Текст книги "– Автора!"

«Как жить в такой жаре? – в отчаянии подумал он, забираясь в эту камеру пыток. – Точнее, как выжить?»

Все мировые катаклизмы мгновенно стушевались перед индивидуальным горем: необходимостью находиться в городе в неимоверную жару. Есть не хотелось. Котлеты сочные из мяса молодых бычков и из тех же бычков пельмени на таком солнце мгновенно бы размякли. Алексей ограничился тем, что купил фруктов. И молодой картошки, которую честно собирался пожарить. Потом он купил воду и два мороженых. После некоторого раздумья купил третье. И бегом домой. Пока не растаяло.

В квартире было так душно, что он сразу понял: не уснуть. Надо дождаться, когда стемнеет. Когда скроется безжалостное солнце. Алексей достал из дипломата распечатку того, что похитил на даче у Клишина. Наугад вытащил один из листков, прочитал и хмыкнул. Понятно, почему Михин с этим не справился! Такая философия отпугнет любого. Рассуждения самовлюбленного негодяя о людях и о себе.

Павел Клишин стал вызывать у Алексея еще большее отвращение.

«Смерть на даче». Отрывок

«…и каждый день я вижу в зеркале именно это лицо. Давно надо было отрастить бороду и избавиться от непременной утренней процедуры. От бритья. Плеснуть в лицо водой – и бежать! Бежать!!! Но я словно рожден для страданий. Каждое утро я снова вижу это и прихожу в отчаяние. Опасная бритва в моей руке дрожит и невольно ползет со щеки все ниже и ниже, к самому горлу.

Лицо мое похоже на коробку дорогих шоколадных конфет, такое же яркое снаружи и пустое внутри. Жалкая горстка шоколада, а поверх розочки, розочки, розочки… Глаза слишком синие, волосы слишком желтые, рот слишком красный, а ресницы и брови слишком черные. Это величайшая разноцветная глупость, которую я только видел в жизни, от ее созерцания тошнит уже через несколько минут. А мне приходится рассматривать буйство плохо сочетающихся красок изо дня в день. Каждое утро я тщательно умываюсь с мылом, словно надеюсь, что они хоть немного полиняют, эти глаза, брови, губы… Но – тщетно! Такое ощущение, что после обязательных утренних процедур они становятся еще ярче!

Это самое большое наказание в моей жизни, хотя многие со мной не согласятся. Если бы лишние килограммы не вызывали у меня раздражение и страх перед болезнями толстых людей не давил бы так на психику, я давно отрастил бы брюхо. Но я ужасно мнителен. Когда, взбегая по лестнице на пятый этаж, обнаруживаю у себя небольшую одышку, сразу начинаю думать, что это начинается рак. Смешно? И мне. Поэтому в спортзал я хожу тайно и тайно же не ем жирного и мучного. Как какая-нибудь баба!

Если бы при всех моих статях я родился дураком – это было бы огромное для меня счастье. Но мне не везет. Слишком ясно понимаю, чем привлекаю к себе всех этих женщин, и что они хотят от меня слышать и что получить. Им плевать на то, что я мыслю, важно только то, что умею двигаться, умею ходить, есть, пить, укладывать их в постель и вообще, что я живой, а не экранный и не журнальный вариант. Конечно, были и такие, которые утверждали, что любят мою бессмертную душу. Бессмертная душа! Какого дьявола она попала в эту дешевую конфетную оболочку?

Так вот о женщинах. Все они врут. Быть может, попривыкнув к моему конфетному лицу, они и вгляделись бы в душу мою и попытались ее понять, но это до первого появления со мной на публике. На улице или в гостях я не теряю ощущения, что попал на выставку собак, что я породистый пес на поводке у раздувшейся от гордости хозяйки и она с восторгом демонстрирует публике, какая у меня редкая масть, роскошный экстерьер и сколько на подобных же собачьих выставках я успел получить медалей. Любая женщина, идущая со мной, не устает ловить завистливые взгляды соплеменниц и чувствовать себя пусть временной, но владелицей того, что не каждой доступно.

Я всегда мечтал отомстить. Пусть не всем, но хотя бы части из них. Заставить страдать. Многие мечтают хоть на миг оказаться в оболочке очень красивого человека и понять, что он чувствует. Могу с уверенностью сказать только одно – красота не вызывает доверия. Что угодно: зависть, восхищение, желание обладать, но не доверие. От красивых людей все время ждут чего-то такого же неординарного, как и их внешность, и потому относятся к нам настороженно. Вот почему это мне мешает. Я не могу быть писателем. Я не могу ничего знать, потому что со мной никто не бывает откровенен, могу только обо всем догадываться. И еще я могу мстить…»

«Позер!» – откровенно зевнув, подумал Алексей. Сплошное самолюбование! Ни единому слову писателя он не поверил. Клишин – великий лжец. А насчет желания отомстить – это интересно. Фантазия у Павла Андреевича богатая. И вновь холодок побежал по спине у Леонидова. Не запрятал ли этот мстительный человек где-нибудь ампулу с ядом? Например, на даче у соседа.

Потом Алексей представил себя на месте Клишина. Вспомнил южные фотографии, на атлетическом теле откровенные плавки… «Ох, кабы мне бы! – вздохнул он и пошел к холодильнику, за последним мороженым. Врет негодяй Клишин! Он от себя в восхищении! Кого хочет обмануть? И зачем?» «Смерть на даче» была на время заброшена.

Съев мороженое, Алексей захотел жареной картошки. Он включил на кухне телевизор и попытался выслушать версию Первого канала о текущих событиях в стране и мире. Устав от избитых фраз, он выключил телевизор. Надо засесть за клишинскую «Смерть на даче». Наверное, этот доморощенный гений решил умереть, чтобы имя его прогремело. Хотел быть живее всех живых. Хоть после смерти – а на пьедестал! Алексей уже поставил Павлу Андреевичу диагноз – мания величия.

Вот, пожалуйста! Очередное подтверждение! Что Клишин был типичный психический больной! Очередная страница «Смерти» начиналась словами: «Творчество – это состояние нервного стресса». Алексей с трудом собрался с силами, чтобы заставить себя читать.

«Смерть на даче». Отрывок

«…стресса. Писатель – всего лишь проводник, он похож на электрический провод, по которому идет ток. Дело в том, что даже сам воздух насыщен словами. Все давно уже написано. Все существует. Мы живем в мире, параллельном лучшему из миров. Надо только услышать и донести его идеи до сознания людей. Обижаясь на меня, люди и не подозревают, что я всего лишь зеркало. Да-да, именно зеркало! Потому что я только отражаю их самих, их слова, настроение, мысли. Если человек добр, хорошо относится к людям, если он внутренне не агрессивен, я ему улыбаюсь и говорю приятные вещи, от которых, в свою очередь, улыбается и он. Но таких, увы, мало! Большинство – люди с большим самомнением, пренебрежением к окружающим, лицемерные и скрытные. Они говорят гадости завуалированные и очень обижаются, когда слышат в ответ гадости откровенные: а именно – правду о себе. Если их неискренняя улыбка, отразившись от моего лица, уходит обратно к собеседнику как отвратительная гримаса, разве же я в этом виноват? Как писатель я всего лишь изучаю, я настраиваюсь на того человека, с которым в данный момент нахожусь рядом. Настраиваюсь, словно на определенную волну радиоприемника, я его ловлю, а потом слушаю и отвечаю тем же. Вот и все. И, как говорится, нечего на зеркало пенять…

У меня много врагов. Увы! Все мои знакомые в итоге становятся моими врагами. И женщины, которых я бросаю. А бросаю я их потому, что иначе не могу. Жениться? Я не сумасшедший! Многие люди меня просто ненавидят. Плохо мне от этого? Не знаю. Во всяком случае, мое творчество имеет одну неприятную особенность: оно не видит ничьих достоинств. Ведь в центре повествования непременно должен стоять положительный герой, которому сочувствуешь. Поскольку я не вижу героя, то хочу, чтобы сочувствовали мне.

Я несчастный человек, и мне это нравится. Скажите, что может написать счастливый человек? Слюни в шоколаде. А несчастный? О! Несчастье имеет столько оттенков, что скучать не приходится! Страдают все и очень разнообразно. Миг наслаждаются и вечность страдают. Поедят под Новый год салатов, пропитанных майонезом, напьются всякой дряни вволю, испытают минутный кайф – и весь следующий день мучаются газами, а еще неделю выводят прыщи на лице. Вот это и есть счастье и его последствия. Я, например, чем больше накануне ною и жалуюсь, тем лучше у меня на следующий день все получается. Мой рецепт удачи – действие от противного. Дарю человечеству.

Как видите, поводов меня убить было предостаточно…»

Тут Леонидову стало смешно. Этот парень и впрямь страдал манией величия! И место ему было – дурдом! Особенно Алексею понравилось про параллельный мир. Это уже просто диагноз. «Надо только услышать и провести идеи…» Значит, уважаемый Павел Андреевич слышал голоса, которые приказывали ему делать людям пакости? Теперь более или менее понятно. Уже кое-что.

Леонидов отбросил листки и набрал номер Сереги Барышева. Трубку взяла Анечка.

– Аня, твой Барышев дома?

– Алексей Алексеевич?

– Девушка, я уже не на работе. Из дома звоню.

Анечка работала в «Алексере» менеджером и стеснялась демонстрировать, в каких дружеских отношениях находятся ее семья и семья коммерческого директора А. А. Леонидова. На людях и в офисе они были на «вы». Алексея это слегка раздражало: Саша и Анечка были лучшими подругами.

– Сейчас позову Сережу, – раздалось в телефонной трубке.

Потом Барышев пробасил:

– Бездарный Леонидов, это ты?

– Я, глупый огромный Барышев. Кстати, не такой уж я бездарный, версия о хулиганах прошла. Хотя некоторые слишком уж умные и догадались, кто влез на писательскую дачу. Но, похоже, простили.

– На эту тему я не могу говорить, – понизив голос, сказал Серега. – Жена услышит. Ты-то один!

– Нет, коротаю вечер с Павлом Андреевичем Клишиным.

– Не понял, что ты делаешь?

– Читаю.

– И как?

– В сон клонит.

– Стоило хоть оно того?

– Чего? – насмешливо спросил Алексей.

– Того.

– Сам пока не знаю. Знаю одно – он был псих. Или косил под ненормального, говоря простым человеческим языком. Кстати, не хочешь ли послушать?

– А я потом усну? – с сомнением спросил Серега.

– Уснешь. Ладно, я пошутил. Я чего звоню… Намечается аж целых три выходных дня!

– В честь чего?

– Как же! А День независимости? Никто толком не знает, чего от чего у нас теперь не зависит, но все празднуют, и весьма охотно, потому что лето. Целых три дня отдыха в такую погоду – разве не радость? Все-таки умные люди изобретают всенародные праздники! Во времена моей туманной юности именно летом и зияла злосчастная дырка, но теперь ликвидирована.

– Слушай, Леонидов, да ты обчитался! Несешь ахинею!

– Возможно. Это жара на меня так действует. Короче, приезжайте с Аней часикам к двум ко мне на дачу. Пока жарятся шашлыки, мы с тобой щели в террасе фанерой забьем, – вкрадчиво сказал Алексей.

– Я думал, ты бескорыстный, а ты бесплатную рабочую силу ищешь, всего-то!

– Да, но обещаю достойно ее накормить.

– Согласен. Маршрут я помню, надо только перед женой прикинуться, что попал в ваши края впервые. Смотри, не выдавай.

– Клянусь! Значит, до субботы?

– Ага.

Леонидов повесил трубку и подумал, что Сашка ничего еще о гостях не знает. Придется в пятницу после работы закупить продукты и выпивку. А где? «Придется злоупотребить служебным положением и попросить кого-нибудь из водителей заехать на рынок. Неужели я становлюсь барином? Это, Леонидов, чисто по-человечески отвратительно и конкретно неправильно, но иначе ты теперь не проживешь…»

На этом его душевные терзания закончились, как и фрукты в вазе. Доев последний банан, он решил лечь спать. Балконная дверь была распахнута, в нее наконец повеяло прохладой. Нет, праздничные дни в такую жару – это настоящий праздник!

3

В пятницу вечером он приехал на дачу и первым делом стал выгружать из машины сумки. В одной позвякивали бутылки. Жена удивленно распахнула глаза:

– У нас что, прием намечается?

– И по высшему разряду. Завтра Барышевы часикам к двум приедут. Это ничего?

– Так ты с Барышевым на дачу к Паше лез? Теперь долги отдаешь?

Он уставился на Сашу:

– Когда лез?! Куда?!

– Да ладно тебе прикидываться, бедная овечка! Когда Михин полез с расспросами о моем чутком сне, я сразу поняла, что без тебя не обошлось. Уж очень тихо вели себя хулиганы, не дебоширили. К тому же рано утром, перед тем как все это обнаружилось, я у Пашиной дачи кое-что нашла. Не твое?

Леонидов увидел в руках у жены свой блокнот с адресами и телефонами. Который искал уже дня три, а сегодня утром списал как потерянный навсегда в неизвестном месте.

– Саша! А я его обыскался!

– Эх ты, профессионал! И чему тебя научила работа сыщика? Ходить на кражу с паспортом и правами, а потом надеяться, что любимая жена прикроет тыл? Нет, Леонидов, с тебя штраф.

– Согласен на все. Каюсь.

– Тогда до приезда гостей будешь таскать в душ воду. Из колодца, который находится посередине деревни.

– Есть!

– Только не забудь, что до него метров двести, ведер два, в каждом по десять литров, а бачок в душе абсолютно пуст. Мы с Сережкой задыхались от жары и воду израсходовали всю.

– Сашенька, я же умру!

– Не умрешь, но избавишься от намечающегося живота. Приказы старшего по званию не обсуждаются, рядовой Леонидов поворачивается кругом и идет на кухню принимать пищу.

– Саша, с каких пор жена по званию старше мужа? И почему это я рядовой?

– С тех самых, когда она ловит его на очередной глупости. Ты понижен в звании, пока не выслужишься. Рядовой Леонидов, почему вы еще не в процессе движения?

– Иду, иду. Только Барышеву не говори. Он и так меня бездарностью обозвал.

– Оба хороши. Один идеи дурацкие подает, а другой огромный, но, как ребенок, честное слово! Идет за тобой, словно собачка на поводке. Ты хоть алиби-то свое отработал?

Она вошла вслед за мужем в кухню и стала разбирать сумки, пока он полез в какую-то кастрюлю.

– Мясо? Так много? – удивилась Саша. – Леша, это же так дорого! Нам еще «приданое» новорожденному покупать!

– Прорвемся. Там еще много чего, ты разбирай, разбирай.

– Хорошо, что ты Барышевых пригласил. Я уже заскучала.

– Есть у меня мысль, завтра с Серегой додумаем.

– Ты что там ищешь?

– Еду.

– Еду я тебе в сковородке разогрела, а в кастрюле – соседской собаке. Они уехали на два дня, попросили кормить.

– Ой, а что она ест?

– Какая разница?

– Я это только что проглотил! Машинально. Саша, я умру? – испуганно спросил Алексей.

– Да. Завещание написал? Леша, ты что? Это просто позавчерашний суп, он даже не совсем прокис. Еще хлеба немножко и кусок печенки.

– Сырой?! – Леонидов взялся за живот и без сил опустился на стул. – Это ужасно.

– Что ужасно?

– Все. Жизнь ужасна. Еда, и та ужасна.

– Брось, Лешка! Недавно рассказывали по телевизору, как один геолог, у которого ноги отнялись, два месяца лежал в хижине без еды. Даже замазку из окон выковыривал и жевал. Так нашли его! Жив и сейчас в больнице килограммы набирает. Ученые его исследуют, как это так и откуда в кроличьей шапке, которую он сварил, органические и питательные вещества? А ты из-за собачьего супа ноешь!

– Сашенька, экстремальная еда не отравляет организм только в экстремальной ситуации. Конечно, где-нибудь в обезвоженной пустыне я мог бы поискать органику и в речном песке, если бы отбился от каравана. Но здесь, у себя дома, рядом с двумя сумками, полными деликатесов, съесть нечто, предназначенное какому-то псу! Нет, это жестоко. А что в сковороде?

– Жареная картошка и пара домашних котлет.

– Давай.

– Может, водки выпьешь, для дезинфекции? А то как бы диарея не прихватила.

– Кто-кто?

– Так загадочно в одной рекламе называют процесс, когда человек весь день из туалета не вылезает. Деликатно и красиво!

– Тогда давай водки. Диареи я не хочу. Знаешь, я сегодня пойду спать на террасу. Как там?

– Жара. Нагрелось за день, душно. Но там щели. Ты не забыл?

– Я так устал, что даже пираньи, обгладывающие меня до скелета, не разбудят. Скорее умру, чем проснусь.

– Я позже приду. Ночи-то какие стоят, а? Светло как днем! Можно гулять и гулять! Соловьи поют, а лягушки квакают.

– Чего ж они квакают?

– Глупый, у них же сейчас самая любовь!

– А у нас? – Леонидов потянулся к Саше, целоваться.

– А у нас всегда любовь. Только маслеными губами не лезь к моему чистому лицу.

– А если вытру?

– Тогда я, пожалуй, приду к тебе на диван сегодня ночью.

– Приходи. Я буду ждать.

Он прижался к жене и почувствовал, что не так уж все ужасно. Неприятности забываются, душевная тоска уходит. Можно даже на несколько деньков в ту хижину, как геологу, только бы знать, что потом будет жара, эта дача и красивая, пахнущая ландышами жена.

…Барышевы приехали в начале третьего. Первым из машины вылез огромный, как медведь, и мокрый от пота Серега. Черная майка открывала взорам роскошную мускулатуру. Светленькая Анечка уже успела загореть, вся она была золотистая, словно медовая, волосы выгорели до белизны, а рот потемнел. Она сразу кинулась к Саше, весело стала щебетать:

– Ой, Сашка, какая молодец! Уже второго! Я тоже хочу!

– Второго? – усмехнулся Серега.

– Мы и первого-то никак не решимся!

– Я уже давно решился, – вздохнул Сергей. – Спроси коммерческого директора, отпустит он тебя в декретный отпуск или нет? Все вопросы можно решить здесь, сегодня. Так, Леша?

– Так, так. Вам уже пора, скоро годовщина свадьбы.

– До нее еще три месяца! Успеем. Как, Аня?

Обмениваясь шутками, они прошли в сад. Метрах в двух от беседки Алексей организовал мангал: вырыл яму и обложил ее кирпичами, на которые предполагалось класть шампуры. Одуванчики вокруг уже были не желтыми, а белыми, ветер, налетая, поднимал вверх крошечные парашюты семян, и временами сад напоминал комнату, в которой вспороли и выпотрошили пуховую подушку.

– Вот заразы, в рот ведь будут лезть, – посетовал Алексей.

– Ничего, не отравишься. Особенно если чем-нибудь этаким запить. Ты водку-то будешь, Леонидов? – подмигнул Серега.

– Водку буду. – Алексей придвинул кастрюльку с мясом и вручил Барышеву шампур. – Угольки я нажег, можно закладывать.

Часа через полтора они, уже почти объевшиеся и захмелевшие, растянулись под яблоней на зеленой травке и принялись разглядывать плывущие по небу облака.

– Смотри, Серега, вон то – вылитый верблюд.

– Где? Какой верблюд? Это скат.

– Сам ты скат, у него же два горба! А за ним какая-то ящерица.

– Акула.

– Откуда морская тематика? Ты не в круиз собрался?

– Какой там круиз! К матери в Тамбовскую губернию. Будет мне круиз по двадцати соткам, на половине которых картошка посажена.

– Когда поедешь?

– В конце августа, на урожай.

– Вообще, по ассоциациям можно узнать самые заветные мысли и желания. Вот тебе то акулы в этих облаках мерещатся, то скаты, значит, на работе проблемы, какая-то хищная рыба норовит тебя сожрать.

– Не будем о неприятном. Если тебе в белом и пушистом видится верблюд, это что?

– А я верблюд и есть, – усмехнулся Алексей. – Еще и убийство писателя на себя навьючил. До кучи, значит.

– Кстати, разобрался с его шедеврами?

– У тебя хотел кое-что спросить. Ты сейчас как?

– Если больше пить не будем, то вполне. Неси творение. Как там оно называется?

– «Смерть на даче».

Алексей оглянулся: женщины заняты беседой. Сережка наелся шашлыков и убежал к друзьям.

Все при деле. Дамы загорают, дети играют. И он пошел в дом, за папкой. Когда вернулся под яблоню, они с Серегой склонились над «Смертью».

– Так, ну это про тебя и Сашу, – сказал Барышев, возвращая несколько листков. – Гнусно, ничего не скажешь! Мерзкий тип, рожу бы ему набить, да помер, к несчастью.

– А дальше неинтересно. То есть следствию неинтересно, а мне так даже очень. Он пишет о себе, про писательские муки, про то, что ни в чем не виноват.

– И что? Где мысль?

– Я тут подчеркнул интересные места. Ты послушай. Нет, не смотри сюда, а так, на слух. Что тебе это напоминает? – Леонидов отодвинулся и с выражением зачитал: – «Истина – это не последняя, а предпоследняя инстанция, последней всегда остается вера, хотя она слепа, а истина зряча. Выходит, что в человеке главенствуют слепые чувства, так кто он после этого?»

– Философ. Не любил парень людей, а?

– Вот еще: «Семья – это попытка установить более тесные узы с людьми, которые кажутся тебе близкими по духу, но в итоге оказывается, что все они только притворялись и хотели тебя использовать. Так надо ли?»

– Не женат, значит, был парень, а?

– Именно. «Любовь – это слепой инстинкт, инстинкт размножения. Отсутствие в ней логики подразумевает под собой отсутствие разума, отсутствие разума – отсутствие воли, а отсутствие воли – полную деградацию личности. Значит, любовь – низшее из чувств, так почему в честь него слагают поэмы?»

– Он что, псих?

– Именно! А вот еще: «У меня свой бог, назвать меня неверующим нельзя, но то, во что верю я, для других неприемлемо. Поэтому со своей жизнью я имею право поступать согласно своей религии, а она повелевает не дожидаться, а действовать». Ну? Серега?

– Стой-стой. Так выходит, он того? – Барышев задумался.

– Улови мысль: три заданных вопроса и один ответ: «…со своей жизнью имею право поступить…»

– Самоубийца?

– Вот. И я так подумал! Клишин страдал манией величия! Видимо, смотрел ту же передачу, что и я. О гениях, способных предсказать свою смерть и безропотно на нее идущих. Но для этого он должен был прославиться! Им был задуман неплохой спектакль, голова у парня варила: умудрился и к Саше зайти, и платок стащить, и пуговицу от моей рубашки отодрать. Зачем подставлял? Мстил за детскую обиду? Такой зрелый, сложившийся человек, писатель, красавец, талант и помнить про какую-то девчонку? Не поверю!

– Тогда что? Ты понял?

– Сначала подумал, что понял. После десяти листов этого чтива я был уверен, что Клишин – самоубийца. Но где тут логика? Да, его не публиковали, но Павел Андреевич не бедствовал. Дачку ты сам видел, дамочки по нему с ума сходили, и дамочки, заметь, не бедные. Мужчинка был не из дешевых. Да и статейки в газеты он пописывал, гонорары получал. Славы не было, это да. Но ведь непризнанные гении тем и утешаются, что прославятся после смерти. Он и хотел! Но…

– Что «но»?..

– Да ничего. Его убили, Серега.

– Ты же сам…

– Да, пока не прочитал вот это: «…Мое тело лежит у стола, потому что я не хотел умереть сидя. В сидячей позе есть смирение, а я хочу просто упасть, ни на миг не согнув коленей. Я хотел посмотреть Ему в глаза и сказать: «Я тебя победил!» Его изображение висит в углу специально для этого. Последние счеты. Я победил свою Судьбу! Я прошел тот путь, который хотел, а не тот, который мне был предназначен! Если я прав, то лежу сейчас возле стола, голова левой щекой касается пола, правая нога чуть согнута в колене, левая выпрямлена, глаза открыты и остекленели, руки раскинуты, не сжаты в кулаки, я ухожу пустой, все оставив здесь; на Земле. А все – это моя последняя книга…»

– И что? Из чего ты, Леша, сделал вывод, что писателя убили? Я ничего не нашел.

– Вот и я сначала ничего не заметил! Прочитал, пошел дальше, а потом всплыло. Вернулся, еще раз прочитал. Я видел труп Клишина, Серега. И он лежал точно в такой позе, какая здесь описана.

– Ну и что?

– А то. Ты можешь сколько угодно позировать, прицеливаться к бокалу с ядом и видеть себя после смерти красивым и спокойным. Даже выпить этот цианистый калий и приготовиться красиво упасть. Но когда яд начинает действовать, в дело вступают инстинкты, самый могучий из которых – инстинкт самосохранения. Ты видел, как умирают от мгновенно действующего яда? Это прежде всего удушье, за горло руками будешь хвататься, раздирать его, потому что яд парализует, сердце останавливается и воздуха не хватает. А тут повернутая в нужную сторону голова, нога, согнутая в колене! Нет, Серега, ему подыграли, просто подыграли! Теплое еще тело разложили согласно сценарию, так он и окоченел.

– Погоди, значит, убийца дал яд, потом смотрел, как Клишин корчится в агонии, потом передвинул его к столу и заботливо по книге все устроил? Да это же монстр!

– Не знаю, кто это. А главное, не пойму, зачем? Такое ощущение, что написали пьесу, всем раздали роли, даже мне и моей жене. Хотя мы-то с Сашей своего согласия не давали. Да боюсь, что никто не давал! Но… Занавес подняли, и пьеса началась. Парадокс в том, что пьесу написала жертва, то есть тот человек, который теперь на развитие событий влиять никак не может. Его в землю закопали, все с ним. Понимаешь? Но действие-то идет! Каким образом он смог заставить актеров исполнить свои роли и, главное, зачем? Ты понимаешь?

– Я уже ничего не понимаю. Слушай, Леша, давай выпьем, что ли?

– Что ж. Давай выпьем, – вздохнул Алексей.

Как объяснить Сереге свое дурное предчувствие? Спектакль начался, и конец, судя по всему, будет не скоро. А вдруг там, в пьесе, есть еще жертвы? Неожиданные ходы?

Леонидов принес из беседки теплую бутылку водки и две рюмки.

– Тьфу, гадость! – сказал Серега, разгоняя руками летающие вокруг одуванчики.

– Согласен. Теплая, противная.

– Значит, ты решил самостоятельно вычислить убийцу? – уточнил Барышев, закусывая теплую водку остывшим шашлыком.

– Во-первых, я не хочу, чтобы эта «Смерть» появилась в печати, а во-вторых, не могу представить, что убийцу вычислит Игорек Михин. Про тупых оперов ты у Клишина прочитал?

– Что, честь мундира задета?

– А не надо всех считать глупее себя! Я и Сашке уже об этом говорил, и тебе повторяю.

– Что ж, если тебе еще раз понадобится физическая сила…

– Ты мне всегда нужен.

– Да?

– Знаешь, Барышев, я пьяный, потому признаюсь: втайне я тебе завидую. Если бы я был таким высоким и сильным! А главное, спокойным. Ты по жизни идешь, как по проспекту, а я все закоулки какие-то ищу. Мало того, помойки на пути попадаются. Кажется, что неприятности сами меня ищут. Вот почему Павел Клишин оказался именно моим соседом по даче? Почему, допустим, не соседом твоей тещи?

– Так. Рюмку поставь. Разговорился! Нам еще террасу фанерой обшивать.

– Это мы завтра, с утречка, – зевнул Алексей. – Сегодня у нас праздник. Айда купаться!

– Ты не потонешь? Водочки выкушав и употребив безмерно шашлычков? – прищурился Серега.

– А ты на что? Я видел, как ты плаваешь. Парочку захлебывающихся Леонидовых вынешь из воды одной левой.

– Раз доверяешь, пойдем. Женщины! Купаться! – заорал Барышев так, что Анечка с Александрой вздрогнули и вскочили.

– Сережа, ты нас напугал! – начала выговаривать мужу Анечка.

– А чем вы так увлеклись? Пошли, охладимся, дамы.

…Речки в деревне Петушки не было, не повезло местным жителям. Но дачники скинулись, и экскаваторщик вырыл пруд, вполне пригодный для купания. На пологий бережок завезли несколько машин речного песка, чтобы создать иллюзию настоящего пляжа. Песок со временем куда-то рассосался, как от всего хорошего, от него остались только приятные воспоминания. Реальность же была сурова: в пруду завелась тина, а в тине – пиявки и лягушки. Но когда на улице больше тридцати градусов жары, уже все равно, с кем вместе ты будешь плавать, в смысле, с какими животными.

Женщины повизгивали на берегу, вглядываясь в мутную воду, не плывет ли что-нибудь зеленое, лупоглазое, а Барышев с Леонидовым бултыхнулись с разбега в пруд и поплыли, отфыркиваясь, к противоположному берегу.

– Ух, хорошо! – заорал Леонидов. – Сашка, ныряй!

Александра с Анечкой робко сошли в воду по деревянной лестнице.

– Ой, лягушка!

– На суп ее! – крикнул Барышев. – Девки, ловите зеленых, вечером сварим!

– Дурак здоровенный, – сказала, подплывая к нему, жена. – Не бултыхай ногами, я плаваю плохо. И не вздумай под меня нырять!

– Саша! Ты где?

– Леонидов, а тебя топить можно? – дурным голосом заорал Серега.

– Иди ты к черту, – отфыркиваясь, сказал Алексей.

– Ох, какие вы скучные!

И непонятый в своих желаниях атлет нырнул в мутную воду, только грязные пятки сверкнули. Александра, по-лягушачьи разводя руками, плыла на середину. Пологий берег пруда был облеплен желающими присоединиться к пиявкам и лягушкам, безжалостное солнце не оставило выбора. Оводы кружили у воды, натыкаясь на влажные тела, и лениво пытались укусить. Нагретый воздух сделался весомым и давил на грудь, словно ватное одеяло, так, что было трудно дышать. Только в воде и было спасение.

Алексей медленно плыл к берегу и пытался строить планы на завтра. Он еще не знал, что планам сбыться не суждено, придет капитан Михин и смешает все карты.