Текст книги "Te amo. Книга для мамы"

Не догоняй!

– Не догоняй меня! Закрой глаза и просто стой! А лучше – считай до шестидесяти. Потом можешь меня искать. Только не быстро. Помедленней. Чтобы я успела напугаться. Чтобы мне стало страшно, что ты меня потеряла. Что я совсем одна. И никому не нужна. Совсем.

– Зачем? – недоумеваю я.

– Как ты не понимаешь?! Ведь это счастье, когда тебя найдут! Когда ты уже не веришь, а тут – ты. Ты меня нашла. Не бросила, не оставила одну во дворе, а нашла. И я увижу, что ты уже тоже испугалась, что меня нет, а сейчас счастлива. Я, твоя любимка, – вот она! И я буду очень счастлива. Поэтому не торопись меня искать. Надо успеть напугаться.

Девочка стала играть в «не догоняй» после того как ее забыли в детском саду. За ней никто не пришел, потому что мама с папой разводились и им было не до ребенка. Девочка ночевала у воспитательницы. Теперь по выходным я работаю няней в доме, где живет девочка. И забираю ее из детского сада. И она очень боится, что ее снова забудут и не захотят находить. Потому она так часто просит не догонять ее сразу – хочет почувствовать себя найденной и очень нужной.

Дача с сердечком

Ему слегка за шестьдесят. Подтянутый, с благородной сединой в волосах, даже в дачной одежде он смотрится моложаво и спортивно. Мы ждем электричку. Конец выходных, все спешат в город. Народа очень много, но этот мужчина даже в толпе обособлен. Он один. И это его одиночество я чувствую почти физически, хоть и стою от него достаточно далеко. Видимо, это ощущаю не только я, потому что проходящие как будто обтекают его, оставляя дистанцию между ним и собой. Вокруг него кокон одиночества.

В этом садовом обществе я недавно. Оно существует с советских времен. Время здесь как бы остановилось. Хотя есть новые и современные дома, но на крохотных участках они смотрятся странно и неуместно. Много заброшенных домов. Старики умерли, а детям эти ветхие строения не нужны. Участки заросли конским щавелем, люпином, одуванчиками.

Здесь очень интересно гулять, рассматривая картины ушедшего советского прошлого. Так я наткнулась на дачу с сердечком. Да-да, именно с сердечком. Не с петушком на крыше, не с флюгером, а с сердечком. Еще больше я была удивлена, когда увидела на пороге дома того самого мужчину, который стоял на платформе.

Через несколько дней я узнала его историю.

Три года назад у него умерла жена от рака. Он долго боролся за ее жизнь. Соседи говорят, что она была очень приятная женщина. Когда она была уже совсем слабая, он на руках выносил ее на веранду, закутывал в плед. И перед ней на столе всегда стояли свежесрезанные цветы.

На память о ней он и вырезал деревянное сердечко, прикрепил его вместо флюгера на крышу дома. Он по-прежнему следит за участком. На столе, как и раньше, всегда стоит свежий букет. На кресло небрежно брошен плед…

Только не спрашивайте хозяина ни о чем. Он не ответит.

Да вам и не захочется спрашивать, потому что и так все понятно.

Здесь живет одиночество.

И любовь.

Старые танцевальные туфли

Они выпали случайно, когда женщина решила прибраться на антресолях. Скоро Новый год, захотелось навести порядок. Разобрать ненужный накопившийся хлам, постирать шторы и занавески, хотя бы внешне навести глянец и чистоту.

Она никого не ждет в гости. Есть маленькая надежда, что заглянет на минутку внучка или приедет старая подружка. Хотя вряд ли. Первая очень занята, а второй уже тяжело ехать с одного конца города на другой. Проще позвонить. Хотя и перезваниваться они стали реже. О чем говорить? Перемывать кости родным и знакомым она не любит, жаловаться на жизнь – тем более. Так и сидят каждая в своей норе. Если честно, то она и стол на Новый год давно не накрывает. Сделает пару бутербродов, поставит мандарины и бутылку шампанского, и все. Чокнется с Путиным ровно в полночь, выпьет свой бокал, и спать. Концерт она тоже давно не смотрит. Что там увидишь? Каждый год одни и те же лица. Лучше утром встать пораньше и прогуляться до ближайшего круглосуточного супермаркета. Никого в это раннее время там нет. Можно просто погулять между рядами, рассмотреть то, что понравилось. Просто поболтать с сонными кассиршами, которые давно к ней привыкли.

И вот в руках у нее старые танцевальные туфли. Она, если что, очень долго танцевала в народном ансамбле. Продержалась почти до сорока пяти лет. Стройная была, шустрая, думала, что никогда ее старость не возьмет. Взяла. Уставать стала, да и молодежь пришла, стали странно как-то на нее смотреть. Руководитель была бы не против, если бы она еще пару лет потанцевала, но она решила уйти. Сколько можно девочку изображать? Вот тогда и забросила она подальше свои танцевальные туфли. Эти были самые удобные. Ей их из Польши когда-то прислали. Это была ее собственность, не ансамбля, потому и забрала их с легкой душой.

Примерила. Впору, хотя ноги, конечно, уже не те. Сильно выпирает косточка, но притерпеться можно. Она на каблуках давно уже обувь не носит. Неудобно. Отвыкла. Тут прошлась по комнате. Притопнула. Попробовала сделать дробь. Надо же! Ноги все помнят.

В каком году она в последний раз танцевала?..

Забыла про уборку. Пошла к шифоньеру, потянула со второй полки альбом с фотографиями. И тут же из него выпала большая фотография ее коллектива. Эта был последний снимок. Еще доперестроечный. Гастроли по СССР. Потом начались трудные времена. Коллектив то распадался, то собирался снова.

Как раз в это время и муж ушел. Не выдержал того, что его сократили на работе. Был инженером, а стал никем. Уехал к родителям в деревню. Больше они и не виделись.

Взяла тряпочку. Обтерла танцевальные туфли. Разбередили они душу.

Еще раз взяла альбом. Полюбовалась на себя молодую и красивую.

Так, нечего киснуть! Убрать в квартире она еще успеет, а сейчас…

Женщина нашла мобильный телефон, который постоянно куда-то от нее прятался, и набрала знакомый номер.

– Валюша, я делаю тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться. Давай встретим Новый год вместе! Я тебе оплачу такси, ты приезжай пораньше. Тебя ждет сюрприз. Кстати, твои старые танцевальные туфли сохранились? Наверняка где-то пылятся на антресолях. Найди их и возьми с собой. И не возражай! Это не обсуждается.

Все. Решено. Эта встреча Нового года будет у них особенной. Она сделает коллаж из старых фотографий, где они с Валей зажигают, достанет русские платки, они нарядятся и… попробуют вспомнить молодость. Ладно, кадриль не получится, но что-то все равно ведь выйдет. Ох, и тряхнут они стариной!

Женщина сидела и улыбалась своим мыслям. Все так и будет. Старые танцевальные туфли лежали на ее коленях. И они уже не казались ей старыми.

Половички

Весь дом был в половичках. Связанных из старых вещей. Это когда рубаху или износившийся пододеяльник рвешь на тонкие полоски, а потом связываешь их крючком в половичок. Это просто. Полосатый круглый половичок может связать каждый. А вот с узорами и экзотическими цветами – это секрет мастерицы. И никогда не получится два одинаковых.

Хозяйка дома была сердитой. Что за жизнь? Работа и работа. А дома ещё хозяйство: корова, куры, поросята, огород летом. И никакого удовольствия от жизни. Надо и надо. Устала. Зато в свободную минуту она со злостью и каким-то наслаждением рвала старые тряпки на полоски, чтобы получить заветные клубочки для вязания половичков. Она не брезговала красными флагами, которые списали на работе, или пионерскими галстуками, которые стали ненужными. Она даже радовалась. Какие яркие цветы распустятся на её половичках!

Наконец все готово. Можно начинать работу. В эти дни хозяйка дома преображалась. Она даже начинала улыбаться и хвалить детей. Она торопилась закончить все свои дела, чтобы заняться тем, что она по-настоящему любит. То есть создавать свои цветочные половички, которые может вязать только она. Делать то, что является её счастьем. Она потерпит эту жизнь. Потерпит. Лишь бы расцветали её розы на домашних половичках. Лишь бы гости, войдя в ее дом, просто замирали, видя эту красоту, непроизвольно выдыхая «ах».

Ради этого «ах» она и живёт.

А иначе зачем?

Ромашки

Откуда их было столько в том незабываемом году?..

Ромашки покрывали поле бело-желтым ковром, колыхающимся на ветру.

Да, было ветрено. Они были вдвоем. Два чужих человека.

И вдруг он начал рвать ромашки. В его руках уже был огромный букет.

– Обернись! – крикнул он.

Она обернулась.

И он начал осыпать ее ромашками. Она засмеялась и стала уворачиваться от цветов, которые сыпались и сыпались на нее ромашковым цветопадом.

Она перестала защищаться. Она подошла к нему и прижалась щекой к его груди.

Он пах степью, ветром и ромашками.

Он больше не был ей чужим.

Ромашки все за него сказали.

Незабудки

«Ты меня никогда не забудешь. Ты меня никогда не увидишь…»

Принесла из леса незабудки. Выкопала с корешками, чтобы посадить на своем участке.

– Vergissmeinnicht. Forget me not.

Это студент-практикант из ГДР переводит для меня на немецкий и на английский народное название цветка.

Мы сидим на берегу оврага, который начинается сразу за общежитием института. Дэвид рассматривает незабудки, а потом говорит мне по-немецки:

– Warum sind die russischen Maedchen so schoen? Aber man braucht Zeit, um es zu verstehen.

То есть: «Почему русские девушки так прекрасны? Но нужно время, чтобы это понять».

– Смотри, – говорит он мне, – я бы и не заметил эту красоту, если бы ни сел в траву. А увидев, не могу наглядеться. Это так просто и так красиво. И очень похоже на тебя.

И Дэвид краснеет как мальчик.

Мы долго будем писать друг другу письма. Но меня не выпустят в Германию.

А потом… Мне было двадцать восемь. У меня уже была семья. У него тоже. Он ждал меня в аэропорту с букетом незабудок.

Где он их взял в августе?

Vergissmeinnicht. Forget me not.

Дэвид произнес: «Незабудька», – смешно коверкая слово. Я машинально поправила: «Незабудка».

Я ничего не забыла. Он тоже.

Сирень

Голова может кружиться от счастья. Он такой! Он такой! Он такой! Он лучший!

Он вчера подарил ей веточку сирени. Потому она не может спать. Она нюхает и нюхает нежные сиреневые цветы, и от счастья у нее кружится голова. Девушка верит, что оно продлится вечно.

…Вчера, убирая на книжных полках, она наткнулась на засохшую веточку сирени. Удивительно, но она сохранила давно забытый аромат. Аромат счастья. Оно было очень коротким, как и ее первая любовь, оставившая горечь и разочарование.

Потому что веточку сирени он подарил не только ей.

Как год начнешь…

Занес же меня черт на праздник Нового года в Бельгию! Меня, пуганую провинциалку, – в дом на берегу моря, в соседи к молодым и продвинутым бизнесменам.

Сибирячка среди них – как пугало, или как марсианка. Смотрят, как я буду есть, что и сколько буду пить.

Прямо возникло жуткое желание взять и напиться и не видеть все эти лица!

А все случилось из-за визы. Мне ее дали прямо перед праздником. Ну не возвращаться же из Москвы в Новосибирск. Решила, полечу!

И вот сижу, как полная дура, в компании, где все по парам и друг друга хорошо знают. И самая беда в том, что по-английски и по-немецки говорят только два человека. Все остальные – по-французски.

А у этих, что говорят, жены так на них смотрят, что они на меня и глаз поднять боятся. Наверное, начитались женушки историй про бедных российских провинциалок, что добротой и терпимостью завоевывают даже самых упертых европейских мужиков, вот и караулят своих мужей.

Прямо перед полуночью здесь традиция – идти на берег моря и всех, кто встретится, целовать.

Я тоже пошла. В двенадцать часов началась такая канонада, все кинулись целоваться с друг другом! А ко мне – ни-ни, никого не подпускают. Даже тот парень, что меня пригласил, подойти боится.

Да и бог с вами!

Так мне одиноко и противно стало! Тут праздник, все обнимаются, целуются, а я одна-одинешенька.

Побрела я потихоньку от них.

Стала размышлять: «Ну и что такого случилось?.. Да, одна. Да, вот бреду вдоль берега… Вдоль берега моря! В Новый год! В Бельгии! Разве это плохой вариант? Хороший!»

Воздух влажный, совсем не холодно. И вода от фейерверков вся переливается. Кажется, что звезды в нее падают. Разноцветные. Я загляделась.

Как там психологи говорят? Из каждой ситуации извлеки для себя пользу. Сделай вывод и уверенней шагай вперед.

Мой вывод – дома все равно лучше. Там тепло, какой бы мороз на улице ни был. Там говорят на твоем языке. И там всегда есть люди, которые тебя поймут. Да и вообще хорошо дома. Это особенно понятно становится за границей. Холодно тут душе. Именно душевной теплоты нет.

Не хотелось бы вот так весь год прожить.

– Hi! Can i kiss you? I am alone too.

Поднимаю глаза. Мужчина средних лет. Полосатый шарф. И больше ничего примечательного. Это он спрашивает, можно ли меня поцеловать, потому что он тоже один.

Конечно, я соглашаюсь. Он целует меня в щеку, а потом немного удерживает в своих объятьях. На прощание он говорит мне, что вот, мол, мы встретили год не в одиночку. Значит, все у нас будет хорошо.

Я в ответ только киваю. Потому что думаю то же самое.

Мы медленно расходимся.

Но на душе уже спокойно и радостно.

Все будет хорошо.

Меня тоже поцеловали.

Католический храм

Она не любила зимнюю Германию. Но командировки выпадали именно на эти месяцы. В начале декабря было всегда ветрено. Родившись в Сибири, она очень мерзла в Европе.

Конференция закончилась рано, и она пошла бродить по городу. Денег было мало, поэтому даже посидеть в кафе она не могла себе позволить.

Почему-то именно в Германии на нее нападала какая-то щемящая тоска, которую она никак не могла объяснить. Может, эта была обида за отца, ведь он был фронтовиком? Ведь он, победитель, живет в провинциальной глуши с вечной заботой, как протянуть от пенсии до пенсии, а тут богатая бюргерская жизнь, которая не идет ни в какое сравнение с привычной картиной российского бытия.

Ветер задувал под короткую шубку, замерзли колени, очень хотелось в тепло и уют.

Неожиданно прозвучал колокол. Она даже вздрогнула. Оказалось, что стоит у дверей католического храма. Сама себе удивилась: «Надо же, сколько раз здесь ходила, а заметила впервые».

Зашла в каменную пустоту. Никого не было. Откуда-то сверху, как будто эхо, звучала музыка. Она поняла, что это орган. Присела на лавочку. Неожиданно подняла голову и… Что-то с ней случилось. Да, да, случилось. Она увидела под потолком снежинки, обыкновенные бумажные снежинки, но они… Они танцевали в такт музыке, они кружились, меняли свое местоположение, в резком движении вдруг устремлялись вверх к куполам и, успокаиваясь, тихо спускались вниз. Ее душа полетела за ними, заторопилась, заспешила, а потом влилась в общий с ними танец.

Никогда ей не было так хорошо. Она смотрела на снежинки, а по щекам текли слезы. Сколько она, неверующая, просидела в храме? Она не знает.

Выйдя на улицу, где по-прежнему было холодно и ветрено, она чувствовала счастье. И это тепло, которое шло изнутри, осветило чужой немецкий город, который был лишь маленькой частью большого и прекрасного мира, что она неожиданно в себе открыла. Точнее, ощутила, потому что к ней прикоснулась чудо, которое она пока не могла объяснить.

Ушла щемящая тоска. Была только радость. Тихая радость.

Танька

Танька была стильная.

Нет, в наше время так не говорили.

Модная.

Она носила юбку-пачку, которую сама соорудила из тюлевых штор. От крахмала она стояла почти так же, как на картинках с балеринами. Ни у кого в нашем провинциальном городке такой и в помине не было. Потом она носила широкую ленту в волосах, завязывая ее большим бантом впереди. Как во французском кино.

Очень необычно. Да и вся она была не такая, как все.

Она серьезно влюбилась в третьем классе. По-настоящему, до обмороков. Да, она могла буквально упасть в обморок, увидев свою любовь в коридоре школы.

И еще она пела.

Как она пела!

Затихали самые отъявленные хулиганы, если она начинала выводить своим ангельским голоском Ave Maria. Весь школьный зал замирал, и не верилось, что это божественное пение – это тоже наша сумасбродная Танька.

Я следовала за ней тенью. Становилась в хоре к ней ближе, чтобы побыть рядом, почувствовать то особенное, что в ней есть. Мне тоже хотелось быть особенной.

Танька только усмехалась, но разрешала себя сопровождать. Иногда, когда у нее было хорошее настроение, она приглашала меня в гости и показывала журналы мод, от которых у меня кружилась голова. Потому что все женщины в них были просто красавицами, и даже наша модная Танька им в подметки не годилась.

Танька показывала мне последние модели и говорила: «Закончу школу, уеду в Москву, стану моделью или певицей. Меня возьмут. Я особенная».

Я только поддакивала: «Конечно, конечно. Тебя примут. Ты сможешь».

В восьмом классе она влюбилась уже на полную катушку. Убежала из дома и стала жить с парнем намного старше ее. Я потеряла ее из вида.

А потом узнала, уже будучи студенткой, что она «ушла в последнее плаванье».

Так она сказала на прощанье.

Потому что в полном смысле слова ушла. Она утонула. Специально. Это было самоубийство.

Потому что ее избранник сказал ей, что никогда ее не любил. И никакая она не особенная.

Фотографии на помойке

Почему я обернулась? Что вырвало меня из бесконечной паутины обыденных мыслей?

Старые черно-белые фотографии, которые были свалены на гору домашнего мусора. И они же – на земле, уже потоптанные ботинками и заляпанные грязью.

На меня смотрела чья-то молодость.

Школьные фотографии, снимки из походов, студенческая юность… Лица – молодые, веселые, впереди – прекрасное и светлое будущее.

И вот оно, это будущее, свалено на помойку.

Я почему-то заплакала.

Проходящий мимо мужчина остановился.

– Это соседи уехали. Дети у них в Канаде. Решили на старости лет перебраться к ним. Им сказали лишнего не брать.

– Но лишними оказались их молодость и их жизнь!

– А им сказали: зачем, мол, хранить? Что надо – можно оцифровать. Да и кому вообще это надо? Им самим, дай бог, осталось лет десять. А в эмиграции, я думаю, и того меньше. Не смогут они там. Так что никому эти фотографии больше не нужны…

Мой собеседник тяжело вздохнул и зашагал прочь.

Я же смотрела и смотрела на молодые и счастливые лица и не могла остановить поток слез.

Я оплакивала не их – мою юность.

Мою жизнь.

Которая тоже скоро будет никому не нужна.

Красавец-сосед

Когда я переехала в этот дом, то первым мне встретился он – подтянутый мужчина слегка за пятьдесят в деловом костюме с галстуком. От него веяло уверенностью, стабильностью, мужской силой. И еще я заметила родинку рядом с уголком рта. Это было очень необычно для мужчины и очень красиво.

В этом доме я живу уже более десяти лет.

Он редко выходит. Чаще всего в сопровождении жены. Она бережно держит его под руку, потому что выглядит мужчина очень слабым и беспомощным. Если бы не родинка, то я бы никогда его не узнала.

«Такого не может быть!» – это протестует мой внутренний голос. Это не он, хотя на нем по-прежнему дорогой костюм, даже галстук на месте. Но все смотрится как-то мешковато, нелепо.

Оказывается, он был большим начальником. Его уволили. И он сам себя уволил из жизни.

Памятью об его успехе в жизни и в любви осталась лишь родинка.

Но и ее заметит только тот, кто когда-то восхищался этим мужчиной.

Первый поцелуй

Ах, какой это был август!

Лохматые звезды были огромными и яркими, теплые вечера томительно-таинственными, струганные бревна – пахучими и совсем не шершавыми.

Мы сидели на бревнах. Просто рядом. Он сказал: «Положи голову ко мне на колени». Я повиновалась. И он начал гладить мои волосы, потом нежно-нежно провел пальцем по лицу: «Мне так нравятся твои ямочки на щеках».

Он наклонился и поцеловал меня в ямочку. Мое сердце от этого прикосновения ухнуло куда-то в бездну. Мир потерял очертания. Звезды оказались близко-близко. И это именно они нежно прикасались ко мне.

Я плыла по небу. Я парила, удаляясь все дальше и дальше от земли.

Мой первый космический поцелуй.

Снова август. И небо в лохматых звездах. Я сижу на крылечке деревянного дома.

Где тот мальчик?

И где та девочка, что была с ним?

Их нет…

Сонная малышка, похожая на крохотного гномика, усаживается рядом со мной на крылечко и кладет голову мне на колени. Я нежно целую ее в ямочку на щеке, нюхаю ее макушку, пахнущую молоком и медом, и мое сердце вновь ласково замирает, а далекие звезды начинают улыбаться и подмигивать. И снова любовь накрывает меня нежным крылом.

Последний поцелуй

Он уходил в большой спешке.

Пытаясь побыстрей застегнуть пальто, перепутал пуговицы. И стоял теперь у порога – жалко и неряшливо – с перекошенными полами одежды.

– Я не вернусь. Прости.

И он чмокнул меня в щеку, как ребенка, от которого спешат избавиться.

Меня обдал знакомый запах его туалетной воды, смешанный с табаком.

«Он опять начал курить, – машинально подумала я, – а ведь говорил, что с курением покончено».

Уже хлопнула входная дверь, а я все стояла в растерянности.

И поспешный поцелуй жег мне щеку.

И это было больнее, чем пощечина.