Текст книги "Много шума из косметички"

Наталья Александрова
Много шума из косметички

© Александрова Н. Н., 2018

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2018

* * *

Надежда проснулась от тишины. Ничего не было – ни стука вагонных колес по рельсам, ни свиста ветра за окном, ни скрипа двери в тамбур. Купе было последним, народ все время ходил туда-сюда, а дверь противно скрипела. Надежда на проблемы со сном никогда не жаловалась – если вставать двадцать лет подряд в половине седьмого, ни о какой бессоннице не может быть и речи, проблема в таком случае одна – услышать мучительный звон будильника и заставить себя спустить ноги с кровати, дальше они сами понесут тело в ванную, а руки на автопилоте включат душ, а уж после душа, если повезет, подключится голова.

И засыпала она всегда мгновенно, только голову на подушку положит – и сразу побегут перед глазами причудливые дома, затейливые дворцы, парусники, скользящие по водной глади, всадники в шлемах с перьями, дамы в пышных развевающихся одеждах. Все это великолепие продолжалось минуты три, не больше, после чего Надежда засыпала крепко и спала без сновидений.

Муж только посмеивался и утверждал, что Надежду не то что пушкой, а и «катюшей» не разбудишь. А бывший одноклассник Гошка Сосновский, который, промаявшись в зачуханной лаборатории младшим научным сотрудником лет пятнадцать, нашел себя и увлекся психологией и изучением человеческого мозга, сказал, что Надежда – творческая личность, у нее огромный потенциал и себя она не реализовала. Надежда тогда только хмыкнула и пожала плечами – дело было на вечеринке по случаю очередного приезда Гошки из Штатов, он здорово надрался в кругу школьных друзей и лез целоваться ко всем дамам без разбору. Надежду, впрочем, он всегда уважал, это все признавали.

Надежда с Гошкой тогда спорить не стала, потому что вполне довольна была своей работой.

Однако все меняется со временем, и институт, где Надежда Николаевна Лебедева трудилась инженером, выражаясь современным, не слишком литературным языком, накрылся медным тазом. То есть этим самым тазом накрылась Надеждина должность. А также с ней вместе погорельцами оказались еще примерно человек пятьсот. А может, и больше, потому что многие не стали ждать сокращения и ушли сами, как только подвернулся какой-то вариант.

Нельзя сказать, что Надежда сильно по этому поводу расстроилась, а муж уж просто неприлично обрадовался, что его любимая жена будет теперь дома заниматься собой и хозяйством.

Муж у Надежды был второй, общих детей у них не было, и так сложилось, что внуки от этих необщих детей жили со своими родителями очень далеко. Надежда с мужем воспитывали кота. То есть это только так говорится, на самом деле рыжий разбойник воспитывал их. Мужа он полностью подчинил, Надежда по врожденному упрямству пыталась сопротивляться и не давать коту окончательно обнаглеть. Война с котом шла с переменным успехом. Наедине с собой Надежда признавалась, что кот все-таки побеждает.

В общем, все шло прекрасно, если не считать того, что, оставшись без работы, Надежда слегка заскучала. Не то чтобы ей нечего было делать, но голова, привыкшая все же за столько лет думать, явно требовала пищи для размышлений. За неимением лучшего Надежда читала детективы, но обычно определяла убийцу странице этак на двадцать шестой. А уж о криминальных сериалах и говорить нечего, там все прозрачно с самого начала.

И вот тогда-то и начались у нее перебои со сном. Надежда стала просыпаться ночью, плохо спала на новом месте, в поездах и в гостиницах. Муж снова посмеивался – он считал, что это от слишком спокойной жизни. Соседка, вредная старуха Антонина Васильевна, говорила, округляя глаза и растягивая слова: «Во-озрасст…» Сама Надежда считала, что это от того, что встает она теперь не в половине седьмого, а немножко позже. Не будем уточнять, насколько позже. Если дать себе волю… но нет, взять себя в руки, для того чтобы встать не позже девяти, она еще способна.

Что касается возраста, то соседка, конечно, старуха противная и говорит что думает, когда ее об этом совсем не просят, но рот ей не закроешь.

Казалось бы, совсем неплохая цифра 5! В свое время мама, глядя в Надин дневник, где красовались гордые пятерки, чередуясь изредка со скромными четверками, радовалась и хвалила свою прилежную дочь. Но вот когда к этой цифре сзади приписывают огромный наглый ноль… такое не радует. Но следует смириться с неизбежным.

Надежда не одобряла женщин, которые в погоне за уходящей молодостью теряют чувство меры. Не говоря о пластических операциях, они переправляют год рождения в документах, резко порывают отношения с друзьями детства, чтобы никто не проговорился об их возрасте. Нет, разумеется, совершенно ни к чему выставлять напоказ седые волосы и морщины, но идти под нож пластического хирурга без веской причины не стоит. Надежда очень хорошо запомнила слова своего стоматолога – милой приятной дамы.

«В молодости я начинала ассистентом у пластического хирурга, – говорила она, – и скажу вам, Надя, откровенно. Если бы женщины знали, как происходит операция по подтяжке лица, в каком виде больная находится… Это страшнее, чем самый страшный фильм ужасов! Я, во всяком случае, никогда на такое не пойду…»

Надежда тогда только недоуменно пожала плечами и сказала, что в клинику не собирается, ей бы с зубами разобраться. Тоже проблема недешевая.

О противной цифре с нулем на конце она старалась не думать. В конце концов, не она первая, не она последняя, еще никому не удалось остановить время. Тем более что все подруги у нее такие же, а на миру, как известно, и смерть красна.

Вот как раз сейчас она едет с юбилея институтской подруги Ленки Соловьевой.

Ленкина бабушка была учительницей начальных классов и решила сделать из ребенка вундеркинда, подготовив Ленку к школе с пяти лет. С пяти, конечно, не взяли, несмотря на бабушкины просьбы, РОНО уперлось. Бабушка интриговала целый год и всем надоела, дойдя едва ли не до Министерства образования. Зачем ей это было нужно, никто не понимал. Ладно бы еще Ленка была мальчиком, тогда лишний год перед армией не помешал бы. Или вымахала бы раньше времени коломенской верстой. Но Ленка была крошечной пичугой, этакая Дюймовочка с портфелем. Бабушка просто тешила свои педагогические амбиции.

Родители же Ленкины работали и не вникали в данный вопрос, полагая, что бабушка – педагог со стажем, она уж как-нибудь с единственной внучкой управится на начальном этапе.

В результате Ленка везде была младше всех на год, а то и полтора. И наконец, подошло и ее время.

После перестройки Ленкин муж подался в бизнес, заработал какие-то деньги на торговле компьютерами или еще какими деталями, Надежда этим вопросом не интересовалась. Потом стал строить, но не дома, а дороги и мосты в области. Фирма расширилась, и лет семь назад Ленка с мужем, оставив городскую квартиру детям, переехали в провинцию, в маленький городок Старый Остров, откуда муж Ленкин был родом. Так и для бизнеса удобнее, и места родные.

И вот Ленка позвонила и пригласила на юбилей.

– Надька, если ты не приедешь, я с тобой на всю жизнь рассорюсь! – орала она в трубку. – Разговаривать перестану и всю группу подговорю! Мы дом наконец отстроили, места много…

– Ладно-ладно, – сдалась Надежда Николаевна, – три дня я уж как-нибудь выкрою…

Муж любезно согласился ее отпустить, присовокупив, что проведет два выходных с приятелем на рыбалке, а за котом присмотрит все та же соседка Антонина Васильевна. Она хоть и была злой на язык, но к котам относилась очень хорошо, особенно к рыжим. Все устраивалось как нельзя лучше – на рыбалку муж Надежду никогда с собой не брал, да она и не очень стремилась.

Ленка жутко растолстела и при своем маленьком росте напоминала мячик, тем более что платье на ней было в красно-синюю клетку. Однако по поводу фигуры ничуть не расстраивалась, как и всегда.

Дом был огромным, трехэтажным, весь из свежих аккуратных бревен, внутри комнаты обиты веселой золотистой вагонкой, полы цвета свежего липового меда. Стоял дом на холме над рекой, вид сверху был изумительный – на другом берегу заливные луга, а дальше лес. Все было в доме, чего душа пожелает – и большой холл с камином и мягкой мебелью, и столовая с окном во всю стену, выходящим в сад, одних комнат для гостей на третьем этаже Надежда насчитала четыре штуки.

Народу на Ленкин юбилей собралось много.

– Никакого ресторана! – решительно заявила Ленка. – Это мой звездный час!

И все согласились, потому что Ленка известна была еще с юности как непревзойденная кулинарша. Надежда и остальные девчонки еще могли только яичницу пожарить да макароны сварить, а Ленка умела уже запекать гуся в духовке, варить холодец и печь заварные пирожные.

Столы накрыли в саду, Ленка носилась как заведенная и успевала везде, как будто была едина в трех лицах. Еда была выше всяческих похвал, погода прекрасная, собрались старые друзья, так что застолье получилось отличное. И ели, и пили, и пели, и плясали до упаду. И так два дня. А по прошествии выходных все уехали, а Надежда осталась – надо же было помочь Ленке разгрести это все.

Но из городка явились две разбитные тетки, похожие как близнецы, они облачились в одинаковые ситцевые халаты и мигом выскребли весь дом, от подвала до крыши, да еще и газон, вытоптанный гостями, привели в полный порядок. И только махали руками, когда хозяйка пыталась что-то говорить – ну, Елена Михайловна, вы свое дело сделали, теперь уж мы сами разберемся.

Так что Надежда с Ленкой провели этот день в гамаке под вишней, вспоминая молодость и обсуждая друзей и знакомых.

Вечером Ленкин муж посадил Надежду в поезд до Петербурга.

В купе расположились уже двое пассажиров – простоватого вида мужчина и коротко стриженная худая брюнетка лет под сорок.

– О, нашего полку прибыло! – шумно обрадовался мужчина.

Надежда взглянула на него с подозрением – пьяный, что ли. Да нет, просто непосредственный.

– Меня Иваном зовут! – продолжал общительный пассажир. – Будем знакомы!

И протянул короткопалую, не слишком чистую руку. Надежда украдкой взглянула на вторую пассажирку, та подняла глаза к небу – что делать, терпите уж, деться некуда. Надежда назвала себя и даже легонько пожала руку новому знакомому.

– А это Лида! – громогласно объявил он.

И снова брюнетка едва заметно поморщилась, но ничего не сказала.

– Девочки, сейчас чайку выпьем! – засуетился Иван и отправился договариваться с проводницей.

Лидия от чая отказалась, Надежда же вынула коробку с половиной домашнего торта, которую дала ей с собой Ленка. Иван, не смущаясь, съел почти все, Надежда этому только порадовалась, она после Ленкиных кулинарных изысков на еду смотреть не могла и мечтала о разгрузочном дне.

В благодарность Иван уступил Надежде свою нижнюю полку, а сам забрался наверх и затих. Дамы тоже решили укладываться. Только погасили свет и пожелали друг другу спокойной ночи, как начались Надеждины мучения.

Народ в поезде подобрался развеселый, в соседнем купе компания из трех мужчин и одной солидной тетки крепко выпивала, мужчины рассказывали анекдоты и сами же над ними громко смеялись, тетка деликатно помалкивала, только все время выходила – то покурить, то освежиться. Дверь в тамбур противно скрипела – сначала раздавался резкий звук, от которого закладывало уши, потом чуть потише и подольше, а уж потом, под конец, дверь коротко взвизгивала, как будто коту наступили на лапу. И так каждые десять минут. Надежда стоически терпела это безобразие – не хотелось вставать, искать проводницу и жаловаться. Еще на хамство нарвешься.

В конце концов это сделал кто-то из пассажиров, проводница долго увещевала гуляк, мужики азартно отлаивались, пока соседка по купе не гаркнула на них, оказывается, эта тетка была у них главной. Поворчали еще, укладываясь, поскрипели дверью, снуя в туалет и покурить напоследок, после чего наконец угомонились.

И только было Надежда собиралась заснуть, как стряслась новая беда – захрапел Иван.

В первый момент Надежда подумала, что в тамбуре включили компрессор. Ну, понадобился кому-то посреди ночи отбойный молоток или еще что-то. Потом, локализовав звук, она поняла, что он исходит с верхней полки. Она села и встретилась взглядом с Лидией. Та тоже подняла голову с подушки и смотрела блестящими, совсем не сонными глазами. Где уж тут заснуть, с тоской подумала Надежда. Она взглядом спросила Лидию, не следует ли что-то сделать, чтобы прекратить это безобразие. Лидия в ответ покачала головой – ничего, мол, не поможет, его разбудишь, а через пять минут снова такой же храп раздастся…

«Ну и ночка! – обреченно подумала Надежда. – Хоть бы скорей добраться…»

Поезд разогнался на длинном перегоне, и при особенно сильном толчке Иван вдруг хрюкнул и затих. Надежда повернулась на другой бок и тут же заснула.

И проснулась от тишины. Не стучали колеса, не свистел ветер, не скрипела дверь в тамбур, не храпел сосед. За окном была темнота, которую прорезал слабый свет. Стало быть, еще не приехали.

– Что случилось? – спросила она хриплым со сна голосом у Лидии, выглядывающей из окна. – Какая станция?

– Не знаю, – та дернула плечом, – остановка не плановая, какой-то полустанок, здесь и платформы-то нету.

Ивана на верхней полке не было. Но он тут же явился, пахнущий ночной прохладой и свежестью.

– Девочки, не волнуйтесь, машина на переезде застряла! Хорошо, машинист вовремя ее заметил, успел затормозить! Сейчас ее уберут и поедем…

– Черт знает что! – Лидия высунулась из окна.

Надежда пристроилась рядом – хотелось глотнуть свежего воздуха.

– Не выходите, скоро поедем! – кричала проводница, да никто и не думал выходить.

Пассажиры выглядывали из окон. Вдоль поезда брела деревенская тетка в ватнике и резиновых сапогах. Несмотря на ватник, видно было, что тетка худа, как заезженная лошадь. Ясное дело, от тяжелой работы. В руках у тетки были бидон и корзина.

– А вот кому молочка свеженького и малинки! – нараспев говорила она.

Надежде ничего не хотелось – только чтобы поезд тронулся и оставили ее все в покое, дали бы хоть немного поспать. Она вытянула шею, чтобы разглядеть, что происходит на переезде, но ничего не увидела. Тетка поравнялась с их окном и подняла голову.

– А вот кому мол… – начала она, но вдруг вздрогнула и вытаращила глаза. Бидон выпал из ее рук и покатился по земле, молоко тут же впитывалось в сухую жесткую землю.

Из темноты налетел на тетку какой-то мужик, замахнулся кулаком, обругал матом. Она ответила ему что-то тихо и присела, собирая рассыпавшуюся малину. Надежда заметила сверху, что руки у женщины совсем не деревенские – не слишком чистые, исцарапанные, натруженные, но пальцы длинные, запястья тонкие, ногти красивой формы, хоть и с каймой темной.

Да не грязь это, а ягодный сок, сообразила Надежда, его ничем не отмоешь. Сама она на даче как пойдет за черникой или малиной, так потом в городе стыдно появляться. На тыльной стороне ладони у тетки, от запястья к пальцам, тянулась розовая ниточка шрама.

– Черт знает что! – Лидия резко отшатнулась от окна и захлопнула раму.

Надежда поглядела на нее в удивлении. Лидия хмурила брови, губы ее превратились в узкую щель. Сцена, конечно, была неприятной, но с чего так злиться?

– Все в порядке! – в купе снова заглянул Иван. – Сейчас поедем!

И точно, поезд тронулся. Иван без лишних слов полез на верхнюю полку. Надежда тоже стала устраиваться, Лидия сидела, покусывая губы, потом взяла мобильный телефон и вышла. Надежда поглядела на часы – до прибытия в Петербург осталось час сорок. Ну, теперь-то они, конечно, опоздают. Но все равно надо бы освежиться заранее, теперь уж не заснуть, а то потом такая очередь будет.

Туалет, однако, был занят. Надежда решила перейти в соседний вагон и открыла уже дверь, но тут заметила в тамбуре Лидию, прижимающую к уху мобильник. Она остановилась, чтобы не мешать.

Надежда вовсе не хотела подслушивать, просто придержала проклятую дверь, чтобы она не скрипела. И невольно услышала часть разговора.

– Я ее видела! – говорила Лидия с придыханием. – Да, я уверена, что это была она! Совершенно уверена! И она меня тоже узнала, ты понимаешь, что это значит?

Она послушала немного, кусая губы. Ее собеседник так кричал, что Надежда определила мужской голос. Лидия же, напротив, успокаивалась на глазах.

– Исключено, – твердо сказала она, – ты меня знаешь, ошибиться я не могла. Нам нужно встретиться и обсудить все.

Снова она замолчала, потом дала ответ на вопрос.

– Полная дыра, поезд случайно остановился, какой-то буранный полустанок, жителей полтора человека, и те пьяницы. Нет, утром мне на работу надо, домой едва успеваю заехать. В обед? Да нет, у меня полная запарка, я торопиться буду, надо поговорить не спеша… После работы только время выкрою. Нет, рядом с работой не надо… знаешь китайский ресторан напротив банка на углу Пушкарской и… Ну вот, там в районе шести часов.

Надежда едва успела отпрянуть от двери, было бы очень неудобно, если Лидия застала бы ее за подслушиванием. К счастью, туалет освободился, и Надежда юркнула в него, прежде чем Лидия вернулась.

– Верка! Верка! Поднимайся!

Вера попыталась натянуть на себя одеяло, попыталась уйти поглубже в сон, укрыться в его теплой замшевой глубине от этого резкого, злого, раздраженного голоса. Сон был чудесный и непонятный, во сне она гуляла по тенистому саду и была там одна, совершенно одна… нет, рядом с ней шел красивый удивительный зверь, похожий на золотистого леопарда. Зверь был говорящий, но он не ругал ее, не обзывал последними словами, он читал ей какую-то волшебную книгу…

– Верка, просыпайся, зараза! – прогремел над ней прежний злой голос, и кто-то безжалостный сдернул с нее одеяло.

– Кирилл, ну еще пять минут… – сонно пробормотала она, но голос над ней стал еще злее:

– Какой еще Кирилл? Поднимайся, дрянь подзаборная! Поезд прозеваешь!

Сон окончательно растаял. Это было так печально – ей давно уже ничего не снилось, последний год, едва коснувшись головой подушки, она проваливалась от усталости в чугунную, тупую темноту.

Вера села на кровати, разлепила веки и огляделась, пытаясь понять, где она находится.

Это была не ее уютная, красивая спальня, оформленная в лаконичном японском стиле, с лаковыми шкатулками и расписными ширмами, с подлинными светильниками из вощеной рисовой бумаги и средневековыми гравюрами в узких черных рамках…

Эта захламленная комната с низким закопченным потолком, голая лампочка без абажура, маленькие окошки без занавесок, в которые заглядывает густая назойливая темнота… и этот человек с перекошенным от злости небритым лицом, этот мужчина в разношенных тренировочных штанах и застиранной майке бывшего белого цвета…

Правда обрушилась на нее, как холодная вода из ушата.

Она вспомнила весь последний год, все эти ужасные пятьдесят недель, триста пятьдесят с чем-то дней – и захотела немедленно умереть. Все равно как – лишь бы не видеть всего этого тоскливого, тошнотворного, пошлого повседневного ужаса…

Но это ей не удалось.

Небритый мужчина подошел к кровати, наклонился над ней и прохрипел, обдав запахом чеснока и перегара:

– Ну, проснулась, наконец, дармоедка? Одевайся живо и иди к путям! Продашь хоть чего-нибудь!

– К каким путям? – забормотала Вера. – Ночь же сейчас! У нас тут поезда давно не останавливаются!

– Ты долго будешь выкобениваться? – Мужчина наклонился над ней, замахнулся тяжелым кулаком в коротких рыжих волосках. Вера втянула голову в плечи, закусила губу и забормотала испуганно:

– Не надо, Федя, не бей! Я сейчас!

– То-то! – Он передумал бить, шагнул к стене, снял с гвоздя ватник. – Давай одевайся живо! Питерский скорый на переезде остановился, что-то там случилось… Может, продашь молока или ягод.

Вера поднялась, засуетилась, плеснула в лицо горсть тепловатой воды из чугунного умывальника, натянула ситцевый халат, поверх него – ватник, всунула ноги в короткие резиновые сапоги. Выскочила в сени, подхватила бидон с молоком, второй – с собранной накануне малиной и побежала к путям.

Ночь была хоть и летняя, но холодная, и она порадовалась, что надела ватник. Как будто она еще могла чему-то радоваться…

Звезды осыпали темное плюшевое небо густой соленой россыпью, и в их свете Вера видела знакомую узкую тропинку, которая вела к железнодорожному переезду. И там, в конце этой тропинки, горел теплый уютный свет, цепочка окон, в которые выглядывали заспанные, озабоченные лица пассажиров.

Вера подбежала к поезду, перевела сбившееся дыхание и пошла вдоль вагонов, выкрикивая чужим деревенским голосом:

– А кому молочка свежего?! А вот кому ягод?!

– Какие ягоды, тетка? – спросил мужчина средних лет, свесившись с подножки.

Вера проглотила это «тетка», изобразила приветливую улыбку:

– Малина, дяденька, малина! Только вечером собрала!

– Почем?

Она назвала цену, отсыпала в кулек спелых душистых ягод, приняла деньги и пошла дальше вдоль поезда, повторяя заученно:

– Кому молочка свежего? А кому малинки?

Впереди, на переезде, суетились какие-то люди. На путях стоял заглохший грузовик, возле него растерянно переступал водитель. Вера узнала Костика из Горелова, который не раз заезжал к Федору, о чем-то с ним толковал в сенях. Впрочем, ей до всего этого не было дела.

– Кому молочка?! Кому ягодок?!

Она споткнулась на кочке, с трудом удержалась на ногах, удержала бидоны, перевела дыхание и перешла к следующему вагону.

– Женщина, что там случилось? Почему стоим? – спросила, свесившись из окна, молодая блондинка с капризным, опухшим со сна, но все же красивым лицом.

– Машина на переезде заглохла! – сообщила Вера, радуясь своей осведомленности.

– Безобразие! – Блондинка взглянула на нее так, будто это именно Вера виновата в неожиданной остановке.

– Молочка не желаете? – проговорила Вера заискивающим жалким голосом. – Или ягодок?

– Знаю я твои ягодки! – фыркнула блондинка и с грохотом захлопнула окно.

Вера пошла дальше, снова остановилась около следующего вагона, запрокинула голову к окну.

В этом окне она увидела двух женщин – одна средних лет, довольно обычной наружности, с растрепанными со сна волосами, хотя глаза были совсем не сонные, а очень внимательные, другая…

Увидев эту другую, Вера застыла, как громом пораженная.

Эти удлиненные карие глаза, коротко стриженные темные волосы, брезгливая складка возле узких губ…

Но это невозможно!

Она видела Лидию мертвой, видела в тот самый день, когда ее прежняя жизнь кончилась раз и навсегда. До сих пор, стоило Вере закрыть глаза, перед ее внутренним взором вставала одна и та же страшная картина – расплывающаяся по ковру лужа крови, разбитый затылок, неестественно подогнутая рука…

Это невозможно!

Но их глаза встретились – и женщина в окне заметно побледнела.

У Веры не осталось никаких сомнений – это Лидия, и Лидия ее тоже узнала.

Земля ушла у нее из-под ног. Руки разжались, бидон с молоком опрокинулся, молоко разлилось по сухой земле, земля быстро и жадно впитала его. Малина рассыпалась душистой горкой…

И тут из темноты появился Федор.

Увидев валяющиеся на земле бидоны, почернел лицом и заорал:

– Стервь! Потаскуха! Ты что ж это натворила?! У тебя руки из какого места растут? Да я же тебя…

– Не кричи, Федя! – тихо отозвалась женщина, торопливо собирая рассыпанную малину. – Не кричи, от людей стыдно. Я ягоды соберу…

– Ага, и молоко соберешь! – проговорил Федор раздраженно, но без прежнего запала, без прежней холодной ярости. Тихий, спокойный голос Веры лишил его уверенности.

А Вера и сама удивилась тому, что больше ничуть его не боится. И вообще – больше никого и ничего не боится. Она подняла глаза к окну вагона и увидела, как коротко стриженная брюнетка резко, зло захлопнула окно и удалилась, бросив через плечо настороженный, недоверчивый взгляд.

И тут Вера вспомнила тот день, когда ее жизнь покатилась под откос, как сошедший с рельсов скорый поезд…

Точнее, ту страшную минуту, когда она стояла над телом Лидии, сжимая в руке окровавленный подсвечник и пытаясь понять, как такое могло случиться.

Лидия лежала в неестественной, неправдоподобной позе, волосы на затылке слиплись от крови, и кровавая лужа расплывалась на ковре. А в руке у Веры был тяжелый бронзовый подсвечник, и с него на пол падали тяжелые темно-красные капли.

– Ты, это, не болтайся тут! – проговорил Федор со странной неуверенностью в голосе. – Иди, что ли, домой! Все равно уж ничего не продашь!

Вера подхватила бидоны и торопливо ушла в темноту, чтобы он не разглядел ее лицо, не прочитал по нему ничего лишнего.

Вернувшись домой, оставила бидоны в сенях, легла в не успевшую остыть постель, сделала вид, что спит. Федор пришел через несколько минут, громко топтался, сбрасывая сапоги, зло бормотал что-то себе под нос. Наконец забрался в кровать, ткнул ее локтем, но Вера никак на это не отреагировала, и он наконец угомонился и захрапел.

А она еще долго лежала, снова и снова вспоминая тот день.

После ужасного скандала, который закатила ей на работе Лидия, Вера еле вернулась домой, хорошо, что не было пробок. На следующее утро Вера проснулась совершенно больной. Голова гудела, затылок ломило, во всем теле была такая слабость, что муж всполошился. Долго искали градусник, а когда нашли, оказалось, что температура нормальная. Но в ушах ухал строительный молот, и оторвать голову от подушки было затруднительно.

– Это нервное, – сказал муж, – не ходи на работу, возьми отгул, отлежишься.

Вере было все равно, он сам позвонил на работу. Потом принес ей чаю и ушел. Вера провела первую половину дня в забытьи, а потом Лидия сама позвонила ей домой, сказала, что им нужно поговорить.

– Да уж, – ответила Вера многозначительно, – поговорить и правда нужно, только после вчерашнего…

– Вчера я слишком погорячилась. – Голос Лидии и впрямь показался ей виноватым. – Я все тебе могу объяснить. Никуда не уходи, я к тебе сейчас приеду.

Вера долгую минуту разглядывала телефонную трубку.

Что бы это значило? Неужели Лида и вправду раскаялась? Или она задумала какую-то новую пакость? После вчерашнего отвратительного скандала от нее можно было ждать чего угодно…

Звонок в дверь раздался неожиданно скоро.

Вера вскочила с дивана, вышла в прихожую, на секунду задержалась перед дверью, собираясь с силами, придавая лицу твердое, решительное выражение, и наконец открыла дверь.

Лидия стояла на пороге с каким-то странным выражением лица.

– Ну что, впустишь меня в квартиру? – проговорила она, окинув Веру своим обычным презрительным взглядом.

– Проходи! – Вера посторонилась, чтобы пропустить ее…

И тут на нее внезапно обрушилась темнота. Как будто рухнул потолок, придавив ее всей своей тяжестью.

А потом она пришла в себя над бездыханным, окровавленным телом Лидии, с бронзовым подсвечником в руке.

Несколько минут она стояла неподвижно, пытаясь осознать происшедшее, пытаясь понять, как это могло случиться.

В последнее время у нее несколько раз случались провалы памяти. Кирилл беспокоился, предлагал ей отдохнуть, поехать в санаторий летом, но Вера все отнекивалась. И вдруг такое…

Неужели это она в помутнении рассудка убила Лидию?

По всему выходило, что так. Во всяком случае, кроме них двоих, в квартире больше никого не было…

И после того, что случилось между ними накануне…

Федор захрапел громко и как-то обиженно. Вера повернулась к нему, осторожно, чтобы не разбудить, повернула на бок, снова отвернулась к стене и неожиданно заснула.

И когда на следующее утро проснулась, как обычно, рано, у нее в голове уже сложился план.

Она встала, подоила корову, покормила свинью, почистила картошку.

В восьмом часу, зевая и потягиваясь, вышел из дома Федор. Увидев Веру, он вспомнил ночное происшествие, помрачнел и собрался было наброситься на нее с руганью, а то и с кулаками, но она успела перехватить инициативу.

– Федя, – проговорила озабоченно, – кажись, корова захворала. Я съезжу к Лариске в поселок, может, даст какое лекарство.

Расчет был верный – Верина болезнь ничуть бы Федора не огорчила, но корова была одной из основ его материального благополучия, и Федор, помрачнев, позволил съездить в поселок и даже выдал ей немного денег, только велел вернуться не позже трех.

В десятом часу мимо их переезда проезжал на дрезине обходчик дядя Паша, он и подвез Веру до поселка.

Фельдшерица Лариса пила чай у себя на веранде. Пригласила Веру за стол, долго выспрашивала о жизни. Вера разговор поддерживала неохотно, наконец сказала, что у коровы что-то неладно с выменем. Лариса разбиралась и в коровьих болезнях, подробно расспросила и выписала ихтиоловую мазь. Под конец Вера неуверенно проговорила:

– И еще вот что… нет ли у тебя чего от бессонницы?

– Чего? – Лариса уставилась на нее удивленно. – Чего ты сказала?

– Сплю что-то плохо, – смущенно пояснила Вера.

– Это с твоим хозяйством-то? – недоверчиво переспросила фельдшерица. – Вот не поверишь – первый раз такое от простой бабы слышу, чтобы бессонница! Это у городских, у тех бывает, что ночью не заснуть, а наши так наломаются, что не успевают до кровати дойти! Одна только есть проблема – что утром не проснуться!

– Ну так все-таки – нет ли чего? – канючила Вера. – Лежу и лежу до полночи, Федькин храп слушаю… А на дойку вставать в полшестого…

Лариса порылась в своей аптечке и сунула пациентке пару упаковок димедрола.

Дядя Паша на обратном пути подвез Веру до переезда, и она вернулась почти вовремя.

Войдя в дом, поставила на стол бутылку водки.

– Это что это ты так разошлась? – недоверчиво осведомился Федор, однако не удержался, налил стакан. Вера принесла ему малосольных огурчиков, подсела за стол, смотрела, как он пьет, подперев кулаком подбородок.

– Что-то какая водка странная, не паленая ли? – проговорил Федор, наливая второй стакан. – У кого брала?

– У Марьи Степановны, на станции, – честно ответила Вера.

Федор тут же повеселел:

– А ежели и паленая, с моим здоровьем это ничего! И вообще, водки плохой не бывает – она либо хорошая, либо…

Договорить он не успел – ткнулся лицом в стол и захрапел.

А Вера вскочила и забегала по дому.

Первым делом она нашла свой паспорт.

Федор прятал его в коробке из-под импортного чая, которую засунул за потолочную балку. Вера как-то заметила, как он лазил туда за какой-то нужной бумагой. Раньше ей даже не приходило в голову поискать документы – зачем? Все равно ей некуда идти – без денег, без одежды. Теперь же она без колебаний полезла за балку и нашла там паспорт. У Федьки ума не хватило запрятать его похитрее или он был уверен, что Вера никуда от него не денется.

После она хотела обшарить его карманы – на дорогу ей нужно было хоть сколько-то денег. Но тут ей повезло: заглянув в кладовку, увидела там старый, давно не работающий телевизор. Задумалась, зачем Федор его здесь держит, на всякий случай отвинтила заднюю крышку и обнаружила внутри полиэтиленовый пакет, набитый деньгами.