Текст книги "Гадкий утенок, или Повесть о первой любви"

Замыкал шествие подросток лет четырнадцати. Стрельнув в сторону девчонок быстрым взглядом, пастушок принял степенный вид и стал похож на коровьего директора. На плече мальчишка нёс черный кнут, конец которого волочился по дощатому тротуару.

Шурочка засмотрелась вслед. Солнце уже клонилось к закату, и в его косых лучах коровы красиво уходили в перспективу чёрной дороги, обрамлённой зеленью деревенских палисадников. Совсем как в книжках про деревню, которые она любила читать.

 Глава 4

– Девчонки, девчонки, вы где? Мы уже тут! Да… твою мать, понавесили тут… всякой, запутался нах…

Шурочка слушала пьяный мат, и первые несколько секунд не могла сообразить, где она. «В деревне», – услужливо подсказала память. Намотавшиеся за день студенты улеглись спать рано, часов в десять. Тем более что развлечений не было никаких. И вот – развлечение! Похоже, к ним гости. Судя по голосам, двое совершенно пьяных мужиков.

Рядом, шурша в темноте, уже вскочила и быстро одевалась Эльвира. Темнота в их закутке стояла почти абсолютная, окна остались на мальчишечьей стороне спортзала. Шурочка тоже нашарила свои штаны и принялась их натягивать – встречать пьяных визитёров в футболке и трусах не хотелось совершенно. Гости тем временем выпутались из занавесок и – мат-перемат, так-разэдак – наткнулись на первые кровати.

– Девочки, вы где? Пойдемте, подружим. Мы вам Гореловку нашу покажем, – взывал в абсолютной темноте пьяный голос. Шурочке стало страшно. Воображение дорисовало к голосу огромного косматого мужика. Тут же вспомнились сны, что снились ей лет с двенадцати. Во снах за Шурочкой гнался тёмный человек, и она бежала в ужасе, так как знала: если поймает, он сделает с ней что-то плохое, стыдное. Человек каждый раз её ловил, и каждый раз она просыпалась в ужасе и с сердцебиением. А теперь сон будто стал явью: чёрный человек ворочался в чёрной комнате и искал её, Шурочку.

– Блин, что делать с этими пьяными уродами? – прошептала Эльвира.– Хоть бы мальчишки наши вмешались, что ли. Или куратор, где он там?

– Эй, мужики, шли бы вы отсюда, – как бы в ответ на её слова раздался неуверенный, Игорюнин, кажется, голосок. – Зачем девчонок пугаете?

– Это кто там нас посылает? – мигом среагировал один из пришельцев. – А ну, покажись, проверим, у кого яйца больше! Ничё с вашими девками не сделается, им понравится. Прошлый раз городские приезжали, дружили с нами, и ничего. Эй, мать вашу так, где вы там, не видно ни х… выходите, говорю. Васька Перец к вам пришел, гулять зовет, не выделывайтесь!

На мальчишек надежды не осталось. Куратор, белёсый аспирант с их кафедры, тоже голоса не подавал. Оставалось прятаться, благо, пустых кроватей было много. Быстро не доберутся.

Шурочка с Эльвирой вжались в угол, к ним пробрались на ощупь Ира с Леночкой.

– Так, девчонки, пробираемся по стеночке к краю занавески и аккуратно, без шума, выходим наружу, – распорядилась Эльвира. – Кто-нибудь видел, где тут у них милиция?

– Какая тут милиция? Участковый если, да и тот спит, наверное, – громко зашептала Ира.

– О, шепчут чего-то, – обрадовался пьяный Перец. Затопал в их направлении, наткнулся на очередную кровать, рухнул в проходе и зашёлся матом:

– Девки, кончай вы…ся, выходи! Колян, помоги подняться!

– Васька, ты где? Щас я тебя нащупаю, – откликнулся Колян сиплым баритоном.

Пока пьяные дружки занимались друг другом, девчонки проскользнули за край занавески, выбрались на мальчишечью половину спортзала и рванули к выходу.

Шурочка вылетела в «предбанник» и увидела, что скоба от крючка, на которую запиралась дверь, вырвана «с мясом». Вон, как в гости-то рвались! Следом за ней с топотом выскочила Ирка Зиненко.

– Эй, вон они, давай к выходу! – среагировали на топот незваные ухажёры.

Подруги прибавили ходу, вылетели за ограду и остановились на дощатом тротуаре. Дальше куда? В небе стояла полная луна, на улице было светло, страх вдруг прошёл. Шурочка взглянула на часы – час ночи.

Тем временем из спортзала вывалились две абсолютно комичные фигуры. Один из ухажёров оказался худым высоким мужичонкой со спутанными волосами, второй – коренастым белобрысым недоростком «метр с кепкой».

– И от этих секс-гигантов мы драпали, как зайцы? – фыркнула Ира. – Это их испугались наши мальчишки? Да ткни пальцем – завалятся, Казановы зачуханные!

– Девочки, а вот и мы, – отсалютовал им «метр с кепкой». Это он, судя по голосу, больше всех шумел в темноте. Отсалютовал, тут же потерял равновесие и повис на долговязом приятеле.

– Пойдёмте дружить!

– Слушай, как там тебя… Вася? – начала Эльвира.

– Перец, – то ли кивнул, то ли обмяк коротышка.

– Слушай, Вася, у вас в Гореловке что, так принято – по ночам врываться в чужой дом и пугать женщин?

– Чего? – не понял Вася и оглянулся на клуб. – Это не дом, это спортзал.

– А мы кто, по-твоему, – спортивные снаряды, что ли? – разозлилась Эльвира. – Значит, так. Если сейчас не уйдёшь, пожалуюсь директору совхоза. Мы сюда приехали вам помогать урожай собирать, а вы тут к нам пьяные вламываетесь, мальчишкам нашим угрожаете, нас пугаете. Хочешь знакомиться – приходи завтра. Трезвый. Тогда и посмотрим, что ты за Перец.

– Не, Колян, ты слышал? – изумился коротышка. – Не нравится им, что мы пришли! Да и пошли вы на х… лахудры городские. У нас свои девки – во! И не ломаются. Директору она пожалуется! Да я этого директора…

Колян, поняв, что дружба не сложилась, вывел Ваську за ворота и уводил дальше по улице. А тот громко рассказывал, что бы он мог сделать с директором.

– Боже мой, какой ужас, – сказала Шурочка. – Элька, ты молодец, что их послала. Я так испугалась, до сих пор дрожу.

– И я, – пискнула Леночка. – Я думала – все, изнасилуют и никто на помощь не придет.

– Изнасилуют? Эти?! И не мечтай, – фыркнула Эльвира, и девчонки зашлись хохотом. Каждая – на свой лад.

Невысокая смуглая Эльвира хохотала, запрокинув темноволосую голову, толстушка Ира приседала от смеха, хлопая себя по полным ляжкам и тряся светлыми кудряшками, Леночка беззвучно вздрагивала от смеха, и кончик русой косы, перекинутой на грудь, мелко подрагивал в такт. Шурочка хохотала так, что заболело за ушами и выступили слёзы. Перенервничали, разряжались.

– Вы чего тут делаете в такое время? – подошёл куратор их группы. Надо же, у них тут приключения, а его, выходит, и не было в зале!

– Э-э-э, Сергей Анатольевич, – начала было Шурочка, утирая слёзы…

– Анатолий Сергеевич, – поправил тот. – Вы почему не спите? Завтра в девять вставать!

– Ой, Анатолий Сергеевич! Тут такое было! К нам вломились местные, пьяные совершенно! Чуть не побили наших мальчиков, приставали к нам! – зачастила Шурочка.

– Мы так испугались! Мы от них убежали! – подключилась Леночка.

– Ну и молодцы, – не понятно кого похвалил куратор: то ли местных, то ли девчонок – Идите, ложитесь спать, а то завтра вас не поднимешь. Я поговорю с директором совхоза.

– А если они опять придут?

– Не придут, идите.

Девчонки вернулись, улеглись по кроватям, и Шурочка ещё с час ворочалась – в темноте ей опять стало тревожно.

Глава 5

На току она проработала всего день. Студенты ворошили зерно, чтобы лучше сохло, было пыльно и весело. А на второй день, как Шурочка и предполагала, пришла завстоловой за помощницей. Собственных сил кормить ораву из двадцати шоферов и десяти (пока десяти, через неделю обещают привезти еще двадцать) студентов у местных поварих не хватало. Шурочка тут же вызвалась, и теперь уже второй день кашеварила в деревенской столовке. Правда, надежды девчонок и прикидки Шурочки, что ей поручат мыть котлы и чистить картошку не оправдались. Котлы и посуду мыла дурочка Зина. А Шурочке помимо «почистить картошку» поручили варить суп и компот.

Поварихи работали в две смены, по два человека, менялись через день. Шурочка ни с кем не менялась. И работа оказалась – не залежишься! Вставать в шесть утра и бежать готовить завтрак, потом чистить бак картошки (а то и два, если на гарнир было пюре), одновременно варить для обеда бульон из говяжьих мослов. С трёх до шести у неё был перерыв, а потом – ещё два часа работы. Уже через три дня она умоталась и ждала воскресенья, когда ей обещали сделать выходной.

Суп и гарнир в столовой варили в огромных электрокотлах. Котлы стояли на специальных подставках, высотой доходили Шурочке до груди и были похожи на круглые стиральные машинки, даже воду в них наливали так же, из шланга. У Шурочки дома была такая, только у их машинки бока были окрашены белой краской, а котлы сияли хромом. Даже кнопочки «пуск» и «стоп» у котлов были почти на том же месте. А там, где у машинки прицеплялись круглые валики, через которые выжимали бельё, у котлов торчали какие-то не то манометры, не то градусники. Шурочка не очень разобрала.

Говяжьи мослы для бульона были такими огромными, что не помещались даже в эти «электробочки», и поварихи рубили кости на большой колоде, предварительно срезав всё мясо – оно шло на гуляш.

Гуляш жарили на огромной прямоугольной сковородке – тут всё было огромное, на толпу едоков – и к этому священнодействию Шурочка пока приглядывалась. Поварихи поджаривали тонко нарезанные кусочки говядины, обильно посыпали их мукой, добавляли лук, воду, томатную пасту, лавровый лист и в итоге получали мягкое ароматное мясо в густой коричневой подливке.

В первый день Шурочке выпало работать в смене с грузной пожилой поварихой по имени Анна Михайловна. Повариха была одета в не очень свежий белый халат, из-под колпака выбивались волосы, выкрашенные в медно-рыжий цвет. Эта Анна Михайловна была какая-то неправильная. Вроде пожилая уже, да что там – старушка, а раскрашена по-клоунски. Густо наведённые брови – просто чёрная черта на месте бровей, а под ними – глаза в белёсых неподкрашенных ресницах. Тонкие губы в ярко-алой помаде, и – крупный крючковатый нос, как у бабы-яги. Правда, Шурочка к ней быстро привыкла. Повариха хлопотала по кухне, называла студентку «деточкой» и «доченькой» и рассказывала про своих детей. У неё их трое, старший сын Мишка – скотник на ферме. У него жена доярка, на Доске почета её портрет висит.

– Может, видела, деточка? Светленькая такая, красивая, молоденькая?

– Видела, – обрадовалась Шурочка, вспомнив красавицу с Доски почета. – Кажется, Ирина… Бригг! – всплыла необычная фамилия.

– Ага, ага, она это. Мы Бригги, из немцев мы, – закивала Анна Михайловна. – Потом ещё дочка у меня, Лизавета, в совхозе бухгалтером работает, двух пацанов одна тянет. У ней муж Славка в тюрьме сидит.

Шурочка во все глаза уставилась на повариху. Она впервые разговаривала с человеком, у которого кто-то из родственников сидел в тюрьме.

– А за что?

– Да за пьянку. Хороший мужик, хозяйственный, только пить ему нельзя. Он как напьется – Лизку гонять начинает. Пока просто драться лез, Лизка терпела. А в последний раз с топором за ней бегал по избе. Чуть не зарубил бабу, хорошо, во двор успела выбежать. Соседи помогли Славку скрутить, участковый протокол составил, Лизка в суд подала. Два года ещё сидеть паразиту. Он ведь пацана младшего, деточка моя, так напугал, что тот до сих пор заикается.

Повариха рассказывала эти ужасы спокойным тоном, словно книжку пересказывала. А Шурочкины глаза с каждой фразой становились всё круглее и круглее. Говорить о пьяном зяте, чуть не убившем её дочь, таким будничным голосом? Ну да, подумаешь. Ну, побегал пьяный Славка с топором, дело-то житейское. Не убил, – и слава богу.

Тон настолько не вязался с содержанием, что Шурочка на какое-то время зависла. А когда смогла слышать опять, Анна Михайловна уже рассказывала о младшеньком. Звали его Вася, и он только-только пришёл из армии.

– Он на танке там служил. Всё про железки выучил, директор обещал его на трактор посадить. Он у меня умный, самостоятельный. Его, деточка моя, девка одна из наших из армии дожидалась, прямо бегала, всё спрашивала, когда вернется. Замуж хочет! А я говорю: сынок, не спеши. Не нравится она мне, грязнуха. В свинарнике работает. Мой Вася и получше найдет. Вон, хотя бы такую, как ты, красавицу.

– Ой, ну скажете тоже! – зарозовела Шурочка.

Слышать, что она красавица, было приятно. И, дочищая картошку в большом баке, Шурочка уже представляла этого Васю-тракториста. Он был похож на артиста Тихонова в фильме «Дело было в Пенькове». Вася в мечтах лихо играл на гармошке, широко растягивая меха.

– Анна Михайловна, а на гармошке ваш Вася играет?

– Нет, деточка моя, не умеет он. На гармошке у нас в деревне только Семеныч, завклубом, умеет играть.

И всё равно, Вася Тихонов в её мечтах рвал меха.

* * *

Вечером, как ни странно, главной темой опять стал Вася. Оказывается, девчонки работали с ним на току и пожаловались на недавних ночных налетчиков. Теперь пересказывали.

– Представляешь, это, оказывается, первые бузотёры на деревне. Свои девки их гоняют, так они решили с нами подружить! – возмущалась Ира Зиненко. –Кстати, «подружить» они здесь говорят в смысле «крутить любовь», представляешь? Васятка обещал с ними поговорить, чтобы не лезли.

Хоть и переделала ехидная Зиненко имя парня на шуточный манер, Шурочка мысленно добавила очков красавцу-танкисту-трактористу-гармонисту. Девчонки тем временем полностью переключились на «Васятку», на его внешность и повадки. А так как тон задавала язва Зиненко, Шурочка не разобрала, одобрительные это были комментарии, или язвительные.

– Девочки, а он красивый? – спросила она.

– Ой, краси-и-вый, – протянула Ира томным голосом. – Завтра вечером обещал в гости зайти. Увидишь, какой красавец.

Всю ночь Шурочке снился танкист с лицом артиста Тихонова. Он брал Шурочку за руку и вел её куда-то. И катал на танке, который вдруг оказался самолетом. И Шурочка летела в этом самолете, а потом и без самолета летела, лихо закладывая виражи над макушками деревьев.

Проснулась Шурочка в пять утра, вставать ещё было рано. Проснулась в смутном томлении. Может быть, вот оно – то, что она ждала всё это время? Когда Шурочка поступила в институт, она весь первый курс ждала: вот-вот у неё появится парень. Она даже пыталась слегка кокетничать с некоторыми, надеясь на взаимность. Пусть я не самая раскрасивая красавица, думала Шурочка, но видела пары, где девушки были ничуть не симпатичнее, чем она. А их любят! Значит, и её полюбят. Тем более что она уже не прежняя толстушка-акселератка.

Всю свою сознательную жизнь Шурочка привыкала к мысли, что она – дылда. Или корова, что ещё хлеще. Она выросла и оформилась очень быстро, и уже в двенадцать лет выглядела лет на пятнадцать. В школе на физкультуре до девятого класса стояла вторая по росту! Первой была Людка Воронина, огромная, словно шкаф. Их с Ворониной даже пригласил в секцию тяжелой атлетики забредший на урок физкультуры тренер. Очень у девушек подходящая была комплекция ядро толкать!

Людка так и осталась крупной, а Шурочка после восьмого класса внезапно и радикально похудела. Помог случай. В пионерский лагерь её по возрасту уже не брали, и мама достала путевку на турбазу рядом с городом. Мол, съездишь, отдохнёшь с подружками. Но подружки собрались в поход на девять дней по перевалам Тянь-Шаня. И Шурочка пошла вместе с ними.

То, что она сделала это понапрасну, она поняла через первые сорок минут похода. Восемнадцатикилограммовый рюкзак явно прибавлял в весе с каждым километром, скатка брезентовой палатки била под коленки, пот заливал глаза, которые не видели ничего, кроме тропы под ногами. С прямой спиной рюкзак нести было невозможно, приходилось сгибаться в пояснице, чтобы тяжесть равномерно ложилась на спину.

Двое туристов из их группы запросились обратно на базу через первые одиннадцать километров, после первого же привала. А Шурочка осталась. Отчасти потому, что ей стыдно было сдаваться. А в основном – из-за симпатичного помощника инструктора. Парень был старше Шурочки года на два и на первом перевале так замечательно играл на гитаре и так часто поглядывал на Шурочку, что она поняла – это Он. И следующим вечером, на втором привале, он учил Шурочку разводить костер и шутил, и явно интересовался. А утром ушёл с теми двумя туристами, которые испугались маршрута.

Дальше Шурочка уже безо всякого энтузиазма топала по холмам, тащила тяжелющий рюкзак и тихонько плакала от усталости. Зато на привалах всё окупалось сторицей. Скинув рюкзак, Шурочка первые минут шесть, пока тело помнило эту тяжесть, порхала бабочкой – каждый шаг был, как в невесомости. Порхала и любовалась нереальной, сказочной красотой видов зелёных холмов и заснеженных вершин.

Таким образом она честно протопала весь девятидневный маршрут и даже получила значок туриста. По дороге простыла, искупавшись в горной речке, домой вернулась с температурой и проболела пару недель. В итоге Шурочка похудела килограммов на пятнадцать, – маме даже пришлось перешить несколько юбок,– и покинула категорию толстушек. Ряды переростков покинула тоже – до её ста шестидесяти пяти сантиметров к девятому классу доросли почти все девчонки и большая часть мальчишек-одноклассников. Шурочку теперь ставили ближе к хвосту шеренги, однако в голове у неё по-прежнему оставалось, что она большая и толстая. И некрасивая. И она продолжала потихоньку влюбляться в мальчишек безо всякой надежды на взаимность.

При всей её влюбчивости к сексу отношение у Шурочки было непростое. О том, что люди занимаются ЭТИМ, она узнала в семь лет. И лет до десяти считала, что ЭТО – такая плохая привычка, как ковырять в носу или есть под одеялом. О том, что дети получаются от ЭТОГО, а не рождаются просто так, потому что в животе созрели, Шурочка догадалась к десяти годам. Догадалась по намекам и диалогам в фильмах и книгах (официально же в стране секса не было! Любая мягкая эротика считалась жесткой порнографией и каралась тюремным сроком). Примерно к этому же времени у Шурочки начались месячные, и стали сниться эротические сны, где её кто-то целовал и касался. Этот «кто-то» касался строго выше пояса – граница на уровне талии соблюдалась неукоснительно. То, что кто-нибудь сможет раздеть её полностью и сделать ЭТО, в Шурочкиной голове не укладывалось категорически!

И лишь однажды, в десятом классе, когда Шурочка сначала зубрила историю для выпускного экзамена, а потом допоздна читала «Анжелику», ей приснился другой эротический сон. В этом сне её полностью раздел король Людовик Четырнадцатый, раздел ниже пояса и сделал как-то так, что Шурочка проснулась с оргазмом и поняла: когда ей встретится Единственный Любимый, она позволит ему ВСЁ.

Пока не встретился. Пока не позволяла.

* * *

В столовую Шурочка прибежала в отличном настроении. Ей так хотелось, чтобы Анна Михайловна ещё рассказала про Васю! Но вместо Анны Михайловны на кухне хозяйничала сменщица Наталья, маленькая, худая сердитая баба в хрустящем от крахмала халате и снежно-белой косынке. Впрочем, сердитой она казалась первые пару часов, а потом Шурочка поняла, что Наталья гораздо добрее, чем кажется. Она велела обращаться к ней на «ты» (я старше тебя на десять лет всего, нечего тут мне «выкать»), научила делать заправку к борщу, разрешила помешивать гуляш и добавлять в него специи. Разглядев мозоли, которые Шурочка натерла, перечистив накануне бак картошки, уговорила Людмилу, заведующую столовой, поменять в обед гарнир и вместо пюре сварить вермишель.

Людмила, высокая, статная, с узлом русых волос над гибкой шеей, с высокими скулами и лёгкой раскосинкой глаз (татаро-монгольские гены сказались, не иначе), в первые дни подначивала Шурочку. Мол, проверим, городская, на что ты годишься. Но на третий день подобрела и стала разговаривать с Шурочкой по-простому, без подтекстов. Так что, приняли её поварихи.

В обед к Людмиле пришли муж, тоже симпатичный, высокий, темноволосый, и двое детей-погодков, мальчик и девочка пяти-шести лет. Дети были славные, чистенькие, мальчишка – с материнскими скулами и раскосинкой, девочка – с отцовскими глазами-вишнями и тёмными косичками. Одеты все – и Людмила, и муж, и дети – были не так, как другие деревенские. Никакой смешной небрежности, всё аккуратно, по-городскому. Чистенькие курточки и брючки, блестящие яркие сапожки у детей, модная спортивная куртка у мужа, пиджак и юбка со шлицей у Людмилы.

– Наташ, ваша заведующая такая красивая. Совсем не по-деревенски выглядит, – шепнула Шурочка поварихе.

– Ага, Людка у нас краля образованная, в техникуме училась, – согласилась Наталья. – Мы же с ней одногодки, в один класс бегали. Я ещё лучше неё задачки по математике решала, одни пятерки были у меня. Только она с парнями не дружила, восемь классов окончила и в район в техникум уехала учиться. А я с Гришкой своим связалась, обрюхатил меня, только и успела свидетельство за восемь классов получить. И замуж сразу, одного сына родила, второго – вот и вся учёба!

– Наташ, а сколько лет твоим детям? – спросила Шурочка, заранее представляя малышню вроде Людмилиных деток.

– Саньке, старшему, – тринадцать, Серёньке, младшему, – десять.

– Ты что, – тут же подсчитала Шурочка – в пятнадцать лет родила?

– Ну да. У нас тут девки бабами рано становятся! Гришка старше меня на десять лет, ему все равно уже жениться было пора, мы и поженились.

– Наташ, а страшно было?

– Что?

– Ну, в первый раз?

– А ты что, не пробовала ещё? – уставилась на неё повариха. Поняла, что не пробовала и погрустнела.

– Не помню я, как было в первый раз. Он мне самогону налил полстакана и того… А потом и без самогона, – Наталья подняла руки и потянулась всем худым телом, – сладко стало.

Шурочке стало неловко от дебрей, куда она залезла со своими вопросами, и она быстро сменила тему.

– Людмила с мужем такая красивая пара!

– Красивая, – согласилась Наталья. – Главное, он у неё не пьёт совсем. Представляешь? Таких на всю деревню человек пять наберется. Зато Людка куролесит за двоих.

– В смысле?

– Любит выпить, а пить ей совсем нельзя – чудит. Вечно что-нибудь такое сотворит, что вся деревня потом потешается.

Глава 6

«Ну, надо же, как у них тут всё неправильно. Рожают в пятнадцать лет, пьянствуют, с топорами за женами бегают», – думала Шурочка. Темнело, когда она возвращалась в спортзал из столовой. Все её прежние представления о хорошем и плохо трещали по швам. До сих пор она точно знала: женщины, которые, вместо того чтобы учиться, пьют водку и легко отдаются мужчинам, – очень плохие. И очень несчастные. И общество клеймит их позором. Но повариха Наталья ей понравилась, и никто её не клеймил, и выглядела она вполне счастливой.

Шурочка миновала «предбанник», – так девчонки прозвали комнатку-прихожую между улицей и собственно спортзалом,– и вошла в зал.

На крайней кровати сидел с книжкой Борис.

– Привет, – бросила на ходу Шурочка. Она прошагала через мальчишечью половину, мазнув взглядом по Игорюне, – тот лежал на кровати, смотрел в потолок и улыбался. И чувствовала, что Борис смотрит ей в спину. Наверное, её красный спортивный костюм взгляд притягивает. Ну что ж поделаешь, красный! Другого нет. Зато в нём удобнее крутиться на кухне.

Девчонок в спортзале не было. Шурочка прилегла на кровать, панцирная сетка прогнулась уютным гамаком. Что-то устала она сегодня! день встаёт в шесть утра, кастрюли ворочает. Девчонки, вон, Который отужинали – и свободны, гуляют где-то. А ей ещё котлы освободить, картошку натаскать, отмыть и приготовить назавтра. А завтра опять полный бак чистить. Как только поварихи не устают! Та же Наталья весь день с ней крутилась, а ей ещё дома мужа и двух сыновей кормить. Интересно, а как это – быть замужней женщиной?

Шурочка попыталась представить, как она приходит домой, варит суп – «полевой», с пшёнкой, как ее сегодня Наталья учила, – и накрывает на стол. Потом зовет: «Обедать!» – и к столу садится красивый, м-м-м, лучше темноволосый мужчина. Она наливает ему суп, он пробует и говорит: «Очень вкусно! Ты лучше всех готовишь! Ты вообще – самая лучшая!». Лица этого темноволосого Шурочка, как ни старалась, представить не могла, и суп он ел, поднося ложку к расплывчатому пятну. А иногда воображение и вовсе рисовало папу и его газету, которой он обычно отгораживался во время еды и за которую таскал свои ложки с супом.

Полчаса в кровати ей хватило, чтобы отдохнуть, и девушка решила прогуляться. Даже джинсы достала, чтобы сменить красные тренировочные штаны. Но передумала и вышла на улицу, в чём была.

На бревнышке у пруда кто-то сидел. Было темно и видно не очень отчетливо, да и очки Шурочка давно сняла. Очки были «для дали» – телевизор смотреть, автобусные маршруты издалека узнавать, формулы с доски списывать. В деревне они оказались ни к чему. Автобусов здесь нет, телевизор она, судя по всему, не увидит ещё месяц, доску в аудитории – тоже, а на кухне от очков одна морока. То запотеют, то с носа сползут.

Ага, Леночка там, – разобрала Шурочка знакомое хихиканье. Ира там, Элька. Четвертая фигура была явно мужской – на томные Ирины вопросительные интонации мужчина отзывался уверенным баритоном.

Ну, вот и нашлись подружки!

Шурочка подошла:

– Привет! В компанию примете?

– А, Шурочка, привет! Садись.

Ира подвинулась на бревне, как бы освобождая Шурочке место, хотя места и так хватало. Теперь Ира сидела вплотную к парню. Шурочка бросила на него быстрый взгляд – ничего особенного, носатый какой-то, – и села рядом с Ирой.

– Ну, и что дальше-то было… – теребила парня Леночка.

– Ну, дальше… Дальше, это, троса привязали к машине и тянуть, это, стали. Не идёт, собака! А Петька-то, водитель, решил на другую сторону-то перейти и стал через трос, это, перешагивать. Как раз он его между ног, это, пропустил, а машину из ямы-то и вырвало. Трос, это, натянулся, ну, как струна, и Петьке, это, прямо по хозяйству.

– Ужас какой, – прижала Леночка ладошки к разрумянившимся щекам. – И что потом?

– Ну, это, в госпитале пролежал два месяца. Вместо хозяйства же, это, синяк. Он говорит, ему доктор написал этот, как его, ди… ди…

– Диагноз? – высунулась из-за Иры с подсказкой Шурочка.

– Точно, диагноз. Мы с парнями ржали, я слова наизусть выучил «Ушиб мошонки и прилегающих, это, мягких тканей металлическим предметом».

– Он остался калекой? – спросила Шурочка. Ей было очень жаль незнакомого Петьку.

– Не, оклемался. Ему девка его письма писала, сказал, что женится.

– Это у них в армии произошло, – объяснила Леночка. А парень развернулся к Шурочке и сказал:

– Слушайте, девчата, а чё вы меня с подружкой-то не знакомите?

– Шур, знакомься, это Вася, наш защитник. Он велел деревенским к нам не приставать, – протараторила Ира. – Вася, а почему ваши мужики так себя ведут?

– Как?

– Ну, пьяные ходят, матерятся всегда, к нам в первую ночь вломились.

– Да они, это, не со зла. Здесь прошлый-то год девчачий отряд из Томска на току работал. Учительши, чё ли, с педагогического. Меня-то не было, но мужики хвалились, что девки, это, дружили с ними хорошо. Они думали, это, и вы дружить захотите

Вася рассказывал, а Шурочка страдала. Так вот ты какой, танкист-тракторист! Ей было жаль расставаться с мыслью, что он ничуть не похож на актёра Тихонова. Похож Вася был на маму, Анну Михайловну. Те же круглые глаза, тот же крупный нос. Серые волосы. Наверное, такие же у Анны Михайловны были до того, как она их выкрасила в рыжину. Рот Шурочка разглядеть не успела, а выглядывать из-за Ириного пухлого плеча было неудобно.

– Слушайте, девчата, а пойдёмте по Гореловке гулять! Я вам деревню покажу! – воодушевился вдруг Вася и вскочил с бревна. Он встал перед девчонками, сунув руки в карманы и оглядывая всех четверых по очереди, задерживая взгляд на каждой. Шурочке показалось – оценивающе. Губы у него тоже оказались тонкими, как у мамы.

– Пойдем, погуляем? – теперь он смотрел прямо на Шурочку, и она почувствовала, как запылали щеки. «Он меня выбрал. Не Зиненко, меня!»

– Пойдём, – легко поднялась она с бревна и обернулась к подругам: – Девчонки, пойдёмте!

– Ой, нет, Шур, вы уж вдвоем идите, – поджала губы Ира. – Устали мы за день лопатами ворочать, мы тут посидим.

– Ага, – прыснула Леночка, – нам Вася и так целый день анекдоты рассказывал. Истории всякие про армию. Пусть теперь тебе расскажет, в свежие уши.

– Ты там поаккуратнее, Василий, – теперь подключилась Эльвира. – Не вздумай нашу Шурочку обижать.

– Да я чё, не понимаю, чё ли, – откликнулся Вася.Сложив руку кренделем, подставил Шурочке оттопыренный локоть: – Прошу!

И повел её в обход пруда в ночь. В пруду отражалась уже убывающая луна и крупные острые звёзды.

    Глава 7

«Дорогая мамочка! Порадуйся за меня, я счастлива. У меня есть любимый человек. Он очень хороший, его зовут Вася. Он тракторист, он совсем не пьёт. Мамочка, мне уже восемнадцать лет, и я решила, что выйду за Васю замуж. В городе он жить не сможет, да и негде там. А здесь нам дадут большой хороший дом. Я пока живу у его сестры Лизаветы. Она очень хорошая. И мама у него хорошая, добрая такая. Ты не волнуйся, я понимаю, что институт нельзя бросать, я и не брошу. Я переведусь на заочный. Вася сказал, что он будет отпускать меня на сессии. А я здесь работать буду. Может, поварихой в столовой – у меня уже хорошо получается. Или на ферме. А что, коров доить научусь! Ты не волнуйся за меня, мамочка. Я уже взрослая. И у меня всё будет хорошо».

Шурочка поставила точку, ещё раз перечитала письмо. И пока писала, и сейчас, когда перечитывала, она не могла избавиться от ощущения, что на самом деле она не так счастлива, как убеждает в этом маму. Чувствовала она себя странно, будто у неё в голове сидело две Шурочки. Одна собиралась замуж за Васю, писала письмо маме и планировала остаться жить в деревне. Другая всё время пихалась острым локотком и нашёптывала: «Может, не надо?»

«Ну как же – не надо? – заспорила первая Шурочка. – У нас ведь случилось ЭТО. И он теперь хочет на мне жениться. И я его полюблю… обязательно…»

Шурочка вложила письмо в конверт, заклеила, написала адрес и застыла, глядя на такое знакомое, с детства родное название ташкентской улочки. Она представила мамино лицо, но оно вдруг сменилось другим женским лицом, носатым, с круглыми светло-серыми глазами в белесых ресницах, с жирными чёрными линиями на месте бровей, с яркой помадой на тонких губах и ярко-рыжими прядями на лбу. Потом в памяти всплыло мужское лицо, тоже со светло-серыми, глубоко посаженными глазами в обрамлении белёсых ресниц и тонкими губами под крупным с горбинкой носом. Вася был очень похож на свою маму, просто одно лицо.

Шурочка вдруг почувствовала волну щемящей тоски и сожаления, что всё произошло так быстро и… не совсем правильно, что ли. Когда Вася увёл её от девчонок, Шурочка рассчитывала совсем на другое. Деревня, луна, звёзды, тракторист – всё это было так красиво, так романтично. Почти как в книжках! Дальше, по сюжету он должен был встречать с ней рассвет на берегу реки (правда, реки нет поблизости. Ну пусть тогда в поле встречает!) Собирать ей букеты полевых цветов (блин, осень, отцвели уже… Ну тогда из рябиновых веток!)Они должны были полюбить друг-друга красивой любовью. Такой, какую она предвкушала, и ждала, и звала уже целый год! И только потом – ЭТО.