Текст книги "Шалаш в Эдеме"

Я и сама видела, куда удалился Малюта, но коридор наверняка разветвляется… впрочем, все равно – нужно попробовать, другого выхода просто нет.

– Так вы позвоните? – настойчиво повторил Леонид Борисович и снова продиктовал мне номер телефона.

Прежде чем я ушла, он жалобно проговорил:

– Вы не могли бы оставить мне свечу? Знаете, в темноте так скверно… начинают лезть в голову самые ужасные мысли…

Это я очень хорошо понимала и просунула ему через решетку два огарка, один из которых предварительно зажгла.

Простившись с несчастным узником, я двинулась прочь в ту сторону, куда незадолго до того ушел Малюта.

– Не забудьте! – донесся мне вслед затихающий голос. – Каждый охотник мечтает знать, где сидит чайка!

Зациклился он на этой фразе! Но телефонный номер был похож на настоящий, так что Леонид Борисович, надо полагать, не полностью свихнулся в этой темной сырой пещере.

Теперь, со свечой в руке, я шла гораздо быстрее. К тому же и коридор стал шире, свод его поднялся выше, и дышалось в нем уже легче. В конце концов, раз этот страшный немой Малюта ходит сюда два раза в сутки, значит, выход из пещеры точно есть. И, наверное, он не очень далеко отсюда. Я уже надеялась на скорое освобождение, как вдруг подземный туннель разделился на два рукава.

Я в нерешительности остановилась перед развилкой.

Левый коридор показался мне более привлекательным. Немного подумав, я двинулась налево.

Вскоре выбранный мной коридор снова разделился на два. Я опять повернула налево.

Коридор сделал резкий поворот… и я застыла на месте: передо мной простиралась неподвижная гладь воды.

Я стояла на берегу настоящего подземного озера.

Я вздохнула и пошла обратно.

Дойдя до последней развилки, я свернула направо.

Коридор то и дело петлял и разделялся. Свеча заметно укоротилась, потом она мигнула.

Сердце колотилось в груди, как бешеное, по лицу стекал пот, хотя в пещере было холодно, ноги меня не держали, сил уже совершенно не осталось. Пришлось сесть прямо на холодный каменный пол.

Чтобы успокоиться, я сосчитала до ста… до ста семидесяти…

И вдруг услышала где-то впереди едва слышный голос.

В первый момент я подумала, что у меня начались галлюцинации. Я замерла, задержала дыхание… но голос по-прежнему доносился откуда-то справа.

Я вскочила и устремилась вперед по правому коридору.

Конечно, я понятия не имела, чей голос слышу. Может быть, это тот самый Малюта, который приходит кормить Леонида Борисовича… но нет, что за чушь, он же немой!.. Или это его сообщники, такие же бандиты! А возможно, это ненормальные поклонники рогатой золотой жабы?

Но мне сейчас было безразлично, кого я встречу, лишь бы вырваться из мрачного подземного лабиринта, найти выход, снова увидеть дневной свет, и я мчалась на таинственный голос, как ночная бабочка летит на пламя свечи, не думая о том, что ожидает ее в конце этого полета…

Я так спешила, что споткнулась и выронила огарок.

Свеча погасла, и я снова осталась в полной темноте.

И тут же голос, на который я шла, затих.

Я готова была разрыдаться.

С каждым следующим поворотом судьбы мое положение становилось все хуже и хуже.

Нужно идти в прежнем направлении. Если голос мне не почудился, я скоро доберусь до его источника. До человека.

Я медленно шла, прикасаясь левой рукой к стене, и мечтала только об одном: снова увидеть впереди свет или хотя бы услышать голос…

И вот, когда я уже почти потеряла надежду, впереди совершенно отчетливо послышалось:

– Заботится сердце, сердце волнуется, почтовый пакуется груз…

От удивления я столбом застыла на месте: где-то впереди надтреснутый старческий голос, безбожно перевирая мелодию, пел популярную песню советских времен.

– Мой адрес – не дом и не улица, мой адрес – Советский Союз… – выводил этот голос.

В эту минуту мне казалось, что это – самая замечательная песня всех времен и народов, а голос исполнителя понравился мне больше, чем пение любой эстрадной звезды!

Впереди блеснул неяркий свет.

Из правого коридора доносилось громкое фальшивое пение:

– …Я там, где ребята толковые, я там, где плакаты «Вперед», где песни хорошие, новые страна трудовая поет…

Наконец я оказалась перед широким круглым помещением, посреди которого весело потрескивал костер. Над огнем висел закопченный котелок, в котором что-то кипело, а перед костром сидел, по-турецки скрестив ноги, крепенький дедок в потертом ватнике, кирзовых сапогах и шапке-ушанке, одно ухо которой лихо торчало вверх.

– Заботится сердце, сердце волнуется, почтовый пакуется груз… – увлеченно выводил дедок.

И тут он увидел меня.

Часто заморгав, он приподнялся и удивленно проговорил:

– Ты откуда же взялась, дочка? От энтой… от экскурсии, что ли, отстала?

– От экскурсии? – недоуменно переспросила я. – От какой экскурсии? Дедушка, я заблудилась!

Всем известно, что внешность бывает обманчива, но об этом старичке мне отчего-то хотелось думать только хорошее, что он вовсе не маньяк-убийца, прячущий в пещере кости своих многочисленных жертв, а посланный мне Богом ангел-спаситель, принявший такую невзрачную телесную оболочку.

– Понятное дело, что заблудилась! – проговорил старик неодобрительно. – А все потому, что надо энти… правила соблюдать! Для кого они написаны? Для кого повешены? От проводника не отставать… фонарик при себе непременно иметь… потому как нельзя без фонарика… вот где, к примеру, твой фонарик?

– Потеряла! – ляпнула я первое, что пришло в голову.

– Вот то-то и оно, что потеряла! А Саблинские пещеры, дочка, это тебе не крем-брюле, это тебе не шутки какие-нибудь, тут заблудиться ничего не стоит…

– Саблинские пещеры? – повторила я, как эхо. – Так вот, значит, куда я попала!

Я вспомнила, что слышала об этих огромных пещерах, расположенных неподалеку от Петербурга. Прошлым летом кто-то из моих знакомых даже ездил туда на экскурсию. Сказали, прикольно – идешь в темноте, с фонарями…

Но сейчас меня не интересовала никакая экзотика, мне хотелось только одного: поскорее выбраться отсюда… и еще, пожалуй, съесть что-нибудь горячее.

Я почувствовала аппетитный запах, исходивший из кипящего в котелке варева, и невольно сглотнула слюну.

– Ты, дочка, присаживайся, – очень своевременно предложил мне старичок, пододвигая ящик. – Похлебка поспела…

Он достал из своего мешка две помятые алюминиевые миски, две такие же видавшие виды ложки, горбушку хлеба. Зачерпнув из котелка ароматное варево, он протянул мне миску, ложку, по-братски разделил хлеб.

Я нечленораздельным мычанием поблагодарила его и набросилась на еду.

– О, как ты оголодала-то! – сочувственно вздохнул старик. – Давно уже бродишь-то? Никак, ночевала тут? Ну ладно, ты ешь, ешь, не буду тебе мешать!

Я быстро прикончила содержимое миски, старик щедрой рукой налил мне добавки и умиленно смотрел, как я жадно поглощаю похлебку. Ничего более вкусного не ела!

Наконец я насытилась и подняла на старика благодарный взгляд.

– Пещеры – они шутить не любят! – проговорил он поучительным тоном. – Это еще теперь они чуток поменьше стали, пять лет тому назад большой кусок обвалом засыпало, так и то они на двадцать километров под землей тянутся, а раньше-то, до войны, больше пятидесяти было… само собой, я тут кое-что знаю, так и то, не все входы-выходы заучил. Вот мой покойный дед, он все пещеры как свои пять пальцев, знал… он еще Ленина по энтим пещерам водил!

– Кого?! – переспросила я, подумав, что ослышалась.

– Ленина, Владимира Ильича! – повторил старик, значительно подняв палец. – Когда он от энтих… от жандармов скрывался, дед мой его в одном тайном месте через пещеры провел… аккурат, значит, к станции вывел, и Ленин к поезду подоспел.

– Ну, надо же! – проговорила я недоверчиво. – Никогда про такое не слыхала!

– То-то и оно, дочка… всей-то правды никогда не рассказывают… Ну, ладно, дочка. – Старичок засуетился, сложил миски в рюкзак, затушил костер. – Пора нам идтить. Тебя уж там, наверное, давно ищут, да и у меня дел полно…

Он посветил перед собой фонариком и бодро зашагал вперед по подземному коридору. Я едва поспевала за ним.

Туннель заметно расширился, стал суше и просторнее. Неожиданно он пошел под уклон, и мы оказались в круглом зале, откуда выходили несколько коридоров. Посреди зала стояла новогодняя елка, обвешанная гирляндами и игрушками.

– Что-то рано здесь елку поставили, – проговорила я. – До Нового года больше трех месяцев…

– Так это, дочка, еще с прошлого года елочка стоит! – отозвался мой проводник.

– Не может быть. – Я приостановилась, разглядывая елку. – С нее же даже хвоя не осыпалась!

– Такой уж здесь, в пещерах, воздух пользительный! – радостно сообщил старик. – Это здесь каждый год новую елочку ставят, и она до следующего года сохраняется. Пещеры – они такие! Вот как ты думаешь – сколько мне, к примеру, лет?

– Вам? Ну, наверное, семьдесят… – проговорила я неуверенно. – А может, семьдесят пять…

– Девяносто мне, дочка! – ответил он с гордостью. – В августе аккурат девяносто исполнилось!

– Не может быть! – поразилась я. – Никогда бы не подумала!

– Это все от пещер, от воздуха их целебного!

– А что вы здесь, в пещерах, делаете? Выводите на свет всяких заблудившихся недотеп вроде меня?

– Нет, дочка, тут у меня свой… энтот… бизнес. Я здесь энти… как их… обкаменелости собираю.

– Окаменелости? – переспросила я.

– Во-во, они самые. Виктор Лексеич мне за них хорошие деньги платит.

Он остановился, залез в рюкзак и продемонстрировал мне плоский камень. Приглядевшись, я разглядела на этом камне четкий отпечаток какого-то доисторического членистоногого создания.

– За каждый такой камешек он мне по двадцать рублей дает! – похвастался старик. – А что – хорошая прибавка к пенсии! Некоторые мужики грибы собирают или, там, клюкву, а я – эти камешки. Тут ведь что хорошо – грибы, они только летом и осенью, а эти обкаменелости – круглый год… опять же, от пещер мне какая польза! Я, дочка, сорок лет уж ничем не болею, а все от здешнего воздуха пользительного…

За этим разговором мы шли еще минут пятнадцать, и вдруг впереди показалось яркое сияние. В первый момент я подумала, что мы приближаемся к выходу из пещеры, но потом поняла, что этот свет – не дневной, а золотистый, мерцающий свет свечей.

Вскоре мы оказались в ярко освещенном гроте, по стенам которого, совершенно белым, были развешаны иконы. Перед ними горели свечи и лампады, и все это вместе напоминало внутренность маленькой церкви.

Перед иконами на коленях стояла старушка в черном платке и вполголоса молилась.

– Тут вот, дочка, часовня подземная, – тихонько сообщил мне старик и часто закрестился. – Очень, говорят, святое место, молитвы здесь доходчивые… особенно если о выздоровлении…

«Чудно как, – подумала я, – вот тут часовня, святое место, а там – какие-то нехристи собираются, жабе поклоняются. В другом конце – натуральная тюрьма, человека в яме держат. И никто никому не мешает, потому что места много. Как дед говорил – пещеры тянутся на двадцать километров? А может, и еще дальше…»

– А отчего это, дедушка, стены будто белые, а видно, что не покрашены? – спросила я.

– А это порода такая, порода, – охотно объяснил старик. – Тут ведь, дочка, каменоломни были, давно, еще в восемнадцатом веке. Камень разный – белый, серый, красный, город-то большой, камня много надо. Вот и образовались пещеры эти…

Мы миновали часовню, прошли развилку двух коридоров. Старик посветил направо, показал мне белый деревянный крест и сообщил, что там – могила Белого Спелеолога.

– Что это еще за спелеолог? – поинтересовалась я.

– Дак, говорят, ходил тут один по пещерам, карту их хотел нарисовать, и здесь его землей завалило. Так вроде теперь тут его призрак ходит, весь в белом… только все это брехня, этот «спелеолог» – Мишка Шишкин, из нашей деревни мужик. Залез в пещеру по пьяному делу да заблудился, а потом уж эту байку придумали, чтобы туристов пугать…

За могилой спелеолога коридор пошел немного вверх, и наконец я увидела ни с чем не сравнимый дневной свет. Сил у меня сразу прибавилось, я обогнала своего проводника и через минуту выбежала из пещеры на маленькую площадку, утрамбованную сотнями ног. Площадка эта вгрызалась в склон холма, и от нее вверх вела деревянная лестница с перилами.

– Ну вот, дочка, мы и дошли! – проговорил дед, оглядываясь по сторонам и жмурясь от солнечного света. – Дальше уж ты сама… а мне надо к Виктору Лексеичу, обкаменелости ему сдать…

– Спасибо вам, дедушка! – проговорила я с глубоким чувством. – Простите, нечем мне вас отблагодарить…

– Да ты что, дочка? – старик смущенно заморгал. – За что ж благодарить-то? Что в пещере тебя не бросил?

Я чмокнула старика в щеку, отчего он еще больше смутился, попрощалась и легко взбежала по лестнице на вершину холма. Там стоял маленький домик местного хранителя, возле него в палисаднике еще доцветали поздние астры. Чуть дальше виднелся большой туристический автобус.

– Пойдемте скорее! – раздался вдруг рядом со мной озабоченный голос. – Мы с вами и так задержались, нас уже ждут…

Я обернулась и увидела сутулую даму лет сорока в квадратных доисторических очках, с бесцветными волосами, собранными на затылке в тощий пучок.

– Вы приобрели здесь окаменелости? – спросила дама, подхватив меня под руку и увлекая к автобусу. – Уникальные экземпляры, и совсем недорого! Вот такой трилобит стоит всего триста рублей! – И она гордо продемонстрировала мне точно такой же камешек, как тот, что показывал пещерный старичок.

В первый момент я хотела высвободить руку и объяснить странной даме, что я не из их экскурсии, но потом передумала: денег у меня нет, а этим автобусом до города можно добраться… Хотелось вымыться, переодеться в чистое, выпить чашку горячего крепкого сладкого чая и завалиться спать до завтрашнего утра. А утром выбросить куда подальше чужую одежду и забыть все случившееся со мной, как страшный сон.

На бегу я кое-как отряхнула куртку и джинсы и наспех заколола волосы завалявшейся в кармане заколкой Виктории.

Мы поспешно подошли к автобусу.

– Где же вы пропадали? – напустился на нас строгий дядька в спортивном костюме. – Вы нас задерживаете…

– Мы с подругой знакомились с местными достопримечательностями! – сообщила моя спутница, высокомерно взглянув на сопровождающего поверх своих допотопных очков.

– Ну как – ознакомились? Мы можем ехать? – осведомился тот не без сарказма.

– Я не возражаю! – разрешила дама и вошла в автобус с таким видом, с каким, должно быть, английская королева поднимается на борт нового эсминца.

Я проскользнула следом за ней, стараясь не привлекать к себе внимания.

Однако дядька в спортивном костюме принялся пересчитывать свое стадо, чтобы убедиться, что никого не потерял.

Он прошел по автобусу, бормоча под нос:

– Сорок шесть, сорок семь, сорок восемь…

Тем временем туристы, большую часть которых составляли женщины предпенсионного и раннего пенсионного возраста, бурно обсуждали свои впечатления, при этом то и дело меняясь местами: кому-то дуло, кого-то укачивало, кому-то было плохо видно…

– Вроде на одного больше, чем должно быть… – неуверенно проговорил групповод и снова принялся нас пересчитывать.

На второй раз у него получилось на одного человека меньше, на третий раз все сошлось, и он решил, что на этом лучше остановиться. Я, естественно, помалкивала и вообще старалась держаться как можно незаметнее.

Автобус наконец тронулся.

Моя новая знакомая тут же принялась рассказывать трагическую историю о том, как ее зажимают на службе, о том, что их начальница Анна Ивановна не дает ходу способным сотрудникам и продвигает всякую серость и бездарность… по ходу дела время от времени упоминался некий Виталий Викентьевич, который совершенно не ценит душевную красоту и интеллигентность, обращая внимание только на внешние данные.

Я скосила глаза на свою попутчицу и подумала, что очень понимаю неизвестного мне Виталия Викентьевича. Не знаю, как там насчет душевной красоты – в душу человеку ведь не влезешь, но тетка выглядела не слишком умной, немолодой и некрасивой. А еще занудной и ужасно навязчивой. Вероятно, ее терпеть не могут соседи по дому и коллеги по работе. И подруг у нее нет, иначе не поехала бы на экскурсию одна. А поговорить хочется, вот она и вцепилась в меня, как репейник.

Я жутко устала, после сытного дедушкиного супчика на мягком сиденье меня клонило в сон. Так что я еле вслушивалась в эти дорожные жалобы, от нечего делать глазея по сторонам. Мы проезжали мимо извилистой речки Саблинки (именно она дала название Саблинским пещерам), миновали очень красивый водопад, выехали на шоссе и устремились к городу.

Тут моя попутчица вспомнила, что мы с ней не представились друг другу, и сообщила, что ее зовут Амалия Львовна. Я чуть было не назвала в ответ свое настоящее имя, но что-то меня удержало.

– М-м-м… – сонно пробормотала я, – меня зовут Лиза.

Тем временем наш автобус миновал первые пригороды и выехал на Московский проспект.

Здесь начались неизбежные пробки. Огромный автобус с трудом лавировал среди медленно тащившихся по шоссе машин, продвигаясь вперед со скоростью беременной черепахи. Наконец водителю надоело такое занятие, он свернул направо, надеясь объехать затор, прибавил скорость…

Все дальнейшее заняло буквально доли секунды.

На перекрестке под красный свет вынырнула маршрутка, наш водитель резко затормозил и вывернул руль, чтобы избежать столкновения, и автобус врезался в газетный киоск.

Раздался звон бьющегося стекла, оглушительный грохот, крики. Какая-то женщина свалилась с сиденья в проход и дико завизжала. Сама я ткнулась лицом в переднее сиденье и отделалась легким ушибом, что после моих прежних приключений можно было не принимать в расчет.

Моя соседка тихо подвывала.

Я обернулась к ней и увидела, что из носа у нее течет кровь, очки разбиты, и стекло сильно расцарапало щеку.

– Я ничего не вижу! – бормотала она сквозь слезы. – Я совсем ничего не вижу!

– Это, наверное, из-за очков, – предположила я.

Групповод, который совершенно не пострадал, немедленно взял ситуацию под контроль. Первым делом он вызвал милицию и оценил последствия аварии.

Больше всех пострадал водитель автобуса – он здорово разбил лицо и был в полубессознательном состоянии, наверное, получил сотрясение мозга. Также нуждалась в помощи женщина, свалившаяся на пол. При падении она сломала руку и теперь прижимала ее к груди, баюкая, как ребенка, и время от времени вскрикивая от боли. Остальные отделались ушибами и ссадинами разной степени тяжести, в основном все были просто напуганы.

К счастью, газетный киоск был закрыт, там никого не было, иначе не обошлось бы без жертв – его смяло ударом в гармошку.

Маршрутка, из-за которой случилась авария, улизнула с места происшествия.

Вскоре приехала милиция, затем – несколько машин «Скорой помощи». Женщине со сломанной рукой наложили временный гипс, водителю сделали укол, положили его на носилки и увезли в больницу. Остальным пострадавшим обрабатывали раны и ссадины. В то же время плотный немолодой милиционер обходил всех пассажиров, требуя документы и записывая их координаты. Все дружно ругали наглого маршруточника и говорили, что он виноват в аварии.

Когда дошла очередь до меня, я протянула права на имя Виктории Сергеевны Полищук. Сделала я это для того, чтобы милиция не обратилась к групповоду, который мог бы удостоверить мою личность. Мог бы, но не стал, потому что меня, естественно, не помнил. Иначе открылось бы, что я еду с этой экскурсией зайцем, меня спросили бы, что я делала одна в пещерах… в общем, мне совершенно не улыбалось рассказывать первому встречному милиционеру все, что со мной приключилось со вчерашнего вечера.

– Как же так, – тут же встряла идиотка Амалия, – вы говорили, что вас зовут Лиза!

Мент поднял на меня глаза и насторожился.

– Вам послышалось, – как могла спокойно ответила я. – Я представилась Викой. Виктория Сергеевна Полищук.

Милиционер окинул косым взглядом Амалию и посоветовал ей обратиться к невропатологу по месту жительства, после аварии, дескать, неплохо бы голову проверить. Потом он записал мои данные, задал несколько дежурных вопросов и прошел дальше, к следующим пассажирам.

Я решила, что могу считать себя свободной, и направилась было к станции метро. Больше всего мне сейчас хотелось оказаться дома и встать под горячий душ…

Однако несчастная Амалия Львовна вцепилась в мою руку и взмолилась:

– Вика, дорогая, вы же не бросите меня так? Я совершенно ничего не вижу! Помогите мне добраться до дома!

При виде ее лица, покрытого синяками и ссадинами, в моей душе шевельнулось сочувствие. Я решила, что нужно помочь несчастной зануде. Кроме того, должна признаться, что у меня имелись и свои шкурные интересы: денег-то у меня не было, а без них в наше время никакой транспорт тебя не повезет.

– Амалия Львовна, вам на метро ехать нельзя, нужно машину поймать! У вас деньги есть? – прямо заявила я.

– Вот, Викуля, здесь должны быть! – Она вытащила потертый кошелек.

Денег там было негусто, но на машину хватило бы.

Жила Амалия Львовна на Петроградской стороне.

Я взяла ее под руку, отвела подальше от места аварии и подняла руку.

«Извозчики», заметив расцарапанное лицо Амалии, проезжали мимо.

Наконец, остановился какой-то сердобольный старичок на ржавых «Жигулях», однако заломил он несусветную цену.

– Дядя, возьми себя в руки! – воззвала я к его совести. – Мы бедные женщины, а не жены олигархов, да к тому же только что в аварию попали!

В конце концов мы достигли консенсуса и поехали.

Узнав, что мы пострадали по вине маршруточника, водитель завел разговор на популярную тему «понаехали тут». Мы с Амалией его не поддержали, он обиделся и замолчал.

Наконец мы добрались до дома Амалии Львовны.

Она уговорила меня подняться вместе с ней. Выглядела она так плохо, что я не стала спорить, а то еще свалится тетка на лестнице да так и пролежит, пока кто-нибудь из соседей ее не подберет. Что-то мне подсказывало, что это случится не скоро: знакомые Амалии явно ее сторонятся, а незнакомые и вовсе помогать не станут – какой им интерес, сразу видно, что ни красоты у тетки, ни денег нету.

Жила Амалия в коммунальной квартире на третьем этаже.

Честно говоря, я и не знала, что в нашем городе еще остались коммуналки. Все мои знакомые живут в нормальных отдельных квартирах с евроремонтом, а тут мы оказались перед дверью, обитой продранным дерматином, из которого тут и там торчали клочья грязной ваты. Поверх него красовалось несколько табличек:

«Б. Б. Пудель» – 1 звонок»

«Виктор Мышечкин – 2 звонка»

«А. Л. Фогель» – 3 звонка»

«К. Полукопченый – 4 звонка»

«Ляле Шутиковой – стучать»

На стене рядом с дверью было написано красным фломастером: «Лялька – сука!»

Амалия Львовна порылась в сумочке, достала связку ключей и отперла дверь. Мы вошли в полутемный коридор. Прямо напротив входа стоял громадный шкаф, на котором сбоку было привешено корыто.

Подняв глаза, я невольно попятилась: со шкафа на меня смотрели два ярко-зеленых глаза.

– Не пугайтесь, Вика! – проговорила Амалия, закрывая за собой дверь. – Это Ромуальд, наш кот, он вообще-то безобидный… хотя иногда может спрыгнуть на плечи… проходите вперед, моя дверь вторая по коридору…

Я поскорее прошла мимо шкафа, чтобы избежать столкновения с Ромуальдом, но нечаянно задела корыто. Оно издало глубокий гулкий звук, похожий на гонг, каким начинают боксерские поединки.

Из соседней комнаты донесся раздраженный голос:

– Смотрите, куда претесь, заразы! Не мешайте людям культурно отдыхать!

– Как же вы неосторожны, Вика! – прошептала Амалия Львовна, догнав меня и взяв за локоть. – Это страшный человек, его фамилия Полукопченый!

Я кое-как пробралась к ее двери, по дороге споткнувшись о чугунную пудовую гирю, чуть не разбив колено об огромный кованый сундук и уронив прислоненные к стене лыжи. Наконец Амалия отперла дверь своей комнаты, и мы вошли внутрь.

Я словно оказалась в другом мире и даже в другом времени.

Комната у Амалии была большой, светлой, с высоким потолком, покрытым лепниной, обставленной красивой старинной мебелью. Единственное, что портило впечатление, – всюду, где только можно, были расстелены вышитые болгарским крестом салфеточки и скатерки. Маленькие салфеточки украшали изголовья кресел, салфетка побольше покрывала резной комод. Посреди комнаты красовался круглый стол на львиных лапах, покрытый большой белой скатертью, на которой была вышита целая картина – цветущий розовый куст и стайка разноцветных птиц. В этом обилии вышивок было что-то безнадежно унылое, старушечье, отдающее прошлым или даже позапрошлым веком.

Едва войдя в свою комнату, Амалия Львовна бросилась к комоду, выдвинула верхний ящик, достала оттуда очки и водрузила их на нос.

Очки были точно такие же, как и разбившиеся в автобусе, – громоздкие, неудобные и безнадежно старомодные. Однако, надев их, Амалия засияла:

– Боже мой, какое счастье! Я наконец-то прозрела! Викуля, вы просто не представляете, как я вам благодарна! Сейчас мы с вами будем пить чай, потом я покажу вам свой фотоальбом… мои детские фотографии… вам будет очень, очень интересно! Вообще, мы с вами будем дружить…

Я пришла в ужас от такой перспективы, в особенности от альбома с детскими фотографиями Амалии, и сказала, что очень спешу.

– Но без чая я вас не отпущу! – воскликнула Амалия и схватила чайник.

Я действительно хотела пить, а еще вспомнила, что нет денег. Хорошо бы попросить у Амалии хоть полтинник на дорогу… значит, придется немного потерпеть.

Взглянув на скатерть с птицами, я вдруг вспомнила человека, запертого в подземелье. Он просил меня позвонить своим знакомым… может быть, от этого звонка зависит его жизнь и свобода!

– А где у вас телефон? – спросила я Амалию, которая уже стояла в дверях.

– В коридоре, – ответила она почему-то вполголоса. – Около сундука… вы его заметили… только очень прошу вас, Викочка – не конфликтуйте с Полукопченым!

Сундук я действительно заметила: колено до сих пор болело, напоминая об этой знаменательной встрече. Поэтому, выйдя в коридор следом за Амалией, я без труда нашла квартирный телефон.

Такой телефонный аппарат наверняка можно было за большие деньги продать какому-нибудь любителю старины: на стене над сундуком висело громоздкое страшилище из черной пластмассы с огромной тяжеленной трубкой на рычаге.

Телефонный номер я вспомнила моментально: у меня такая особенность памяти, что я отлично запоминаю разные цифры – телефонные номера, pin-коды мобильников и банковских кредитных карточек, дни рождения друзей и знакомых. Слон как-то сказал, что из меня вышел бы хороший бухгалтер. Вообще-то я в этом не уверена, боюсь, что бухгалтеру, кроме памяти на цифры, требуется еще усидчивость и трудолюбие. Во всяком случае, ему нужно каждый день ходить на работу, а для меня это – настоящая пытка.

Итак, я набрала номер, дождалась, когда мне ответят… и растерялась.

Что же просил сказать тот смешной человечек?

Память на цифры у меня хорошая, а вот на все остальное – не очень.

Я помнила, что узник пещеры произнес фразу, при помощи которой запоминают цвета радуги – но что-то в ней изменил…

– Слушаю вас! – проговорил мужской голос в трубке.

Тут, в самый неподходящий момент, в коридоре появилась размалеванная девица в розовых тапочках с пушистыми помпонами, в коротеньком халатике, едва прикрывавшем попу и с трудом сходившемся на бюсте впечатляющих размеров. Увидев меня, девица вылупила глаза и раздраженно воскликнула:

– Ты еще кто такая? А ну, освободи телефон! Мне позвонить надо!

– Подожди секунду! – попросила я вполне миролюбиво, прикрыв трубку ладонью.

– Вот еще! – фыркнула девица, надвигаясь на меня силиконовым бюстом. – Почему это я должна ждать? Я тебя ваще первый раз вижу! Ты здесь никто, и звать тебя никак!

– Я вас слушаю! – повторил мужчина на другом конце провода.

– Я от Леонида Борисовича, – заторопилась я, – он просил передать…

Он произнес считалку про цвета радуги, так их дети запоминают!

– Каждый охотник желает знать, – начала я, – желает знать, где сидит…

Я точно помнила, что тот смешной дядька назвал в конце строки не фазана, а какую-то другую птицу. Но вот какую? Я и так-то не могла вспомнить, а тут еще девица в порнографическом халатике действовала мне на нервы.

– А ну, швабра помойная! – наступала она. – Освободи срочно телефон!

При этом она попыталась схватить меня за волосы. Я отмахнулась свободной рукой и случайно попала ей в ухо. Ударила я совсем не сильно, но девица отскочила и завопила как резаная:

– Кодя! Кодя! Она меня ударила! Кодя, на помощь!

– Отстань, сама разбирайся! – донеслось из-за двери.

Тем не менее у меня появилось несколько секунд свободного времени, и я принялась лихорадочно вспоминать, какую именно птицу назвал в конце фразы пещерный человек.

Птица была водоплавающая… я напрягла память. Какие бывают водоплавающие птицы?

Ничего, кроме утки, в голову не приходило.

– Каждый охотник желает знать, где сидит утка! – выпалила я торопливо и швырнула трубку на рычаг, решив, что выполнила свой долг перед маленьким смешным незнакомцем из колодца.

– Ну все, чего ты вопишь? – проговорила я, отступая от телефона и оставляя его в распоряжении агрессивной девицы из колодца.

Она что-то прошипела мне вслед и схватила трубку.

Я вернулась в комнату Амалии, умудрившись на этот раз ничего не уронить и ни обо что не удариться.

Амалия уже приготовила на круглом столе все для чаепития – две большие чашки тонкого старинного фарфора, тарелочку с печеньем, серебряную сахарницу.

Больше всего меня умилили серебряные щипчики и крошечная вилочка для лимона.

Однако сама Амалия была чрезвычайно встревожена.

– Викуля! – прошептала она, косясь на дверь. – Я же просила вас не раздражать Полукопченого…

– А я и не видела никакого Копченого… там была только такая девица… в мини-бикини…

– Это его подруга, Карина! – Амалия посмотрела на меня испуганно. – Ну, ничего… может быть, все обойдется! Давайте пить чай!

Чай у нее был очень жидкий, и не чай вовсе, а отвар ромашки, а печенье покупное, хотя и очень вкусное, с лимоном. Как видно, после всего пережитого у меня наступило сильное обезвоживание организма, пить хотелось невыносимо, так что и ромашка подошла, я выпила две чашки.

Но за все приходится расплачиваться: Амалия приволокла огромный альбом в бархатной обложке, распахнула его и предъявила мне свою собственную фотографию в грудном возрасте, с круглыми бессмысленными глазами и голым черепом.

– Правда, в детстве я была хорошенькая? – проворковала она и перевернула страницу.

Здесь она была уже в школьной форме, с кожаным ранцем и огромным букетом гладиолусов. И уже в очках – примерно таких же, какие сейчас украшали ее переносицу. Чтобы не смотреть на это безобразие, я перелистнула страницы назад.