Текст книги "Дети Белой Богини"

– Послушай, имя Павел Павнов тебе ни о чем не говорит? – спросил, наконец, Александр.

– Нет. А кто это? – Герман с хрустом откусил соленый огурец. На светлую рубашку капнул рассол.

– Выпускник юрфака. С красным дипломом окончил.

– Да? И что? – равнодушно спросил Горанин, аккуратно промокнув салфеткой яркие, чувственные губы.

– Ты вспомни. Нигде не пересекались? Быть может, ты дело вел, в котором он фигурировал?

– Павнов? Выпускник юрфака? Не было такого, – уверенно сказал Герман.

– А на бытовой почве? Девушку, например, у него не уводил?

– Я? Девушку? У какого-то сопливого мальчишки? Тоже мне, соперник!

– Тем не менее, он за тобой следит.

– Да ну тебя, – отмахнулся Горанин. – Ты, Зява, стал ревнивым и мнительным.

– Смотри. Я тебя предупредил.

– Так ты за этим пришел?

– Сам посуди, разбили машину, похожую на твою. Манекен, похожий на тебя, сломали, украли костюм. Возможно, изрезали его на куски. Дальше что?

Горанин даже рот раскрыл. Уставился на приятеля, словно привидение увидел. Выражение лица у него было странное.

– И еще рисунки, – напомнил Завьялов.

– Какие рисунки?

– Мои. То ли между нами телепатическая связь, то ли он их находит и…

– Зява, ты бы пошел показаться врачу, – ласково сказал Герман. – Хочешь, я договорюсь?

– Ты что, мне не веришь?

– Все это последствия контузии. Твои, гм-мм… галлюцинации.

– Павел Павнов реально существует. Я видел его сегодня. Сначала в городе, потом на Пятачке, на рынке. Можешь спросить у Оли Соловьевой.

– Кто такая Оля Соловьева?

– Моя бывшая одноклассница. Она там сигаретами торгует. На рынке.

– Ну хорошо. Я наведу справки.

– Только поспеши. Он опасен.

– Я, знаешь ли, тоже, – самодовольно сказал Герман.

– А если у него оружие?

– Да хватит меня пугать!

– Только не говори потом, что я не предупреждал. Ты знаешь мое чутье. Скоро в городе будет труп.

– Чей? – пристально глянул на него Герман.

– Этого я не знаю. Но предполагаю, что твой.

Горанин расхохотался. До слез. Потом поднялся и направился к шкафчику, где на одной из полок лежала пачка сигарет. Открыв, протянул Александру:

– Закурим?

– У меня свои.

– Значит, ты пришел меня предупредить, – сказал Герман, глубоко затянувшись. – Вот видишь, нервничаю. Чаще курю. За предупреждение спасибо. Только убить меня не так-то просто. Не хвастаясь, стреляю я лучше сопливого мальчишки, который только думает, что может убить человека. А если он на меня с ножом набросится…

Горанин привычно расправил широченные плечи. «Медведь, – подумал Завьялов. – Такой заломает».

– Ну так что, Зява? – пристально посмотрел на него Герман. – Ты успокоился?

– Я, пожалуй, пойду, – Александр затушил сигарету и поднялся.

– Тебя проводить?

– Нет, спасибо. – Вспомнилась та апрельская ночь, когда в него стреляли. – Сам дойду.

«И зачем пришел? – думал он, шагая в сторону Фабрики. Убедиться, что Герман по-прежнему силен? Что убрать его с дороги можно только проявив чудеса изобретательности? По словам Ольги, Павел Павнов – умница, круглый отличник. Рано ли, поздно способ он найдет…»

День седьмой

Прошло три недели, ночи стали такими длинными и темными, что на жителей N постепенно нападала спячка. Даже молодежь, собирающаяся на Пятачке, поутихла. После работы все спешили по домам. Осень, сумерки года, перевалила за половину, приближалась его ночь, долгая зима. А зиму в N откровенно не любили. При хроническом безденежье зима, что тяжелая ноша, придавливает к земле и заставляет экономить силы.

По настоянию Маши Завьялов вновь бросил курить. Уже в который раз. Но теперь твердо. Носил в кармане лекарства, словно страховой полис. «Если станет хуже – выпью, – думал он, – но надо держаться. Здоровый ты, пока не признаешь себя больным». Три недели они с женой вели себя сдержанно, словно нашалившие дети, примерное поведение которых доставляет удовольствие родителям, а меж тем зреет новый конфликт. Александр чувствовал, как внутри сжимается пружина. Ну сколько можно молчать?

Если неглупые люди чувствуют, что друг другом недовольны, они идут на уступки. Кто-то делает шажок назад в надежде, что другой это оценит. И отблагодарит. Но тот, другой, не хочет оказаться проигравшим, он делает свой шажок назад. Так они пятятся, пятятся, пока расстояние между ними не станет таким же, как в первый день знакомства. Тогда окажется, что стоят друг перед другом совершенно чужие люди, но каждый почему-то ждет благодарности!

Так, без ссор и без скандалов с битьем посуды, они с Машей дошли до точки. До конечной точки маршрута. И он не выдержал. Спросил с надрывом:

– Ну почему ты молчишь? Нам давно надо поговорить.

– О чем?

– О нас.

– Мне пора на дежурство.

– Ты прячешься от меня на работе, я давно это понял. Вместо того, чтобы объясниться, уходишь, оправдывая свое безразличие занятостью. Скажи честно, ты хочешь развода?

– Ты же знаешь, что это невозможно.

– Но хочешь.

– Нет, – Маша отвела глаза.

– Ладно, я понял. Не так давно ты сказала: «Хорошо, что у нас нет детей». И я узнал, что ты ходила к Герману. Не перебивай, я думал об этом три недели. Ты к нему ходила. Но я не могу так просто тебя отдать.

– Я не вещь.

– А я вещь? Неодушевленный предмет, с которым можно так обращаться?

Завьялов попытался взять себя в руки.

– Подожди немного, – попросил он. – Я скоро пойду на работу, буду при деле, и все изменится.

– Ничего не изменится. Дело не в работе, а в тебе. Ты ненавидишь Германа.

– Ты не права.

– Да у тебя это на лице написано! С тобой невозможно разговаривать. О чем бы мы ни заговорили, ты переходишь на Горанина, бесконечно твердишь, что ему повезло, а тебе нет. Что он сильный, умный, необыкновенный, а ты нет. И сам жить без него не можешь! Думаешь, что можешь, что без него жить было бы лучше. Ты предсказываешь, что его убьют… Может, сам собрался его убить? Может быть, ты уже это делаешь?

– Я?! Что ты от меня скрываешь?! Договаривай!

– Я скажу тебе. Завтра, потому что мне на работу надо. Я действительно скрываю от тебя очень важное. Не хотела расстраивать.

– Маша!

– Мне надо идти.

– Нет, постой, – попытался он удержать жену.

– Саша, перестань. Я опаздываю. Утром.

– Ну хорошо. Утром, так утром, – сдался он.

– Все, пока.

Ушла, даже не поцеловав его на прощание. А вот раньше… Раньше, раньше! Заладил! Александр нервно ходил по комнате, сунулся было в буфет, где обычно лежали сигареты, но вспомнил, что их больше нет, и с досадой захлопнул дверцу. Попытался смотреть телевизор, но с раздражением выключил. Все одно и тоже. Сериалы перемежаются выпусками новостей и ток-шоу. Сладкая ложь, горькая правда и публичное перетряхивание грязного белья. Это раньше предпочитали сор из избы не выносить, а теперь им гордятся. Гляньте-ка, что у меня есть! Какая умопомрачительно прекрасная мерзость! Люди придумывают себе проблемы, а настоящих словно бы не замечают. Смешно! Слушать их – смешно. Жизнь проходит мимо. Вот в чем проблема. Надо бы изменить эту жизнь, но как? От неумения найти ответ на этот мучительный вопрос и рождаются все беды.

Он злился. Потом злился на себя за то, что злится, ворчит как старый дед. Остался, мол, за бортом жизни, а жизни-то никакой и нет. Выходит, и борта нет. Отчего так больно? Замкнутый круг. Проскрипев кое-как до десяти часов вечера, лег спать. Но уснуть не смог. Лежал, ворочался с боку на бок. Маша сказала – все утром. Она собирается рассказать что-то важное. Быть может, о Германе? О том, что уходит к нему? Не выдержал, вскочил и стал собираться. Не позволит он так с собой обращаться!

…Дверь открыл Герман, и, видимо, поняв все по его лицу, с усмешкой сказал:

– О! Я вижу у нас опять приступ ревности!

– Скажи честно, она уходит к тебе?

– Кто? – удивился Герман.

– Маша.

– Маша? Да ты что? Входи. Тебе надо успокоиться. – Герман посторонился.

Войдя, Александр уловил наверху какое-то движение. Не услышал – почувствовал.

– У тебя кто-то есть? – спросил с подозрением.

– Нет, – покачал головой Герман. – Я один. Выпить хочешь?

– Выпить? Да, пожалуй, хочу. Да, хочу.

Потом они сидели на кухне и разговаривали довольно спокойно.

– Понимаешь, – сказал Завьялов, выпив первую рюмку, – она собирается утром мне что-то рассказать. Что-то очень важное. Я так понимаю, ты в курсе.

– А почему я должен быть в курсе?

– Ну как же. Ты и она…

– Эх, Сашка, Сашка! Как же плохо ты обо мне думаешь! Ты вот что, иди-ка спать. Утро вечера мудренее.

– Да не могу я там оставаться!

– Ночуй здесь.

– Сон нейдет.

– Выпей лекарство. У тебя снотворное есть?

– Да, в кармане куртки.

– Выпей, – твердо сказал Герман. – И ложись. Утром все выяснится.

– Водка, теперь таблетки, – поморщился Александр и потрогал шрам на голове. – Болит…

– Ничего. Ты же мужчина. Терпи. Я сейчас принесу.

– Я сам, – поднялся было Завьялов, но Горанин уже нес из прихожей коробочку с лекарством.

– Знаешь, – сказал он, – ложись-ка здесь, внизу, тут теплее.

«Определенно у него кто-то есть, – мелькнуло, как в тумане. – А если подняться наверх?» Но ноги не слушались. Расслабился, называется!

Горанин постелил ему в столовой. Уложив, выключил свет, сказав:

– Спокойно ночи. Завтра воскресенье, так что я весь день дома. Спи долго.

Прислушался. Герман поднимается наверх. Естественно, самих шагов он не слышит, но чувствует вибрацию, ибо Горанин очень тяжел. Все, наверху. Еле ощутимое дуновение. Словно жаркий шепот пронесся по дому. Эхо любовных ласк. Там женщина. Он не может этого знать. Ну никак. И не может ничего услышать. Интуиция подсказывает.

Лежал, чувствуя себя странно. Голова по-прежнему гудела от напряженных мыслей. Думал о Маше, думал о ее тайне. Вот кто-то вновь спускается по лестнице. Та же едва ощутимая вибрация. Нет, показалось…

Очнулся он глубокой ночью, включил свет и подошел к яркому плакату, висевшему на стене. Красивая женщина и красивая машина. Красное и красное. Герман обожает такие яркие картинки. Может, в угоду ему Вероника носит красное, которое ей откровенно не идет? Повинуясь какому-то непонятному, но чрезвычайно мощному импульсу, он снял со стены плакат, положил его на обеденный стол яркой картинкой вниз. Теперь перед ним была белая гладкая поверхность. В стенном шкафу, за стеклом, заметил карандаши и ручки в пластмассовом стаканчике. Достал и принялся делать карандашный набросок. Работал около получаса и вдруг ужаснулся. Он рисовал убийство. Жертвой была… Маша! Да, да, да! Он был никудышным портретистом, но некоторое сходство угадывалось. Пышные каштановые волосы, тонкая нижняя губа, близко посаженные глаза. И огромные пятна, заштрихованные красным. Рядом нарисовал ломик. Тот самый ломик, которым разбили машину. Который держал в руке Герман. На нем тоже были красные штрихи.

Внимательно разглядев рисунок, он понял, что это больница. Первый этаж. Обычно Маша спускалась, когда ее вызывали. Палаты, в которых лежали больные, находились на втором этаже, а внизу был приемный покой, кабинет старшей сестры, гардероб и подсобные помещения. Ночью первый этаж был пуст, входная дверь заперта. Но ему Маша отпирала. Надо только бросить камешек в ее окно на втором этаже. Или позвонить, чтобы ждала и заранее спустилась вниз. Но последнее время он предпочитал появляться без предупреждения.

«Господи, да неужели же я желаю ей смерти! – подумал с ужасом. – Нет, нет, нет! Я люблю ее! Что бы ни говорил, что бы ни делал, я по-прежнему ее люблю! Это какая-то ошибка! Так быть не должно!» И тут он заметил, что его руки испачканы красным. Чернила. Стержень, кажется, потек. Так увлекся, что надавил слишком сильно. И весь перепачкался. Пошел в ванную, которая тоже находилась на первом этаже, стал отмывать руки. Потом увидел в зеркале свое перепуганное лицо, странный блестящий взгляд. Расширенные зрачки почти целиком поглотили светлую радужку. Должно быть, из-за снотворного. Вид у него был усталый, больной.

Вернувшись в столовую, он решил спрятать рисунок в холле, в одном из платяных шкафов. Открыв его, увидел куртку Германа, его обувь. Вновь зацепило за живое, внутри дрогнуло, но ни думать, ни делать что-то сил не было. Хотелось только одного: спать. Смертельная усталость парализовала все тело. Свернув плакат в трубку, поставил его в шкаф, решив, что подумает об этом завтра. Поплелся обратно в столовую, рухнул на диван и провалился в глубокий сон. Теперь уже настоящий.

Ночные кошмары у него и раньше случались. Причем, проснувшись, не мог понять, сон это был или реальность. Так бывает у нервных людей, живущих в постоянном напряжении. Очнувшись, они первое время даже видят то же самое, что и во сне. И не сразу возвращаются в реальность. Вот и он не мог утром понять, что же на самом деле случилось. Помнил, что выпил водки, потом снотворное, а перед этим беседовал с Германом. О Маше. И вот вам, пожалуйста! Ночной бред!

Поворочавшись с боку на бок, отметил, что плакат висит на стене. Как это висит?! Да, да, да! Женщина в красном платье, улыбаясь, изгибалась по-змеиному у красной машины. Но ведь ночью он снял плакат со стены, сделал рисунок, потом спрятал его в шкафу, в холле! Паранойя! Значит, это был всего лишь сон! Ну разумеется! После такой дозы снотворного и двух рюмок водки и не такое приснится! Перевел взгляд на часы. Ого! Половина десятого! Маша уже вернулась с ночного дежурства! Увидит, что его нет дома, и начнет волноваться. Сегодня у них должен состояться серьезный разговор. Она собиралась что-то ему рассказать. Что-то очень важное… Тут только заметил, что в доме подозрительно тихо. То есть для него всегда тихо, но есть живая тишина, а есть мертвая. Когда одиночество. Он давно уже научился определять одиночество по отсутствию вибрации. Иногда даже казалось, что чувствует, как люди дышат. Сейчас тишина была мертвой. Но ведь Герман сказал, что на работу не пойдет. Выходной. А женщина, которая была у него ночью? Где она? Да что это он! Не было никакой женщины. И не было рисунка. Он поругался с женой, расстроился, пришел ночевать к другу, выпил немного, расслабился и лег спать. Все остальное только приснилось.

Поднявшись, невольно застонал: голова болела. Не надо было вчера принимать снотворное на спиртное. Это все Герман. Он виноват. Но где ж он сам? Где хозяин?

Александр пошел в ванную, стал умываться. Увидев свое лицо в зеркале, снова вспомнил ночной кошмар. Его передернуло от отвращения. Приснится же такое! Выйдя из ванной, громко и отчетливо прокричал:

– Герман! Я уже встал! Спускайся!

Ответа не было или он не расслышал. Удобно ли будет подняться наверх и заглянуть в спальню? Вспомнил голую блондинку в постели у Германа и подумал, что неудобно. Крикнул еще раз:

– Герман! Гора! Хватит дрыхнуть! Спускайся!

И вновь нет ответа. Прислушался к своим ощущениям: вибрации тоже нет. Тишина. Мертвая. Пожав плечами, прошел на кухню, включил телевизор. Какое-то время подождал. Поставил чайник, чувствуя, что начинает раздражаться. Уйти, не предупредив хозяина? Нет, так нельзя. Надо подняться наверх.

Он уже направился к лестнице, когда входная дверь неожиданно открылась. Оказывается, она и не была заперта. Горанин, хмурый и неприветливый был в кожаной куртке на меху, в джинсах, забрызганных грязью. Темные волосы намокли под дождем.

– Ты же говорил, что сегодня выходной! – как можно веселее сказал Завьялов. – А сам гуляешь! Да еще под дождем! Романтики захотелось?

– Как себя чувствуешь? – спросил Герман, вешая куртку в шкаф. Лица его при этом не было видно. Голос звучал глухо.

– Нормально. А что такое?

– Кажется, чайник кипит.

– Я не слышу.

– Кипит, – уверенно сказал Герман и пошел на кухню.

Чайник уже отключился, из носика шел пар. Горанин устало присел на табурет.

– Мне надо позвонить Маше, – сказал Александр. Она волнуется! Раньше я всегда ночевал дома!

Он кинулся было к висевшему на стене аппарату, но Герман вдруг громко и отчетливо сказал:

– Сядь.

И Александр услышал. Обернулся, спросил растерянно:

– Что такое?

– Сядь, Саша, – устало повторил Герман. И, потерев лицо ладонями, добавил: – Не выспался. Подняли с постели в шесть утра. В городе чрезвычайное происшествие.

– Убийство? – охнул Завьялов. Потом заходил взад-вперед по комнате, размахивая руками: – Ну я же предупреждал! Я тебя предупреждал!

– Но ты не предупреждал, что это будет твоя жена! – сорвался вдруг на крик Горанин.

– Что?!

– Маша убита! – И тише: – Я только что из больницы. Лучше тебе этого не видеть.

– Это какая-то ошибка!

– Да я рад был бы, если бы это было ошибкой. Но там такое… – Горанин развел руками.

– А… чем ее? – шепотом спросил Завьялов.

– Орудие убийства на месте преступления не найдено, – официальным тоном сказал Герман. – Травма черепа, смерть наступила мгновенно… Голову ей проломили. Такого в нашем городе еще не случалось. Молодая женщина бессмысленно и жестоко убита…

– Ее не и… не и… – так и не смог выговорить он.

– Нет, – жестко сказал Герман. – Этого не было. Я от тебя ничего не скрываю.

– Где? То есть в каком месте это случилось?

– В кабинете старшей сестры. На первом этаже.

– А что говорят свидетели?

– Какие свидетели? Глубокой ночью? Дежурный врач спал. Он слышал крик, но не придал этому значения. В больнице часто кричат. Выглянул в коридор – сестры нет. Подумал, что кому-то стало плохо, позвали ее, и она сама разберется, в чем дело. Если надо, позовет его. Криков больше не было. Он снова лег и спокойно уснул.

– А больные? Они что, не страдают бессонницей?

– Во-первых, большинство принимает снотворное и успокоительное. И повторяю, в больнице часто кричат. Тот, кто не спал, подумал, что в приемный покой привезли пострадавшего. Если на каждый такой крик… – Горанин тяжело вздохнул и махнул рукой. – Ног не хватит. – Он помолчал. – Первый же удар проломил ей череп. И – все.

– Значит, никто ничего… – упавшим голосом сказал Завьялов.

– Сторож видел пробегающего под окнами мужчину, но подробно описать его не может. Высокий, в черной куртке. Плюгавому мужичонке любой покажется высоким, а что касается черной куртки, то у нас в городе осенью других и не носят. Короче, никаких примет.

– И что же мне теперь делать? – беспомощно спросил Завьялов.

– Хочешь, иди домой, а хочешь, оставайся. Но тебе сейчас лучше не быть одному.

– А… она?

– Надо поручить это родственникам.

– А я, по-твоему, кто?

– Тебе самому нянька нужна. Может, врача вызвать?

– Врача? Нет, не надо. Гора, я тебе клянусь: я его найду, – решительно сказал Завьялов. – Кто бы он ни был.

– Ну, ну, успокойся. Чаю попей.

– Чаю?

– Ну что теперь делать, Саша? Ее не вернешь.

– Как-то спокойно ты об этом говоришь, – подозрительно глянул на него Александр. – Словно решилась какая-то проблема.

– Проблемы, Саша, только начинаются. Ты не ходи в больницу. Ее там уже нет. Увезли на вскрытие. Да что я тебе объясняю? Ты и сам все знаешь. Тело выдать сразу не могу. Пока идет предварительное следствие, придется потерпеть. Патологоанатом еще с неделю будет в раздумьях. Трясется над каждой запятой, ты ж его знаешь. Одни отговорки, а дела нет. Матери Маши я уже позвонил. Она, конечно, в шоке… Да что ты на меня так смотришь?

– Значит, дело будешь вести ты?

– Я, – кивнул Герман.

– Это значит, что убийцу никогда не найдут?

– Не найдут, – машинально кивнул Горанин еще раз, потом спохватился: – То есть, найдут обязательно. А тебе-то что с этого? Чувство праведной мести одолело?

– Да это же моя жена! Жена!

– Вот и жил бы со своей женой, как все нормальные люди, – резко сказал Герман.

– Что ты скрываешь?

– Ничего.

– Что она хотела мне рассказать?

– Не знаю.

– Кто нашел тело?

– Дежурный врач. Когда медсестра не появилась в шесть часов утра, один из больных забеспокоился. Пошел к врачу, тот стал искать ее. И нашел. На первом этаже. Сразу же позвонил в милицию. Они позвонили мне.

– Я не слышал звонка, – жалобно сказал Завьялов.

– Ты крепко спал. Я заходил в столовую.

– Заходил? А…

– Что такое? – заволновался Герман.

– Нет, ничего. Когда произошло убийство?

– По предварительному заключению экспертизы, ночью, с двух до четырех. Возможно, после вскрытия скажут точнее.

Завьялов пытался вспомнить, во сколько проснулся и сделал рисунок. Или не просыпался вовсе? На часы он не посмотрел. Во всяком случае, в памяти это не отложилось. Была глубокая ночь, возможно, часа два. А может, и четыре. Нет, в четыре Маша уже была мертва. От коттеджа до больницы пять минут быстрым шагом. Всего пять минут…

– Значит, ты пришел на место происшествия первым, – уточнил он.

– Я живу близко. Пять минут быстрым шагом, – словно подслушав его мысли, сказал Герман.

– Ты был в кабинете старшей сестры один, пока не приехала опергруппа?

– Один! – с вызовом сказал Герман. – На что ты все время намекаешь? Я же не мог допустить, чтобы там все затоптали!

– Ты первым увидел тело. Что-нибудь показалось тебе странным?

– Да все!

– То есть?

– В нашем городе такого еще не случалось. И сказать по правде, я не вижу мотива. Разве что маньяк.

– Но она ведь открыла ему дверь, – резонно заметил Александр. – Значит, это был ее знакомый. Хороший знакомый.

– Слушай, я не выспался, – жалобно сказал Герман. – Голова не соображает. Все, что мог, сделал. Ребята тоже хорошо поработали.

– А меня нельзя было позвать?

– Издеваешься? Это же твоя жена! Пойми! Тут самый умный будет глух и слеп! Там не нужна была твоя истерика! Бабьего воя хватало!

Завьялов махнул рукой, мол, с тобой все ясно, и направился в прихожую, за курткой.

– Зява, ты куда? – крикнул вслед Герман.

– К ее родителям.

– А выдержишь? – спросил Горанин уже в прихожей.

Не отвечая, тот оделся, натянул на голову кепку, потом отчетливо сказал:

– Я найду убийцу. Я сам это сделаю. А когда найду его, убью.

– Эй, Зява, ты поосторожнее, – попятился Герман.

– А ты никак испугался?

– За тебя, не за себя, – торопливо сказал Горанин.

– Дай слово, что покажешь мне протокол осмотра места происшествия, или я заподозрю тебя в причастности к убийству.

– Но…

– Так что?

– Хорошо, – кивнул Герман. – Чтобы ты ничего такого не подумал, я буду держать тебя в курсе. А вообще, с чего ты взял, что я могу быть причастным к убийству твоей жены?

– Так. Интуиция, – усмехнулся Завьялов, открывая входную дверь.

– Черт бы побрал твою интуицию, – пробормотал Герман, когда гость спускался по ступенькам крыльца. Он это не услышал, но почувствовал.

…Когда подходил к больнице, сердце колотилось так, словно хотело выпрыгнуть из груди, упасть на землю и разбиться. Он не мог думать о том, что Маши больше нет. Если ее нет, то его не должно быть тоже. Зачем жить дальше? Для чего? Для кого? Детей нет, мать умерла год назад, отцу он не нужен. У тещи с тестем есть еще сын и внуки. У всех кто-то есть, только у него – никого. Один Герман. Его крест. И еще тот человек, который убил Машу. Вот для чего надо жить: чтобы выполнить свое обещание.

Было одиннадцать утра. Опергруппа уже уехала, милицейского «уазика» у больничного подъезда не было, а машины «скорой помощи» стояли здесь всегда. Убийство в больнице. Как только ему это в голову пришло! Утром Маша собиралась рассказать мужу что-то очень важное. Возможно он это знал. Не надо было ее вчера отпускать. Глупость сделал. Но кто мог подумать, что так получится?

Александр замедлил шаги. Вот она, городская больница. Сегодня ночью здесь разыгралась драма. А он в это время спал. И видел странный сон, который наутро оказался реальностью. Не надо было так крепко спать! Если бы Герман взял его с собой… Нет, об этом лучше не думать. Надо составить план оперативно-розыскных мероприятий, как в былые времена. Только теперь это будет его личный план. Во-первых, поговорить со сторожем. Во-вторых, с больными. С врачом, который дежурил сегодня ночью. Не может быть, чтобы ничего… Этого просто не может быть. Не в пустыне же. Почему Маша его впустила? Убийцу. Ведь орудие убийства было у преступника в руках! Наверняка! А она спокойно открыла дверь и прошла вместе с ним в кабинет старшей сестры, где ее и…

Входная дверь открылась, на крыльцо вышла санитарка баба Таня с грязным ведром в руке. Увидев его, запричитала:

– Ой, Сашенька, горе-то какое! Ой, Сашенька…

– Да, горе, – машинально откликнулся он.

– Да что же это такое творится! Я прямо не знаю, что и думать! Федор-то опять запьет! Он как в кабинет вошел…

Вспомнил, что сторож Федор – ее муж. Значит, Федор видел тело Маши. Причитая, баба Таня спустилась с крыльца и выплеснула из ведра грязную воду. Он машинально отметил, что вода какого-то странного цвета. Грязно-розовая. И только когда санитарка ушла, сообразил, что это кровь. С пола смывали кровь. Это могла быть только кровь Маши. Сердце, притихшее было, вновь жалобно заныло…