Текст книги "Черный кот в мешке, или Откройте принцу дверь!"

Сидни почувствовал непонятное беспокойство. Он уже жалел, что пошел за старухой. Она нисколько не похожа на представителя адвокатской конторы, или кто там обычно сообщает о наследствах…

И вообще – в том шумном, многолюдном зале он чувствовал себя куда уютнее, чем здесь, в темном переулке, наедине с этой странной женщиной.

– Снимите очки, леди! – проговорил он все тем же неестественно низким голосом. – Я хочу видеть ваши глаза!

– Что ж, у вас есть это право! – отозвалась женщина, и в ее голосе Сидни послышалась насмешка. Она сняла очки, но от этого ничего не изменилось: ее глаза казались пустыми и бездонными, как осеннее небо. Они ничего не выражали, кроме усталости и скуки. Сидни подумал, что этой женщине может быть гораздо больше лет, чем кажется. Гораздо больше, чем остальным жителям Земли.

– Так что вы там говорили о наследстве? – нарушил он напряженную тишину.

– Одну секунду, – женщина рылась в своей холщовой сумке. Наконец она нашла то, что искала, и вытащила на свет (если, конечно, можно назвать светом синеватую неоновую полутьму) небольшой бархатный футляр. Открыв футляр, она протянула его Сидни.

Он ожидал увидеть усыпанную бриллиантами брошь или, на худой конец, массивный перстень с крупным изумрудом, но в футляре оказалась всего лишь маленькая красная звездочка с портретом симпатичного кудрявого мальчика в середине.

Сидни вспомнил серый ноябрьский день, когда ему прикололи на лацкан школьной курточки такую же звездочку. Тогда его звали не Сидни Лэнс, а Сеня Ланский. И тогда у него еще были родственники. Мама, и дядя Боря, и двоюродная сестра Машка, смешная и высокомерная. Тогда у него было много всего: школьный друг Сережка, котенок Мурзик, рыбки в аквариуме… Не было только тяжелого похмелья по утрам, трясущихся рук, плохо зажившей раны в левом боку, душного, орущего зала с петушиным рингом в центре…

Впрочем, его все это больше не трогало. Он давно уже стал совершенно другим человеком. Тот тщедушный школьник остался далеко, в другом времени и в другой жизни.

– Это все, что вы мне привезли? – проговорил он разочарованно. – Стоило ли ради этого проделывать такую дорогу?

– Нет, это не все, – ответила странная дама, – есть и еще кое-что…

Она вытащила из сумки еще какой-то небольшой предмет. Сидни вытянул шею, вглядываясь.

В мертвенном синеватом свете тускло блеснуло старое золото, и он разглядел старинную заколку с длинным, тонким острием. Сидни был разочарован – такая заколка, может быть, и стоит денег, но очень небольших. Во всяком случае, она не поможет ему решить проблемы с Ли Массисом.

Он хотел уже объяснить все это странной старухе, но та, не дождавшись его слов, внезапным сильным ударом вонзила острие заколки в грудь Сидни, немного ниже его левой ключицы.

Сидни не пытался кричать. Он давно знал, что на его крик никто не прибежит, кроме мародеров. Прошлый раз, когда его пырнул ножом в китайской курильне опиума шведский матрос, его просто обобрали дочиста и выкинули на улицу. Он чудом дожил до утра, когда на него случайно наткнулся человек из Армии спасения.

Он только хотел вдохнуть напоследок сырой, пропахший нечистотами воздух трущоб – но и это не удалось. Воздуха не было, как будто его выпила без остатка странная безжалостная старуха. Ноги Сидни подогнулись, и он медленно сполз по кирпичной стене. На его грудь навалилась немыслимая тяжесть, как будто вся невыносимая мерзость жизни придавила его – весь этот кошмарный мир, мир петушиных и человеческих боев, мир букмекеров и наркодилеров.

Он широко открыл угасающие глаза, но последним, что увидел, была наглая, отвратительная крыса, которая с явным интересом наблюдала за его агонией с крышки мусорного бака. Последней же мыслью, промелькнувшей в его умирающем мозгу, было сожаление о пяти долларах, которые он совершенно напрасно дал привратнику Ченгу.

Когда Сидни перестал подавать признаки жизни, пожилая леди наклонилась над ним, дотронулась до шеи двумя пальцами, чтобы констатировать смерть. Затем она вынула из сумки складной ножик с перламутровой ручкой, извлекла короткое широкое лезвие и отрезала у Сидни первую фалангу мизинца (отрезанный мизинец спрятала в черный футляр), а вынутую оттуда звездочку приколола на лацкан поношенного светлого пиджака Сидни.

Закончив это странное, бессмысленное дело, она выпрямилась, огляделась по сторонам. Убедившись, что ее никто не видел, кроме жирной крысы, которая наблюдала за происходящим с явным сочувствием, пожилая леди надела свои темные очки и зашагала прочь, к людным, ярко освещенным улицам, к никогда не утихающей ночной жизни огромного города.

Из какой-то темной подворотни выскочил тощий человек с синим от героина лицом. Размахивая ножом, он заорал:

– Гони деньги, старая кошелка! Отдавай свою сумку, или я изрежу твою морду!

Странная дама сняла очки, пристально взглянула на наркомана, и тот неожиданно сник, отступил, бормоча:

– Старая ведьма… старая ведьма… чтоб тебя черти забрали в ад…

Женщина продолжила свой путь, не оглядываясь.

Вскоре она оказалась возле освещенной витрины круглосуточной кофейни. Остановившись, женщина достала из сумки сложенный вдвое измятый листок и тонкий карандашик.

Развернув листок, она рассмотрела его при свете витрины.

На листке в столбик были расположены несколько имен и адресов. Большая их часть уже была зачеркнута.

Женщина аккуратно зачеркнула четвертое имя – Сидни Лэнс – и замахала рукой проезжавшему мимо такси.

В ее списке осталось всего три имени.

Я живу у Петюни третью неделю и понемногу привыкла к его образу жизни. Однако в последние два-три дня Петюня стал каким-то странным. Он начал то и дело вздыхать, замолкать посреди разговора или останавливаться, не донеся до стола вскипевший чайник. На лице его постоянно читалось выражение вселенской скорби и немой вопрос «За что?», как у собаки, которую хозяин выгнал из теплого дома на мороз.

Когда я открыла своим ключом входную дверь, из комнаты Петюни доносились трагические звуки то ли Бетховена, то ли Шопена. На кухне в раковине стояла целая гора посуды – Петюня, по его собственным словам, очень чистоплотный индивидуум: сколько раз поест, столько и возьмет чистую тарелку. Правда, на мытье этой самой посуды его чистоплотность не распространяется.

Я прикинула: утром я оставила раковину пустой и вылизанной до блеска, стало быть, Петюня принимал пищу раз шесть. Холодильник подсказал примерно такие же цифры.

Стало быть, Петюнин аппетит не уменьшился, а даже, пожалуй, несколько возрос, что, на мой взгляд, было уже опасно для жизни.

Диск с Бетховеном закончился, и Петюня перешел на Брамса, а потом, почувствовав мое присутствие, явился на кухню. Был он в красной майке, обтягивающей животик, и зеленых трикотажных штанах от спортивного костюма. Лицо родственника было печально.

Не выдержав испытания классической музыкой и Петюниным аппетитом, я спросила прямо:

– Что с тобой происходит?

– Как странно, что ты заговорила об этом именно сегодня! – проговорил Петюня, глядя в потолок и грустно запихивая в рот большой кусок заплесневелого сыра.

Я была в полной уверенности, что выбросила испорченный продукт три дня назад. Куда он прячет эту гадость? Зарывает, как собака косточку?

– А что сегодня такого необычного? – удивилась я.

– Сегодня новолуние, – ответил он, на мой взгляд, абсолютно нелогично.

– Так все же, что с тобой происходит?

– Понимаешь, – протянул Петюня, дожевав сыр и оглядываясь в поисках еще чего-нибудь съедобного, – мне тридцать восемь лет… через два года будет сорок… жизнь проходит…

– Ты что – только сегодня это осознал?

– Да нет… я, собственно, не против того, что жизнь проходит, с этим ничего не поделаешь. Я только против того, что она проходит бесцельно. Собственно говоря, я удручен отсутствием в ней маленьких человеческих радостей. Проще говоря – отсутствием личной жизни.

Тут я все поняла и покраснела до корней волос.

Какая же я свинья! Из-за меня бедный Петюня уже две или три недели не может привести к себе женщину. Хоть он по виду и полный тюфяк, в этих жутких зеленых штанах, однако физические потребности у него все же имеются.

Я вспомнила к месту старый анекдот: когда есть «где», но нет «с кем» – это драма, когда есть «с кем», но нет «где» – это комедия… там были и другие варианты, но я – девушка воспитанная.

Так вот, когда нет «где» – это комедия для всех, кроме самого участника. Для Петюни, похоже, это была самая настоящая трагедия.

– Петюнь, ну что же делать, – проговорила я, вытирая посуду. – Ты меня и так очень выручил, надо, в конце концов, и совесть иметь, поищу какое-нибудь другое жилье… нельзя же действительно злоупотреблять твоим гостеприимством!

– Нет, ну что ты! – Теперь уже Петюня засмущался. – Я тебя вовсе не гоню! Просто моя знакомая, Жанна… она приехала сюда на несколько дней, и ты понимаешь…

– Понимаю, – ответила я с наигранной жизнерадостностью. – Не волнуйся, я быстро соберу вещи! Тем более что у меня их почти нет…

– Нет! – воскликнул Петюня с трагической интонацией. – Я не могу выгнать тебя на улицу! Мой старинный друг, Антон, как раз уехал в командировку, его жена и дочь отдыхают в Турции, и квартира свободна. Так что ты можешь пожить несколько дней у него, а там мы что-нибудь придумаем… Антон согласился и ключи мне дал!

Выбирать в моем положении не приходится, так что через два часа я уже обживалась в квартире Антона.

Надо сказать, что там мне понравилось гораздо больше, чем у Петюни.

В этой квартире царил образцовый порядок: явно чувствовалось, что жена Антона, прежде чем уехать на отдых, славно потрудилась. В квартире были две уютные комнаты, обставленные довольно скромно, но со вкусом, в одной по веселеньким занавескам в зайчиках и поросятах я угадала детскую. Но я лучше устроюсь в большой комнате на удобном диване напротив телевизора, выпью чайку и погляжу что-нибудь легкое, чтобы отдохнуть от классической музыки.

Кроме того, я была в этой квартире одна! Одна!

Первым делом я отправилась в ванную.

Здесь все сверкало чистотой, душевая кабинка работала отлично, вода била мощно, как в персональном Ниагарском водопаде, и я оттянулась по полной программе, вознаградив себя за две или три недели, проведенные у Петюни. Потому что у него старая заляпанная ванна, и кран течет тонкой струйкой, причем вовсе не тогда, когда его просят, да еще Петюня вечно стоял над душой, когда я мылась, ноя под дверью, чтобы я не лила воду на пол, а то соседка снизу – просто террористка, может и бомбу под дверь подложить!

И вдруг сквозь восхитительный шум льющейся воды до моего слуха донеслись дверные звонки.

Я прикрутила краны, завернулась в полотенце и, оставляя за собой мокрые следы, выскочила в коридор.

Дверной звонок заливался, как курский соловей перед художественным советом.

Первой моей мыслью было, что заявился Петюня, чтобы дать мне какие-то наставления.

– Сейчас, Петь! – крикнула я, потуже запахнулась в полотенце и щелкнула замком.

Дверь распахнулась, но на пороге вместо хорошо знакомого круглого и благодушного Петюниного лица возникла красная от ярости физиономия совершенно незнакомой мне рослой женщины пенсионного возраста, в крупных ярко-рыжих кудряшках и с золотым зубом, сверкающим из приоткрытого рта.

– Я так и знала! – выпалила эта особа, ворвавшись в прихожую, как целая шайка разбойников.

– Вы кто? – испуганно пролепетала я, попятившись. – А мне говорили, что никого, кроме Антона, здесь не будет…

– Она еще спрашивает! – проревела страшная незнакомка. – Ты слышишь, Валерий, она спрашивает! Мерзавка!

Только тут я заметила, что рядом с зубастой теткой, как бы в ее тени, находился невзрачный, мелкий и незначительный мужичок с отполированной житейскими бурями розовой лысиной и большими, вопросительно оттопыренными ушами.

– Не волнуйся так, Маргариточка… – забормотал мужичок. – Тебе вредно, у тебя давление…

– Как я могу не волноваться, когда тут такое! – гремела тетка. – Я всегда подозревала, что этот Антон – гнусный тип, мерзавец и развратник! И вот – все мои худшие подозрения оправдались! Стоило Анюточке ненадолго оставить его без присмотра – и он уже притащил в семейный дом продажную женщину!

Последние слова задели меня за живое.

– Как вы смеете оскорблять незнакомого человека! – выпалила я. – Вы же меня совершенно не знаете!

– Она еще возражает! – проревела тетка, как раненая медведица. – Тварь! Грязная тварь!

– Не волнуйтесь, Маргарита Михайловна! – мужичок от эмоций даже перешел на «вы». – У вас же тахикардия!

– Не успокаивай меня, Валерий! – отмахнулась от него жена. – Я должна выяснить все до конца! Я должна сорвать с него маску! Нет, фиговый листок, и обнажить его подлинное лицо!

– Но постойте. – Я опомнилась и попыталась оправдаться: – Это совсем не то, что вы думаете… это недоразумение…

Но она не слушала. Она двигалась вперед с неотвратимостью снежной лавины, явно намереваясь стереть меня в порошок.

– Я вообще никогда не видела Антона! – выкрикнула я, отступая в глубину квартиры.

Как ни странно, тетка расслышала эти слова, но сделала из них абсолютно не тот вывод, на который я рассчитывала.

– Этот паразит приволок в дом нашей дочери первую встречную! – взревела она с новой силой.

– Не волнуйся, Маргоша! – невзрачный супруг снова перешел на фамильярное обращение. – У тебя же нейродермит! У тебя от стресса может начаться приступ… Тебя всю обкидает, как в прошлый раз в театре музкомедии!

– Ей не понравилось, что у соседки такое же платье, как у нее, – доверчиво объяснил мне муж, – я этого боюсь…

Действительно, буквально на моих глазах лицо жуткой тетки покрылось большими багровыми пятнами, словно ее отхлестали крапивой. Однако это ничуть ее не обескуражило, и она заорала с прежним темпераментом:

– Он привел в Анюточкин дом первую встречную! Это наверняка аферистка, мошенница и воровка! Нужно проверить вещи, пересчитать ложки – не украла ли она чего!

Последнее обвинение переполнило чашу моего терпения.

– Ну, знаете ли! – воскликнула я, пытаясь перейти в контратаку. – Как вы смеете врываться в дом и орать всякие гадости!

– Сама ты гадость! – выпалила тетка и запустила в меня первым, что подвернулось ей под руку. Это оказался складной зонтик, и мне удалось от него увернуться.

– Риточка, я тебя умоляю! – верещал мужичок, хватая свою разъяренную супругу за локти. – Не волнуйся так, у тебя же деструктивное апноэ…

Мне так и не удалось узнать, что это за экзотическое заболевание, однако тетка вдруг стала хватать ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. Я поняла, что дальнейшее пребывание в квартире опасно для жизни и здоровья, и поспешно похватала свою одежду, воспользовавшись временной тишиной.

Тетка продышалась и носилась за мной, как фурия, швыряла в меня разными тяжелыми предметами, так что я от греха выскочила на лестницу полуодетой. На лестничной площадке я торопливо натягивала на себя одежду, а из-за двери доносился громовой голос Маргариты Михайловны:

– Анюта! Анюточка, это я, мама! Немедленно приезжай! Нет, папа жив! Нет, я тоже жива, но твой мерзавец муж… нет, он тоже жив и здоров, что ему сделается… его об асфальт не расшибешь… короче, бросай все и прилетай первым самолетом!

Из-за соседской двери донеслось подозрительное пыхтение. Я показала дверному глазку язык, застегнула «молнию» на джинсах и нажала кнопку лифта.

– Как ты могла так поступить! – Петюня схватился за голову и поднял глаза к потолку, как будто там был написан ответ на все его вопросы. Однако если там что-то и было написано, то на языке, которого Петюня не знал.

Он стоял передо мной в длинных и широких «семейных» трусах с узорами из трогательных кроликов и овечек. Толстый волосатый живот нависал над резинкой трусов, так что она грозила лопнуть. Я представила себе эту картину и невольно фыркнула.

– Смеешься, да?! – возмущенно выдохнул Петюня. – Ты еще смеешься! Ты разбила человеку семью, сломала ему жизнь, и у тебя хватает совести смеяться!

– Да ничего я не смеюсь! – возразила я. – Просто у тебя такой вид… Ну скажи, что я могла сделать?

– Ты должна была все им объяснить! – Петюня покосился на свое отражение в дверце шкафа и попытался подтянуть живот. Из этого ничего не вышло, и он еще больше помрачнел.

– Да пыталась я объяснить, а эта тетка меня даже слушать не захотела! Она только обзывала меня последними словами и швыряла тяжелыми предметами!

– И правильно делала! – воскликнул Петюня, покосившись на дверь спальни, откуда доносились подозрительные звуки. – И правильно делала! Тебе было велено никого не впускать и не отвечать на звонки! Зачем ты открыла дверь, да еще в голом виде?!

– Я думала, что это ты… – растерянно отозвалась я.

Приходилось признать, что я действительно вела себя чрезвычайно глупо, и у Антона, который проявил ко мне, совершенно незнакомому человеку, удивительную доброту, будут по моей вине серьезные неприятности.

Да и Петюне я наверняка порчу жизнь.

Когда меня выставили из квартиры Антона, я примчалась к нему. Больше мне просто некуда было податься – растрепанной, оскорбленной, шнурки на кроссовках не завязаны, да еще и лифчик потерялся в той квартире.

На мои жалобные звонки долго не открывали, и я уже хотела развернуться и уйти в туманную даль, когда наконец заскрежетали замки, дверь открылась, и на пороге появился Петюня в этих самых животноводческих трусах. Впустив меня в квартиру, он выслушал трагическую историю, но не проявил ни малейшего сочувствия, на которое я рассчитывала.

Судя по звукам, доносящимся из спальни, у него как раз начала налаживаться личная жизнь, и я появилась в самый неподходящий момент…

Дверь спальни открылась, и оттуда вышла рыхловатая блондинка лет тридцати, полностью одетая и даже накрашенная.

– Дорогая, куда же ты?! – пролепетал Петюня, бросившись навстречу блондинке. – Не уходи…

– Здравствуйте! – преувеличенно радостно завопила я. – А вы Жанна, да? Петюня мне про вас столько рассказывал!

– Жанна? – завопила блондинка. – Значит, ты встречаешься с этой кривоногой каракатицей? А мне говорил, что у вас ничего не было и все давно кончено!

– Люсенька! – взвыл Петюня и поглядел на меня волком. – Я все объясню!

– У тебя хватает совести смотреть мне в глаза?! – отчеканила блондинка, смерив его ледяным взглядом. – Какая же я дура! Мама всегда говорила мне, что мужчинам можно верить только в самом крайнем случае – но я снова дала слабину! Нет, правильно говорила мама: доверчивость – это мой главный недостаток! Может быть, даже единственный!

Она отодвинула Петюню в сторону и двинулась к выходу, принципиально игнорируя мое присутствие.

– Девушка, – подала я голос. – Это вовсе не то, что вы подумали! Петюня ни в чем перед вами не виноват!

– Ах, он уже Петюня? – отозвалась она, скользнув по мне взглядом, как по давно устаревшему предмету обстановки. – Ну да, конечно… он разгуливает при ней в таком интимном виде…

– Поймите, я его сестра… правда, двоюродная…

– Троюродная! – поспешно поправил меня Петюня, всегда питавший слабость к точности.

– Тем более! – процедила блондинка и, насмешливо взглянув на Петюнины трусы, добавила:

– И не придавай значения тем словам, которые я тебе говорила! С такими параметрами вряд ли ты можешь рассчитывать на женское внимание!

Она исчезла, мстительно хлопнув дверью.

Петюня тяжело вздохнул и опустился на стул. Стул жалобно заскрипел.

– Правильно говорят: ни одно доброе дело не остается безнаказанным! – простонал мой несчастный родственник.

– Не слушай ее! – попыталась я его утешить. – Она это сказала в сердцах, на самом деле ты очень милый… ну хочешь, я догоню ее и постараюсь все объяснить?

– Спасибо, – протянул он голосом грустного ослика из мультфильма. – Ты и так уже сделала все, что могла… Я-то надеялся на прекрасный вечер, торт купил…

После чая с тортом Петюня несколько утешился.

В Нижнем Новгороде, на углу улицы Глинки и Новосибирской, есть маленький магазинчик. Он громко именуется антикварным, но никакого настоящего антиквариата в нем нет и никогда не было. Случайно завернувший сюда покупатель не найдет ни старинных картин в тяжелых золоченых рамах, ни севрского фарфора, ни венецианского стекла, ни роскошной мебели из карельской березы или красного дерева. На пыльных полках магазина стоят мятые, закопченные самовары, сломанные граммофоны с выцветшими расписными трубами, фаянсовые слоники разного роста, рваные веера из черных выгоревших кружев, деревенские часы-ходики с расписанными розами циферблатами, фарфоровые чашки с отбитыми ручками, чугунные утюги и прочий никчемный хлам минувших лет.

Все это никому не нужно, и за счет чего существует магазинчик, никто толком не понимает, включая даже его хозяина.

До обеденного перерыва оставалось минут пять, и антиквар собрался уже закрывать свою лавочку, как вдруг негромко брякнул дверной колокольчик.

В дверях, с интересом оглядываясь, стояла пожилая женщина совершенно нелепого вида. Она была одета в короткий суконный жакет, на воротнике которого, нагло ухмыляясь, свернулась целая черно-бурая лиса – такие воротники носили лет пятьдесят назад и называли горжетками. На голове у странной посетительницы красовался огромный лиловый бархатный берет, с одного края украшенный гроздью искусственного винограда.

Словом, эта дама как нельзя больше подходила к старомодному хламу, заполнявшему магазинчик, и ей самое место было на одной из его пыльных полок.

– Чем могу помочь? – вежливо осведомился хозяин, незаметно покосившись на часы. Он не сомневался, что странная посетительница ничего не купит.

– Молодой человек, – проговорила дама низким, гнусавым голосом постоянно простуженного человека. – Я хотела предложить вам одну очень ценную вещь…

Хозяин грустно вздохнул.

Опять к нему притащилась какая-то сумасшедшая старуха, которая мечтает продать ему какую-то бесценную семейную реликвию! Такие особы регулярно появлялись у него в магазине, предлагая то «подлинную» рукопись Льва Толстого, которая сто лет хранилась в письменном столе дедушки, то чашку, из которой пил чай Емельян Пугачев, то диванную подушку, на которой однажды задремал Шаляпин, то гусиное перо, которым, по семейному преданию, Пушкин писал первую главу Евгения Онегина…

От старухи нужно было отделаться, причем отделаться по возможности вежливо.

– Мадам, – проговорил антиквар, – к сожалению, мы сейчас не можем позволить себе дорогостоящие покупки! – Он тяжело вздохнул и добавил: – Сами знаете, сейчас тяжелые времена, особенно в антикварном бизнесе, и хотя я всей душой хотел бы помочь вам, но поверьте, не имею такой возможности…

– Разве я просила вас о помощи? – протянула дама, достав из рукава своего жакета кружевной платочек, как шулер достает пятого туза, и шумно высморкавшись в него. – Я не нуждаюсь ни в чьей помощи! Я только предлагаю вам взглянуть на эту вещь. Уверена – увидев ее, вы не сможете устоять…

– Думаю, когда-то вы работали страховым агентом! – усмехнулся антиквар. – Вы умеете говорить очень убедительно! Ну ладно, покажите свою семейную реликвию…

Дама расстегнула замок своей сумки. Сумка была такая же старая и нелепая, как хозяйка, бесформенная, вытертая до блеска и утратившая первоначальный цвет. Порывшись в сумке, дама вытащила оттуда маленький бархатный футляр, в каких обычно хранят драгоценности, и протянула его антиквару. Тот с профессиональной осторожностью открыл футляр и удивленно уставился на его содержимое. Это была красная эмалевая звездочка с кудрявым детским личиком в середине – такая, какую в советские времена носили на школьной форме октябрята. Сам антиквар тоже много лет назад носил такую на лацкане форменной курточки.

– Что это? – проговорил антиквар, поднимая на сумасшедшую старуху глубоко посаженные тускло-серые глаза. – Это и есть ваша «ценная вещь»?

– А что – вам не нравится? – переспросила та насмешливо. – Это очень, очень редкая вещь! Вы не представляете, какой человек в детстве носил эту звездочку!

Голос старухи больше не был гнусавым и простуженным, да и сама она неуловимо изменилась. Глаза ее блестели, движения стали уверенными и ловкими, как будто она внезапно помолодела лет на тридцать. А в руке странная особа держала старинную золотую заколку с длинным, удивительно острым наконечником.

Хозяин магазинчика хотел что-то сказать, хотел остановить посетительницу, но странная женщина молниеносным движением выбросила вперед руку и вонзила острие заколки чуть ниже левой ключицы антиквара. Он широко открыл рот, чтобы закричать или вдохнуть, но воздух в магазине как будто кончился, и страшная боль пронзила все его тело. На несчастного антиквара навалилась невыносимая, гнетущая тяжесть, как будто его заживо придавили могильной плитой. Ноги его подогнулись, в глазах потемнело, и антиквар мертвым упал на замызганный пол магазина. Последней мыслью, промелькнувшей в его умирающем мозгу, было уволить уборщицу, которая наплевательски относится к своим обязанностям…

Странная посетительница оглянулась на дверь, двумя быстрыми шагами обогнула прилавок и наклонилась над мертвым антикваром. Первым делом она двумя пальцами прикоснулась к его шее. Убедившись, что он мертв, она достала из своей бездонной сумки что-то вроде небольшого складного ножа и выщелкнула из перламутровой ручки странное квадратное лезвие. Затем подняла безвольно обвисшую руку трупа и остро отточенным квадратным лезвием, как маленькой гильотинкой, отхватила первую фалангу мизинца.

Быстро, но без суеты она спрятала страшный трофей в бархатную коробочку – ту самую, в которой прежде лежала красная октябрятская звездочка. Саму звездочку она аккуратно приколола на лацкан антиквара, как будто посмертно приняла его в октябрята. Спрятав коробочку с трофеем и нож в сумку, снова обошла прилавок и неторопливо покинула антикварный магазин.

На улице она снова превратилась в немощную старуху. Подслеповато оглядываясь по сторонам, проковыляла до ближайшей автобусной остановки, проехала несколько остановок и вышла возле сквера. Усевшись на свободной скамье, огляделась по сторонам и достала из своей удивительной сумки сложенный вдвое листок бумаги и тоненький остро заточенный карандашик. Развернув листок, она внимательно пробежала глазами столбик фамилий и адресов и аккуратно зачеркнула карандашом еще одну строчку.

Наутро после скандала Петюня показал мне свежую рекламную газету:

– Ты искала работу? Вот, пожалуйста…

Везде требовались, как обычно, секретари и водители класса «А», но одно объявление привлекло мое внимание.

«Требуется няня на две недели для собаки двух лет с проживанием. Оплата достойная, предоставляются калорийное питание и спецодежда».

– Ну и пишут! – фыркнула я. – Няня для собаки! Наверно, опечатка. Эти в газете тоже обнаглели – деньги берут, а все путают.

Больше не было ничего перспективного. Это путаное объявление тоже мне не подходит. Няня для ребенка двух лет! И почему только на две недели?

Однако меня привлекло слово «проживание». После того что я устроила, Петюня не простит. Он будет ныть, вздыхать, есть, наконец, пока не лопнет! Нет, нужно хотя бы на время покинуть его квартиру. В конце концов, человек имеет право на личную жизнь! И пускай за ним убирают Люсеньки или Жанночки, мне без разницы. Ребенок двух лет – это все-таки не слоненок. Хотя, кажется, слоны очень спокойные животные… Одним словом, с ребенком я справлюсь, тем более что всего две недели, а там, может, еще что-нибудь подвернется.

Я накормила Петюню калорийным завтраком и выгнала из дому, потом наскоро разгребла на кухне завалы посуды и набрала номер, указанный в объявлении.

– Слушаю, – отозвался настороженный женский голос.

– Я по поводу объявления… – проговорила я неуверенно. – Насчет собаки с квартирой… то есть квартиры с собакой… Там, наверно, все перепутали. Вам действительно нужна няня?

– А, да-да, – женщина оживилась. – Вы можете подъехать к метро «Василеостровская»?

– Конечно, – немедленно согласилась я. – Буду там через полчаса…

От меня не убудет, если прокачусь до метро, на месте все выясню.

Мне хотелось добавить, как Винни Пух, что до пятницы я совершенно свободна, но я воздержалась: неизвестно, как у этой женщины с чувством юмора. Вместо этого я спросила, как мне ее узнать.

– Лучше вы скажите, как вас узнать. Я сама к вам подойду…

Я невольно взглянула в зеркало, что висело у Петюни в прихожей. Вид не порадовал. Раньше с внешностью все было в порядке – не ослепительная красавица, но все при мне – никаких особенных недостатков. И если бы поработать как следует над лицом и подобрать подходящую одежду – имела все шансы заинтересовать приличного мужчину. Но то было раньше, когда я считала свою жизнь полностью удавшейся, а замужество свое – совершенно счастливым.

Несомненно, все последние события отрицательно сказались на внешности. Теперь волосы какие-то тусклые, взгляд затравленный, под глазами тени и – боже мой! – новая морщинка на переносице! Бабушка с самого детства твердила, чтобы я не морщила лоб. И вот, пожалуйста!

От грустных мыслей меня отвлекло нетерпеливое покашливание в трубке.

Я кратко себя описала – среднего роста неяркая шатенка в джинсах и светлой хлопчатобумажной курточке – и помчалась на «Василеостровскую».

Там, как всегда, творилось настоящее столпотворение – толпа перед входом ломилась в узкие двери, какие-то умники пытались обойти других и прорваться в метро через выход…

Один из таких умников и налетел на меня.

Надо сказать, что я, пока жила в загородном доме, совершенно отвыкла от этих городских радостей, и вид человеческого муравейника привел меня в ступор. Отшатнувшись от незнакомца, я выронила сумку и замерла в полной растерянности.

– Что стоишь, ворона? – рявкнул тот и оттолкнул меня со своего пути. – Дай пройти, не видишь – человек торопится!

И в довершение ко всему он наступил ногой на мою сумку.

От такой незаслуженной обиды у меня слезы выступили на глазах. Я наклонилась, подобрала сумку (отпечаток мужского ботинка ее не украсил) и уже собралась ехать назад: если уж так плохо началось, удачи сегодня не будет, можно и не пытаться… единственное, что меня удержало, – это толпа на входе в метро.

И в это мгновение меня кто-то тронул за руку.

Я обернулась и увидела худощавую, коротко стриженную брюнетку лет сорока или чуть меньше.

После стычки с уличным хамом я не ждала ничего хорошего и уже хотела огрызнуться, но брюнетка негромко проговорила:

– Это вы звонили мне по объявлению?

– Да… нет… я… – пробормотала я растерянно.

Она наверняка видела, как глупо я только что выглядела, и у нее сложилось обо мне не самое лучшее мнение. Так что о работе можно забыть.

– Так да или нет? – переспросила брюнетка.

– Да, я… Я просто как-то растерялась…