Текст книги "Перстень Калиостро"

– Леша, попробуй сам. У меня опять не получается.

Лешка справился мгновенно – нажал крошечную пружинку, и ларчик раскрылся. Вот он, заветный перстень. Лешка в который раз уставился на него, как зачарованный. Камень был черно-дымчатый и какой-то глубокий. А вокруг столько всего! Лешка все смотрел и смотрел на золотых чудовищ и диковинные резные листья, а я погружалась в глубину камня…

– Мама, очнись! – звал Лешка.

– Да, сынок, начинаем.

И мы целый час придумывали с ним чудные истории про пиратов, про парусные шхуны, разбивающиеся о рифы, про сокровища, зарытые на необитаемых островах, про привидения в старых замках, про замурованных в стенах узников, про подземные ходы и прекрасных принцесс, томящихся в высоких башнях. Принцесс я добавляла лично от себя. Лешку больше интересовали пираты и оружие.

Сын заснул, я тоже улеглась, убрав перстень, но сон не шел, хотя я чувствовала себя очень усталой.

Как же мы с Лешкой будем жить дальше? У меня нет ничего, кроме этой запущенной квартиры на пятом этаже, где летом невыносимо жарко от накалившейся крыши, а зимой постоянные протечки. Ни одежды, ни мебели. Лешке я вяжу и перешиваю из старого, а недавно мать принесла целый пакет детского барахла от своей приятельницы. Свет не без добрых людей! Но, однако, всю жизнь побираться не будешь.

Может быть, продать этот чертов перстень? Вещь, несомненно, ценная, иначе мой бывшенький не стал бы так стараться. Получить много денег, поменять квартиру, найти для Лешки приличную школу… заняться своим здоровьем…

Но как конкретно можно это сделать? Если отнести перстень в антикварный магазин, то там обманут, обведут вокруг пальца, предложат гроши да и их не заплатят. Вид у меня сейчас нищий, что соответствует действительности, так что церемониться там со мной не станут.

Если же обращаться в музеи, в Эрмитаж, например, то там с людьми, что называется, с улицы, тоже не больно-то разговаривают, а знакомых у меня в антикварном мире нет. И потом, в музеях денег мало, так что настоящую цену там тоже не дадут.

Я вспомнила вдруг, как умирающая баба Варя шептала мне хрипло, что перстень особенный, что его нельзя продать или украсть, что он приносит счастье владельцу…

Не могу сказать, что перстень принес мне много радости, усмехнулась я про себя, но все же… Лешка так любит играть с ним, и баба Варя верила, что я сберегу ее талисман.

Ладно, решила я, засыпая, пока не буду ничего предпринимать, с голоду не умираем…

«…Не прошло и двух недель с того дня, как подарил я Франческе перстень, как оная девица убежала из дома отца своего с тем самым прескверным Джакопо Ченчи, который, снесшись с господином герцогом Висконти, бежал в Милан, опасаясь как и тех флорентийских бешеных, так и гнева мессера Джироламо. Тогда мессер Джироламо пришел ко мне в покои, обливаясь слезами, и сказал: „Отчего, дорогой мой Бенвенуто, отчего не можем мы вложить разума в сердца наших детей? Отчего все наши помыслы пустым для них звуком сказываются? Как желал я увидеть дочь свою Франческу твоею женою и внуков обнять! Но нет, не суждено тому было статься, и тот подлый Джакопо уговорил несчастную и увлек обманом. Прости меня, мой Бенвенуто!“ На те слова я отвечал: „Друг мой дорогой, мессер Джироламо! Только доброе видел я от тебя и только добром буду тебя вспоминать. Что же до той Франчески, так не стоит и говорить о ней. Женский разум – что июльский мороз. А тому Джакопо Ченчи только было счастья, что от вашей сердечной дружбы, за которую он вам недобрым отплатил“.

И по моим словам так и вышло: того же года тот прескверный Джакопо герцогу Висконти не угодил, и тот изгнанию его подверг за все его злое. А будучи изгнан, попал Джакопо в руки бешеных, и они всяческим наказаниям его подвергли, и оных не снеся, Джакопо умер. Тогда же подумал я: отчего такое несчастье при-чинилось оному Джакопо, коли перстень мой должен, по словам того иностранного графа, одно счастье владельцам его приносить? Однако же после доходят до меня слухи, что донна Франческа, мессера Джироламо беглая дочь, живет с господином герцогом Висконти, отчего и приключилось изгнание того презлого Джакопо. И сказывали, что герцог души в ней не чает и осыпает ее дарами и милостями, так что перстень и правда может счастье приносить, только имени доброго не убережет.

Я же сам, в сильное огорчение впав, снесся с Его Святейшеством и получил от него весьма ласковое письмо и прелюбез-ное приглашение, через которое я очень был напуган, как бы то письмо не попало к сказанным бешеным, что могло бы мне немало несчастий причинить. Тогда пришел я в покои мессера Джироламо и, поклонившись ему, все рассказал. И тот мессер Джироламо, любезный мой друг, очень огорчился, но, однако же, сказал: „Любезный Бенвенуто! Коли призывает тебя Его Святейшество, так не может быть для тебя лучшего, как поспешить в Рим. Я же помогу тебе, чем сумею, и помнить каждодневно буду в каждой своей молитве и в каждом помышлении“.

И оный добрый мессер Джироламо дал мне лошадей и всего потребного в дорогу, и письмо к другу своему в Риме мессеру Джанбаттиста Преста. И той же ночью покинул я Флоренцию, где немало сделал хороших работ и где оставил друзей, о коих и сейчас часто вспоминаю…»

Надежда Лебедева была натура увлекающаяся. Кроме того, в ее характере присутствовало такое ценное качество, как умение доводить до конца любое начатое дело. Странная фотография сильно ее заинтересовала. Поэтому, пораскинув мозгами и порывшись в записной книжке, она поняла, что прямого выхода на общество кактусоводов у нее нет и надо обращаться за помощью к мужу. Потому что если она придет туда просто так, с улицы, то никакой нужной информации не получит – сейчас нигде не доверяют посторонним. А она даже не может предъявить там какое-никакое удостоверение – что она, допустим, из газеты или из милиции. Хотя нет, про милицию лучше не надо, многие люди на милицию плохо реагируют и, что знают, не скажут. Нет, надо действовать старым поверенным методом – через знакомство. Но вышло так, что нет у нее знакомых кактусоводов. Поэтому необходимость обратиться за помощью к мужу ее не то чтобы расстроила, но несколько насторожила.

Дело в том, что муж ее, Сан Саныч, был человек очень серьезный и осторожный.

И свойство своей жены влипать во всякие опасные ситуации он объяснял исключительно ее легкомыслием и любовью к криминальным приключениям. Он очень любил свою жену и беспокоился за нее, поэтому Надежда взяла за правило не рассказывать ему о сомнительных делах, чтобы не волновать понапрасну.

Стало быть, рассказать ему всю правду про рыжего покойника и странную фотографию было никак нельзя. Поэтому Надежда взяла фотографию с собой на работу, отправилась там в отдел к ребятам-компьютерщикам. Умельцы быстро ввели сканером фото в «Пентиум», покрутили, повертели и через некоторое время выдали Надежде четкую копию фотографии и отдельно цветущий кактус. Надежда рассыпалась в благодарностях и подарила ребятам большую пачку «форсмановского» чая с бергамотом. Те хмыкнули, но взяли.

Сан Саныч Лебедев, в прошлом начальник отдела крупного НИИ, давно уже ушел со своей безденежной работы и зарабатывал деньги в десяти разных местах: где обслуживал компьютеры, где читал лекции студентам, а где и просто дежурил ночью, не чураясь никакого труда. Знакомых у него по городу было невероятно много, но на просьбу Надежды он вначале отреагировал подозрительно, просто по привычке относиться осторожно к ее занятиям. Но кактус выглядел так безобидно, что Сан Саныч успокоился, привел жену в клуб на Большой Конюшенной, подвел за руку к маленькому лысеющему человечку, похожему на гнома-рудокопа, и представил:

– Это – Леня Салтыков, а это – моя жена Надя. – После этого, сочтя свою миссию выполненной, срочно умчался на очередную халтуру.

Надежда, убедившись, что муж исчез, достала из сумочки фотографию кактуса. Она только хотела начать длинное объяснение, зачем ей нужно знать, что это за кактус, но не успела и слова вымолвить, как Леня буквально вырвал у нее из рук фотографию с воплем:

– Пилоцереус Пульпика! Цветущий пилоцереус Пульпика! Вася, сюда, скорее!

К нему тотчас же подбежал крупный толстый мужчина с лицом, синим от бритья и волосатыми, как у гориллы, руками, и уткнулся носом в фотографию. Тут же набежала целая толпа сумасшедших кактусоводов, замелькали лупы. Со стороны это выглядело как потасовка на американском футболе, когда пятнадцать здоровенных мужиков устраивают кучу-малу посреди стадиона, а кто-то самый умный уже выкарабкался из свалки с мячом в руках. Надежду никто из членов общества даже не заметил – пресловутый пилоцереус заслонил для них все остальное. Из свалки доносились возбужденные возгласы:

– У меня самого Пульпика чуть на зацвела в восемьдесят третьем!

– Брось заливать, в восемьдесят третьем был год спокойного солнца, а она цветет только при повышенной солнечной активности! Да у тебя и вообще приличные экземпляры никогда не цвели!

– Сам такой! У тебя даже «царица ночи» не цветет!

Последнее оскорбление было, по-видимому, настолько страшным, что кактусоводы чуть было не перешли к мордобою, но в это время Леня Салтыков, как тот самый умный игрок с мячом, вылез из свалки с фотографией и обратился к Надежде прокурорским тоном:

– Где вы взяли фотографию цветущего пилоцереуса Пульпика?

– Я только пять минут узнала, что его так зовут, и очень надеялась, что это вы мне скажете, где же он цвел.

– Из наших никто ее цветущей не видел, – жалобно поведал Леня, – я об этом всю жизнь мечтаю… А где это фото сделано? У нас, в Питере?

– Я на это очень надеюсь, – грустно сказала Надежда, – неужели никто из ваших мне не поможет?

От возбужденной толпы кактусоводов отделился хроменький старичок и, подойдя поближе, тихим голоском сказал:

– А может, Потапыча разбудить? Леня подумал и согласился.

– Дело важное. Придется будить.

Надежда с изумлением смотрела на кактусоводов: по тому, как значительно они обсуждали пробуждение некоего Потапыча, можно было подумать, что это вулкан не меньше Везувия.

– Кто такой Потапыч? – испуганно спросила она. – Может, не стоит его будить? Он что, в летаргическом сне?

– Да нет, он просто всегда слегка с перепоя. Но уж если он чего-то о кактусах не знает, значит, никто не знает. Мы его за то и держим, несмотря на все его недостатки…

Леня провел Надежду к гардеробу. В клубе люди были исключительно честные, всю одежду вешали сами, но гардеробщик, оказывается, был, просто он мирно спал в дальнем углу, завесившись чужими пальто.

Леня подошел к Потапычу и боязливо дотронулся до плеча, сразу отскочив назад. Потапыч только всхрапнул, что-то сонно пробормотал и зачмокал. Леня снова подкрался к нему, основательно встряхнул и отскочил. На этот раз Потапыч неожиданно поднялся и яростно замолотил воздух кулаками. К счастью, Леня был достаточно далеко. Наконец Потапыч опустил руки, открыл глаза и огляделся. Это был довольно крепенький, пузатенький мужичок лет шестидесяти с красной бодрой физиономией отставного пожарника и седыми усами.

– Он раньше боксером был, в легком весе, – прошептал Леня, – теперь, когда просыпается, в первую минуту ничего не понимает и зашибить может.

Тем временем Потапыч полностью очухался и спросил:

– Ленчик, не зашибил я тебя ненароком?

– Нет, Потапыч, я остерегся.

– А чего будил-то? Спросить чего хотел?

– Да вот, Потапыч. Погляди, женщина фотографию принесла, пилоцереус Пульпика вроде бы цветет.

Потапыч достал из кармана сломанные очки, склеенные изолентой, водрузил их на нос и уставился на карточку. Через минуту созерцания он изрек:

– Она, Пульпика! Я же ее, холеру, в личность знаю – это Гусева Василия Николаевича. Звал он меня смотреть, как она цветет.

– А когда это было? – высунулась Надежда.

Потапыч, неприятно изумленный, уставился на нее сквозь очки:

– Это что ж такое? Баба – в нашем клубе? Мать честная! До чего дожили! Вы что же, гражданочка, тоже кактусы разводите?

– Да нет, я так, спросить только… – стушевалась Надежда.

– А-а, – протянул Потапыч, – это ничего. Это можно. А я уж испугался – бабы кактусы начали разводить… Когда же у Василия Николаевича Пульпика окаянная цвела? Не то в мае. Не то в июне… Тогда как раз Танька, дочка моя непутевая, Гришку в дом привела…

– Замуж, что ли, вышла? – подтолкнул его Леня, увидев, что Потапыч глубоко и надолго задумался, и опасаясь, как бы он снова не заснул.

– Сам ты замуж вышел! Ты что, Леня, сдурел? Как это замуж за кобеля?

– За какого еще кобеля? Ты же сказал – Гришка…

– Ну дык что ж! Гришка – и есть кобель кавказской породы…

– С юга, что ли? С Кавказа? Лицо кавказской национальности?

– Ну ты даешь! Натуральный он кобель, кавказская овчарка! Гришкой – это я его обозвал, в память прежнего нашего секретаря обкомовского…

– Так в каком это году было, Потапыч? – Леня уже терял терпение.

– Дык аккурат пять лет будет в июне. Гришка тогда щенком был. Молоком поили, а сейчас такой здоровенный кобелина! Аккурат пятилеток!

– Вы уверены? Пять лет назад в июне цвела эта самая Пультика у Василия Николаевича Гусева?

Оба кактусовода уставились на Надежду в ужасе:

– Какая Пультика? – воскликнул Леня. – Пульпика!

У Потапыча слов уже не было. Он только выразительно взглянул на Леню: мол, говорил же я тебе! Как можно женщин подпускать к самому святому – кактусам!

Надежда поняла, что ее рейтинг в клубе безнадежно упал, но тем не менее задала последний вопрос:

– А где живет этот самый Василий Николаевич Гусев?

– Где живет… – обиженно пробубнил Потапыч. – Не живет, а жил. Переехал он в другой город… А жил на проспекте Декабристов… Офицерский, по-старому… или по-новому, черт их разберет. А дом не помню, номер, то есть, не помню. Потому что цифры вообще не запоминаю. Вот как идти мимо Театральной площади. Потом мост перейдешь – и сразу дом большой серый… на шестом этаже.

– А почему, вы сказали, он переехал? – не отставала Надежда.

– Почему-почему… Жена у него померла… из окна бросилась…

Надежда чуть не сделала стойку, как спаниель на болоте.

– Что вы говорите? Когда же это было?

– Тогда и было! – раздраженно ответил Потапыч. – Артистка она была… такая. – Он показал руками в воздухе, какая была артистка. – Ладно, гражданочка, дайте человеку отдохнуть, я и так с вами весь сон сбил.

Леня сделал знак Надежде, чтобы не приставала больше к Потапычу, это чревато неприятностями. Наверняка он знал особенности поведения бывшего боксера, и Надежда не стала настаивать, посчитав, что и так сегодня узнала уже достаточно. Главное – фотография оказалась не кадром из фильма, а зафиксировала событие, случившееся на самом деле, – женщина выбросилась из окна, вернее, ей помогли. И произошло это пять лет назад на проспекте Декабристов, ныне Офицерском… Теперь Надежда знала, что делать дальше…

В институте, где работала Надежда, сотрудникам полагался библиотечный день. Раньше, во времена застоя, женщины зимой использовали его для всяких хозяйственных работ, а летом приплюсовывали к выходным, чтобы подольше побыть на даче. Мужчины же зимой ходили всем отделом в сауну, а летом ездили на рыбалку.

В нынешние тяжелые времена никто уже не может себе позволить валять дурака, и библиотечный день используют, чтобы как-то приработать.

Надежда же в свой библиотечный день встала пораньше и отправилась именно в библиотеку, то есть в хорошо знакомое ей место: в газетный отдел библиотеки имени Маяковского. Была у нее там знакомая, Лидочка, которая раньше, когда-то давно, работала в библиотеке у них в НИИ, а потом перешла в «Маяковку». Лидочка оказалась на месте и вышла к ней из-за стеллажа. Они поболтали немного, перебрали общих знакомых, потом Лидочка принесла целую кипу газет пятилетней давности, за май – июнь. Надежда выбрала солидные местные газеты типа «Санкт-Петербургских ведомостей», которые честно, хотя и немного занудно, освещали всю жизнь большого города. Она заняла угловой столик и погрузилась в чтение. Городская жизнь пятилетней давности проходила перед ней: «Визит президента Коста-Рики», «Присуждение ежегодной премии в области декоративного собаководства», «Петербургские производители пива нарушают антимонопольное законодательство»…

Заголовки пробегали перед ее глазами. «Потребительская корзина выросла за месяц на десять процентов»… «Вблизи станции Мга, где на днях сошел с рельсов грузовой поезд, завершены работы по устранению аварии»… «На месте пожара в складском здании возле Обводного канала найдены обгоревшие трупы четырех человек»…

Стоп! «Театр на Фонтанке прощается со своей актрисой».

Надежда внимательно прочла заметку.

«Вчера в любимом всеми жителями города Театре на Фонтанке прошла гражданская панихида по трагически погибшей актрисе Ларисе Гусаровой. С прощальным словом выступил руководитель театра заслуженный деятель культуры Российской Федерации Игорь Основьяненко. Мы помним Ларису Гусарову в ролях Элизы Дулитл и Катерины, Сонечки Мармеладовой и Лауры из „Каменного гостя“» …

Весьма интересно! Можно ли сказать про человека, что он трагически погиб, если он, то есть она выбросилась из окна? Можно, решила Надежда. Она никогда не была заядлой театралкой, но вспомнила Ларису Гусарову и ходившие в городе несколько лет назад туманные слухи о ее смерти. Ей припомнилось яркое выразительное лицо актрисы, вызвавшее в сознании какие-то смутные ассоциации. Что же тогда о ней говорили? Ничего определенного Надежда не вспомнила и решила просмотреть наряду с серьезными городскими газетами хотя бы часть бульварной прессы за тот же период. Здесь заголовки были совсем другого рода: «Знаменитая певица прячет любовника в прикроватной тумбочке»; «Кинозвезду изнасиловал взвод солдат»; «В Приозерском районе обнаружено племя людоедов»; «Греческий миллиардер – сын лиговской проститутки»…

Никогда раньше Надежда не читала столько бульварных газет, и от некоторых заголовков ее просто замутило. Но она взяла себя в руки и, мужественно продираясь сквозь заросли грязи и пошлости, увидела наконец кое-что интересное: «Известная актриса – жертва несчастной любви». Под эти заголовком была небольшая заметочка:

«Известная актриса Лариса Гусарова, о любовных похождениях которой знает весь город, по достоверным сведениям попросившего не называть его осведомленного источника, близкого к театральным кругам, влюбилась без памяти в знаменитого диск-жокея, чье имя мы называть не будем. Однако предмет страсти актрисы оказался геем, и она, не перенеся такого удара, покончила с собой, выпрыгнув из окна четырнадцатого этажа».

Конечно, рассматривать статью в бульварной газете в качестве надежного источника информации было нельзя, но какие-то крупицы правды должны были послужить основанием даже для такой публикации. Несомненно, Гусарова выбросилась из окна, а четырнадцатый этаж – это преувеличение, на самом деле был шестой. Относительно голубого диск-жокея – все вранье, потом что если бы была между ним и актрисой хоть какая-то связь, хоть рядом они мелькнули бы раз по телевизору, то уж обязательно наглые репортеры вписали бы его имя. Стало быть, нет его вовсе. Но все вместе – и пошлая заметочка, и статья в солидной газете – кое-что да значило, есть от чего оттолкнуться.

Надежда поблагодарила Лидочку и покинула здание библиотеки. Действовать нужно по горячим следам, она уже знала, кто ей нужен. Если дело коснулось театра – надо обращаться к Мартыновым.

Нина и Николай Мартыновы были На-деждиными знакомыми по прежней работе в НИИ. Оба они были хорошими программистами, точнее, Нина была хорошим программистом, а Николай – гением программирования, одним из тех немногих, кого мечтали заполучить в свой штат крупнейшие банки и фирмы города. Поэтому Николай, быстро и решительно порвав с оборонной промышленностью, ушел в одну из наиболее престижных фирм и создавал для нее первоклассное программное обеспечение, одновременно создавая неплохое материальное обеспечение для себя и своей горячо любимой жены Нины.

Супруги Мартыновы были очень занятной парой. Некрасивые, но обаятельные, жизнерадостные и общительные, они были очень похожи друг на друга, как часто бывают похожи много лет прожившие вместе бездетные супруги. Они были очень похожи, хотя Нина была крошечного роста, а Николай – выше двух метров. Очень худые, спортивные, постоянно загорелые и обветренные, как будто они были не программистами, а моряками, Мартыновы всегда жили друг для друга и жили интересной полной жизнью. Зимой они катались на горных лыжах, раньше – на Кавказе и в Хибинах, теперь – в Татрах или в Альпах, летом ходили в байдарочные походы или совершали альпинистские восхождения. Но главным их увлечением был театр. Они не пропускали ни одних интересных гастролей, а уж о театрах Петербурга знали все, что только стоило знать. О них-то и вспомнила Надежда, когда изыскания привели ее к актрисе Гусаровой.

Нина оказалась дома и сняла трубку. Услышав, чего от нее хочет Надежда, она разохалась:

– Просто так уже и не позвонишь! Ну Бог с тобой, слушай. Конечно, я помню Ларису Гусарову. Тогда об этом весь город судачил. Уж что было причиной – говорили всякое. Не то любовная история, не то был у нее нервный срыв… короче, выбросилась баба из окна, насмерть. В театре все были в шоке. Замену ей, разумеется, нашли, но была она неравноценная, а «Каменного гостя» вообще потом сняли с репертуара, потому что Тихонова на Лауру совершенно не годилась…

– Ладно, театральные подробности меня не очень интересуют.

– А что же тебя интересует? Это как раз самое важное!

– Ты мне лучше скажи, что ты про нее саму знаешь, про ее смерть.

– Про смерть больше ничего не знаю. Ну выпала из окна своей квартиры, разбилась страшно, родной муж еле опознал…

Надежда опять почувствовала себя спаниелем на болоте.

– Значит, у нее был муж? И как фамилия его?

– Его фамилии не знаю, он не из театральных кругов, но Гусарова – это был ее сценический псевдоним, а так она была Гусева. Гусева Лариса Петровна.

По напряженному молчанию Надежды Нина поняла, что сказала очень важное, и спохватилась:

– А почему ты вдруг заинтересовалась такой старой историей? Ты раскопала что-то интересное про ее смерть?

– Возможно, – уклончиво ответила Надежда и задала встречный вопрос: – А у тебя случайно нет ее фотографии? Или ты смогла бы узнать ее на фото?

– Если поискать, какую-то фотографию найду, а уж узнать-то точно узнаю, я же ее столько раз в спектаклях видела!

Надежду обуяло нетерпение, и она набралась наглости:

– Послушай, ты сейчас никуда не уходишь? Можно, я заскочу буквально на минутку?

– Можно, – ответила Нина, и по ее интонации Надежда поняла, что Нина заинтригована донельзя и отмахнуться от ее расспросов будет трудновато.

Надежда посмотрела на часы и с ужасом убедилась, что муж скоро придет домой. А она все равно не успеет, поэтому она подумала, что семь бед – один ответ, и решила быстренько смотаться к Нине. Через полчаса она звонила в дверь мартыновской квартиры. Она помнила, что в квартире у Нины и Коли всегда потрясающий беспорядок, но все равно в очередной раз была поражена. Она еле смогла протиснуться в дверь, потому что всю прихожую занимала огромная надувная лодка.

«Зачем держать лодку надутой?» – изумилась она, но решила, что хозяевам виднее.

Словно прочитав ее мысли, Нина махнула рукой в сторону лодки и сказала с ужимкой веселой обезьянки:

– Колька надул лодку, чтобы проверить, нет ли течи… Дня три постоит, и уберем.

Как будто одной лодки было мало, на огромном шкафу, который раньше назвали бы славянским, громоздилась двухместная байдарка. Дальше на стене висели два велосипеда. В прежние времена Коля, случалось, затаскивал в квартиру даже мотоцикл, но теперь, благодаря хорошим заработкам, мотоцикл давно уже сменился приличным автомобилем, а затащить его в квартиру было невозможно при всем Ко-лином желании и при всей Нининой покладистости.

Лавируя между плавсредствами и туристским инвентарем, женщины пробрались на кухню, надо сказать, достаточно чистую и оборудованную современной бытовой техникой.

– Ну покажи, что у тебя? – спросила Нина с горящими от возбуждения глазами.

Надежде не очень хотелось показывать кому бы то ни было роковую фотографию, но Нина нужна была ей для опознания. Она достала фото из сумочки и выложила на стол, как картежник – козырной туз. Нина озадаченно уставилась на снимок.

– Ну и при чем здесь Лариса Гусарова? – спросила она в полном недоумении.

– А что, это не она? – Теперь уже у Надежды возбужденно горели глаза.

– Разумеется, нет. – Нина даже обиделась, что кому-то это может показаться неочевидным.

– А ты не нашла фото самой Ларисы? – Надежда говорила почти с мольбой.

Нина вздохнула, снова пробилась сквозь захламленный коридор в гостиную и вернулась из экспедиции, победно тряся в руках простую картонную папку с завязками.

– Вот! – гордо сказала она. – После твоего звонка я нашла все, что у нас было про Театр на Фонтанке. И Лариса тут есть.

Она развязала тесемки и высыпала на кухонный стол ворох программок, газетных вырезок и несколько номеров журнала «Театральный Петербург».

– Так, – бормотала она, перебирая буклеты, – «Пигмалион»… здесь она, конечно, играла, «Каменный гость», «Двенадцатая ночь»…

– Но здесь же нет фотографий! – возмутилась Надежда, она пришла в такое нетерпение, что забыла о приличиях.

Нина посмотрела удивленно и сунула ей под нос «Театральный Петербург».

– Здесь печатают сцены из спектаклей. Значит, так. «Пигмалион», в роли Элизы Дулитл – Лариса Гусарова. Ну здесь немножко мелковато, а вот из «Каменного гостя», смотри.

Надежда осторожно положила перед собой раскрытый журнал и фотографию женщины в окне.

Какое-то сходство между ними было. Наверное, гримом и подбором парика этих двух женщин можно было сделать очень похожими. Но в том, что это были две разные женщины, Надежда не сомневалась ни секунды.

– Рассказывай! – потребовала Нина.

– Что рассказывать? – Надежда придала своему голосу столько невинности, что ее хватило бы на целый класс женской гимназии образца тысяча девятьсот тринадцатого года.

– Все. – Нина была неумолима. – Что это за фотография? Как она к тебе попала? Кто эта женщина? И при чем здесь Лариса Гусарова? Судя по твоему интересу к событиям пятилетней давности, это связано с ее гибелью. Но ты сама видишь, что на фото другая женщина. Так что все это значит? Тот, кто дал тебе эту фотографию, уверял, что это снимок последних секунд жизни Ларисы Гусаровой? Учитывая мужскую руку на заднем плане, даме явно помогли. В случае с Ларисой Гусаровой такой снимок был бы сенсацией, но только если бы он был правдой и если бы он появился тогда, пять лет назад. А теперь ее уже все забыли – слава недолговечна, тем более что актриса она была хоть и неплохая, но не гениальная. Но на снимке не она, это очень легко выяснить – даже у меня ушло на это несколько минут, а если иметь в своем распоряжении архивы и специальную аппаратуру… Какой же тогда во всем этом смысл?

Несмотря на крошечный рост и легкомысленный вид, Нина всегда умела рассуждать здраво.

– Нина, – виновато начала Надежда, – обещаю тебе, что когда мне удастся во всем разобраться, точнее, не «когда», а «если»… то ты будешь первым человеком, которому я все расскажу. Но сейчас… ну никак не могу!

– Ну как знаешь, – обиделась Нина. – Я старалась, материалы искала. И так уж года два не виделись, ты теперь опять пропадешь…

– Даю слово! – твердо сказала Надежда. – Я тебя когда-нибудь обманывала?

– Нет. – Нине пришлось согласиться с очевидным. – Так что жду с нетерпением подробного рассказа о смерти Ларисы Гусаровой. Мои театралы умрут от зависти, что я такое раньше всех узнаю!

Надежда Николаевна позвонила мне как-то вечером и поинтересовалась, что нового. У меня было все по-старому, ничего не изменилось.

– Зато у меня куча новостей, – захлебывалась Надежда. – Кактус оказался чудесным цветком, он вывел меня к цели. Сейчас по телефону скажу тебе только одно: все это правда, фотография сделана с натуры. Действительно, существует такой дом, и в нем жила женщина, которая пять лет назад выбросилась из окна. Это официально так считается, что самоубийство. А на самом деле, как я выяснила, что и женщина не совсем та, и вовсе это не самоубийство.

– Это и так на фотографии видно, – поддакнула я.

– Отсюда следует, что фотография эта очень важная, это доказательство преступления. И тому, кто за ней охотится, она очень нужна. Значит, так. Я тут еще немного поразведаю и потом заеду к тетке, подробно все расскажу. А ты, Маша, будь осторожна, потому что дело серьезное… Этот тип так просто от тебя не отстанет.

И буквально на следующий день позвонила свекровь. Она звонила мне редко, во-первых, потому что ей было стыдно за своего сына, а во-вторых, я тоже разговаривала с ней не слишком любезно. На этот раз все обошлось без взаимных колкостей, свекровь сразу же сказала, что звонит по делу.

– Маша, тут ко мне заходил один молодой человек. – И она замолчала на половине предложения, такая уж у нее была манера разговаривать по телефону.

Я тоже молчала, потому что торопиться мне было некуда. На улице шел дождь, Лешка занимался у себя в комнате, вырезал из картона красивый средневековый замок, который подарила ему Надежда Николаевна. Мы с ним позавтракали оладьями с малиновым вареньем, и я даже позволила себе чашечку слабого кофе.

– Так вот, этот молодой человек, он не то внук, не то внучатый племянник Ольги Павловны…

– И что? – не выдержала я. – Что вы с этим ко мне-то?

– Ты ведь помнишь Ольгу Павловну? – продолжала свекровь, не смущаясь. – Она приходила к бабе Варе еще раньше, когда вы у нас жили.

Действительно, я вспомнила миниатюрную старушку с седыми кудряшками и кукольным личиком. Оленька, как называла ее баба Варя, была ее старинной подругой, тоже из цирковых, наездница. То есть это раньше она была наездницей, а потом заведовала в цирке реквизитом. Она была моложе бабы Вари лет на десять, но в их возрасте, утверждала баба Варя, это уже не мешает.

– И он сообщил нам ужасную вещь, – гнула свое свекровь, – оказывается, Ольга Павловна умерла.

Я быстро прикинула в уме: баба Варя умерла пять лет назад, в возрасте восьмидесяти девяти лет лет, немного не дожила до девяноста. Значит, сейчас ей могло бы быть девяносто четыре, а Ольга Павловна моложе ее на десять лет, стало быть, она умерла в восемьдесят четыре года. Не понимаю, что тут такого ужасного? Но со свекровью лучше помалкивать, а то она отвлечется и вообще никогда не закончит разговор.

– Ольга Павловна умерла два месяца назад, а теперь звонят из Музея циркового искусства, они там организуют временную выставку «Ленинградский цирк сороковых годов» и просят принести фотографии или афиши. А у них, представляешь, какое несчастье, весь бабушкин архив был на даче, и она сгорела…