Текст книги "Ключ"

Глава 6

На центральной площади Торжка был разбит настоящий лагерь. Дети на телегах еще дожевывали ломти черного хлеба вприкуску с огурцами и луком, а из‑под телег уже доносился раскатистый храп спящих родителей. Мы едва протиснулись по узкому лабиринту проходов, оставили лошадей смотрителю в общем загоне, забрав переметные сумы с собой.

Крепкое, добротно сработанное здание в стиле «терем-теремок» приветливо распахнуло тяжелую дубовую дверь. Послышался сладковатый запах дыма и острый аромат специй, мы нырнули в туманный сумрак, подсвеченный неровными желтоватыми огоньками масляных ламп.

В таверне было тесно. Мы прошли первый зал, до отказа набитый спешащим по тракту людом. Мелкие лавочники, сгрудившись у двух сдвинутых столов, обсуждали цены на ярмарке. Кто‑то спешил прямо здесь сбыть с рук свой небогатый товар и скорее вернуться домой, не теряя времени и денег на ярмарочные развлечения и дешевые гостинцы. Здесь был и хозяин таверны – невысокий, крепко сбитый мужичок с пегой бородкой ходил от одного к другому и приценивался к продуктам. У длинной стойки сидели те, кто зашел просто смочить горло и вернуться к оставленным на улице повозкам. В углу на лавке, с головой укрывшись плащом, дремал путник слишком гордый, чтобы ночевать на улице, и слишком бедный, чтобы позволить себе комнату.

Мы прошли дальше, во второй зал, где останавливались те, кто хотел задержаться в Торжке дольше, чем на ночь.

Там было не так душно, менее дымно и более светло. Столы были чисто выскоблены и радовали глаз узорчатым темно-медовым древесным рисунком. Судя по одежке, здесь расположились торговцы побогаче, вольные охотники и лесорубы. В уголке под лестницей примостились странник с учеником. Смуглый черноволосый мужчина лет сорока походил на виденного мною старца лишь одеянием. Совсем еще маленький мальчишка болтал не достававшими до пола ногами, хватался за огромную кружку обеими руками и, захлебываясь, пил голубоватое молоко. Странник, почувствовав, что я смотрю на него, поднял голову и улыбнулся. Я почему‑то смутился, отвел взгляд и встретился глазами с человеком, сидевшим на приступке у огромного, в полкомнаты, камина, в чреве которого жарился на вертеле поросенок.

Желтые равнодушные глаза завораживали. Не злые и не добрые, они отражали лишь холод и безразличие. Я застыл как вкопанный.

Человек ответил таким же пристальным взглядом, затем встал и начал подниматься наверх. Внутренним взором я все еще рассматривал его лицо и особенно глаза. Так, встретив после многолетней разлуки старого друга, вглядываешься, стараясь уловить то неуловимое, что преображает знакомый образ, превращая его во что‑то далекое и непонятное.

Рокти тронула меня за рукав, и мы, опустив переметные сумы на лавку в пустом конце длинного стола, присели. Сразу рядом появилась дебелая баба лет тридцати. Вытирая о передник мокрые руки, поинтересовалась:

– Чего изволите?

Рокти вынула три монетки из кошеля на поясе, держа двумя пальцами, перечислила:

– Хлеб, молоко, мед, мясо, тушенное с овощами. И, – она добавила к трем монеткам еще одну, крупнее, – комнату на ночь. Одну на двоих.

– Будь сделано. – Хозяйка прибрала монетки и скрылась в двери, судя по доносившемуся из‑за нее гомону, ведущей на кухню.

Рокти откинулась к стене, принялась пристально рассматривать сидящих в зале. Я вынул из кармана кольцо странника. Потер камешек, колупнул ногтем. Это был меленький трехцветный аметист в оправе из потемневшего серебра. Перстенек был очень мал и не налез бы мне и на мизинец. Размыслив, я снял цепочку с крестиком и нанизал перстенек рядом. Едва я справился с застежкой и спрятал нежданный амулет за пазуху, меня пребольно ткнули в бок.

Рокти сидела выпрямившись, подавшись вперед, хищно прищурив изумрудные глаза. На губах играла торжествующая улыбка. Проследив ее взгляд, я увидел на лестнице девочку.

Я узнал ее мгновенно. Она оставалась той же, но все же разительно переменилась. Черты лица утратили детскую мягкость, стали чуть‑чуть резче. Ловкие и спорые движения ребенка обрели плавность и гибкость. У меня будто двоилось в глазах. Я сморгнул и поднялся навстречу, когда стоявший за ее спиной воин – двухметровый гигант с тяжелым взглядом желтых, равнодушных глаз – коснулся ее плеча кончиками пальцев. Ее взгляд, обращенный ко мне, утратил неисчерпаемое спокойствие.

– Это тот человек, которого вы разыскиваете?

Услышав голос Вадимира, я закрыл глаза.

– Он самый.

Медленно повернувшись, я увидел капитана, из‑за его широкой спины выглядывал незнакомец в сутане. Незнакомец смотрел на меня так, будто мы были отлично знакомы. Цепкие глазки впились в лицо. Он потирал большие мосластые руки, и кожа сухо шелестела.

– Еретик. Дьяволопоклонник. Убийца. Я могу забрать его, капитан?

– Нет.

Я с трудом отнял взгляд от лица незнакомца. Вадимир смотрел на меня с новым, живым интересом, склонив голову набок.

– Сказочки про бога и дьявола будете рассказывать у себя дома. Там в них охотней верят. Как и в истории о богатеньких колдунах, пригревшихся в столице Белгра, под самым носом у вашей хваленой конгрегации по делам веры, а?

Монах ничуть не смутился, но, судя по всему, обрадовался возможности повздорить.

– Позвольте. Тогда зачем вам было предлагать свою помощь, если вы не собирались предать преступника в руки правосудия?

– Ц-ц-ц! – Вадимир повел рукой, за спиной его появилась пара солдат. – Разве я говорил, что не собираюсь предать его в руки правосудия? Я вроде бы сообщил вам, что он – разбойник, грабитель с большой дороги, а может быть, даже атаман.

Рокти, очнувшись от удивленного оцепенения, вскочила.

– Да что вы несете, офицер?! Во всем только что сказанном нет ни слова правды!

Рокти сумела его удивить. Повинуясь едва уловимому жесту, солдаты замерли на полушаге.

– Вам‑то до него какое дело?

Рокти напружинилась, ее рука дернулась к поясу, глаза опасно сузились. Я подумал, сумею ли достаточно ловко и быстро вытащить так и оставшийся у меня нож? А главное – смогу ли воспользоваться им? Ладони сами вспомнили крупную дрожь рыжего тела.

– Этот человек – мой муж, он находится под защитой кланов!

– Это правда? – Вадимир был явно шокирован. Да и монах заметно удивился. – Это не может быть правдой, и… тем не менее… – Еще секунду он пристально всматривался в бешено сверкающие глаза Рокти. – Извините, – обернулся он к монаху, – но, по‑видимому, здесь моя власть кончается. Нам не нужны неприятности с кланами.

– Кланы, да? Знаете ли вы, капитан, что в чужой стране посол, снабженный всеми верительными грамотами, является голосом своего короля? Защита преступника попахивает оскорблением королевской власти. А его величество Ссаром в безграничной своей терпимости не в силах будет снести подобное. Затрудняюсь предугадать, насколько далеко зайдет он в своем гневе…

Вадимир прошел вперед, вдоль всего стола к дальнему его концу и уселся там, привалившись спиной к стене и положив одну ногу на лавку. Его солдаты расположились рядом.

– Кланы, ваше святейшество – наш форпост на границах. В том числе и на границе с Белгром. – Его ухмылка заслуживала эпитета «гнусная». – Нет. Нам не нужны неприятности с ктранами.

Рокти, вполне удовлетворенная, обернулась к монаху. С минуту они прожигали друг друга взглядами. Наконец, монах стиснул кулаки и процедил сквозь зубы:

– Великолепно! Я арестую этого человека сам!

Еще не стих последний звук последнего слова, как трактир наполнился людьми в рясах. Они выходили из первого зала, кухни, спускались по лестнице. Каждый нес в руках посох. Посетители поспешили убраться вон. Так же тихо и спокойно, как вошедшие в таверну монахи, купцы, охотники и мелкие лавочники подхватывали свои пожитки и, расплатившись с хозяйкой, исчезали в дверях черного хода, поднимались в свои комнаты. Остались только я, Рокти, Вадимир и его солдаты, монах, девочка и воин на лестнице, толпа черных да странник с учеником. Эти двое так и остались сидеть в уголке, наблюдая за происходящим.

Ласково улыбнувшись, Рокти обнажила клинок. Сталь зашипела, выползая из ножен. Не испытывая желаемой уверенности, я еще разок подумал о ноже и подхватил со стола широкое деревянное блюдо для хлеба. Ближайший человек из свиты монаха подкинул посох, тот преломился, взлетев, и уже в следующее мгновение в руках у него оказались два коротких меча. Черные рясы – кто с посохом, кто с мечами – принялись сжимать полукруг, загоняя нас к стене.

Дальше события развивались молниеносно. Раздался короткий вскрик. Двое черных рухнули замертво, третий, опустившись на колени, вынимал из плеча миниатюрный метательный нож. Девочка уже держала в каждой руке веер новых стальных осколков. Не издав ни звука, желтоглазый перелетел через перила лестницы, упал сверху на двоих сразу. Огромный двуручный меч воина вылетел из ножен и помчался навстречу паре коротких мечей. Звонко запев, искрясь и сверкая, встретилась со сталью сталь. Началась схватка. Вспыхивали клинки, напирали люди. Понимая, что добрая сталь легко рассечет мой импровизированный щит, я спешил нападать, раздавая удары направо и налево. Мельком я видел остальных. Рокти, схватившаяся с целой сворой. Девочка и воин, прикрывающие друг друга. Вадимир, раздобывший себе кружку пенного пива, и монах, скромно отступивший в сторонку.

Убить меня можно было раз двадцать. И тем не менее мне удалось свалить на пол троих и дезориентировать четвертого – получив удар в ухо, он ушел, пошатываясь, в сторону. Черные напирали массой, рядом со мной не сверкал ни один клинок, и только посохи больно били по ногам, когда я не успевал подпрыгнуть или увернуться. Они явно хотели взять меня живым, и они явно выигрывали. Рокти была загнана в угол, девочку и воина теснили к выходу. Меня отрезали от остальных. Пробиваясь на выручку к Рокти, я не заметил, как меня обошли сзади. Резкая боль в затылке, и я плавно опустился на пол. Чьи‑то руки подхватили меня, и я скользнул в забытье.

Мне снилось, будто я лежу в огромном зале и смотрю на потолок, уходящий в поднебесье. Надо мной склонилось заросшее бородой лицо, блестели темные пытливые глаза. Я вскинул руку, отогнать видение, оно мешало мне созерцать затейливую резьбу на этом бесконечно высоком потолке. Видение с громким стуком скатилось на пол.

– О-о-ой! – послышалось протяжно и жалобно.

Я резко сел. Ну, конечно, это был не сон! На полу сидел крошечный, с ног до головы густо заросший человечек в красном бархатном камзоле и колпачке. Он был обижен и возмущен.

– Лю-у-уди! – протянул он с ноткой презрения в голосе. – Вот так всегда! Вот так вечно! – И вдруг с яростной обидой: – Нет! Никогда больше! Ни за что! Пусть приходят, пусть просят, я буду глух! С меня довольно!

– Извините, что? – спросил я озадаченно. Мне никак не удавалось вспомнить, чем же закончилась схватка в таверне. Голова ныла, я провел рукой, ощупывая затылок, и пальцы пребольно ткнулись в огромную шишку.

– Не извиняю! Какая наглость! Я пытаюсь привести его в чувство, а он лезет на меня с кулаками! – Я перестал обращать внимание на стенания человечка и огляделся.

Библиотека. Самая большая библиотека, какую я когда‑либо видел. Высокие, под самый потолок, стеллажи вдоль стен, столы не меньше бильярдных, глубокие кресла в кожаной обивке, груды писчей бумаги и пергамента на полу. Я же покоился на единственном здесь диване.

– Это я где? И кто вы такой? – спросил я коротышку.

Тот живо перестал бормотать, вскочил с пола и, усевшись в кресло, принялся выполнять целый ряд непонятных мне действий. Вытащив из кармана очки, он тщательно протер их кружевным платочком, затем, предварительно водрузив на нос очки, сложил руки на коленях и начал:

– Имя мое Аланджир ти Онанья Оролик, из рода Онанья. Род мой один из самых древних и уважаемых. Основатель оного, Аланджир, долгие годы плавал с норманнами, пока не осел в достославной Англии, в Гастингс-холл. В молодые годы он покрыл себя боевой славой и увековечил домовых в мифах и легендах викингов, а к старости – домовничал в замке да растил детишек. Кровь отважного Аланджира не раз вскипала и в жилах его потомков. История моих предков несет в себе немало героических моментов. Стоит вспомнить имена…

– Стоп! – довольно грубо перебил я его. – Я не просил вас рассказывать обо всем вашем семействе! Я спрашивал, кто вы и что это за место! – Человечек разочарованно вздохнул, снял и спрятал очки.

– Я домовой, молодой человек, смотритель библиотеки, хранитель Цитадели. Можете звать меня Рол.

– Домовой? – Мой вопрос, казалось, снова разозлил его.

– Ну вот! Старая история! Сейчас он начнет тереть глаза или чертить в воздухе всякие глупые знаки!

Я слегка обиделся.

– Отчего же? Я просто удивился. Дело в том, что я в своей жизни не очень‑то часто имел дело с домовыми.

– Заметно!

Домовой глядел хмуро и дул губы. Я попробовал снова.

– Я очень перед вами извиняюсь за то, что так грубо вас перебил. Поймите, я совершенно не представляю, где находится эта Цитадель и как я сюда попал.

– Цитадель расположена у границы, на территории королевства Белгр. А вас принесли сюда черные и оставили лежать. Я всегда прячусь, когда они приходят. Черные плохо относятся к домовым и, как они выражаются, «всякой нечисти». Сначала я думал, ты – один из них, а потом смотрю, одежкой не вышел, да и вообще… – Взгляд его был полон скепсиса. – Тогда я решил привести тебя в чувство, а ты полез драться. – Обвиняющий перст домового ткнул меня в живот.

– Я ведь уже извинился!

– Ладно, ладно. Я все забыл. – Рол блеснул на меня глазами из‑под густых бровей, – Я уже представился, теперь твоя очередь.

– А? – Я поднялся, сделал пару шагов к двери и уткнулся в груду сваленных с полок книг, пол был так густо усыпан бумагой, что я не знал, куда поставить ногу. – Соколов Никита. – Я развернулся и, приподнимая листы носком кроссовки, двинулся к окну.

Домовой прищелкнул языком.

– Непобедимый Сокол. Красивое имя, но короткое. А как насчет генеалогии?

– Что насчет генеалогии?

Мозаичный витраж широкого библиотечного окна изображал писца, корпящего над книгой. Сняв пару томов с низенького подоконника, я встал на него, уперся лбом в стекло. Погода была хорошей – солнце жарило вовсю. Далеко внизу виднелся кусок каменной кладки и застывшая фигура в черной рясе с капюшоном.

– Э-э-э! Незнание генеалогии оскорбляет память предков. Но, если хочешь, я могу поискать в библиотеке и найти что‑нибудь о тебе. Кто твои родители? Где ты родился?

– Вряд ли здесь будет что‑нибудь. – Я обвел взглядом стеллажи в сомнении. – Я родился в России. Да и не важно…

Рол подался вперед, вытаращившись на меня как на какое‑нибудь чудо света.

– Россия? Старый мир? Ты пришел оттуда?

– Ну да. Послушай, а сколько же я тут провалялся?

Но Рол меня уже не слушал. Он носился по библиотеке, вздымая ногами бумажный снег, сбрасывая свитки со столов и причитая:

– О, светлое небо! Какое счастье, какая удача! Такого случая можно ждать тысячи лет, а тут он сам пришел ко мне в руки!

Замерев вдруг, он беспомощно оглянулся.

– Катастрофа! Где же оно?! Если я его не найду, это же будет ужас что такое! – И принялся с удвоенной энергией ворошить пергамент. Вдруг он радостно воскликнул: – Ага! Вот! Я нашел!

В высоко поднятой руке домовой держал перо и чернильницу. Схватив первый попавшийся чистый лист, он снова уселся в кресло, пристроил чернильницу рядом, погрыз перо и склонился над бумагой… Однако писать ничего не стал. Когда я уже начал гадать, чего же он ждет, домовой поднял на меня глаза и возмущенно спросил:

– Чего же вы ждете?

– Я? А что я должен делать?

– Диктовать!

– Диктовать?! Что?!

– Все! Расскажите мне обо всем, что произошло за последние тридцать два года в вашем мире. Я хочу знать все об Азии, Китае, Африке, Европе, Америке и, конечно, об Англии, старой доброй Англии, родине моих предков!

Я соскочил с подоконника. Двинулся назад по расчищенной дорожке, поднимая и просматривая листы. Это были деловые письма, сметы, договора, отчеты о строительстве – в сопровождении детальных и достаточно точных планов построек.

– Хорошо. Я расскажу все, что только смогу вспомнить. Но я и сам хотел бы задать пару вопросов. В последнее время весь мир для меня перевернулся, и я хочу иметь разумное этому объяснение.

– Великолепно, молодой человек! Я готов ответить на любой ваш вопрос. Будем задавать их по очереди. – Тут он улыбнулся и лукаво подмигнул. – Только, чур, рассказывать все подробно и точно. История любит ясность.

Мельник-домовой Аланджир ти Онанья Авил снял запорошенный мукой фартук и, повесив его на гвоздь, вышел под остывающее осеннее солнце. Мельница, большой птицей приземлившаяся на вершину холма, лениво взмахивала крыльями. Ветерок едва шевелил опавшие листья. Серебряные паутинки ткали что‑то в хрустально-прозрачном воздухе. Это была осень 1229 года от Рождества Христова. Отец Джеймс помог монахам загрузить последний мешок монастырской муки и пошел расплатиться с хозяином. Еще издали Авил замахал руками.

– Погоди, погоди распускать кошелек, отец. Вот к Сочельнику родится у меня дочь, окрестишь ее, тем и расплатишься.

Отец Джеймс широко улыбнулся, увеличив число морщинок у рта. Светло-серые глаза его ласково сощурились под густыми белыми бровями. Стар уже стал отец Джеймс.

– А не сын?

– Хватит! Сколько уж можно? Дочь! Назовем мы ее Кристиной, и пусть голосок у нее будет, что твои рождественские бубенчики, раз уж приспичило ей родиться в такое время! – Авил подошел, оперся о телегу, настроившись поболтать со старым другом.

– Слыхал новости? – Отец Джеймс встал совсем рядом, заговорил тише. – Что говорят о доминиканцах? «Псы Господни, что идут терзать тела врагов Его».

Джеймс, очевидно, повторял чьи‑то слова.

– Доминиканская инквизиция? – Авил пятерней расчесал густую бороду. – Как же, наслышан.

– И что ты об этом думаешь? – Джеймс крутил в пальцах соломинку, через такие, бывало, в детстве пили собранный в берестяные баклажки березовый сок.

– А зачем мне об этом думать? – Авил успокоился, когда понял, куда клонит монах. Уже не первый год в окрестностях Гастингс-холла селились беженцы. Пришлые говорили на чужом наречии, а в остальном всем походили на местных. Толковали, будто бы поселенцы пришли из Кале, Руана, а иные – из самой Тулузы. – Мы в Бога веруем, в церковь всегда ходим, да и не мой ли дед отдал Гастингс-холл под монастырь, когда старый лорд помер?

– Да я‑то все это знаю. Вот только станут ли меня слушать? Кто скажет, как оно повернется дальше? Генрих – никудышный король. Аквитания, Нормандия, Фландрия – все наши земли за Каналом его отец отдал французам, а сын теперь раздает им высокие чины и деньги из государственной казны. Если в ближайшее время ничего не изменится… – Джеймс замолчал, выжидая.

Авил вынул соломинку из его пальцев, надкусил кончик, пожевал.

– Я участвовал в битве на реке Сенлак. Это было более ста лет назад, Джеймс. Я был так же молод, как и мои сыновья сейчас. Тогда тоже были плохие времена, Джеймс. Норманны пришли на землю саксов. Кто вспомнит теперь о тех днях? Кто расскажет, на чьей стороне я тогда выступал? Только пара стариков вроде меня. Не вечно же Джон сидел на престоле? Вот увидишь, бароны уже волнуются. Великая хартия, подписанная его отцом, не соблюдается… Все проходит, Джеймс. Перемелется – мука будет.

– Ну, как знаешь. – Джеймс не мог скрыть досады, отнял и бросил соломинку наземь, – если что… приходи в монастырь.

Когда Авил пришел домой, к нему подбежал Том. Мальчишка всегда встречал его с мельницы. Крепкий и стройный, как молодой тополь, паренек не избегал работы и обещал стать отличным помощником.

– Как отец, Том?

– Уже лучше, дядя Авил. Идемте, мама на стол накрывает.

В большой столовой на первом этаже собрались обе семьи. Только мельник Джон, сломавший на днях ногу, обедал у себя в комнате. Авил наскоро вымыл руки, пригладил волосы и сел за стол. Прозвучала короткая молитва, и два десятка ложек одновременно ударили по мискам. Обед, как всегда, проходил в молчании, и даже дети не очень‑то шалили. Лишь налив в кружку эля, Авил позволил себе откинуться на спинку стула и слегка распустить шнурок на жилете. Жена Джона принялась убирать со стола, ей помогали многочисленные дочери. Провожая взглядом маленькую Юдит, которая также не хотела оставаться в стороне и потому несла корзинку с ножами и ложками, Авил подумал, что именно такой и будет его дочь. У него уже было шестеро сыновей, но, Боже, как приятно, когда по дому бегает маленький ясноглазый колокольчик, задорно смеется и вешается отцу на шею, не считая это глупыми нежностями. Улыбнувшись своим мыслям, он встал, поцеловал жену Софью и пошел наверх, навестить Джона.

Выпив эля и поговорив о делах в деревне и на мельнице, два старых друга погрузились в молчание. Авил лениво наблюдал за тем, как солнце, с трудом перевалив высшую точку своего пути, медленно падало куда‑то за горы. Джон снова плеснул себе эля, жадно припал к кружке.

«Уже третья сегодня», – невольно отметил про себя Авил. Это было не похоже на Джона.

С грохотом поставив пустую кружку, Джон вдруг выпалил.

– Я хочу, чтобы ты ушел, Авил!

Авил выпрямился на стуле, пошевелил затекшим плечом.

– Я и так собирался. Дел еще невпроворот…

– Нет, я хочу, чтобы ты ушел совсем!

Джон тыльной стороной ладони вытер внезапно выступивший пот. Авил опешил. Ища и не находя причин, он старался заглянуть в глаза Джона.

– Да что же так?

Еще ниже опустив голову, Джон прошептал:

– Люди и так бог знает что толкуют из‑за того, что я мельник…

– Доминиканцы!

Авил понял все. Глаза застлала черная пелена ярости, горло сжимали мучительные спазмы. Он едва взял себя в руки.

– Могу я забрать лошадь и кое‑что из вещей?

Джон вскинул голову. В глазах его стояли слезы.

– Боже, да бери хоть все!

Авил коротко кивнул в ответ. Спустившись в зал, понял, что никому ничего объяснять не нужно. Софья, зарыдав вдруг, кинулась упаковывать вещи, сыновья тащили сундуки и корзины к телеге, домовой вывел из стойла лучшую лошадь. Руки, словно забыв привычные движения, путали упряжь.

– Дядя Авил, дядя Авил!

Авил, проклиная все на свете и чертову упряжь в первую очередь, обернулся на зов. Томми, взмахнув руками, резко остановился, глубоко вздохнул, восстанавливая дыхание. Помедлив, Авил протянул руку и взъерошил шевелюру мальчишки. Том привычно улыбнулся, но тут же нахмурился.

– Я тут подумал, дядя Авил, может, мне к вашим сбегать, предупредить?

Два старших сына Авила уже обзавелись своими семьями и жили отдельно, один – в семье суконщика, другой – у печника.

– Ну что ж, беги… Спасибо, Томми.

Тот тряхнул головой.

– До свидания, дядя Авил… Возвращайтесь. А то без вас все как‑то не так будет… Уже как‑то не так…

Дом мельника стоял на отшибе. Им не пришлось последний раз проехать по центральной улице деревушки. Лошадь ровно шла в гору – к спрятавшемуся в зарослях можжевельника замку – сидя на передке, Авил спиной чуял тихий и печальный взгляд из занавешенных окон. У последнего поля стайкой воробьев на ограде нахохлились мальчишки. «Будто на ярмарку провожают», – подумалось домовому. Только вот никто не улюлюкал радостно и не подкидывал к небу сплетенные из соломы шляпы.

Первое, что увидел Авил, въехав в ворота старого родового замка, были ряды телег, стреноженные лошади, костры, разложенные прямо на широком каменном дворе. Здесь собралась почти половина населения долины. В толпе беженцев перемешались бородатые домовые, невысокие и хрупкие лесные духи, кряжистые гномы, страшноватые гоблины и даже маленькие безобидные буки, которые только и умели, что ловить мышей да вечером, свернувшись на стропилах, распевать свои бесконечные песни-сказки. Беззащитные твари путались под ногами, хныча и просясь на руки.

Авила встретили сыновья. Оказалось, что они пришли сюда еще утром. Враз постаревший мельник, увидав их, всплеснул руками. Кое-как устроив семью – братья францисканцы успокоили домового, пообещав скорый ужин и ночлег, – Авил прошел к отцу Джеймсу, но не в его маленькую келью, а в Гастингс-холл, зал, носивший то же название, что и замок. Джеймс встретил домового грустной улыбкой.

– Я знал, что ты придешь.

Авил сокрушенно махнул рукой.

– Куда нам теперь? В горах мы не выживем, да и как нам без людей?

– Есть новые земли. Места всем хватит. – Отец Джеймс горестно вздохнул. Склонился над расстеленной на столе картой. Борей, надувая толстые щеки, гнал корабль сквозь Дуврский пролив прямо в пасть морскому чудовищу. – Ты думаешь, так только здесь? Так сейчас везде, куда дотягиваются руки Иннокентия и «псов» его… – Джеймс взял перо и тонкой твердой линией очертил границы. – Ну да ладно. Еще два дня ждем, может, еще кто подтянется, а потом вас проводят. Ты удивишься, но это близко.

Когда Авил вернулся к семье, монахи уже успели разнести ужин, и его ждала дымящаяся тарелка. Маленький сынишка Авила держал на руках буку. Неотрывно глядя на огонь огромными золотыми плошками глаз с черными точечками зрачков, зверек мурлыкал свою песню. Мяукающие звуки постепенно превращались в четкие слова, сплетающие нехитрый узор сказки.

Начинался Исход.

Когда стопка исписанной бумаги достигла значительных размеров, домовой откинулся на спинку кресла и помахал уставшей рукой. Осторожно, будто боясь поломать, согнул и разогнул пальцы, подул на ладонь. Я тоже чертовски устал, и язык у меня уже заплетался как у пьяного, а голова трещала от переполнявших ее дат и событий.

– Хуже некуда, молодой человек. Ваши познания оставляют желать лучшего. Разве можно проявлять такое неуважение к истории собственного мира? – Блаженная улыбка на лице Рола противоречила сказанному, он явно остался доволен проведенной работой. Я сам удивился, сколько подробностей прошедших тридцати лет – всей моей недолгой жизни – врезались в память и всплыли, понукаемые настойчивым домовым.

Если об этом мире я не знал ровным счетом ничего, то Рол проявлял небывалую осведомленность в событиях новейшего времени. Я с трудом придумывал вопросы, а Рол выстреливал их со скоростью пулемета, заваливая меня именами, которые вызывали лишь смутные ассоциации. Я готов был уже молить о передышке, когда Рол вскочил вдруг, схватил исписанную бумагу и письменный прибор и сунул все это под кресло. Похоже, мне не суждено было привыкнуть к странностям моего нового друга.

– Что ты делаешь?

– Сюда кто‑то идет, мне надо спрятаться. – С этими словами он взобрался на спинку дивана, поближе ко мне, и уставился на дверь выжидательно.

– Ро-ол! – позвал я. – Ты вроде бы хотел спрятаться?

– Тише! – зашипел на меня домовой. – Чем я, по‑твоему, только что занимался?

– Подозреваю, – я скосил глаза на его ступню, которую он только что, умащиваясь, поставил мне на плечо, – ты будешь первым, кого увидят, если сюда кто‑нибудь войдет.

– Потом объясню. Ш-ш-ш!

Тут дверь распахнулась. В проеме показался уже знакомый мне монах. Картинно замерев на входе, он переступил порог, радушно распахивая руки. Улыбка источала дружелюбие, а голос лился, как мед из переполненных сот.

– Рад. Очень рад, что вы избежали смертельной опасности. Мне с трудом удалось вытащить вас из западни. – Монах уселся в кресло, сцепил пальцы и уставился на меня едва ли не с любовью. Домового он не замечал вовсе. Создавалось впечатление, что монах действительно не видит Рола. – Надеюсь, вам уже лучше? – осведомился он с искренней заботой в голосе. – Вы, вероятно, голодны?

Не дожидаясь ответа, монах прищелкнул пальцами. Вошли двое черных, один нес низенький столик, другой – поднос с хлебом, мясом и зеленью. Рол оживился и беспокойно заерзал на своем насесте. Склонившись к моему уху, он прошептал едва слышно:

– Мо-ло-ко.

Я склонил голову набок.

– Попроси принести молока! – Я получил ощутимый тычок в плечо за свою непонятливость.

Как только столик занял свое место перед диваном, я по‑хозяйски набрал полные руки еды – ломоть хлеба, кусок буженины, пупырчатые огурцы, щелкнул крышкой серебряного кувшинчика, в ноздри ударил винный дух.

– Если вас не затруднит… – я откусил здоровенный кусок, только тут почувствовав, насколько голоден, ведь мне так и не удалось толком поесть, – не могли бы вы принести немного молока?

– Молока? – Тон монаха на долю секунды потерял свою медоточивость, я успел заметить тень отвращения на его лице и, довольный, запихнул в рот половину огурца, надкусил смачно. Однако монах быстро справился с собой. – Для вас что угодно. – Он кивнул черным, и те удалились.

– Ах, Никита!

Я едва не поперхнулся, он уже знал мое имя!

– …Вы даже не представляете, как жестоко вас обманули, какой опасности вы избежали благодаря моему своевременному вмешательству. – Я действительно этого не представлял. Этот монах со своими рясами появился в самый неподходящий момент. Однако скептическое выражение моего лица осталось незамеченным. – Вас обманули! Лживыми путями заманили сюда, чтобы использовать в своих целях!

– Что вы говорите! – делано ужаснулся я, надеясь сбить черного с этого патетического тона.

– Девочка! – Продолжал он на той же ноте, постепенно забирая все выше. – Маленькая девочка обликом, а душой воплощение Сатаны! – Этот выпад он завершил, низко нагнувшись над столом, практически ткнувшись длинным острым носом мне в лицо. Глаза его горели фанатичным огнем.

Вот теперь я был ошарашен.

– Да неужели?

– Бесспорно! Воспользовавшись своим грязным колдовством, она очаровала вас. Вы пошли за ней, сами не понимая, куда и зачем идете! Судьба милостива. Если бы воины господа не шли за ней по пятам, не давая передышки, она, конечно же, не выпустила бы вас из своих цепких лап. Но мы смогли вовремя прийти к вам на помощь.

Странно, но я вовсе не чувствовал желания кинуться ему на шею и благодарить за избавление. Я завернул кусочек корейки в лист салата и, эстетствуя, воткнул в рулет хвостик петрушки.

Мое молчание вдохновило монаха на новые откровения:

– А вы знаете, кто прислуживает этой ведьме? – Очевидно, он собрался добить меня. Длинные бледные пальцы впились в края столешницы, глаза увеличились до неестественных размеров. – Оборотень!

Я моргнул, откинувшись. Теперь я вспомнил. Вспомнил холодный, равнодушный взгляд желтоглазого гиганта и вспомнил волка ночью у ручья. Я почти узнал его в таверне! Выходит, монах был прав. Все сходилось. Все было именно так, как он и сказал. Я понимал это умом. Но, черт возьми, я не хотел понимать этого сердцем. Мне вспомнилась маленькая тонконогая девчушка. Держа меня за руку, она смотрела на восходящее солнце, такое же огненно-рыжее, как и ее волосы. Когда я встретился с ней взглядом там, в таверне…

– Чем заслужил я такое внимание к своей особе? – Я позволил себе оборвать несколько виноградин, но они не утолили внезапно подступившую жажду. Пить вино, потребовав молока, казалось нелепым, да и не хотелось туманить и без того больную голову.