как еще ее называют? Ах да – фибула. Фибула, которая лежит сейчас в ее сумке.

Мелькнула мысль, что фибула как-то связана со всеми происшествиями, которые случились в последние два дня. Мысль была важная, но тут же улетучилась, потому что Вита встретилась взглядом с собакой. И тогда все мысли вообще пропали, кроме одной: как спастись от этого монстра.

Собака стояла неподвижно, ни один ее мускул не шевелился. Ее можно было принять за статую, за каменное изваяние. За изваяние немой, затаенной угрозы.

Вита осторожно попятилась.

Собака не шелохнулась – кажется, она не возражала.

Вита еще немного отступила. Затем она на мгновение зажмурилась, а когда снова открыла глаза – огромной собаки не было. Она как будто растворилась в южной ночи.

Так, может, ее и не было? Может, черная собака померещилась Вите? Может быть, она соткалась из благоуханной, бездонной темноты южной ночи?

Но тогда от кого же убежали те двое грабителей? Ведь грабители-то точно были, Вита ясно помнит обвислые седоватые усы первого и нож в руке второго.

Из-за поворота переулка вышла шумная толпа туристов. Впереди шла экскурсовод. Вита пристроилась к группе – так было безопаснее.

История Старого города ее не интересовала, единственное, что она вынесла из многословных объяснений экскурсовода, – это то, что самые ранние постройки здесь – древнеримские, некоторые старые церкви построены на римских фундаментах. Что ж, Миляна на острове говорила то же самое.

Домой она шла крадучись, дверь открывала тихо, как мышка, в глубине души ни на что не надеясь.

С этого Филимона станется подпереть дверь стулом или завязать ручку, чтобы она вообще не попала в квартиру. Ишь как вызверился на нее сегодня. Конечно, она виновата, нехорошо читать чужие письма, но это еще вопрос, что имелось в виду в том письме! Не доверяет она этому рыжему типу, он и раньше вел себя странно, а уж теперь, при наличии письма…

Дверь, однако, открылась легко, и не висело над ней ведро с водой, и не были привязаны пустые бутылки, чтобы звенеть, так что Вита прокралась через гостиную, сняв босоножки. В квартире было тихо, дверь в спальню Филимона закрыта. Может, его вообще дома нету? Но проверить сей факт у Виты не возникло желания.

Так же босиком она прокралась в ванную, а там после душа сообразила, что забыла халат. И теперь на ней была только коротенькая шелковая пижама, мало того что открытая, так еще и полупрозрачная.

Это Ленка заставила Виту ее купить – мало ли что, говорила она, раз едешь с хахалем, может понадобиться.

Вита тогда еще возражала, что, может, еще ничего у них с Глебом и не выйдет, так что уж зря деньги тратить на бесполезную вещь… Ленка была непреклонна. Все должно быть на уровне, утверждала она с апломбом, в женщине все должно быть прекрасно: и макияж, и маникюр, и белье, и пижама. Пускай мужчина получит дополнительное удовольствие, снимая ее с тебя.

Что ж, спорить с Ленкой в вопросах секса было невозможно, она в этом вопросе разбиралась как никто.

Вита открыла дверь и нос к носу столкнулась с Филимоном. На нем были вылинявшая длинная майка серо-бурого цвета и те же самые трусы в попугаях. Похоже, они у него единственные. Попугаев было много и все разные. Как обычно, рыжие волосы Филимона были всклокочены, за ухом торчало перо от подушки, а в руке…

В руке Филимон держал длинный нож.

Сердце Виты мгновенно покатилось вниз и застряло где-то в левой пятке. На один миг она даже перестала дышать и окаменела на месте. Тело сковал страх. Неужели Филимон – маньяк-убийца? А что, этим можно объяснить странности его поведения. Никуда не ходит, ничего про себя не рассказывает, приехал на море, а сам сидит в квартире, на пляж ни ногой, правда, ездил на экскурсию на Остров, так там как раз в то время на девушку напали…

Да, но Виту он спас.

И что с того? Спас, чтобы спокойно разделаться с ней в квартире. И она, как полная дура, своими ногами притащилась сюда, чтобы он ее тут прирезал! Овца глупая!

Филимон, который при виде Виты в прозрачной пижаме застыл на месте, отмер первым. Он облизнул губы и переступил с ноги на ногу. Вита сбросила с себя оцепенение, протянула руку назад и нащупала довольно большую бутылку шампуня.

– Отвали от меня, маньяк несчастный! – заорала она и бросила в него бутылкой.

– Чего? – Он разинул рот, но все же успел уклониться, так что бутылка перелетела гостиную и ударилась в ту же многострадальную входную дверь.

Крышка была закрыта неплотно, и теперь к засохшим разводам томатного соуса прибавились кляксы от шампуня.

– Ты что, сдурела совсем? – Филимон увидел внушительных размеров бутылку и испугался задним числом.

– А ты что на меня с ножом? – Вита бросила в него мочалкой, больше ничего не попалось под руку.

– Да нужна ты мне! – Он поймал мочалку на лету и бросил ей обратно. – Я ужинаю.

И правда, на кухонном столе лежала чиабатта, разрезанная вдоль, с наполовину уложенными кусками ветчины и помидоров. Филимон отвернулся и стал нарезать еще сыр.

– Ну ты и жрать! – не удержалась Вита, которую впечатлили размеры чиабатты. – Ведь одиннадцатый час уже!

– Какое твое дело! – заорал Филимон. – Она еще будет мне указывать, истеричка несчастная!

– Ничего я не истеричка! Просто на меня напали сейчас, а тут ты с ножом…

– Да кому ты нужна! – хмыкнул он и непоследовательно добавил: – Нечего по ночам шляться!

– Сам дурак! – ответила Вита и ушла к себе.

Там она придвинула к двери стул и легла. Сон не шел, возможно, потому, что Филимон за дверью гремел посудой и двигал мебель, разумеется, нарочно.

Вита почувствовала себя вдруг очень несчастной. Ну что за жизнь у нее, в самом деле! Хотела просто на море отдохнуть, жизнь свою изменить, снова стать нормальным человеком.

И, как обычно, ничего у нее не вышло. Такая уж, видно, судьба. Как устроила ей судьба грандиозную подлянку три года назад, так до сих пор Вита в себя прийти не может.

«Удар надо держать, – говорит Ленка, – через не могу…»

Ага, хорошо ей говорить, ей никакие удары не страшны, от нее все отскакивает, как мячик от стенки. Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить, тут же опомнилась Вита, чтоб с Ленкой ничего плохого не случилось. Ленка – единственная близкая ее, настоящая подруга, она тогда, три года назад, Виту спасла.

А может, не она, а судьба.

Два года с Олегом они вместе были. А знакомы они и вовсе лет пять, еще с института. То в компании общей столкнутся, то в кафе, то на концерте.

Потом как-то подсчитали – судьба сколько раз им встречи устраивала, как будто случайные, свести вместе старалась, а они все не понимали.

Ну, в последний раз пригласила Виту подружка на свадьбу. Даже не подружка, а просто знакомая девица. Ленка тогда еще на нее обиделась, потому что девица та только Виту позвала, с Ленкой у нее какой-то конфликт интересов случился раньше. Из-за мужика, разумеется. Значит, Ленка на свадьбу не пошла, а Вита пошла, как будто толкнул ее кто. И встретила там Олега. Обрадовались они друг другу – всегда приятно знакомое лицо увидеть.

Так все и началось. Стали встречаться, съездили в отпуск вместе, а потом Вита в бабушкину квартиру переехала, потому что отец женился.

После смерти мамы долго держался, а тут вдруг женился на женщине моложе себя на десять лет. И очень они с Витой не понравились друг другу. С первого взгляда.

Конечно, виду не показали, улыбались любезно, но Вита сразу поняла, что пора ей из их общего дома уходить. И отец, вероятно, подученный этой Алиной, тоже заговорил об этом – пора, мол, тебе в самостоятельную жизнь вступать, благо жилье есть.

Квартиру бабушкину они сдавали, вот теперь деньги пригодились на ремонт. Олег очень ей помогал, а потом не то чтобы переехал, но часто оставался ночевать.

Знакомые считали их парой и не сомневались, что свадьба не за горами, Вита и сама привыкла так думать. Ну не сейчас, так потом, к тридцати годам уж точно нужно и замуж выйти, и родить хотя бы первого. Она сама у родителей одна, так что двоих уж нужно вырастить, чтобы им потом не так одиноко в жизни было. А пока время есть, ей всего двадцать шесть, для себя пожить можно.

Ленка такого отношения к жизни не понимала – как это, все распланировать и ни к чему не стремиться? Вот откуда ты знаешь, говорила она, что Олег – это тот самый мужчина, более всего подходящий на роль мужа? И откуда ты знаешь, что он – самый лучший, если тебе и сравнить-то особо не с кем?

Ленка знала наперечет все Витины романы до Олега, там и вспоминать-то было особо нечего. Олег Ленку недолюбливал, но ничего плохого про нее не говорил – Вита сразу дала понять, что Ленка – подруга близкая, она ни за что с ней не раздружится. Но видеться они с Ленкой стали реже.

Тут как раз подошло время летних отпусков, а Олега, как назло, не отпустили, потому что он только что работу поменял. Ленка тогда еще со своим женатиком не познакомилась, с которым теперь она в отпуск ездит, она и позвала Виту с собой. Вита согласилась, да не в добрый, видно, час.

Отдохнули они с Ленкой хорошо, отпуск длинный получился, три недели. Вита вернулась загорелая, посвежевшая, похудевшая, по Олегу соскучилась, еще волновалась, дура, как он там без нее, небось оголодал совсем.

Окружила его любовью да заботой, не сразу заметила, что он какой-то не такой. Вопросов ее не слышит, отвечает рассеянно, эсэмэски читает и сразу стирает, по телефону в ванной разговаривает, приходит поздно, работой отговаривается.

Ленке Вита ничего не говорила, та сама догадалась, когда как-то в кафе вместе были. В туалет Ленка Виту позвала да и говорит – у него же баба посторонняя, ты куда смотришь, совсем ослепла? Да Вита и сама уже догадалась, что дело нечисто, что тут не понять, никакого особого ума не нужно.

«Прижми его к стенке, – советовала Ленка. – Устрой допрос с пристрастием, пока не поздно!»

А Вита все тянула, думала, само рассосется. Не надо было его на три недели оставлять. А с другой стороны – не может же она его стеречь, как сторожевая собака, если они два года вместе, нужно человеку доверять. Она-то сама в отпуске ни на кого и взгляд не бросила – зачем, если у нее Олег есть?

Но долго так продолжаться не могло. Та девица настырная была, звонила ему бесконечно, у работы его караулила. Знакомые их вместе увидели, Вите, разумеется, сообщили, пришлось ей самой разговор начинать.

Ну, Олег под нажимом и признался – да, есть у меня другая. И по его словам поняла Вита, что все началось-то куда раньше, чем она в отпуск уехала.

То-то он ее отпустил так легко, а может, вообще наврал, что с работы никак нельзя отлучиться… Рассердилась тогда, конечно, но взяла себя в руки – и что дальше, говорит. Так и будешь с нами двумя жить? Так ты вроде не мусульманин.

А Олег и отвечает, что есть проблема, та его девица, Алина, беременна.

Вита как услышала, что ту Алиной зовут, как ее мачеху, так сразу поняла, что ничего хорошего ее не ждет. С мачехой у них отношения были отвратительные, непонятно с чего. Вместе не жили, денег у отца Вита никогда не просила, вообще встречались редко, только мачеха Виту терпеть не могла. Просто на дух не выносила. Ну Вита, понятное дело, тем же ей платила.

Олег бормотал, что про беременность еще неточно, что он не хочет Виту терять, но она и слушать не стала. Решай, сказала, свои проблемы, а после приходи, разберемся в наших отношениях. Он и ушел, вещи какие-то забрал, но не все.

Вита разбила пару тарелок, порыдала в подушку, на следующий день к Ленке подалась, ночевала у нее даже пару дней, чтобы в квартире одной не маяться. Ленка одно твердит: все они козлы и забудь. Не слишком это Вите помогло, но все же отвлеклась она.

Потом как-то все закрутилось, работа, дела повседневные, Ленка ей скучать не давала, всюду с собой таскала, так два месяца прошло. Олег о себе не напоминал, так что Вита вроде и смирилась, что все у них кончено. А потом позвонил и просил зайти – нужно, мол, поговорить. Вита особо ничего не ждала, но согласилась на встречу. Нужно все до конца выяснить, и тогда хоть барахло свое заберет.

Он пришел – бледный, похудевший, растерянный, с бегающими глазами. И сразу стал жаловаться. Беременность подтвердилась, и теперь они с Алиной женятся.

Вита была готова к такому, поэтому нашла в себе силы улыбнуться (улыбка, правда, вышла кривая) и поздравить его с бракосочетанием. А он закрыл лицо руками и пробормотал, что все это было роковой ошибкой, что он не любит Алину, не хочет жениться и не хочет этого ребенка. Но она решила рожать, уже познакомилась с его родителями, они приняли ее хорошо, ждут внука.

Вот как? Вита удивилась, потому что с ней его родители даже толком не были знакомы. Они, очевидно, считали, что девушек у их сына будет много и с каждой знакомиться не стоит.

А Олег внезапно схватил ее за руки и стал говорить, что он не хочет ее терять, что им было так хорошо вместе, что он страшно виноват перед ней и не заслуживает прощения.

Вита даже растерялась от такого напора и не стала язвить по поводу того, что он просто боится жениться, как все мужчины. А он целовал ее руки, и упал на колени, и она гладила его по голове, потому что стало и вправду его жалко. Все-таки она хорошо изучила его за два года, выглядел он и правда неважно.

Но что она-то могла сделать?

Звонок в дверь прозвенел неожиданно, и Вита (вот уж дура-то!) еще и обрадовалась, что кто-то придет и избавит ее от этой тяжелой беседы. Нужно было запереться на все замки, сделать вид, что ее нет дома, а лучше всего сразу же выставить Олегу сумку с оставшимися вещами и захлопнуть за ним дверь. Но она мягко отвела его руки, пробормотав, что это, наверно, соседка за солью или за сахаром, и открыла, не спрашивая.