Текст книги "Ключ"

– А мы отправимся в Торжок. Но сначала, думаю, следует навестить поселения клана.

– Какие именно? Лес огромен, мы не можем пройти его весь.

– Те два, что я предупредил. Не думаю, что за ночь он успеет уйти далеко, а следопыты ктранов намного искуснее следопытов Далионской армии.

Он хотел приободрить ее этой нехитрой шуткой. Она была благодарна, но слишком обеспокоена.

Время. Приближалось новолуние, а она не хотела, чтобы Тринадцать узнали о ее промахе. До сих пор она не ошиблась ни разу.

– Ты понимаешь, что я не могу появиться ни в одном из кланов?

– Разумеется. Поезжай в Торжок, возьми комнату в таверне и жди меня там. Я обернусь скоро.

– Ты так уверен в том, что это был он?

– Да.

Этот короткий, веский ответ понравился ей гораздо больше незамысловатой шутки, – он давал надежду успеть вовремя.

Глава 3

Я очнулся от жара припекающего солнца. Сказать правду, спина у меня просто горела. Попробовав шевельнуться, застонал. Кажется, тело было изрезано сплошь, и каждый этот порез саднил так, будто по нему провели наждачной бумагой. Всюду был песок. Мельчайшие крупицы проникали в горло, превращая дыхание в адскую муку. Они скрипели на зубах, щекотали нос, вызывая неудержимое желание чихать. Я провел рукой по волосам, песок был и там. Неимоверным усилием воли разлепил веки. Оказалось, я лежал на песчаной отмели. Солнце жарило вовсю, значит, я пролежал здесь остаток ночи и часть дня.

Я с трудом сел, сощурился. Маленькая речка, весело перекатывающая передо мной волны, ничуть не походила на вчерашнюю – одержимую убийством стихию. Плещущаяся вода играла цветами отраженного неба и буйством прибрежной зелени. С трудом верилось, что вот отсюда‑то я и не мог выбраться. Взявшись отряхивать песок с плеч, я понял, что действительно испещрен мелкими порезами – ладонь прошлась по густому и липкому – и не мешало бы хорошенько их промыть. Поднявшись на ноги, я скорее ощутил, чем услышал движение позади. Испуганно обернувшись, замер.

Прямо передо мной, крепко упираясь ногами в землю, стояла невысокая – она едва доставала мне до груди – охотница. На маленьком круглом личике помещались изумрудные, чуть раскосые глаза, надутые губки, задорный курносый нос. Каштановые волосы были аккуратно забраны под забавную островерхую шапочку цвета молодой листвы, и лишь несколько прядок спущены на лоб. Ей очень шло короткое зеленое платьице и коричневая жакетка с искусной вышивкой на отворотах. Тонкую талию лесной девушки обхватывал изящный поясок, а стройные ножки облегали высокие замшевые сапоги. В заключение скажу лишь то, что за ее поясок было заткнуто множество коротких и узких, видимо метательных, ножей, у бедра висел легкий меч, а за спину был закинут колчан со стрелами, одна из которых уже натягивала тетиву, глядя мне прямо в грудь.

– Дрась-те, – ляпнул я.

Такой вот мой ход явно озадачил девицу. Изумрудные глаза потеряли свой хищный прищур, распахнулись широко, она отступила на шаг.

Сообразив, что выбрал верную тактику, я приветливо улыбнулся и поделился своими соображениями на тот счет, какое сегодня прекрасное утро.

Она отступила еще, склонила голову, поджала губы, и наконец ответила лаконично:

– Хо!

Мне оставалось пожать плечами.

– Определенно так. Не возражаете, я немного приведу себя в порядок? – Не дождавшись ответа, я преспокойно развернулся и сделал шаг к ручью.

– Не смей поворачиваться ко мне спиной! Ты…ты… – За моим плечом девушка искала и не находила подходящего слова.

Она просто задыхалась от возмущения. Я удивился. До сих пор я не замечал, чтобы кто‑нибудь здесь особо беспокоился о манерах или заботился о приличиях.

И, двигаясь уже демонстративно независимо, я склонился над ручьем, стараясь оценить полученные повреждения. В незамутненной воде отразилась встрепанная, исцарапанная личность. Все было не так уж и страшно. Скинул кроссовки – они еще держались, но, кажется, я скоро останусь и без обуви, кожа пересохла под солнцем и пошла мелкими трещинами. Забрел неглубоко в ледяную воду. Через силу заставил себя присесть и, набирая полные пригоршни, принялся обмывать плечи, грудь и спину. Искоса я поглядывал на девушку. Она спрятала в колчан и стрелу, и лук, взгромоздилась на валун и, скрестив руки на груди, внимательно наблюдала за мной. У переносицы залегла складочка – видно, напряженно о чем‑то думала. Я тоже откровенно, не таясь, рассматривал ее. Кажется, ее это злило. Я ухмыльнулся. Мне до смерти надоели угрозы и бесцеремонное обращение. И я преспокойно промывал раны – благо, большая часть их относилась к разряду неглубоких порезов и уже схватилась корочкой, а те, что все еще кровоточили, не требовали сложной обработки или медицинской иглы. Вышел на берег и обулся.

– Ну? – повернулся я выжидающе, когда, наконец, закончил.

Сердитая складочка у переносицы уже разгладилась. Девушка сидела, свесив ноги с валуна – пятки сапог на плоской подошве легко постукивали о камень, – и, откинувшись на руки, смотрела заинтересованно. Зеленая шапочка упала, и охотница не стала надевать ее снова. Солнце играло в короткой волне каштановых локонов. Определенно, она была красива. Определенно, она знала это.

– Теперь я действительно верю.

– Веришь? Во что? – Для меня эта фраза смысла не имела.

– Ты не испугался лесного брата: шел с ним одной тропой и пил с ним из одного источника. Ты не испугался следопыта клана и посмел повернуться ко мне спиной, когда жало моей стрелы смотрело тебе в грудь… В тебе сердце волка.

Я сокрушенно покачал головой. Пришло непрошеное ощущение фэнтезийной сказки, игры, которая может быть в любую минуту прервана. Благо воспоминания о злоключениях в обозе не дали мне покинуть эту грешную землю и унестись в облака на крыльях фантазий. Из всего вышесказанного я четко усвоил лишь одно: эта девица действительно могла меня убить и, возможно, не сделала этого лишь потому, что я повел себя странно. Это имело смысл, все остальное – нет. Это стоило взять на заметку.

– Если верить данным последнего медицинского освидетельствования, сердце у меня – вполне человеческое, здоровое, без пороков и следов ожирения. – Кажется, мне снова удалось удивить ее, она спрыгнула со своего насеста, подошла ближе, склонила голову заинтересованно. Теперь она смотрела на меня снизу вверх, но в глазах ее не было и тени беспокойства, лишь любопытство. – Лесной брат – это волк? Откуда ты знаешь, что я делал ночью? Ты следила за мной? – Я постарался занять ее вопросами.

– Волк – это волк. Лесной брат – это лесной брат. Неужели не знаешь разницы?.. И никто за тобой не следил, вы столкнулись, ты удивил его, он рассказал клану. – Теперь она озадачила меня. На минуту я потерял инициативу. – Человек, который не боится леса, может быть крайне опасен. Все люди боятся леса.

– Ну и бред. – Я заметил, что на плече из пореза все еще идет кровь и никак не желает останавливаться, попробовал пальцами защемить края царапины. – Лес – такое же место, как и любое другое. Ничем не отличается. Главное – знать, как вести себя правильно, а бояться в лесу абсолютно нечего.

Здесь я лукавил, ночью я порядком перетрусил, но никто не смог бы заставить меня признаться в этом. Заметив мои попытки остановить сочащуюся из раны кровь, девица засуетилась.

– Погоди, – она повела плечами, и рядом упал маленький зеленый рюкзачок размерами не больше тех, что носят сейчас особо модные штучки. Склонившись, она ослабила тесьму на горловине и извлекла длинную бледно-зеленую ленту, скрученную наподобие бинта. – Давай перевяжу уж.

– Ну, уж перевяжи. – Я улыбнулся, она замерла, но затем робко улыбнулась в ответ.

Я сел на песок, иначе ей было бы неудобно. Она оценила этот жест и улыбнулась мне вновь. Кажется, наши отношения пошли на лад. Я попытался сориентироваться. Ведь вчера еще у меня была цель. – Скажи‑ка, далеко ли отсюда до тракта и в какую сторону надо идти?

Ее руки замерли на миг, но тут же вновь принялись за работу.

– Что тебе тракт? Тракт петляет. Отсюда до Торжка ближе… или тебе к границе надо? – Я снова почувствовал легкую заминку. Усмехнулся, вспомнив про белгрских шпионов.

– Мне надо на тракт. – Я решил придерживаться принятой тактики, раз уж правда удивляет ее, пусть удивляется дальше. На здоровье. Помогла бы лишь. Я чувствовал, что мои резервы на исходе. День-два, это все, что было у меня в запасе, действуй я в одиночку. Жутко хотелось есть. – Там вчера стычка была, утром. Может, знаешь? Я… оставил там вещь.

Она расхохоталась. Я аж вздрогнул, так неожидан был этот искренний, веселый смех. Особенно после всего случившегося.

– Тогда забудь. Ничто не залеживается на тракте долго. Кто‑нибудь уже давно присвоил твою… вещь. – От меня не ускользнула поставленная пауза. Эта девчонка тонко чувствовала ложь.

– Хорошо. – Воздуха я набрал полную грудь, потому что собирался выложить все. – На самом деле, я оставил там друга, даже нет, не друга… маленького человечка, за которого несу ответственность. Я встретил в лесу девочку, и мы шли вместе, потом попали под облаву, там было много людей, вооруженных и озлобленных. Девочка скрылась, меня приняли за грабителя, заковали в цепи. Целый день я шел вместе с обозом, а потом бежал… мне помогли бежать… те самые разбойники. А сейчас я должен вернуться и найти ее, чтоб отвести домой. Только не спрашивай, что маленькая девочка делала в лесу одна, когда до поселений так далеко, и почему бандиты помогли мне. Этого я объяснить все равно не смогу.

Я выдохся. Девушка смотрела на меня пристально и тихо. Она молчала, и я не смел сказать и слова.

– Какой ты чудной… Ты не боишься леса, но вздрагиваешь, когда рядом смеются. Твоя ложь похожа на правду, а правда кажется ложью. Тебе нужна помощь, но ты ни за что не станешь просить о ней… – Она вдруг кивнула головой резко, будто завершив некий внутренний диалог. – Хорошо. Я отведу тебя туда, поищем твою спутницу вместе… кем бы она ни была и как бы вы здесь ни оказались. – Она лукаво улыбнулась мне. Я почувствовал огромное облегчение, но не смог выразить свою благодарность словами.

Она же выудила из рюкзачка косоворотку с короткими, до половины плеча, рукавами.

– Надевай. – Тонкая ткань холодила руки, я надел, и обновка пришлась впору. – Брат так и сказал: у порогов Рьянки найдете чужака, полугол и бесстрашен, движется вниз по течению. – Девушка ответила на мой невысказанный вопрос. Нырнула в лямки рюкзачка, прыжком вскочила с колен на ноги. – Чтобы попасть на тракт, нам надо вернуться назад. Идем!

– Стой! – Я поднялся, стряхнул песок со штанин. – Мне не совсем тракт нужен. Здесь в лесу есть хижина.

– С подземными пещерами?

– Точно. – Я даже растерялся чуть. Еще свежо было воспоминание о том, какую реакцию вызывало одно слово «лабиринт» у грабителей, и вот теперь не пробуждает абсолютно никаких эмоций у маленькой лесной девчонки.

– Ну, идем. – Она кивнула, приглашая за собой, обогнула валун, цапнув свою зеленую шапочку, шагнула под своды леса. Я заторопился следом.

– Слушай, а как же подземные чертоги, чарующие голоса, лабиринт, в конце концов? – Я только и знал, что отводил низко нависающие ветви. Девушка, напротив, шла легко, подныривала под сосновые лапы, огибала густые заросли, я едва успевал за ней.

– А что лабиринт? Нам не интересно, что под землей делается. А люди… лишь человек безрассуден настолько, чтоб спускаться в созданные гномами пещеры. – Она скрылась из виду за кустом багульника, я прибавил шаг, чтоб увидеть ее снова. – Ясное дело, мало кто выбирался оттуда. Да и кто там пропадал‑то? Бродяги и воры.

– Гномы? – Почему‑то этого я не ожидал вовсе, замер на полушаге.

– Ну… – Она и не подумала остановиться. Обернулась с лукавой улыбкой, подмигнула озорно: – Если верить легенде. – Она двигалась быстро и ловко, я едва поспевал за ней, иногда я только и слышал что ее голос да хруст надламывающихся под ногами веток. Пришлось поскорее догонять. – Никто не видел гномов уже давно… Наверное, со времен Исхода. Я думаю, они остались там, в горах старого мира. Они никогда не жили с людьми. И не боялись их. Скорее наоборот, люди их опасались. Их знания чужды человеческим, древнее человеческих, созданы другой – не человеческой – жизнью. Думаю, их магия была бы чужда и нам.

– Нам? – Я споткнулся, она вынырнула из‑под ветвей, поддержала под локоть.

– Осторожно! Не бойся. Да, к гномам мы ближе, чем к людям, но лишь по крови, не по духу. На самом‑то деле все мы когда‑то давно были братьями. – Она внимательно смотрела в глаза. Пристальный ярко-зеленый взгляд. Как молодая листва. – Разве ты ничего не знаешь?

– Видимо, нет. – Я смотрел на нее сверху вниз, на маленькую, тоненькую зеленоглазую охотницу. Она странно, до наваждения, помрачающего рассудок, напомнила вдруг девочку. Круглое, почти детское личико, едва обозначенные, скорее подчеркнутые нарядом, формы. Взгляд, по‑детски не ведающий ни страха, ни сомнения. Такому взгляду принадлежит мир. Как в бреду, я коснулся пальцами туго скрученного каштанового локона. Детски мягкие волосы были горячо нагреты солнцем. Я зажмурился – настолько реальной казалась иллюзия узнавания.

– Ты чего? – Она не испугалась ничуть. Неисчерпаемое спокойствие и искреннее сочувствие. – Тебе плохо?

– Показалось. – Открыв глаза, я понял, что действительно показалось. – Так что ты говорила о вас? Кто вы?

– Мы ктраны. – Мой ответ удовлетворил ее вполне. Она вновь убежала чуть вперед. – Жители леса, а братья живут рядом. Люди строят дома, в которых селятся и домовые, гномы обитают в горах, им помогают тролли. Только если тролли иногда и встречаются, по слухам, то гномов не видели уже лет с тысячу. – Она остановилась резко, и я налетел на нее, едва не толкнув в спину. – Может быть, они ушли глубоко в недра? – Тонкие пальцы заправили за ухо каштановую прядь. – Вот твоя поляна.

Мы и вправду пришли. Я шагнул дальше, сразу узнал поломанные толпой кусты, взрытую землю, камни, кучно брошенные туда, где потом меня избивали. Кинувшись к хибаре, я в три шага достиг ее, распахнул дверь, зная уже наверняка, что там никого нет. Мне понадобилась еще пара минут на пороге, чтоб осознать это вполне. Голос сел.

– Ее нет здесь.

– Я вижу. По-моему, ты тоже увидел это сразу. – Она тронула меня за плечо, заставив оторваться от созерцания полутемной хижины, освещенной косыми лучами солнца, прошивающего ее щелястую стену. – Вы ушли, и больше здесь никого не было.

– Ее напугала толпа… Она прячется в лесу, боится вернуться. Нужно найти ее. – Я в смятении колупал пальцами дверной косяк, неснятая кора отслаивалась длинными лентами, мелкая труха забивалась под ногти.

– Оставь. Ты испугался больше, я вижу это. А она убежала, но у нее была цель.

Это казалось бредом. Это казалось бредом даже на фоне последних моих злоключений – о жизни, которая осталась далеко, за гранью подземных лабиринтов, я даже не вспоминал. Я смотрел, как девушка обходит поляну кругом, трогает скомканные, побуревшие уже листья, свезенный множеством ног дерн, вертит головой, отслеживая видимые лишь ей передвижения.

– Идем! – Она прошла за избушку, остановилась точно там, где я видел девочку в последний раз.

– Куда? – Я перевел взгляд: за яркими, почти белыми полосами света, заполненными мелкой, тихо кружащейся пылью, ход в подземелье едва угадывался. Захотелось вдруг шагнуть внутрь, под узкие каменные своды. Захлопнуть за собой небрежно сколоченный ряд перекошенных, разбухших от влаги досок. Я шагнул вбок и захлопнул наружную, выбеленную солнцем дверь.

– Ты ведь хочешь узнать, что здесь произошло после того, как тебя увели к обозу? – Девушка угадала мою заминку, не только в голосе, но и во взгляде ее сквозил вопрос.

– Да. Конечно.

– Вот и отлично.

– Постой. – Она замерла, изогнув бровь, рука придерживала отведенную ветвь.

– Как тебя звать‑то? – Почувствовав головокружение и слабость в ногах, я медленно съехал по стенке на землю. Ладони ощутили бодрящую свежесть влажной, не просохшей от росы травы. Я отдернул руки, но не смог встать. Зачем? Смысл ускользал, рассеянное внимание не помогало сконцентрировать волю. Я хотел вернуться домой и не мог, не имел права. Но и уйти с поляны… эта мысль вызывала почти рвотные приступы. Я закрыл глаза, пытаясь собраться с силами.

– Да ты голоден! – Она бросилась ко мне, присела, спешно срывая рюкзак с плеч. – Прости, я не подумала. – В голосе ее слышалась неподдельная тревога и озабоченность.

– Как тебя зовут? – Я разлепил веки, улыбнулся ей, насколько можно приветливо, поднял руку, но не решился погладить, успокоить.

– Рокти. – Она держала темные жилистые листья, свернутые наподобие долмы. Острый запах зелени спорил по силе с ароматом сочного, я готов был поклясться в этом, мяса, которое было завернуто в них. – Держи. Ешь.

Я вцепился в разваливающийся сверток обеими руками и жадно надкусил. Мясо и впрямь оказалось сочным, свежим. Конечно, я не был так уж голоден. Просто меня придавило. Навалилось все разом, подкосив. Теперь я чувствовал жгучий стыд за свою слабость, проявленную перед этой охотницей.

– А я Никита. Очень приятно и все такое. – Я пытался говорить с набитым ртом, порывался встать и идти в заросли: все одновременно, лишь бы не выдать себя, не показать, как же не хочу я покидать поляну, уходить от избушки. – Ты живешь поблизости? Ах да, я забыл. Ты живешь с кланом. Ктраны, так вы называете себя? Да?

Девушка, опустив ладони на плечи, остановила меня:

– Перестань. – Она сидела на пятках, голые колени придавливали узкие влажные стебли, зеленые глаза с изумрудной искоркой потемнели. – Я не пущу тебя в подземелье.

Я не просто заткнулся. Я едва не подавился. Сразу почувствовав себя в ловушке, прекратил жевать, подобрался, прищурился. Если это был способ привести меня в чувство, он сработал на все сто.

– Я и не собирался… С чего ты взяла. Я должен найти девочку. – Я встал рывком. – Идем. Покажешь мне, что тут стряслось, и вообще.

Она сидела еще секунду, глядя снизу вверх и, кажется, усмехаясь про себя. Я предпочел не заметить этого, шагнул за избушку и поторопился доесть мясо. В руку ткнулся округлый бок фляги.

– Запей. И не лезь вперед, следы затопчешь. – Я сбавил шаг, пропуская охотницу. Проходя мимо, она пребольно стукнула меня по ноге висящей у пояса железякой. Может быть, и не специально. – Смотри, вот тут девочка остановилась, подпрыгнула, взобралась на две ветки по стволу вот этого дерева. Ловко взобралась, хотя подошва у нее и плоская, но твердая, кору не содрала, но придавила. Она сидела, держась здесь за вот ту ветку, и смотрела на поляну. Ноги съезжали, у нее неудобная обувь.

– Сандалии. – Голова шла кругом. Все никак не удавалось свинтить с фляги крышку, пальцы скользили, я опустил, наконец, взгляд. Горлышко было плотно заткнуто пробкой.

– Да. Может быть. Она ждала, пока пройдут солдаты, здесь пробежало человек шесть, сапоги одинаковые, ноги только разные. Сидела тихо, как тать, – от этого слова меня передернуло, – но не вытерпела, не дождалась последнего. Начала слезать и потом, когда он услышал шорох – обувка у нее не по деревьям лазить, – просто спрыгнула ему на спину, приложив по голове… чем‑то. Не пойму. У нее было с собой что?

– Нет. – Я бросил колупать плотно закупоренную флягу, продел кожаную петлю за ремень, чтоб не потерять. – Ничего не было. Все вещи у меня остались. Кроме куртки.

– Если что и было, она забрала это с собой. Она придушила солдата, когда тот упал. Наверняка.

– Что?!

– Да. Думаю, да. Смотри, он упал навзничь, пытался встать, потом вдруг вырвал дерн вместе с землей, вскинул руку, дерн отлетел далеко в сторону, потом рука упала обратно, уже безвольно. Здесь… да. Возможно, шнурком его же плаща. – Я сдернул флягу с пояса. Едва не сломав зуб, выдрал затычку, приложился плотно. Глотку припалило яблочным сидром, и это отвлекло меня на миг, позволило прочистить мозги.

– И что?

– Что? Она перевернула его на спину и обчистила! Взяла нож из‑за голенища, смотри, здесь нога дергалась как марионеточная, видно, не сразу вытянула. – Рокти выпрямилась, стряхивая с ладоней жирную землю. – Однако сильна твоя девочка. Управиться с молодым здоровым парнем… Как она выглядела?

– Ростом с тебя, чуть ниже, пожалуй. Круглое лицо, большие голубые глаза, ногти обгрызены, коленка разбита. Егоза. Не из пугливых. Волосы рыжие, яркие, ниже плеч.

– Не человек это, Никита. Ктран. Как я.

– Это ребенок, Рокти. – Я вспомнил пожатие маленькой руки, прикосновения, смех, – клянусь, это ребенок. Не девушка, как ты, не женщина. Ребенок.

– Она не стала убегать, она взобралась на дерево и смотрела, как тебя бьют. Откуда вы пришли? Здесь давно никого не было. – Охотница провела ладонью по свезенной, сочащейся соком ссадине на коре дерева. – Очень давно.

– Она пришла со мной, и я уверен, она не отсюда. Она выглядит, как нормальный ребенок, как любой человек там, откуда пришел я.

– Старый мир? И вы действительно вышли из лабиринта? – Рокти целеустремленно двинулась вперед, меж деревьев, куда‑то в глубь леса, я догнал ее. – Знаешь ли ты, что ход был закрыт, а лабиринт действительно проклят? Это место обходят стороной не зря.

Едва ли я смотрел, куда ступаю, просто шел рядом, боясь упустить слово, едва успевая уворачиваться от ветвей, вырывающихся из рук охотницы.

– В смысле?

– Вы долго плутали?

– Может быть, сутки.

– Мало. Можешь считать, вы прошли по прямой. В лабиринте плутают неделями. И редко кто сохраняет рассудок и память. Не это главное. Ход открыт только тем, у кого есть ключ.

– Ключ? У кого есть ключ?

– Извини. – Она вдруг остановилась, и я замер с нехорошим предчувствием. Рокти стояла, глядя мимо, щурясь, шевеля губами беззвучно, прикидывая что‑то про себя. – Но, кажется, ты не сможешь вернуться назад тем же путем. Я вообще не уверена, что ты сможешь вернуться.

Я запоздало оглянулся. Деревья плотно скрыли поляну с глаз.

– Стой! – Нежданно накатила паника.

– Я никуда и не бегу. – Она снова смотрела с насмешкой.

Я почувствовал злость и смущение.

– Девочка провела тебя сквозь. Она сможет и вернуть обратно. Один ты будешь бродить сутками, без надежды выбраться. Хотя бы на поверхность.

– И что же мне делать?

Казалось, она ждала этого вопроса, взяла за руки, заглянула в глаза глубоко, произнесла проникновенно:

– Пойдем в клан! Мы поможем тебе. Пока не поздно. Пойдем!

– Что такое лабиринт?

Монсегюр был осажден. Почти год крестоносцы стояли под стенами, ночью – освещая узкую долину кострами, днем – ворочаясь неспокойно всей своей десятитысячной массой. Еще под Рождество предатель провел христово воинство секретными тропами на восточный хребет. Огромные валуны, выпущенные тяжелой катапультой, медленно и до умопомрачения легко прошивали ярко-синее небо, играючи крошили каменную кладку. Пятиугольник крепостных стен оседал под размеренным, неспешным обстрелом. Горы гудели умноженным эхом. Девять месяцев держал оборону замок. Всего лишь с сотней воинов, не больше. И едва ли во всем замке осталось свыше сотни Совершенных, когда Бертран Марти решился, наконец, капитулировать.

Глядя с крепостной стены вниз – на хозяйничающих во дворе замка рыцарей в белых плащах с черными крестами, – Кламен нервно теребил фибулу. Простая оловянная вещица, украшенная изображением пчелы, всегда вселяла в него уверенность, одно прикосновение к ней поддерживало в самые трудные минуты осады. Сегодня олово казалось особенно холодным, и жар дрожащих в лихорадке рук не мог согреть его.

Они пообещали жизнь… за отречение. Перережь глотку псу – и ступай на все четыре стороны, ты свободен! Добрые католики… Плечи его дернулись конвульсивно, он чуть пошатнулся.

Кламен дрожал: то ли от гнева, то ли от холодного, остужающего горячий пот, ветра. Смирить клокотавшее бешенство не удавалось, разум казался как никогда ясным, дух же – смятенным. Будто это ярость сжигает его изнутри, кипит, сотрясая тело грудным кашлем.

Амьель подошел неслышно сзади, положил руку на плечо, испугав. Кламен прикрыл глаза, перевел сбившееся было дыхание.

– Тебе хуже? – Друг внимательно вглядывался в лицо, молчал, терпеливо ожидая ответа. Кламен едва собрался с силами, усмехнулся криво.

– Хуже уже не будет. А если холод станет нестерпим, меня согреет огонь аутодафе.

– Не шути так. – Все же он улыбнулся облегченно. Мертвые не шутят, а шутники не спешат умирать. – Нас ждет комендант. Кажется, для нас найдется еще одно, последнее дело, а у тебя еще будет возможность умереть в бою. – Тронув за рукав, Амьель заспешил вниз по ступеням узкой каменной лестницы.

– Совершенные не держат в руках оружия и не проливают кровь… Я бы лучше взошел на костер, – прошептал Кламен еле слышно.

И все же он развернулся и тяжело зашагал следом.

Это все уже было. Много лет назад он пришел в Лангедок – самую богатую и благополучную провинцию Юга – за женщинами и мандолинами. Устав от войн, он хотел нагнать уходящую юность, отдохнуть и телом и душой. Но нашел отдохновение в ином. Тулуза удивила его. Ни в одном городе на Севере он не видел подобного. Достаточно было ступить в черту крепостных стен. Улицы были необычайно чисты, люди – любезны и улыбчивы. Весь день он бродил по городу, не задерживаясь нигде надолго, но часто останавливаясь, прислушиваясь к разговорам. Кого он только не видел: ремесленники работали прямо во дворах, под ласковым южным солнцем, купцы на базарах вынимали из тюков удивительные по красоте, не всегда ясного предназначения вещи, студиозусы в садах читали толстые фолианты и перезрелые мандарины падали на траву рядом, а на просторных площадях, вымощенных светлым камнем, трубадуры бесплатно демонстрировали свое искусство всем желающим и продавали свитки с мадригалами всем влюбленным. Каждый был одет чисто и ярко. А наряды женщин ослепляли и подчеркивали обнаженность тонких нежно-оливковых рук.

Он навсегда запомнил их танец. В дремавшей таверне, куда он зашел далеко за полночь, когда понемногу утихла кипучая жизнь города, юная девушка танцевала меж лавок, напевая сама себе песенку на удивительном провансальском наречии. Ножка, обутая в легкий башмачок, вздымала облако муаровой ткани, мелькала на миг загорелая лодыжка, и стройный стан гнулся под тяжестью длинных локонов оттенка спелой сливы.

Он присел на скамью у двери и смотрел на танцовщицу до тех пор, пока не уронил голову на руки, усталый. Утром, разбудив, она предложила ему умыться.

Лаис умерла в первые годы после начала Альбигойского крестового похода. Нет, она не пала, пронзенная мечами наемников Симона де Монфора, но каждый день, выходя на дворцовую площадь послушать новости, она возвращалась домой погрустневшая. Кожа ее стала прозрачной, словно промасленный пергамент, и сухой, как осенний лист, вялые пальцы нехотя надламывали хлеб и не доносили до рта – рука падала на стол, и так Лаис долго сидела, глядя в распахнутое окно на изрядно опустевшую улицу. Она умерла, потеряв жажду жить.

А Кламен, приняв Слово, встал на защиту Совершенных. Тридцать лет назад он выехал из Тулузы на Север, к границам Франции, чтобы повернуть крестоносцев назад. Он провел много времени, наблюдая за общинами: пил и ел рядом с ними, спал под одной попоной, сражался плечом к плечу и повторял про себя их тихие молитвы – пока не вступил в общину сам, как Верующий. Жизнь, простая и праведная, привлекала его. В той праведности было много ума и правды и ни капли – лицемерия.

Хотя долг обязывал его по‑прежнему держать в руках меч, желание проливать кровь вспыхивало все реже, все чаще его посещало сострадание. В сердце своем он стремился стать Совершенным, но понимал, что как воин принесет больше пользы. Он начал много читать, и не только Библию – ее он знал и раньше. Он жалел об одном – слишком поздно узнал он этих людей, к которым принадлежала и которым так сострадала его любимая. Порой ему страстно хотелось вернуть тот умиротворенный, живой покой, что увидел он в первый свой день в Тулузе.

Тулуза давно уже осталась позади. Отступая под натиском крестоносцев, Cовершенные сдавали город за городом. Этот поход был приравнен папой к походам в Святую землю, и многие примыкали к отрядам де Монфора не ради того, чтоб искоренить ересь, но со слабо скрываемым стремлением избежать долговой тюрьмы. Такие не стеснялись грабежа и убийства и – в отличие от рыцарей ордена – не слишком заботились о благочестии и вере. Именно они устроили страшную трехдневную резню в Безье. Совершенные же ни за что не стали бы убивать.

Когда Кламен ступил в пределы крепостных стен столицы Лангедока во второй раз, произошедшие перемены поразили его до потери речи. Он ходил по улицам, заглядывая во дворы. Старухи, закутанные в черное, бродили у разрушенных, полусожженных домов, вороша брошенный хозяевами хлам. Дети, обносившиеся и немытые, мелькали серой тенью и прятались в развалинах, сверкая оттуда большими голодными глазами. От мандариновых садов остались куцые пни. К своим людям он вернулся далеко за полночь. Его ждали попона и ломоть черного хлеба. Развернувшись, он ушел прочь – и до рассвета оплакивал город, в котором был счастлив когда‑то.

Но и это было давно. Монсегюр стал последним прибежищем последних Совершенных. И Монсегюр пал. Они держались, сколько могли: нужно было дать коменданту возможность вывезти сокровища Совершенных. Книги и свитки. Выводить людей было некуда. Каждый знал, чем все кончится.

Комендант Арно Роже де Мирпуа ждал лишь вестей от каравана, ушедшего горными тропами в тайные убежища. Когда почтовый голубь закружился над двором замка, невольный вздох облегчения вырвался у многих. Люди устали сражаться, и завтра они готовились взойти на костер. Двести шестьдесят один человек: мужчины, женщины, старики и дети. Кламен не мог смирить ярость. Чем ближе подходили они к башне, тем сильнее клокотало в груди. Битва была проиграна. Чего Арно хотел от них? Как весь его воинский опыт сможет помочь Монсегюру?

Кламен сам не заметил, как развернулись его плечи, прояснился затуманенный неотвязной болью взгляд, рука крепче сжала едва теплое олово фибулы. Под своды башни он вошел твердой походкой, почти нагнав Амьеля.

Слова епископа заставили его упасть на колени.

– Сегодня ты станешь Совершенным, Кламен.

Не в силах поверить, он поднял взгляд и сцепил молитвенно пальцы. Слезы выступили на его глазах.

К епископу подошел Арно Роже, его ослабленные голодом руки дрожали под тяжестью огромного кованого ларя.