Текст книги "Картина Черного человека"

Юный художник пересек второй двор и вошел в угловой подъезд.

Я подошла к этому подъезду следом за ним.

Рядом с дверью висела красиво выполненная вывеска:

«Убежище муз. Клуб любителей живописи и изобразительного искусства».

Я толкнула дверь и вошла внутрь.

Я оказалась в небольшом холле, по стенам которого были развешаны рисунки и картины, в основном любительские.

Посреди холла стоял тот юный художник, за которым я шла, а перед ним…

Перед ним был мужчина лет сорока, с растрепанной рыжеватой бородкой и бледно-голубыми глазами на длинном лице.

Несомненно, это был человек из моего сна.

Приглядевшись, я увидела на его щеке даже пятно краски – только оно было не синее, как во сне, а изумрудно-зеленое.

– Опаздываешь, Кузнечиков, – говорил бородач юному художнику, – все уже начали работать. Ну ничего, проходи, время еще есть…

Мальчишка шмыгнул в одну из дверей, а мужчина заметил меня и проговорил:

– Здравствуйте! Я вас раньше здесь не видел. Вы хотите к нам записаться?

– Нет, я вообще-то… – я опустила глаза и почувствовала, что краснею.

На меня редко находит такая застенчивость, точнее, раньше никогда такого со мной не было, но тут… ведь я же совершенно точно видела во сне именно его! Мистика…

Мужчина увидел картину у меня в руках и оживился:

– Вы принесли свою работу? Вы где-то уже занимались?

– Нет, я вообще-то… – снова все слова застряли в горле.

Да что же со мной такое? Усилием воли я взяла себя в руки.

И хотела сказать, что это не моя работа, что я только хотела что-нибудь узнать о самой картине и о ее авторе, но бородач взглянул на часы и проговорил:

– Пойдемте со мной, у меня там ученики брошены, я их проверю, а потом мы с вами поговорим.

С этими словами он прошел в соседнюю комнату.

Это была большая комната с высоким потолком, ярко освещенная. В ней разместилось полтора десятка человек, каждый – за своим мольбертом. Видимо, это были те самые ученики, о которых говорил мой новый знакомый.

Ученики эти были самого разного возраста – от совсем юных, как Кузнечиков, до весьма зрелых, давно перешагнувших границы пенсионного возраста. Была даже одна субтильная старушка лет восьмидесяти в перепачканной краской блузе, с седыми волосами, перевязанными цветной лентой.

Посреди комнаты на рабочем столе стояла глиняная ваза с несколькими сухими цветками, рядом лежали два апельсина. Судя по всему, ученики рисовали эти незамысловатые предметы.

Бородатый художник обошел их всех, давая каждому советы и делая замечания:

– Дима, здесь у тебя нарушена композиция… сделай этот край потяжелее… Владислав Романович, вы же видите, что этот апельсин в тени, а вы его делаете слишком светлым…

В самом конце он подошел к субтильной старушке, откашлялся и проговорил:

– Констанция Теодоровна, я уважаю полет вашей творческой фантазии, но квадратные апельсины – это как-то непродуктивно… На вашем месте я подумал бы, не сделать ли их круглыми. Так сказать, в порядке исключения…

– Но если я их так вижу… Не забывайте, было же такое течение – кубизм, его самые знаменитые представители Сезанн и Пикассо, – капризным голосом ответила старушка, но учитель только усмехнулся.

Обойдя всех, он вернулся ко мне и сказал:

– Как видите, сегодня мы работаем над натюрмортом. Так вы мне так и не ответили, где вы прежде занимались. Да, кстати, я не представился. Глеб. Глеб Борисов.

Произнеся свое имя, он быстро взглянул на меня – как я на это имя отреагирую. Я не отреагировала никак, потому что слышала это имя впервые. Кажется, он был немного разочарован – возможно, надеялся, что я много о нем слышала и проявлю восторг от личной встречи.

– Аля, – представилась я в ответ.

– Очень приятно. Так где…

– Нигде! – ответила я.

– То есть вы самоучка?

– Да нет, я просто хотела показать вам эту картину и узнать о ней что-нибудь…

С этими словами я развернула свою картину и поставила на стол.

Он внимательно посмотрел на нее, потом – на меня.

– А почему вы думаете, что я о ней могу что-то знать?

– Потому что на сайте, где я… то есть не совсем я… где мы ее купили, назвали вашу студию.

– Ах, вот как… – Глеб снова внимательно посмотрел на картину, в глазах его появилось задумчивое выражение.

Наконец он проговорил:

– Да, возможно…

– Так что – вы не знаете, кто ее автор?

– Дело в том, что иногда мои ученики выставляют свои работы на продажу. Я против этого не возражаю – проданная картина может мотивировать их, подталкивать к упорному труду и творческому поиску. Но я точно не знаю, кто из них что-то продает. Если они сами мне не рассказывают.

– И эту работу вы не узнаете?

– Пожалуй, я догадываюсь, кто мог ее сделать. К нам в студию ходил один человек, у которого была подобная манера. И он предпочитал именно этот жанр – городской пейзаж…

– Городской пейзаж? – переспросила я удивленно.

– Ну да, причем он предпочитает именно виды старых, не парадных районов Петербурга – Коломны, Песков, окраин Петроградской стороны… примерно то, что мы видим на этой картине.

Я на всякий случай снова взглянула на картину – может быть, она снова изменилась, причем самым радикальным образом? Может, теперь на ней и правда изображен наш город?

Но нет, как и прежде, я видела на картине мрачный лес, торфяное озерцо и на дальней его стороне – полуразрушенную избушку.

Только теперь дверь избушки была открыта, и за этой дверью… за этой дверью была темнота, в которой тускло светились два глаза.

Я невольно вздрогнула и поскорее отвела глаза от полотна. Стало быть, этот Глеб видит здесь городской пейзаж. И не падает в обморок, не хватается за сердце и за голову. Что ж, это радует, но не сильно.

– Да, так вы говорите, что знаете, кто автор этой картины? – Я все-таки решила добиться хоть какой-то информации, а то время идет, мне на работу нужно успеть хотя бы к концу, Вику отвезти.

– Не то чтобы знаю, но догадываюсь. Мне кажется, это его манера и его выбор натуры…

Тут у меня мелькнула мысль спросить, что конкретно Глеб видит на картине. Но прямо спросить его об этом я не решилась, побоявшись, что он меня не поймет. Поэтому я схитрила.

– А вы не знаете, какое именно место здесь изображено? Мне оно кажется знакомым, но никак не могу вспомнить…

– Да я и сам не уверен. Но по-моему, это район то ли Большой, то ли Малой Зелениной улицы – знаете, это часть Петроградской стороны, примыкающая к Крестовскому острову. Надо вам сказать, что Зелениных улиц три, есть еще Глухая Зеленина. И их названия не имеют никакого отношения к зелени. Прежде они назывались Зелейными, потому что в восемнадцатом веке здесь находился пороховой завод, переведенный из Москвы в новую столицу, а вы, наверное, знаете, что порох в те времена называли зельем…

Тут Глеб осекся, видимо, понял, что, оседлав своего конька, ушел от темы нашего разговора. Я, конечно, сделала вид, что слушаю его внимательно, но, похоже, он не поверил.

– Да, так о чем бишь я…

– О том, что на этой картине изображен район Зелениных улиц, – напомнила я ему.

– Да-да, действительно… вы видите, этот дом на заднем плане – явно постройки конца девятнадцатого века, и его верхний этаж украшен изразцами. Боюсь ошибиться, но такой дом есть именно на Большой Зелениной… а вот здесь, сбоку от этого дома, мы видим газетный ларек… по-моему, он и правда стоит на той же улице.

При этом он показывал кончиком карандаша на край картины, где я видела кривую темную ель.

– Одно только меня немного смущает, – продолжил он, – этот странный колорит… от него веет какой-то мрачной, тоскливой нотой, не свойственной тому, о ком я думаю…

– Вы сказали, что этот человек ходил в вашу студию. А сейчас он сюда больше не ходит?

– Да, его давненько здесь не было. Возможно, он посчитал, что всему научился и я больше ничего не могу ему дать…

Эти слова прозвучали ревниво и неодобрительно.

– А вы не знаете, где его можно найти? У вас ведь, наверное, есть адреса и телефоны учеников?

– По большей части есть. Я непременно записываю координаты тех, кто сюда приходит. И этот человек, его фамилия Каракозов, он тоже записал в журнал свой телефон. Но когда он несколько раз не пришел, я позвонил по этому телефону, и мне сказали, что этот номер не обслуживается.

– Так что – он дал вымышленный номер?

– Ну, не обязательно вымышленный. Может быть, он поменял номер, такое бывает.

– Так что – его теперь никак не найти?

– А что – вы очень заинтересовались этой картиной? – Глеб еще раз взглянул на картину и кивнул: – В принципе, я вас понимаю… в ней есть что-то такое… цепляющее. Если вы так хотите найти Каракозова… пожалуй, я знаю один способ. Он дал свои работы на одну выставку, куратора которой я хорошо знаю. Его галерея находится неподалеку. Если вы немного подождете, я могу проводить вас к нему.

– А позвонить ему нельзя?

– Ну, такие вещи лучше делать при личном контакте. Создается большая доверительность. Тем более мы можем показать ему эту работу и спросим его мнение, чья она.

Глеб взглянул на часы, извинился и вернулся к ученикам.

Он проверил их работы, собрал их. А пока он отсутствовал, я подошла к полке с книгами, точнее, там были альбомы. И среди них небольшой такой альбомчик, точнее, каталог выставки.

Глеб Борисов. «Уходящий город». Надо же, а он, оказывается, настоящий художник. Выставки даже бывают.

Ученики потянулись на выход, так что альбом я рассмотреть не успела.

Когда все разошлись, мы с Глебом тоже покинули мастерскую. Он запер дверь, мы вышли во двор.

Глеб направился не туда, откуда я пришла, а в глубину двора. На мой удивленный вопрос он сказал, что в этом районе целая сеть проходных дворов, и этими дворами можно пройти из точки А в точку Б гораздо быстрее, чем по улицам.

Действительно, он уверенно проходил из одного двора в другой, и вскоре мы оказались перед двухэтажным зданием, на стене которого разноцветными буквами было написано: «Художественная галерея «Артсфера»».

Перед входом в галерею стояла огромная горилла – вероятно, чучело.

Глеб кивнул этой горилле и проговорил:

– Привет, Гаврила!

К моему удивлению, горилла в ответ помахала ему рукой.

– Это Гаврила Сметанин, известный скульптор-авангардист, – усмехнулся Глеб. – У него такой особенный подход – он сам изображает скульптуры в разных костюмах. Хозяин галереи пригласил его, чтобы привлечь больше публики.

– И как? – осторожно поинтересовалась я. – Помогает? Публика на это реагирует?

Он посмотрел на меня совсем другим взглядом, чем раньше. Ну понятно, я, как полная дура, вытаращилась на него при первой встрече из-за того, что видела его во сне. Но он-то про это не знает (еще не хватало ему рассказывать!), так что подумал небось, что я вся в восхищении от него, как от художника. Или что вообще в него влюбилась. Нет, пожалуй, это перебор, скорее он подумал, что я дурочка. А теперь вот меняет свое мнение. Ну, Бог ему в помощь…

Мы вошли в галерею.

Помещение было просторное, хорошо освещенное.

Большая его часть была завешана обычными картинами, в основном видами нашего города. Только на одной стене были укреплены в несколько рядов два десятка обычных настенных часов.

Часы, как я уже сказала, были обычные, круглые, с металлическим ободком вокруг циферблата, за исключением того, что на каждом циферблате было что-то написано.

Я скользнула по этим часам равнодушным взглядом и повернулась к Глебу.

Он вполголоса разговаривал с низеньким человечком с большими темными глазами.

– Это Арсений, куратор выставки, – представил его Глеб. – А это… это Аля… она интересуется творчеством Каракозова. Конечно, если это его работа.

Арсений смотрел на меня снизу вверх, но глаза его загорелись, как тормозные огни у машины, вот, честное слово, они отливали красным! Он покрутил головой, потом притушил блеск глаз, зато молитвенно сложил руки на груди. Все ясно, маленькие мужчины очень любят высоких женщин. Не все, конечно, но я попала на такого. Вид у Арсения был такой уморительный, что я невольно улыбнулась.

Очевидно, Глебу это не понравилось, потому что он тронул меня за локоть и сказал сухо:

– Покажите ему свою картину…

Я показала куратору злополучную картину, и он перевел глаза с меня на нее с видимым сожалением.

Потом внимательно осмотрел ее, отступил подальше, прищурил один глаз, еще раз пригляделся и наконец проговорил:

– Да, похоже, это рука Каракозова. Он работал в таком стиле, пока не перешел к концептуальному искусству. На этой выставке он представил свою новую композицию «Время перемен»… – с этими словами Арсений показал стену с часами.

– Ах, так это его композиция! – Глеб заинтересованно посмотрел на часы. – Надо же, а я думал, он по-прежнему работает в традиционном направлении…

– Нет, он сделал большой шаг вперед! – Арсений за спиной Глеба сделал шаг в мою сторону.

– Это хорошо, – Глеб резко обернулся. – А у тебя есть его телефон или адрес?

Арсений помрачнел:

– Ты знаешь, как-то странно… конечно, он оставил мне номер своего телефона, но, когда я звонил по этому номеру, мне говорили, что он не обслуживается.

– Вот и у меня такая же история! – подхватил Глеб. – Как же ты с ним связываешься? Он ведь участник выставки!

– Ну да, конечно… он несколько раз приходил сюда – когда размещал свою композицию и на вернисаж. И еще несколько раз он мне звонил, когда у него были какие-то вопросы. Но номер его телефона при этом не определялся.

– Странно!

– Более чем странно! Кстати, Глеб, можно тебя на минутку, тут у меня есть один вопрос по другому делу… – и мужчины ушли в дальний конец зала.

Я поняла, что ничего не добьюсь, и еще раз внимательно осмотрела композицию с часами.

Часы были одинаковые, самые обычные, и похоже, что дешевые, отличались только надписи на циферблатах.

На одном, самом верхнем циферблате было написано:

«То, что ты видишь – это не то, чем оно является на самом деле. А. Светлицкий».

Надпись на следующем циферблате гласила:

«Если ты хочешь что-то найти – для начала пойми, что именно ты ищешь. Б. Терентьев».

На третьем – «Если ты ловишь неуловимое, подумай, нужно ли оно тебе. В. Ревякин».

Странные какие-то фразы! И ни о ком из авторов этих высказываний я никогда не слышала.

На всякий случай я сфотографировала все надписи на камеру своего телефона.

В это время Глеб подошел ко мне и отчего-то недовольно проговорил:

– К сожалению, я вам ничем не помог. Этот Каракозов какой-то неуловимый. А вас, я смотрю, заинтересовала его композиция…

– Ну, не то чтобы заинтересовала… хотя фразы на часах и правда довольно интересные.

– Да, действительно… и где-то я сталкивался с подобными высказываниями. Хотя имена авторов мне не знакомы, но сами цитаты кажутся знакомыми…

Глеб наморщил лоб, припоминая:

– Светлицкий… Терентьев… Ревякин… Епифанов… нет, не могу вспомнить!

Я подумала, что впустую трачу время и что пора уже возвращаться. Но дорогу домой я отсюда не найду – Глеб вел меня проходными дворами, в которых ничего не стоит заблудиться.

О чем я ему и сказала.

– Да, конечно, не беспокойтесь, я выведу вас отсюда! – Глеб попрощался с куратором, который почему-то даже не подошел ко мне, а только кивнул издали, и мы покинули галерею.

На улице уже смеркалось – конец октября, темнеет рано.

Гориллы перед входом не было – видимо, рабочий день скульптора Сметанина закончился.

Глеб прошел через двор, подошел к двери подъезда.

– Нам сюда.

Я взглянула на Глеба вопросительно, но не стала задавать вопросов.

На двери имелся обычный кодовый замок, но под саму дверь кто-то подложил дощечку, чтобы она не закрывалась. Глеб открыл дверь, мы вошли в подъезд и тут же вышли в другую дверь, оказавшись в очередном дворе.

– Это сквозной проход, его знают все местные обитатели, поэтому и следят, чтобы дверь не закрывалась! – Глеб выглядел повеселевшим и даже попытался взять меня под руку, от чего я мягко отстранилась.

Сто раз говорила, что не люблю людей, но Глеб, пожалуй, относится к той маленькой группе индивидуумов, к кому я отношусь хорошо. Ну, или, по крайней мере, вполне терпимо.

Но это вовсе не значит, что я позволю к себе прикасаться. Терпеть не могу, когда меня трогают!

Это из детства, тогда никто ведь меня не обнимал, не гладил по голове, не носил на руках маленькую и не вытирал слезы, когда было больно. А прикасались ко мне только для того, чтобы ущипнуть, стукнуть, дернуть за волосы. Так что с тех пор всегда стараюсь держать дистанцию, только с Петровной все не так.

Мы прошли через двор, вошли под арку.

Там было темно и неуютно, и вдруг из этой темноты на нас с угрожающим рычанием выскочило что-то большое и косматое.

В первый момент у меня сердце ушло в пятки, но Глеб удивленно крикнул:

– Гаврила, что за шутки?

Тут и я сообразила, что на нас напал тот самый скульптор-авангардист Гаврила Сметанин, который изображал гориллу перед входом в художественную галерею.

Но теперь он был чересчур агрессивен, было не похоже, что он шутит. С грозным рычанием он налетел на меня и принялся вырывать из моих рук злополучную картину.

Я страшно рассердилась, вцепилась в картину и пыталась пнуть фальшивую гориллу ногой, но нападающий оказался неожиданно силен. Прямо передо мной оказалась огромная пасть гориллы с оскаленными зубами и маленькие злобные глазки.

Мне уже было не до шуток.

Я готова была поверить, что на нас напала настоящая горилла.

Глеб безуспешно пытался оттащить косматое чудовище от меня, но горилла легким толчком отбросила его к стене и снова яростно набросилась на меня.

– Гаврила, ты что, с ума сошел? – прохрипел Глеб, с трудом поднимаясь на ноги.

Ответом ему было только глухое рычание.

Мне стало по-настоящему страшно. Я уже хотела отдать монстру картину, как вдруг у него за спиной раздалось куда более натуральное рычание, и из темноты вылетел огромный черный пес с грозно разинутой пастью.

Пес вцепился в зад гориллы, вырвал из него большой клок черной шерсти.

Горилла вскрикнула от боли – причем вполне человеческим голосом – и пустилась наутек.

Черный пес бросился было за ней, но тут рядом с нами появилась хрупкая миниатюрная девушка в черной курточке с отложным белым воротничком, придававшим ей вид старательной школьницы.

– Гектор, назад! – выкрикнула эта девушка неожиданно резким и властным тоном. – Стоять!

Огромный пес тут же вернулся, преданно взглянул на хозяйку и уселся рядом с ней.

– Он вас не напугал? – осведомилась девушка, сочувственно оглядев нас. – Гектор вообще-то очень спокойный, не знаю, что с ним вдруг случилось…

– Ой, спасибо ему! – торопливо проговорила я. – И вам спасибо! На нас тут напал какой-то урод в маскарадном костюме…

– Неужели это был Гаврила Сметанин? – подключился к разговору Глеб. – Что с ним такое случилось? Выпил какую-нибудь гадость? Или перетрудился?

Мы еще раз поблагодарили Гектора и его симпатичную хозяйку и разошлись с ними.

Глеб повел меня дальше. Выглядел он расстроенным и даже пробормотал извинения, что не смог меня защитить. Я сделала вид, что не услышала.

Мы оказались в следующем дворе, где стояло несколько мусорных баков. Вдруг из-за этих баков донесся глухой стон.

Мы осторожно заглянули туда и увидели полноватого белобрысого человека, который сидел на асфальте, потирая затылок и недоуменно оглядываясь по сторонам.

– Гаврила? – протянул Глеб, помогая ему встать. – Так это был не ты? А шкура-то куда делась?

Скульптор поднялся на ноги, огляделся и проговорил:

– Где это я?

– А что ты помнишь?

– Помню, как стоял перед галереей, изображал гориллу. Вдруг услышал за спиной шаги, кто-то сказал «ку-ку», я хотел повернуться, но тут на меня словно каменная глыба свалилась, и все, больше ничего не помню… очнулся уже здесь…

– То-то мне показалось, что у этой гориллы был незнакомый голос и чужие повадки!

– И что теперь делать? Где я теперь другой костюм гориллы возьму? – причитал Гаврила. – По большому знакомству достал! Очень дорогой костюм!

– Вы не переживайте, – сказала я, – что-то мне подсказывает, что костюм этот вы найдете в ближайшем помойном баке.

Точно, выбросят его за ненадобностью, ведь костюм гориллы был нужен этому типу только для того, чтобы напасть на нас с Глебом. Точнее, на меня, поняла я тотчас. Чтобы отобрать картину. Но вот кто он такой и зачем ему картина, я пока не знаю.

Глеб проводил меня до машины, мотивируя это тем, что уже темно, а у них тут небезопасно. И на прощание сунул свою визитку. На всякий случай, сказал он, если понадобится что-нибудь. И если вы думаете, что я дала ему свой номер телефона, то вы глубоко ошибаетесь.

В офисе я застала только жутко злую Светку Линеву, чья очередь подошла закрывать помещение.

– А где Вика? – спросила я, сильно встревожившись.

Уйдет куда-нибудь, потеряется, были уже случаи. Говорила уже, что он совершенно не ориентируется в городе и не может ездить в общественном транспорте.

– А я знаю? – огрызнулась она, и мне снова захотелось двинуть ей как следует.

Нет, так долго терпеть вредно, можно и заболеть.

– Ушел куда-то с этой… – Светка пренебрежительно скривилась, – с каракатицей кривоногой. Если бы ты видела, во что она одета…

Тут надо объяснить все раз и навсегда. Я могу изредка поругивать Вику, критиковать его поступки, проявлять недовольство и ворчать. Но этого ни в коем случае не может делать никто другой. Иначе он будет иметь дело со мной. А как говорил герой старого фильма, которые так любит смотреть Петровна, «в гневе я страшен». И уж кому-кому, а Светке, заразе и доносчице, я ничего прощать не собираюсь.

– Что-то я не пойму, – начала я спокойно, – ты уж не для себя ли Вику приготовила, что так расстраиваешься по поводу этой новенькой?

– Кто? Я? – искренне удивилась Светка. – Да ты в уме ли? Нужен мне этот чокнутый!

– А тогда какое твое собачье дело? – рявкнула я и приступила к Светке для физической расправы.

Светка испуганно пискнула и рванула спринтером по коридору, крича на ходу, что я такая же ненормальная, как Вика, сказать ничего нельзя.

Вот и молчала бы.

Я досчитала про себя до десяти и заторопилась на выход. Вот где мне теперь искать Вику? Куда его эта каракатица увела?

Каракатицу я увидела, как только вышла из офисного центра. Она стояла на другой стороне улицы и махала мне рукой.

– А мы тут в кафе решили тебя подождать! – закричала она.

Я только зубами скрипнула: надо же, в кафе! Да Вика терпеть не может никакие заведения общественного питания, говорила уже, что его мама даже специально дает ему завтрак с собой, как в школе. А тут спокойно сидит и ест гамбургер.

– Поехали! – сказал он, увидев меня.

– Подожди, Викентий, – остановила его каракатица, – пускай Аля хоть кофе выпьет и съест чего-нибудь.

И Вика не стал капризничать и требовать, чтобы его сейчас же везли домой, так что я смогла спокойно поесть.

– Неля с нами поедет, – сказал Вика, подходя к машине.

Ага, значит, она еще и Нелли.

– Все гораздо хуже, – она будто прочитала мои мысли, – я не Нелли, а Наина, родители удружили.

Круто! Впрочем, не мне бы говорить, я сама Алевтина.

К концу дороги я осознала, что эта Неля начинает мне нравиться.

Я сдала парочку с рук на руки Викиной маме и пешком отправилась к себе.

Добравшись до дома, я обдумала результаты сегодняшней поездки. Никто мне не мешал, квартира пустовала. Где Поганец, я понятия я не имела, а мать в этот вечер у Раисы с третьего этажа.

Муж Раисы ушел от нее в прошлом году, ему невмоготу стали ее пьянки, так что эти две выпивохи нашли друг друга. Мать купила бутылку и ушла на весь вечер. Они там сидят на захламленной кухне, выпивают и жалуются друг другу на судьбу-злодейку.

Я не стала ближе к тайне картины. Правда, теперь я знала предположительную фамилию ее автора, но именно предположительную. И по-прежнему не знала, как его найти.

Кроме того, вопрос оставался открытым по поводу нападения фальшивой гориллы. Кто это был? Автор картины? Но почему он выбрал такой сложный путь? Признался бы мне, что это он, я бы поговорила с ним и отдала бы картину. Возможно.

А пока вернемся к Каракозову. Все, что я нашла в галерее «Артсфера» – это фотографии его композиции из настенных часов…

Я еще раз просмотрела эти фотографии.

Фразы на циферблатах мне ничего не говорили, как и имена их авторов.

Хотя… что-то в этих именах задержало мое внимание.

Я еще раз перечитала эти имена.

А. Светлицкий.

Б. Терентьев.

В. Ревякин.

Г. Епифанов.

Д. Мамонов.

Ну да, конечно, ведь первые буквы инициалов не что иное, как буквы кириллицы в алфавитном порядке!

Правда, дальше этот порядок нарушался.

После Д. Мамонова следовала К. Ярцева, затем – И. Арбузов, З. Набутов, Ж. Николаев, Е. Яблоков…

Я выписала на листке следующие заглавные буквы – К, И, З, Ж, Е…

Ну да, все очень просто. Это – следующие пять букв русского алфавита, только в обратном порядке. Я переставила их как положено – Е, Ж, З, И, К.

В том же порядке я переставила фамилии из этого списка, присоединив их к первым пяти.

Теперь этот перечень выглядел так:

Светлицкий, Терентьев, Ревякин, Епифанов, Мамонов, Яблоков, Николаев, Набутов, Арбузов, Ярцева.

Я отстранилась от списка и увидела одни только заглавные буквы.

И они сложились в слово: «Стремянная».

Ну да, это же ведь название улицы в старой части Петербурга, неподалеку от нашего дома!

Вот что автор композиции зашифровал в этом списке вымышленных авторов!

Но список не кончался на этих десяти фамилиях.

Дальше было еще пять фамилий, перед которыми стояли буквы русского алфавита в обычном порядке – Л, М, Н, О и П.

Первые буквы этих пяти фамилий складывались в слово ЛОГОС.

Ну и что мне это дает?

Автор композиции из часов явно что-то зашифровал в этих фамилиях, но вот что?

Стремянная улица… она совсем рядом, и она небольшая. Можно за несколько минут пройти или проехать ее всю. Вот только что я там хочу найти?

Мне не терпелось разгадать загадку, которую загадал неуловимый Каракозов. Но сделать это можно было только завтра, что я могу найти там в темноте?

Тут хлопнула дверь, послышались шаги, потом ругань Поганца. И я поскорее заперла дверь в нашу с Петровной комнату.

Нет, все-таки как мешают нормальной жизни ежедневные походы на работу! Ну вот если бы не надо было каждый день торчать в офисе по восемь часов да еще изнывать в пробках, едучи туда и обратно, сколько бы я успела переделать неотложных дел!

Но сегодня все было по-другому, потому что сегодня были похороны Анны Павловны Лисицыной.

Вот странно, мы с ней в общем-то почти не пересекались. Так, здоровались в коридоре, и все, но теперь, когда я узнала, что умерла она не просто так, а в результате чьей-то злой воли, мне стало ее жалко. Кто-то подсунул ей эту злосчастную картину, заранее зная, что она на нее так подействует.

Так что утром я нашла у Петровны в ящике комода подходящий к случаю черный шарф и отправилась в офис, откуда нас обещал подхватить автобус, нанятый Сан Ванычем. Тем не менее, несмотря на автобус, я, по совету Викиной мамы, взяла машину, хоть Вику сегодня и не надо было никуда везти.

Совершенно ни к чему ему тащиться на кладбище, мне придется его опекать и отвечать на бесконечные вопросы, что мы тут делаем и зачем такая большая яма.

Говорила уже, что в некоторых вещах Вика совершенно не разбирается.

Так что начальник разрешил Вике работать дома, и эта самая Неля снова увязалась за ним. Оказывается, у них какой-то общий проект, а Анну Павловну она все равно не знала, так что ей-то зачем на похороны… Что ж, логично.

Хорошо бы спросить Викину маму, что она об этой Неле думает, да мне все недосуг.

Как обычно, не успела я войти в офис, как на меня налетел совершенно запыхавшийся Сан Ваныч.

– Птич… – начал он, но тут же замолчал, наткнувшись на мой разъяренный взгляд.

Похороны там или не похороны, но фамилию мою путать никому не позволено.

– Алевтина! – тут же поправился Сан Ваныч, но лучше бы он этого не делал, тут даже Светка Линева оглянулась, которая минуту назад прошла мимо нас, усиленно делая вид, что она меня не замечает.

Все знают, что я терпеть не могу свое полное имя.

– Ох ты, господи! – спохватился Сан Ваныч. – Слушай, ты меня когда-нибудь до могилы доведешь! Ну… как там тебя, Аля, Христом Богом прошу, хватит выделываться, не время сейчас! Автобус опоздал, а еще за венками заехать надо!

Я уже открыла рот, чтобы спросить в своей обычной манере, почему я, но он затараторил быстро, что там все точно рассчитано по времени и если опоздаешь, то пихнут в конец очереди, и тогда целый день там проторчать можем.

Вид у него был совершенно замотанный, глаза красные, как у кролика, да еще и мешки под глазами висят.

Так что я согласилась без дальнейших пререканий. В результате едва успела привезти венки, да еще и машину не хотели на территорию кладбища пропускать, пришлось Сан Ванычу звонить.

– Ну, тебя только за смертью посылать! – привычно набросился на меня он.

– Слушайте, куда вы все торопитесь? – не выдержала я. – Уж казалось бы, последняя инстанция, конечная остановка, дальше поезд не идет, туда все успеют!

– Не умничай! – пропыхтел он на бегу. – Всякое мероприятие должно пройти на уровне!

Тут мы наконец добежали. Батюшка уже трудился вовсю, и, на мой взгляд, Сан Ваныч тут был совершенно лишний. Но он влез вперед и все суетился возле гроба, пока его не оттеснили родственники.

Родственников оказалось неожиданно много, я едва разглядела среди них Татьяну Павловну. Она тихо плакала, потом отошла в сторонку, пошатываясь. Никто, кроме меня, не заметил, какая она бледная, а я вспомнила, что у нее диабет, и поспешила к ней.

Оказалось, что вовремя, потому что она едва не упала на кучу палых листьев.

– Таблетки… – едва шевеля губами, прошелестела она.

Я нашла в ее сумочке таблетки, а вода у меня всегда при себе для Вики. Поддерживаемая моей твердой рукой, Татьяна Павловна вскоре порозовела.

– Туда не вернусь, – сказала она, – пускай уж без меня Аню закопают.

– Куда вас отвезти? – поняла я.

– Ой, спасибо вам, Аля! Мне бы домой… отлежусь, а потом на поминки поеду.

Мы дошли до машины, и Татьяна Павловна сказала:

– А знаете что? Лучше ехать в Анину квартиру, оттуда до кафе, где поминки, совсем близко, я пешком дойду.

– Как скажете…

Честно говоря, мне порядком надоело работать водителем, но зато потом у меня полдня будут свободны, пока все сотрудники на поминках будут. Меня там точно не хватятся.

– Пойдемте со мной! – сказала Татьяна Павловна, когда я припарковала машину возле нового, но вполне обычного девятиэтажного дома.

– Неудобно… еще родственники явятся, а тут посторонний человек в квартире…

– Не явятся, – отмахнулась она, – они с кладбища прямо на поминки поедут. Пойдемте, я вас кофе напою!

Пришлось согласиться.

Квартира у Анны Павловны была двухкомнатная, очень аккуратная и чистая. Ремонт хороший, мебель новая. Ничего особенного, но все очень функционально.

– Аня лет пять назад эту квартиру купила, когда с сыном расселилась, он вскоре женился. А теперь вот хочет сразу ее сдавать, а потом продаст, как только можно будет… – Татьяна Павловна провела меня в светлую чистенькую кухню, включила кофеварку, выставила на стол сухое печенье. Небось, еще Анна Павловна покупала.