Текст книги "Чужая Планета, или Мои Земные приключени"

Часть 2. Тени из прошлого

Глава 1

19.10.2001. (20 лет спустя)

«Моя мама сегодня была сильно на меня злая. Она громко на меня кричала и махала руками. Папа кричал тоже и даже толкался. Она говорит, что вечером к ней на работу пришла тетя Эля и сказала, что ее Ирка сказала, что я украла у нее какое-то кольцо. Это кольцо ей подарил Иркин папа. Моя мама долго кричала и говорила, что я ее опозорила. А я ничего про это не знаю. Все дома молчат. Никто со мной не разговаривает. Долго уже. Пусть молчат. Мне так лучше. Лучше, чем кричат. Дорогой Боженька, сделай так, чтобы все это прошло. Я хочу, чтобы все было как раньше. Дорогой Боженька, забери меня отсюда. Мне здесь не нравится. Приходи поскорей и забери меня. А еще привези мне одну шоколадку, пять шоколадных конфет и четыре, нет, пять бутылок лимонаду. Желаю тебе здоровья и счастья. Марго».

В тесной, но уютной хрущевке с полосатыми обоями синего цвета три девчонки лет восьми, с тоненькими косичками, в атласных лентах разных цветов, старательно закрученных руками матери, играли у Ирки в гостях. У нее у единственной во всем доме был красивый аквариум, где плавали две золотистые рыбки и на дне лежали цветные камешки.

Ирка жила с мамой и бабушкой в большой для хрущевок четырехкомнатной квартире. То ли в силу маленького роста, то ли в силу впечатлительного возраста, но Марго, которая делила одну маленькую комнату вместе со старшей сестрой, где ровно помещались две койки-кровати и один маленький письменный стол, предназначенный для уроков, эта квартира показалась стадионом. Играть здесь было весело и интересно. Можно было прятаться в длинном коридоре за шкафом или бегать по просторным комнатам и потихоньку перебегать из комнаты в комнату, пока «вода» тебя не видит. Прятки, пятнашки, догонялки, пение в воображаемый микрофон-скакалку и игры в артисток могли до самого вечера не прекращаться и прерываться лишь досадным обеденным перерывом или ужином. Играть хотелось все снова и снова, и казалось, что сама Ирка вместе с соседкой Дашей были и сами очень рады такой удачной и озорной компании. После этого вечера, когда девчонки разошлись по домам, и произошел тот случай, когда почему-то все решили, что Марго виновата в пропаже Иркиного кольца. Буквально на следующий день пришла тетя Эля прямо к маме Марго на работу и устроила прилюдно оскорбительный самосуд, где она была и прокурором и адвокатом и судьей в одном лице, которое заключило, что кольцо у ее любимой доченьки именно украли, и именно Марго.

Вечером, когда Маргарита спокойно дожидалась родителей дома, они как по сговору пришли на удивление поздно, вместе и в очень плохом настроении. Мать кричала и называла Марго воровкой. Выкручивала ей и без того тонкие маленькие ручки и орала во все свое горло. Отец, который по природе был немногословен, но вспыльчив, в итоге, накрутившись материной истерикой, не выдержал, подхватил Марго за плечо и бросил на стоящий платяной шкаф. Марго, не говорившая ни слова, только и могла что молчать, испуганно втягивать голову в плечи после очередного натиска взрослых. Она молчаливо продолжала ждать, когда закончится этот кошмар.

Это был страшный для Марго вечер. Вечер, в который она поняла, что ее спокойствие можно легко нарушить и для этого не обязательно делать что-то плохое. С того времени Марго замкнулась. Она ни с кем не разваривала. Глядя на всю эту картину, старшая сестра – единственная из всей семьи проявившая сочувствие – села напротив и спокойным голосом спросила:

– Ты брала это кольцо?

– Марго молчала и сидела смирно, с втянутой на всякий случай в плечи головой, от очередной вспышки гнева или внезапного подзатыльника, стремящегося ей в голову или в плечо.

Спустя некоторое время, когда она почувствовала себя в безопасности, Марго смогла сказать только одно:

– Я не помню.

– Ты брала кольцо?

– Я не помню. Я не знаю.

То ли от неожиданности, то ли от страха все смещалось в ее детской памяти. Вспомнить в подробностях и обстоятельно, как именно она провела тот день в гостях у соседки, Марго так и не смогла.

Дома с маленькой Марго еще долго потом никто не разговаривал. Ни когда Марго возвращалась со школы, ни когда собиралась в нее. Школа была единственным местом, где можно было хоть ненадолго забыться от всего этого кошмара, поговорить с друзьями, учителями.

Прошел месяц. Марго, возвращаясь из школы, видела, как напротив ее дома Дашка и Ирка прощаются друг с другом у подъезда, вернувшись из школы домой. Ирка обняла Дашку и случайно пересеклась взглядом с Маргаритой. Она брезгливо приподняла верхнюю губу, не сказав Марго при этом ни слова, и с важным видом направилась к себе домой.

Ирка жила на первом этаже многоквартирного дома. Марго остановилась на мгновение напротив ее окна, чтобы посмотреть, как Иринка приходит домой. На пороге ее ждала порхающая в заботе бабушка, на столе уже стояли румяные пирожки, которые дожидались определенного момента – это, видимо, был Иркин приход. Мать заботливой рукой снимала с газовой плиты пыхающий во все стороны свистящий чайник, который уже через мгновение отразил в носу Маргариты свой тонкий аромат из трав и заварки. В нем однозначно были мед и смородина. Уже через пять минут вся семья была в сборе за круглым столом с кружками ароматного чая и пирожками с печенью, которые Марго также угадала по запаху. Маргарита опустила глаза и пошла домой. Дома не ожидалось никого, поэтому можно было побыть до вечера в тихой и безопасной обстановке, когда квартира предоставлена в твое полное и безграничное распоряжение. А вечером, когда все вернутся с работы, можно будет, не привлекая внимания отсидеться у себя в комнате. А там скоро и ночь. Здесь главное – быстро лечь под одеяло и уснуть. Поднимать с кровати и будить не будут. Это проверено. В выходные приходилось сложнее. Они длились, как правило, очень долго, и всегда, когда проходили, наступало вдруг внезапное облегчение.

За приоткрытой форточкой раздавались тихие разговоры семейства, обволакиваемые ароматами яств, любви и свободы. Вдруг, будто в испуге от внезапного ветра, кружевная занавеска едва дрогнула и слегка дотронулась до края печи. Огонек бесшумно, будто тень, ярким искристым комочком подхватил в свои объятья тонкое полотно штор, словно подол убористой юбки, и застенчиво стал играть с ним. Яркие огоньки мгновенно разбежались мелкой россыпью бусин по открытому окну, дальше метнулись к потолку, обоям, и через мгновение уже зашуршали шипеньем сердитой гадюки по всей комнате.

Из-за угла донеслось:

– Что за запах? А дым откуда? Горим!

– Ты печь не выключила, дура. Перекрывай газ, ты з…

– Бу-у-уф-ф-ф-ф-ф.

Мелкая крошка из стекла и щепок с жаром вперемешку, словно доносящаяся из пасти рычащей собаки, перемела улицу между стоящими друг напротив друга домами.

20.11.2001

Месяц спустя, прочитав на ночь «Отче наш», Марго наспех записывала что-то быстрыми и испачканными в чернилах от ручки тонкими пальцами:

«Ночью перед сном я спросила у Боженьки: Где сейчас т. Эля и б. Нина? Мне кажется, что они сейчас с тобой. Передай им, что я за них сегодня помолилась».

Тихий лай непоседливой собаки одобрительно подтвердил ее мысли.

«Я верю, что совершенно все-все должно наладиться. Дорогой Боженька, как сейчас живет Ирка в интернате? Скажи ей, что мы за нее всем классом переживаем и ждем в гости. Спокойной ночи. Марго».

После, быстрым движением руки, Маргарита щелкнет по шумному выключателю, выдающему ее не положенное по режиму вечернее бдение, и закутается носом в пушистое одеяло. Сестра допоздна где-то гуляла, и можно было представить, что эта маленькая комнатка только ее.

Утопая в перине, хрустящей от свежести, Марго по наитию будет долгим взглядом всматриваться в лицо Иисуса Христа, смотрящего на нее строгим, внимательным взглядом с висящей на стене иконы напротив ее кровати. В темной комнате, сквозь призму ночной неустанной игры теней и сумерек, ей будет казаться, что лик Святого Христа меняет свои очертания, оживает под напором ее маленького пытливого взгляда и по-отечески заботливо, легко и спокойно смотрит на нее, словно в ответ.

Спустя какое-то время, незаметно для себя самой, Марго закроет глаза под тяжестью ее усталых ресничек, и уже через одно мгновение по комнате разнесется тихое шуршание, походящее на осенний ветер, – спокойное и тихое детское посапывание. Тоненькие детские ручки, вжавшие в бархатное одеяло все дневные переживания маленького сердца, со временем тихонько ослабнут и бесшумно скользнут вниз по одеялу. Тишина ее комнаты вместе с внимательным взглядом Облика Христа, с заботой смотрящего на это затихшее от собственной усталости дитя, будут хранить покой девочки до первых лучей солнца и следующего дня, и через пять лет, когда рядом на стене повиснет любимый портрет музыканта, и через десять лет, вися по соседству с расписанием лент в институте.

В лучах вечерних сумерек будут меняться цвет и текстура обоев, бережно прикрепляться на кнопки и безжалостно отрываться постеры и модных актеров, и звезд. Будут вешаться полочки под косметику и любимые книжки. Будут меняться местами предметы, появляться новые и бесследно пропадать куда-то старые изжитые вещи, но икона Христа будет всегда висеть на своем месте – на краю дверного проема, напротив кровати Марго, уже большего размера и с выцветшими от времени краями желтого цвета.

Рис. 3. «Нежность», техника «Эбру». Автор: Шинкевич Ульяна, 5 лет.

Глава 2

Михаил, посвятивший сегодняшний день изучению города, пришел домой голодный и поздно. Матвей Петрович, сидя на диване, перебирал засаленные страницы старого, когда-то выписываемого им журнала «След зверя».

– Вот послушайте, – сказал он. – Косуля – это чуткое и грациозное животное с длинной красивой шеей, изящными ногами, заканчивающимися острыми копытцами. Задние ноги животного длиннее передних, что обуславливает движение преимущественно скачками, позволяет совершать прыжки высотой более двух метров и длиной до шести метров, завораживая своей красотой.

– Да, впечатляет, – добавил Михаил, снимая пальто и усаживаясь рядом.

– Летом косуля становится ярко-рыжей с бурым оттенком на спине, подобно рыжеволосой лесной красавице.

МаПет, не отрываясь от своего занятия, протяжно заметил:

– Вы имеете усталый вид, много что за сегодня успели?

– А вы, оказывается, скромняга? – вопросом на вопрос ответил Покровский. – Я был сегодня в районной библиотеке, что на улице Горького, и из местных газет я узнал, что в девяностых годах вы руководили волонтерским движением добровольцев?

Вот здесь даже напечатали о вас очерк. – И Михаил протянул сжатый в его руке лист снятой копии старой газеты.

– Да… как же я был молод и хорош, – добавил с сожалением МаПет, – не то что сейчас. Сейчас я больше похожу на старую развалину.

– Активист, – док продолжил читать очерк из копии старой газеты, – передовой волонтер в 1989-м, руководитель поисковой экспедиции в 91-м, имеет почетную грамоту за самоотверженный труд.

– Сейчас по мне и не скажешь, верно? – МаПет улыбнулся. – Да, я не хвастлив. Я всегда хотел помочь людям, вот и работу выбрал не из спокойных, как и вы, впрочем, и везде еще умудрялся успевать – и в волонтерских отрядах, и на работе, и дома. А сейчас что с меня взять. Да и как не помочь в таком случае? Я не из равнодушных. Знаете, сейчас время такое. Люди крутятся все время вокруг своей работы, семьи, денег, забот и прочего. Никому ни до кого нет дела.

– Вы правы. – Док одобрительно покачал головой.

– А почему этому вашему преступнику, похищавшему девушек, дали такое смешное прозвище «Везунчик»?

Он что, лотерею выиграл, или инкассатор об него запнулся, выронил сумку и не стал назад отбирать?

– Да нет, – улыбнулся своей странной улыбкой МаПет. – Везло ему постоянно. То следы с места преступления дождь размоет, то рация барахлит на задании, то еще что-то. Скользкий, как налим. Так и не поймал его никто.

– Куда он в итоге делся?

– Да умер где-нибудь. Не бессмертный поди. Так ему и надо! Туда и дорога! Столько девок попортил, паршивец! Красавицы, все как на подбор!

– Я сегодня был у Петровны. Совсем плоха стала старушка. Она мне передала вот это.

На этой фразе Матвей Петрович с вдумчивым взглядом протянул розовенький маленький блокнотик с потрепанными от частых перечитываний мягкими краями и выцветшими желтыми страничками. Заглавными буквами на лицевой его части аккуратно было написано «Мой дневник» и трепетно, видимо, еще детским почерком, выведено розовое сердечко посередине – с аккуратно пришитыми пуговками серебристого цвета в виде цветов.

– Ну, док, не хотите взглянуть?

Аккуратно перелистывая страничку за страничкой, доктор увидел конверты с пылкими признаниями, подписанные мужскими именами и адресованные девушке по имени Марго.

– Что вы по этому поводу думаете?

– Вы читали это, Матвей Петрович?

– Конечно.

– А вы вчитывались?

– Не понял?

Доктор ткнул в текст письма свой палец и продолжил:

– В этих письмах вы не найдете ни одной ошибки. Мальчишки редко бывают аккуратистами с замашками перфекционистов, вы уж извините. – Док извиняющейся посмотрел на МаПета. – Да и почерк у них на удивление схож. Вот… смотрите, здесь в трех местах буква «З» написана одинакова.

– Что вы хотите сказать?

– А то, что эти письма ей никто не писал.

– Ну вы меня, конечно, простите. Я совершенно ничего не смыслю в ваших психиатрических штучках, но то, что не существует того, что лежит прямо под моим носом, я никак не могу себе позволить вообразить.

– Дорогой мой Матвей Петрович. Дело в том, что эти письма ей никто не писал. Это Марго их сама себе написала.

– И зачем, позвольте спросить вас?

– Все просто. Ей просто очень хотелось, чтобы ей кто-нибудь когда-нибудь вот так написал.

Спустя какое-то время доктор в прошлом и журналист в настоящем Покровский принялся изучать через дневник исчезнувшую Марго – то ли нового пациента, то ли новый типаж для своего очерка.

05.06.2004

«Сегодня я гуляла в лесу. Я люблю это место. Тихо потрескивают ветки деревьев, запутавшись в листьях друг друга. В них со свистящим шорохом проносится ветер, причесывая спутанные листья в толстые и тугие косы деревьев. Ветер резво пробегает, касаясь своей невидимой ладонью цветущих трав, разгоняя тем самым по лесу их цветущий и яркий аромат.

Мне было восемь, когда я поняла, что лес – живой, и что он нас слышит. С ним можно разговаривать о чем угодно, и он всегда-превсегда тебя выслушает. А еще я узнала, что, оказывается, в любом месте на нашей земле, куда только может дотянуться своими лучами прекрасное солнце, везде-превезде есть хранители мест. Они бывают доброжелательные и не очень, строгие и игривые, заботливые и даже опасные. Но мой хранитель не такой. Он очень-преочень любит меня. И это факт! Я проверяла. А главное, что мой хранитель может не только дружить со мной по-настоящему, бескорыстно и взаимно, но и помочь мне. Он может за меня заступиться, прям как взаправдашний парень. Главное – не бояться его. Да и все. Однажды мальчишки Вовка с Сережкой включили недалеко отсюда громкую музыку, но мой хранитель не такой – он тихий и ласковый, совсем не любит шума. Сначала он сделал музыку потише, потом еще потише, а потом у Вовки еще долго не включался магнитофон. Вот у него и лицо-то было! Ха! Видел бы он себя. Да и правильно! А однажды я увидела в лесу птичку – это был птенец. Он выпал из гнезда и, видимо, сильно ушибся. Я взяла его в руки, и мне так больно от всего этого стало, что я подумала про себя: «Вот если бы я могла ему хоть чем-то помочь!» Вдруг птенец зашевелился и стал цепляться за мои ладошки колючими, как иголочки, ножками. Я принесла его домой и стала ухаживать, и уже через два дня птенец окреп и выпорхнул в открытое окно, увидев свою стайку, пролетающую мимо. Дорогой Боженька, пусть у него все будет хорошо. Твоя Марго. Аминь».

07.06.2004

«Помолилась перед сном, легла в кровать, но что-то спать так и не хочется. Много всего разного сейчас в моем сердце. Я сняла со стены икону Иисуса и прижала к груди. Лежу и чувствую, как хорошо и тепло от таких объятий. Сама не поняла, как уснула и проспала легко и спокойно до самого утра. Куст сирени, который растет у самого крыльца нашего дома, запутал и вырвал кусок лайкры с моих новых колготок. Я наругалась в сердцах на негодяя за это, а через неделю куст спилили соседи. Говорят, его все равно спилить бы пришлось – сохнуть стал, заболел, наверное».

05.07.2004

«Сегодня был ужасный день. Сегодня на уроке рисования нам задали произвольную тему. Все нарисовали цветы в вазе, природу, семейный портрет, а я почему-то Дашку Кривулю с переломанной ногой и портфелем. Тамара Петровна мне поставили тройку, ну а я понесла эту тройку в портфеле домой. Дома попало, конечно. Мама говорит, что за пение, физ-ру и ИЗО просто позорно нести домой тройки, особенно для девочки. А вечером во дворе я увидела, как привезли домой Дашку Кривулю. С гипсом и портфелем наперевес. Оказывается, она по дороге из школы упала, потом ее увезли в больницу, и она только вернулась домой. Она почему-то смотрела на меня и улыбалась. Не знаю, почему, и улыбалась ли бы я, если бы у меня был на ноге вот такой же ужасный и тяжелый гипс».

12.09.2004

«Сегодня я шла в школу и как всегда опаздывала на этот чертов урок рисования…»

…Выкурив очередную сигарету, Митька по кличке Лютый принялся в компании травить свои несуразные и никому не нужные байки. Все бы ничего, но на глаза ему попалась Маргарита, девочка из его класса, несущая тяжелый рюкзак за плечами, поверх которого послушно болтались две тоненькие косички, заканчивающиеся большими белыми бантиками.

– Эй, марсианка, – кто-то из стоящей компании на углу школы окрикнул Маргариту.

– Ты по-русски не очень, да? Я говорю, иди сюда.

Маргарита не поддалась на откровенную провокацию, поправила впившиеся лямки тяжелого рюкзака и направилась к входу.

– Это глухая марсианка. У нее уши в одном месте.

– Ха-ха.

– Там, где у тебя постоянно штаны рвутся.

– Эй, алло! Ты смотри не сядь нигде на уроке, а то рисовичка сегодня новую тему дает. Не услышишь. – Хохот.

Раскатистый залп одноклассников схлопнулся за спиной вместе с тяжелой входной школьной дверью, испортив день с самого утра.

Рис. 4. «Черепаха», техника «Эбру». Автор: Черников Михаил, 5 лет.

Скрип окаянного старого деревянного пола под ногами Матвея Петровича разрезал упорядоченный ход мыслей доктора Покровского, погрузившегося целиком своим сознанием в свое чтение.

– Изучаете?

– Да, – ответил док, сняв очки и сжимая пальцами уставшую от них переносицу.

– Не хотите отвлечься?

– Отличная идея!

Легкое потрескивание просохшей березки в камине согревало своим теплом всегда озябшее в это холодное и мокрое время года тело и завораживало своим светопреставлением взор. Такое, казалось бы, простое и существующее еще со времен динозавров, уютное изобилие становилось особенно ценно, когда за окном то и дело слышалось завывание осеннего ветра, перекатывающегося от одного окна к другому.

Кружка горячего чая была как никогда кстати, и док пошел на кухню ставить чайник.

Усевшись поудобнее напротив греющего ноги камина, не хотелось говорить о делах и работе.

– Расскажите, Матвей Петрович, как вы познакомились со своей Наденькой? Наверное, еще когда учились в военном училище?

На грубом лице МаПета появилась легкая и едва уловимая взору постороннего улыбка, раскатившаяся своей теплотой по грубому лицу и смягчившая остроту его глаз.

– Наденька – моя вторая жена. Я жил и работал после распределения, и у нас не было долгих ухаживаний и вечеров под луной. Мы с ней, как вы говорите, инкомпатибилс алиенус.

Другое дело Любонька. Это моя первая жена и, как показало время, единственная моя любовь.

Если бы вы видели, какая это была женщина! В ней было, как говорится, все! Карие глаза с таким, знаете, глубоким взглядом. О! – Матвей Петрович выкинул вверх руки. – Моя Любаша была сама грация! Длинные ноги, высокая шея, талия. Я когда ее увидел, то сразу же понял, что буду полным дураком, если упущу ее.

– И что же? – Глаза МаПета внезапно отразили скрытую от всех неописуемую тоску, которую ничем нельзя утолить и напоить, насытить.

– Я был полным дураком.

По его пустому от печали взгляду было бы даже незнакомцу заметно, какую глубокую борозду на его сердце нанесло это событие, произошедшее так давно в его жизни. Отчаяние, злость и негодование навсегда отпечатались на его лице и исказили внутренний балансир спокойствия и уравновешенности до неузнаваемости. Такие события всегда наносят необратимое уродство, как смертельная схватка с диким зверем, в которой, вы израненный дерзкими шрамами, проглотивший и переживший чудовищный страх, чудом остались в живых.

– С моей работой семейное положение – это большая редкость. Не знаю, как Надюха моя меня терпит.

Нависшее молчание стало мешаться под ногами, и от него делалось неуютно и не по себе.

– Я возвращался со смены. Было уже поздно и, еще подходя к дому, я заметил, что в окнах не горит свет. Когда я вошел в дом, то увидел, что Любы нет дома. Спустя пару минут я увидел, что на ее туалетном столике нет украшений, а еще через пару минут я заметил, что нет и ее вещей. На следующий день я узнал, что прошлым вечером из города также уехал Стас – мой любимый и близкий друг. Она уехала с ним. С тем, кому я с такой гордостью и показал свою Любу. Хорошая, говорит, у тебя жена. Я еще радовался, что они сошлись характерами и подружились, в гости его всегда звал. Хм. Дурак.

После того как Люба ушла, я долгое время не помнил себя. Все для меня тогда смешалось – день, ночь. Я не помнил, что ел, когда спал. Не знал, какой сегодня день недели, закончился ли старый месяц и начался ли новый. Все, что у меня осталось от моей Любоньки, – это ее портретное фото, которое я выпросил у нее еще в самом начале нашего знакомства. Я заметил его в кошельке и наглым образом выпросил. Я был как бы в беспамятстве. Такое отрешенное состояние сильно облегчало мою боль, словно укол обезболивающего в нарывающую рану, и подвешивало в состояние прострации и невесомости. Я мог часами сидеть с ее фотографией в руках и повторять ее имя. Матвей Петрович уставился в одну точку и, вторя себе в такт, стал раскачиваться на стуле и отчеканивать при этом каждый раз с разной интонацией имя:

– Люба! Люба… Люба? Люба, Люба?! – Одна и та же Люба получалась у него то с удивлением, то с восторгом, то с разочарованием, то с неприязнью в голосе. Столько жило в его сердце разных и непохожих друг на друга Люб, но, бесспорно, родных его сердцу. Находясь в таком положении, доку показалось, что Матвей Петрович потерял счет времени и не отдавал себе отчет в своих поступках. «Вот она – та невесомость», – подумал док. Как будто прочитав его мысли, МаПет встрепенулся, собрался с усилиями и подтянул к себе кружку горячего чая.

– Я был очень хороший и добрый друг, муж, сосед. Я никого не обижал. Наоборот, я всегда берег то, что имел, и ценил это.

– И что, – продолжил док, – вы не пытались ее искать?

МаПет ухмыльнулся.

– Скажите только! Я – и не искать?! Я искал ее днем и ночью, как сумасшедший, выслеживал ее часами, сидел у дома ее родственников, подруг и знакомых. Я обошел всех, кого я знал и кого знали те, кого я знал. Но так и не нашел ее. Да оно и к лучшему. Это я теперь так думаю. Зачем? И так все ясно. Она бы ко мне не вернулась. Приходя с работы в пустой дом, я мечтал, что я становлюсь все ближе и ближе к ней. Потом мне представлялось, что она совсем где-то близко, вот, буквально здесь, за поворотом.

Мне представлялось, как нашел ее и как она пока меня не замечает. Я мечтал, как провожаю ее взглядом до дома с работы, как утром она просыпается и как я вижу ее распахнутое окно. Я мечтал, как снова подойду к ней и объяснюсь с ней. Как буду просить у нее еще один шанс. Я мечтал все время, и даже ночью.

– Да, вот оно – последствие отличной службы, запечатленной на доске почета. Однако, цена! – помотал укоризненно головой док.

– Вы знаете, мой отец мне всегда говорил, что если ты, сынок, берешься за что-то, то делай это хорошо. Иначе ты просто сам себя компрометируешь. Меня так воспитывали во всем. Чтобы я со школы двойку принес или еще хуже, чтобы кто-нибудь отцу сказал, что Митя ваш плохой? Упаси Боже! Отец мой таких бы люлей дома отвесил, мало не покажется. Я считаю, что правильно отец меня воспитал. Благодаря ему никто и никогда вам не скажет, что г… Матвей Петрович плохой человек.

– Да, это я уже понял, – протянул вдумчиво доктор.

– А что, ваш отец всегда так с вами вел себя строго? Ну, были ли у вас совместные теплые вечера, дела, не знаю, рыбалка что ли?

– Отец? Отец, он… Отец меня любил. Да, любил. – МаПет резко встал со стула и отвернул от дока свое лицо, переводя свой взгляд на окно напротив. – Любил. Как мог.

– Скажите, он бил вас?

– Иногда. Обычно он кричал и выходил из себя. Он был будто в беспамятстве. В эти моменты я не узнавал его: у него были огромные глаза, смотрящие сквозь тебя и ничего не соображающие, слюни скатывались с краев его губ, и он заходился в гневе припадками. Но я его ни в чем не виню.

– Хотите поговорить об этом?

– Я уже все рассказал вам, док. Я считаю, что в строгости и только можно воспитать серьезного и ответственного человека. Посмотрите на наше молодежь, которой все и вся дозволено, а потом скажите мне, что я и мой отец были неправы.

Вырвавшийся тяжелый взгляд из-за спины МаПета пересекся с глазами дока и заставил его переменить тему.

– Вы читали дневник Марго?

– Так… что мне девчачьи штучки.

– А знаете, что удивительно?

– Наша Марго не только не была серенькой мышкой, которая жила сама по себе и всем была без надобности, а имела о-го-го какой успех. И знаете у кого?

– У кого же?

– У сына президента нефтедобывающей компании ЗАО «РосНефГаз», местного криминального авторитета и вора в законе Е. Г. Лапырева по прозвищу Ляпа.

– У кого?

Из рук МаПета выпала его любимая кружка, с визгом прокрутилась на пальце и с дребезгом разлетелась мелкими крошками по полу.