Текст книги "Восемь обезьян"

Вот какое действие оказывала на посетителей гражданка Камнеедова одним своим взглядом.

Однако Надежда не дала воли этим упадническим настроениям, глубоко вдохнула и затараторила:

– У меня, значит, по оплате коммуналки вопросы. Почему в прошлой платежке за отопление выписано семьсот двадцать рублей, а в этой – семьсот пятнадцать? В прошлом месяце теплее было, а в этом холоднее, почему же в этом меньше насчитали? А за воду – наоборот: в прошлый месяц семьсот пятнадцать, а в этот – семьсот двадцать! Когда я в прошлом месяце все время дома была, а в этом к племяннице уезжала!

– Что? – переспросила Камнеедова, нахмурив брови. – Я ничего не поняла! Я за вами не поспела! Вы не можете медленнее говорить?

– Как – еще медленнее? Ну ладно, я же вам еще повторю. – И Надежда зачастила в два раза быстрее: – В прошлой, значит, платежке выписано семьсот двадцать, а в этой семьсот пятнадцать, это за отопление, а за воду – все наоборот, когда должно быть не так, потому как в том месяце было теплее, а в этом – я к племяннице уезжала, потому что я с ее собакой сидела, нельзя же собаку одну оставлять! Она когда одна, все время лает, и соседи недовольны!

Выдав эту тираду, она привстала, якобы для того, чтобы быть ближе к Камнеедовой. На самом же деле, стоя возле стола, она могла лучше разглядеть сувенирных животных на полке.

Теперь она не сомневалась, что за спиной лошади притаилась обезьяна с пылающими, как помидоры, щеками.

Значит, до этой жилконторы охотник за обезьянами еще не добрался – стоит макака на месте абсолютно целая, вот бы обследовать эту обезьяну прежде него!

– Женщина, сядьте! – потребовала Камнеедова. – У меня от вас в глазах рябит!

– Я, конечно, сяду, – невозмутимо ответила Надежда, – только я так и не поняла, почему это в платежках такая путаница. Если в этом месяце я к племяннице уезжала, а в том было теплее, почему же в этой платежке семьсот двадцать, а в той семьсот пятнадцать? Когда я в этом месяце уезжала…

Лицо Камнеедовой выглядело так, как будто помидоры ее щек быстро и неотвратимо дозревают. Глаза ее стали еще более выпученными, а волосы встали дыбом. Надежда почувствовала сильнейшее желание отойти как можно дальше, но посчитала это минутой слабости и смотрела твердо.

– Женщина! – рявкнула Камнеедова. – Какая племянница? Какая собака? Чего вы от меня хотите?

– Племянница моя родная, хотя нет… она мне двоюродная, но все равно как родная, а собака – эрдельтерьер, но когда одна, лает прямо как какой-нибудь пудель… – Надежда вспомнила свою приятельницу Муську Василькову и попыталась говорить таким же визгливым голосом. Получилось не очень похоже, но противно.

– Женщина! – попыталась прервать ее Камнеедова. – При чем тут ваш пудель? Если у вам… у вас… если вопросы по оплате, почему вы ко мне пришли? С этими вопросами вам нужно в бухгалтерию!

– А я и пришла в бухгалтерию, только они какие-то непонятливые. Я им все подробно объяснила – и про то, что в том месяце теплее, и про племянницу, и про собаку, а они ничего не поняли и стали все валерьянку пить, а мне сказали, чтобы я к вам пошла, потому что только вы можете в моем вопросе разобраться…

Все лицо Камнеедовой побагровело, она расстегнула верхнюю пуговицу блузки, но все равно дышала тяжело и хрипло, как будто только что бегом поднялась на двадцатый этаж. На лбу у нее выступили крупные капли пота, она судорожным движением выдвинула ящик стола, трясущейся рукой достала из него пузырек и маленький стаканчик и безуспешно попыталась накапать в него лекарство.

Надежда устыдилась, но в глубине ее души шевельнулась неуместная гордость: надо же, она сумела довести до приступа мелкую начальницу, прошедшую огонь, воду и медные трубы! Однако как бы тетка копыта тут не откинула, неприятностей потом не оберешься…

Она обошла стол, взяла из руки Камнеедовой пузырек и участливо спросила:

– Сколько?

– Тридцать… – хрипло выдохнула та.

Надежда накапала тридцать капель, долила минеральной воды из бутылки и поднесла к губам чиновницы. Та выпила, дыхание ее стало немного ровнее.

– Окно… – проговорила она, немного отдышавшись.

Надежда кивнула и открыла окно. В кабинет хлынул с улицы сырой холодный воздух, и Камнеедова стала приходить в себя. Однако, увидев Надежду, она снова побагровела и хрипло проговорила:

– Женщина, уйдите, у меня больше нет сил с вами разговаривать!

Надежда решила не переигрывать и покинула кабинет.

Она и так узнала достаточно много: очередная обезьяна находится в жилконторе и злоумышленник до нее еще не добрался. Нужно постараться опередить его, но вот как?

Перед дверью кабинета Надежда столкнулась с мужчиной.

Это был не тот, прежний мужчина интеллигентного вида с иностранной книжкой в руках, который пропустил вперед Надежду. Этот был моложе, бойчее, лет сорока, с темными, слегка редеющими на макушке волосами.

– Что там она – одна? – осведомился он у Надежды, кивнув на кабинет. – Никого у нее нет?

– Никого, но только вы немного обождите – ей сейчас плохо.

– Плохо? Это хорошо… – странно ответил мужчина и, несмотря на предупреждение Надежды, вошел в кабинет.

Надежда шла к выходу из жилконторы, думая, как ей снова сюда проникнуть, желательно после окончания рабочего дня, когда Камнеедовой не будет в ее кабинете. Причем хорошо бы это сделать как можно быстрее, чтобы ее не опередил охотник за обезьянами…

Тут проснулся ее внутренний голос, этот зануда и перестраховщик, и задал ей вопрос: для чего ей все это нужно? За каким, как говорится, чертом?

И Надежда с некоторым стыдом поняла, что в данном случае он прав. Вот для чего она тратит столько сил и времени на бесполезные поиски? Ну какое ей дело до этих обезьян, хоть бы их было и не восемь, а все двенадцать? Человек что-то там спрятал в обезьяну. Глупо, конечно, но у него явно были на то свои причины. И теперь он эту свою вещь пытается найти. Не совсем законным путем, но ей-то, Надежде, что до этого? Ну, украл он одну статуэтку из танцевального кружка, это ненаказуемо. Ну, в химчистку залез, так, в общем, ничего ценного и не взял. В мастерской компьютер украл, так небось компьютер был старый, недорогой. А уж что Люську бросил, так она сама виновата, не нужно было за первого встречного замуж собираться. Могла вообще на какого-нибудь уголовника нарваться, он бы ее убил и ограбил.

А этот никого не тронул. Что бомжу Тюте в глаз засветил, так бомж привычный, ему и не так перепадало.

«Что, сказать нечего? – ехидно поинтересовался внутренний голос. – Отвечай правду!»

– Мне просто интересно, – честно ответила Надежда.

«Так я и знал, – простонал внутренний голос, – этого я и боялся!»

Тем временем слегка лысеющий мужчина примерно сорока лет вошел в кабинет Камнеедовой и плотно закрыл за собой дверь.

Хозяйка кабинета сидела за своим столом, обмахиваясь рекламным проспектом фирмы канцелярских товаров. Лицо ее почти уже вернулось к своему обычному цвету, и дышала она почти нормально.

– Мужчина, вы куда? – проговорила она недовольно, застегивая верхнюю пуговицу блузки. – Я же еще не вызывала следующего! Подождите, пока вас вызовут!

– Нинель Борисовна, – ответил мужчина мягким, заискивающим голосом, – я вас долго не задержу… у меня вопросик совсем маленький. И кроме того, я к вам не с улицы, я от Михаила Евграфовича…

– От кого? – удивленно переспросила Камнеедова. – От какого такого Графовича?

– Ну как же! – Мужчина поднял глаза к потолку. – От самого Михаила Евграфовича! Он, кстати, о вас очень хорошо отзывался. Он мне так и сказал – только Нинель Борисовна в состоянии решить ваш вопрос… в смысле, мой вопрос.

Лицо Камнеедовой отобразило интенсивную работу мысли. Она пыталась вспомнить, кто такой Михаил Евграфович. В памяти шевелилось какое-то давнее воспоминание, но никак не хотело оформиться. Однако на всякий случай она решила не ссориться с незнакомцем.

– Так что у вас за вопрос? – спросила она озабоченно.

– Вопрос у меня совсем маленький и простой, однако конфиденциальный… – Мужчина доверительно перегнулся к ней через стол, но, вместо того чтобы озвучить свой вопрос, неожиданно вытащил из кармана маленький пластиковый флакончик и прыснул из него в лицо Камнеедовой.

Нинель Борисовна удивленно и широко раскрыла рот, захрипела, глаза ее полезли на лоб. Она пыталась что-то сказать, но лишилась не только дара речи, но даже способности дышать.

В этот трагический миг она внезапно вспомнила урок литературы в пятом, что ли, классе. Сухонькая старушка Изольда Матвеевна идет по рядам и говорит звонким не по возрасту голосом:

– В своих произведениях Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин в сатирической форме изобразил… Камнеедова, ты спишь, что ли?

Но Камнеедова уже не спала.

Она полулежала в своем рабочем кресле, уставившись пустым взглядом в потолок и сжимая в правой руке оторванные от блузки пуговицы. Щеки теперь были не красными, а синюшными.

Лысеющий мужчина недовольно взглянул на нее и пробормотал:

– Надо же, как неудачно… что это она от такой ерунды загнулась? Должна была только заснуть… А может, просто без сознания?

Он опасливо приблизился и потрогал Камнеедову за шею с целью найти пульс. Пульса не было. Оттого, что он тронул тело, оно не удержалось на стуле и соскользнуло бы на пол, если бы он не подхватил его. Камнеедова и при жизни была дамой мощной, а теперь ему понадобились все силы, чтобы не дать ее телу упасть. При этом он не заметил, как из кармана выскочил маленький баллончик и покатился по мягкому ковровому покрытию.

– Померла, значит, – спокойно констатировал мужчина, сообразив, что живой человек не может быть таким неподвижным.

Смерть Камнеедовой, однако, не остановила его. Он подошел к полке, осторожно снял с нее керамическую обезьяну, сунул ее во внутренний карман и быстро вышел из кабинета.

Чтобы успокоить занудный внутренний голос, Надежда весь день прилежно трудилась за компьютером. Муж позвонил, что переговоры прошли удачно и теперь они с партнерами отмечают это дело в ресторане, так что он вернется позже. Надежда сделала вид, что расстроена, а сама ужасно обрадовалась, что у нее выдался свободный вечер. Раз уж так карты легли, то руки у нее развязаны и можно попытаться добыть обезьянку из жилконторы.

В половине седьмого Надежда Николаевна снова вошла в здание жилконторы.

У нее был план: прийти с последними посетителями, дождаться, пока неповторимая гражданка Камнеедова покинет свое рабочее место, и затем проникнуть в ее кабинет под видом уборщицы. Ну, или под каким-нибудь другим правдоподобным предлогом.

Неважно, под каким предлогом – лишь бы попасть в кабинет и обследовать сувенирную обезьянку.

На самом деле Надежда рассчитывала на то, что сумеет придумать такой предлог на месте, как не раз бывало прежде.

На всякий случай – а именно на случай непредвиденной встречи с Камнеедовой – она немного изменила внешность: надела трикотажные брюки и бирюзовую кофту, волосы спрятала под ярко-красный берет, который нашла в шкафу (один бог знает, как он там оказался), смыла вообще всю косметику, только подобрала помаду под цвет этого берета, и в довершение ко всему приколола на отворот кофты брошь в виде попугая. Попугай был яркий, расписанный всеми цветами радуги, да еще усыпанный ослепительно сверкающими стразами. Откуда в ее шкафу взялась эта немыслимая прелесть, история умалчивает. Может быть, Надежда купила эту брошь в какой-нибудь турпоездке под воздействием южного солнца или легкого алкоголя, а возможно, внучка Светланка забыла брошь, когда гостила у них в прошлом году.

С некоторых пор Надежда Николаевна взяла себе за правило не выбрасывать никакие мелочи, хоть бы и казались они совершенно дешевыми и ненужными. Как говорится, не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Всякое в жизни случается, и любая мелочь может пригодиться.

Войдя в таком виде в жилконтору, Надежда удивленно огляделась по сторонам.

Коридор был пуст.

Это было непонятно, поскольку в этот день жилконтора работала до семи, а под конец рабочего дня в таких учреждениях самый час пик, наплыв посетителей, которые только что вернулись с работы и спешат разобраться со своими наболевшими вопросами.

Однако факт был налицо – в коридоре не было ни души. Точнее, была одна-единственная душа, пожилая уборщица из Средней Азии, которая старательно драила пол.

Надежда решила, что перепутала часы работы конторы, и на всякий случай вернулась к дверям, где висела табличка… нет, все верно – до конца работы оставалось еще полчаса.

Тут к ней подошла та самая уборщица.

– Женщина, у нас закрыто! – сообщила она строго.

– Как закрыто? – переспросила Надежда, оглянувшись на табличку. – Почему закрыто, когда вот тут написано, что сегодня контора работает до семи?

– Мало ли что написано! Это в обычный день до семи, а сегодня такой день, что раньше закрылись…

Уборщица закрыла рот ладонью, словно сказала лишнее, затем торопливо проговорила:

– В общем, закрыто, и все, так что идите домой.

– Ох, как неудачно! – вздохнула Надежда. – Мне ведь не на прием нужно, я сегодня уже была на приеме и забыла в одном кабинете телефон свой мобильный… мне бы только зайти к той женщине в кабинет, где я была…

– Да сказано же вам – нет никого, по домам всех отпустили, все равно никто работать не мог.

– Почему это никто не мог работать? – насторожилась Надежда. – Что такое у вас случилось?

– Ну, мало ли что случилось… – Глаза уборщицы забегали. – Мне не велели про это посторонним говорить.

– Ой! – Надежда схватилась за сердце. – У вас что же – террористический акт был? Бомбу нашли?

– Да что вы, женщина! – Уборщица замахала руками. – Какой акт! Какая бомба! Если бы бомба, так здесь бы полиция была с собаками, никого бы сюда не пускали и меня бы тоже выгнали.

– Так что же тогда случилось? – не сдавалась Надежда.

Уборщица опасливо огляделась по сторонам, оперлась на швабру и сказала, трагически понизив голос:

– Начальница одна у нас померла. Нинель Борисовна.

– Нинель Борисовна? – испуганно ахнула Надежда. – Это Камнеедова, что ли?

– Она самая! – проговорила уборщица с той труднообъяснимой гордостью, которую некоторые люди испытывают, сообщая ближним трагические известия.

– Да как же так? – воскликнула Надежда, искренне удивленная. – Такая крепкая была женщина, такая здоровая… такую, как говорится, об асфальт не расшибешь…

В душе у нее шевельнулось страшное подозрение.

Она вспомнила, как побагровела Камнеедова во время их разговора, как она едва не задохнулась. Неужели это она, Надежда, довела ее до смерти своей актерской игрой?

Да нет, не может быть! С такими слабыми нервами Нинель Борисовна не смогла бы и года проработать на своем посту!

– Да, с виду-то она и правда была здоровая, – продолжала между тем уборщица. – И не только здоровая… характер у нее был – ужас, что за характер! Шайтан, а не женщина! – Уборщица снова смущенно закрыла рот ладонью. – Нехорошо так про мертвую говорить… про мертвых только хорошее можно. Так, значит, с виду здоровая, а внутри – вся больная. У нее эта была… алегрия…

– Может быть, аллергия?

– Ну да, я так и сказала. От нее она как раз и померла. Вызвали «Скорую», но уже поздно. Доктор сказал, что это анфи… ампи… антибиотический шок.

– Может быть, анафилактический?

– Ну да, я так и сказала. Доктор сказал, что это у нее от какого-то запаха могло случиться.

– Надо же, какое несчастье! – вздохнула Надежда.

Слова уборщицы немного успокоили ее – Камнеедова умерла от какого-то запаха, на который у нее была аллергия, а не от артистического занудства Надежды…

– Да, несчастье! – Уборщица пригорюнилась. – Все так плакали, так плакали… так что начальник всех по домам отпустил, все равно, говорит, вы работать не можете. Так что идите, женщина, у нас закрыто! Идите, мне домывать нужно, и тоже домой пойду.

– Что же мне делать? – протянула Надежда. – Я ведь как раз у нее, у Нинели Борисовны, в кабинете свой телефон оставила. А я без него, без телефона своего, буквально как без рук. У меня в нем все номера нужные записаны…

Надежда жалобно взглянула на уборщицу:

– А никак нельзя в ее кабинет зайти? Я бы только посмотрела, там мой телефон или нет…

– Что вы, женщина! – Уборщица замахала на нее руками. – Это никак нельзя! Не положено! Если кто узнает, меня с работы выгонят, а мне без работы никак нельзя…

– Да кто же узнает-то? – продолжала уговаривать Надежда. – Вы же сами сказали, что всех сотрудников по домам распустили, так что кроме нас с вами здесь никого нет!

– Так-то оно так, а только мало ли что. Я из-за вас, женщина, работу потерять не хочу…

Последняя фраза прозвучала как-то задумчиво, как будто в конце его стояла не точка, а многоточие, оставляющее надежду на дальнейшие переговоры, как будто уборщица была не до конца уверена в собственных словах.

Почувствовав этот многообещающий нюанс, Надежда Николаевна внимательно взглянула на свою собеседницу, пытаясь понять, чего та не договаривает.

И перехватила взгляд, который был устремлен на ее, Надеждину, кофту. Точнее, на отворот этой кофты, к которому была приколота сверкающая брошь в виде попугая.

В глазах уборщицы светился наивный восторг, с которым маленький ребенок смотрит на ослепительно сверкающую, усыпанную огоньками и игрушками рождественскую елку.

Перехватив этот зачарованный взгляд, Надежда поняла, что еще не все потеряно.

Она отступила на шаг, встав прямо под потолочным светильником, чтобы в его лучах брошь засияла еще ярче, и проговорила гипнотическим голосом бывалого змея-искусителя, свешивающегося с ветвей древа познания:

– А вот если бы… если бы вы мне разрешили заглянуть в кабинет покойной Нинели Борисовны… тогда, может быть, я бы вам подарила свою брошку…

– Вот эту самую? – переспросила уборщица, не сводя глаз с Надеждиной броши.

– Эту самую! – подтвердила Надежда.

– Какой попугайчик… – мечтательно протянула уборщица. – Он ведь, наверное, дорого стоит?

– Мне для хорошего человека ничего не жалко!

– А вы только посмотрите – и все?

– Только посмотрю! – подтвердила Надежда Николаевна не вполне искренне. Она надеялась, если обстоятельства сложатся благоприятно, отвлечь уборщицу и прихватить керамическую обезьянку. Она еще не знала, как это сделает, но считала, что проблемы нужно решать по мере их поступления.

На лице уборщицы была видна борьба сильных эмоций. Наконец она решилась.

– Никто не узнает? – спросила она для очистки совести.

– Никто! – заверила ее Надежда. – Я никому не расскажу, вы тоже, а больше здесь никого нет.

– Давайте! – Уборщица протянула руку за брошью.

– Э, нет! – Надежда отступила. – Я вам брошку дам, а вы меня прогоните? Так не пойдет! Сначала дайте мне заглянуть в кабинет, а потом рассчитаемся!

– А вы меня не обманете?

– Ни в коем случае! Я вообще никогда никого не обманываю!

Последние слова, несомненно, были художественным преувеличением, но уборщица им поверила. Наверное, ей просто очень хотелось заполучить ослепительную брошь.

– Ладно, так и быть, пойдемте! – Она поставила свою швабру в угол и зашагала по пустому коридору в направлении кабинета покойной Камнеедовой.

Остановившись возле двери этого кабинета, она достала из кармана своего халата связку ключей, перебрала эту связку, нашла нужный ключ и отперла дверь. Распахнув ее перед Надеждой, тяжело вздохнула и проговорила:

– Ладно, заходите! Только помните, что вы мне обещали – ищите свой телефон, но другого ничего не трогайте!

– Не беспокойтесь…

Надежда вошла в кабинет под пристальным взглядом уборщицы и оглядела его.

С прошлого ее визита здесь как будто ничего не изменилось.

Только кресло Камнеедовой было отодвинуто от стола да на полу валялись какие-то бумажки – должно быть, приехавший по вызову врач смахнул их со стола Нинели Борисовны.

Но Надежду интересовали не эти мелочи.

Она от самой двери уставилась на полку, где стояли керамические животные.

Петух был на месте, и лошадь красовалась рядом с ним, но обезьяну Надежда не видела.

Может быть, ее просто задвинули глубже, так что она закрыта другими животными?

Надежда двинулась вперед, чтобы заглянуть на полку.

– Эй, женщина, вы куда? – окликнула ее уборщица. – Вы же сказали, что только поглядите! Что не будете в кабинете хозяйничать, только посмотрите, где телефон свой оставили!

– Ну да, только погляжу, но мне отсюда не видно, мне нужно ближе посмотреть…

В это время в коридоре зазвонил телефон.

Уборщица метнулась на этот звонок, но тут же попятилась. Видно было, что она разрывается между естественным желанием подойти к телефону и боязнью оставить Надежду без присмотра в кабинете покойной начальницы.

– Вы ответьте, – проговорила Надежда. – Может, это важный звонок. Может, начальство вам звонит или еще кто. Вы не беспокойтесь, я здесь ничего не трону.

– А я все-таки беспокоюсь… – пробормотала уборщица. – Выходите уж быстрее отсюда!

– Мне еще немножко посмотреть надо, – не сдавалась Надежда. – Вы ведь брошку хотите?

Телефон в коридоре звонил не умолкая.

Наконец уборщица не выдержала и бросилась на этот звон, недоверчиво оглянувшись на Надежду.

Едва она исчезла в коридоре, Надежда метнулась за письменный стол, подошла к полке…

Теперь она видела, что за время ее отсутствия кто-то передвигал керамических зверей. И главное – обезьяны на полке не было.

За спиной у лошади вообще ничего не было. Видимо, сослуживцы начали дарить Камнеедовой керамических животных только с года Обезьяны.

Надежда закусила губу.

Еще днем она видела обезьяну на полке…

Выходит, охотник за обезьянами снова опередил ее, причем опередил совсем не намного, всего на несколько часов. Он побывал здесь после первого визита Надежды и до… до смерти Камнеедовой?

Ну да, скорее всего, так…

И тут Надежда Николаевна вспомнила мужчину, который вошел в кабинет Камнеедовой сразу после нее, мужчину, с которым она буквально столкнулась в дверях. Ничем не примечательный, слегка лысеющий мужчина лет сорока…

Так, может, это и был тот самый охотник за обезьянами?

Надежда отвернулась от полки и взглянула на то место, где несколько часов назад сидела Нинель Борисовна Камнеедова.

Ее кресло было отодвинуто от стола – наверное, его отодвинул врач, который осматривал Камнеедову.

И тут Надежда заметила на полу под столом какой-то маленький светлый предмет. Она наклонилась и подняла этот предмет.

Это был пластиковый флакончик вроде тех, в каких продают лекарства от насморка.

Надежда машинально сунула флакончик в карман и прислушалась к звукам в коридоре. Уборщица с кем-то разговаривала, тон у нее был виноватый и оправдывающийся.

Надежда осмотрела стол Камнеедовой, не нашла на нем ничего интересного и выдвинула ящик стола.

В этом ящике она увидела пузырек с лекарством – тот самый пузырек, из которого несколько часов назад она накапала тридцать капель по просьбе Нинели Борисовны.

Надежда и этот пузырек сунула в карман.

Голос уборщицы в коридоре затих, и раздались ее торопливо приближающиеся шаги.

Надежда быстро задвинула ящик, обошла стол и встала возле двери – на то же место, где оставила ее уборщица.

– Женщина! – проговорила та, входя. – Все, уходить вам надо. Нашли вы свой телефон?

– Нет, не нашла… – вздохнула Надежда. – Наверное, я его у стоматолога оставила.

И тут, в самый неподходящий момент, мобильный телефон зазвонил у нее в сумке. Надежда закусила губу – надо же, забыла отключить звуковой сигнал…

– Женщина, как же так! – возмутилась уборщица. – Как же вы говорите, что забыли его, когда он у вас!

– Ох, это значит, он за подкладку завалился… – пролепетала Надежда. – Он так уже несколько раз…

– Все, пора вам уходить! – Уборщица строго поджала губы.

– Большое вам спасибо! – Надежда шагнула к двери.

– А вы не забыли…

– Да, конечно! – Надежда отцепила от кофты сверкающего попугая и протянула его уборщице.

Лицо женщины потеплело, зажав брошь в кулаке, она вышла из кабинета:

– Все, уходить вам надо.

Возвращаясь домой, Надежда думала о результатах сегодняшней операции.

Обезьяну она не достала – неизвестный опять опередил ее.

Он заполучил очередную обезьяну, причем, возможно, заплатил за нее человеческой жизнью. Во всяком случае, после встречи с ним Нинель Борисовна умерла. А по его вине или нет – Надежда не знает.

И еще… еще она не знает, нашел ли он в этой обезьянке то, что искал. Что бы это ни было.

Надежда была так поглощена этими мыслями, что едва не налетела на Антонину Васильевну, которая по обыкновению стояла на посту перед подъездом, контролируя всех входящих и выходящих почище любого погранконтроля.

– Надя, ты о чем так задумалась? – осведомилась проницательная соседка. – Откуда идешь?

– Ой, здрасте, Антонина Васильевна! – смутилась Надежда. – Извините, действительно задумалась… в жилконтору ходила, а она закрылась раньше времени.

– В жилконтору? В таком виде?

Надежда увидела себя глазами соседки. Бирюзовая кофта, ярко-красный берет, такая же помада… ох, пойдут по дому разговоры! Плакала Надеждина репутация!

Срочно нужно было перевести разговор на более безопасную тему, и Надежда выпалила первое, что пришло ей в голову:

– А как ваша племянница? Успокоилась?

Метод сработал. Антонина Васильевна, тяжело вздохнув, махнула рукой:

– Какое там! Ревмя ревет! Я уж боюсь, не прогнали бы ее с работы. У нее работа такая ответственная, а Люська совсем не в себе, все у нее из рук валится…

– У нее ответственная работа? – удивленно переспросила Надежда. – Вы ведь говорили, что она… немножко…

Надежда подбирала вежливый оборот, который значил бы, что Люся не большого ума, но Антонина Васильевна пришла ей на помощь и выразилась прямо:

– Что она не семи пядей во лбу? Ну, так оно и есть. Но руки у нее золотые, и в вену она попадает с первого раза. А ты сама знаешь, это не все умеют…

– В вену? – переспросила Надежда.

– Ну да, медсестра она, в лаборатории работает, кровь из вены берет на анализ. Знаешь, лаборатория «Пробирка» в том доме, где мебельный магазин?

Надежда знала эту частную лабораторию, не раз проходила мимо, а один раз они с мужем сдавали там кровь на сахар, когда решили заняться своим здоровьем. Но племянницу Антонины Васильевны она там не видела – может быть, попала не в ее смену.

И тут у нее возникла плодотворная идея.

– Значит, Люська ваша в лаборатории работает… – протянула она. – А нельзя ее кое о чем попросить? Мне бы нужно сделать анализ вот этого лекарства, узнать, что оно из себя представляет… – с этими словами Надежда достала из кармана пузырек, который нашла на полу в кабинете покойной Камнеедовой.

Брови Антонины Васильевны поползли вверх, и Надежда поспешила объяснить такую необычную просьбу:

– Понимаете, мне одна знакомая дала этот пузырек для самообороны. Ну, вы понимаете, время у нас опасное, всяких хулиганов-наркоманов развелось много, женщинам нужно что-то такое при себе носить, чтобы ничего не бояться. Она, знакомая моя, говорит, если нападет кто, прыснешь из этого пузырька в морду – он и отстанет. И надолго отучится от хулиганства. А только я думаю, вдруг это что-то опасное? Вдруг тот хулиган от него окочурится?

– Ну, значит, туда ему и дорога… – вставила реплику Антонина Васильевна.

– Так-то оно так, но не хочется в уголовную историю попасть. Могут же обвинить в превышении необходимой самообороны. Он загнется, а мне отвечать. Вот я бы и хотела узнать, что это за вещество такое и не опасно ли оно для жизни.

– А та знакомая, что тебе этот пузырек дала, она что, сама не знает, опасно или не опасно?

– Ну, вы знаете… она, моя знакомая, немножко легкомысленная. Ей, как сейчас говорят, все по барабану. А мне не хочется через этот пузырек в неприятности влипнуть.

– Да, тут ты права… ну, ладно, давай свой пузырек, попрошу Люську, она мне не откажет. Глядишь, от своих переживаний отвлечется. Ей отвлечься не помешает… И главное, мужик-то этот – так себе, ничего особенного из себя не представляет, ну да ей разбираться не с руки, сороковник уж на подходе…

На следующий день Антонина Васильевна подкараулила Надежду возле подъезда.

– Стой, Надя! – окликнула она ее. – Вот твой пузырек!

– Что, не согласилась Люся?

– Почему не согласилась? Все уже сделала. Выяснила, что это за вещество. Называется дивинтил… или дистропил… дипропил… и еще что-то, ну, ты сама прочитаешь, вот тут все напечатано. – С этими словами соседка отдала Надежде пластиковый пузырек и страницу компьютерной распечатки.

Надежда рассыпалась в благодарностях и не заметила зоркого взгляда, что бросила на нее Антонина Васильевна. Если бы заметила, то поостереглась бы.

Вернувшись домой, Надежда прочитала распечатку, которую передала ей Люся.

Из этой распечатки она узнала, что вещество в пузырьке, сложное название которого едва можно было выговорить, является сильным транквилизатором, то есть успокоительным. Прием этого вещества в любой форме вызывает непреодолимый, но непродолжительный сон. Непосредственной опасности для человеческой жизни вещество в чистом виде и в терапевтических дозах не представляет…

Но дальше, как водится, шли еще несколько разделов: побочные эффекты этого вещества, опасность передозировки и самый большой раздел – взаимодействие с другими лекарствами и биологически активными веществами.

И вот тут уже было перечислено столько всяких неприятных и даже опасных свойств, что у Надежды глаза полезли на лоб.

В сочетании с одними лекарствами данное вещество вызывает судороги, в сочетании с другими – нервное расстройство, в сочетании с третьими может быть и вообще опасно для жизни, почему собственно это вещество и не применяется в фармакологии…

Среди этих третьих лекарств одно показалось Надежде смутно знакомым. Она проверила свою догадку, достав тот флакончик с лекарством, который нашла в ящике стола Камнеедовой.

И ее догадка подтвердилась.

Это было то самое лекарство от аллергии, которое в сочетании с веществом из пузырька вызывает анафилактический шок, то есть острую аллергическую реакцию, которая может закончиться смертью.

Теперь Надежда отчетливо поняла, что произошло в кабинете Камнеедовой.

Охотник за обезьянками вошел к ней в кабинет под видом самого обычного посетителя. Как и Надежда до того, он увидел на полке сувенирных животных, и среди них – керамическую обезьяну, и решил непременно заполучить ее.

Для этого он воспользовался средством из пузырька, которое брызнул в лицо Камнеедовой.

Средство это должно было просто усыпить Нинель Борисовну. Ненадолго, но вполне достаточно для того, чтобы стащить обезьянку и уйти из кабинета. Но, к несчастью, Камнеедова незадолго до того приняла свое лекарство (Надежда сама накапала его по ее просьбе). Это лекарство в сочетании со снотворным вызвало у нее шок, от которого Нинель Борисовна и умерла.

Ее смерть, скорее всего, не входила в планы злоумышленника, но она его не остановила. Он все равно стащил керамическую обезьянку и незаметно ушел из кабинета, оставив там умирающую или уже мертвую Камнеедову.