Текст книги "По страницам «Войны и мира». Заметки о романе Л. Н. Толстого «Война и мир»"

8. Необходимые пояснения

Преодолев первые главы «Войны и мира» с их французским языком, мы уже не откладываем книгу в сторону. Мы входим в жизнь героев, разделяем её и не можем от неё оторваться. Но есть страницы, заставляющие нас останавливаться и даже скучать, – на этих страницах Толстой говорит о своём понимании истории, излагает свою философию войны и мира.

Нам представляется странным и непонятным, зачем понадобилось вставлять эти серьёзные философские главы в художественное произведение. Разве читателям и без того не ясна и не интересна жизнь героев «Войны и мира»?

Толстой не мог обойтись без изложения своих философских взглядов, потому что он был великий русский писатель. Именно так – настоящий писатель всегда испытывает потребность не только показывать читателю жизнь, но и объяснять эту жизнь, и учить жизни.

Особенно сильно это стремление у русских писателей. Ещё Екатерина II говорила в сердцах, что господин Фонвизин хочет учить её царствовать, – и это было правдой. Ломоносов, Фонвизин, Радищев, Державин в своих сочинениях учили простых людей, как им честно жить, а царей – как им правильно и достойно управлять государством. Цари не слушались, но это уже не зависело от писателей.

Литература XIX века продолжила и углубила эту традицию. Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Островский, Гончаров, Достоевский – все они своими книгами учили читателей жить. Все в той или иной степени давали уроки правителям государства; но, кроме того, они учили простых людей тому, что сами открыли, поняли о жизни.

Толстой в «Войне и мире» использовал огромный опыт всей русской литературы. Цель, которую он поставил перед собой, была под силу только неутомимому мыслителю: Толстой хотел объяснить читателю не жизнь одного человека или группы людей, а жизнь целого народа на протяжении почти двадцати лет. Такая задача требовала громадного напряжения ума – Толстой выработал целую систему взглядов, которую не хотел и не мог держать при себе; он должен был отдать свои мысли читателю.

О чём же думал Толстой, когда писал «Войну и мир»?

Он говорил, что в своём романе больше всего любил мысль народную, – это очень важное признание.

Что такое русский народ, каков он, как связаны между собой отдельные люди, из которых он состоит? Кто может направлять эту массу, руководить ею, нужно ли вообще такое руководство? Какими силами движется история и какова роль отдельного человека в этом движении массы людей – вот какие вопросы больше всего интересовали Толстого.

Поэтому в его романе такое множество людей: отдельных судеб и судеб человеческих коллективов; мы видим мирные и военные будни целых полков; перед нами проходят крестьяне и ополченцы, партизаны, раненые и пленные солдаты, толпа московских мастеровых – судьбы всех этих людей перекрещиваются, рядом с ними оказываются то князь Андрей, то Кутузов, то Пьер, то Петя Ростов, то Наташа – и в нашем сознании возникает грандиозная картина жизни всей России в один из самых значительных моментов её истории.

И сама история оказывается не только прошлым. Для Толстого Наполеон и Александр I, Кутузов и Багратион не только исторические деятели; они прежде всего люди, со своими человеческими качествами, достоинствами и недостатками.

Наполеон в «Войне и мире» не был бы так интересен нам сегодня, если бы Толстой видел в нём только полководца, двинувшего свои войска в Россию и разгромленного нашим народом почти сто девяносто лет назад. Наполеон для Толстого – воплощение индивидуализма, человек, уверенный, что он стоит выше других людей и потому ему всё позволено; с именем Наполеона Толстой связывает сложнейшие нравственные вопросы.

Толстой был против распространённой в его эпоху теории, что история движется мыслями и решениями отдельных выдающихся личностей. По его мнению, развитие истории зависит от множества мелких поступков отдельных людей; поступки эти, соединяясь, образуют события; история движется не волей Наполеона или Александра I, а народными массами, участвующими в исторических событиях.

Поэтому Наполеон у него бывает смешон в своём убеждении, что он руководит битвами и ходом истории; а сила Кутузова в том, что он опирается на стихийно выраженную народную волю, учитывает настроение народа.

Толстой считал, что жизнью людей управляют постоянные, вечные законы, – объяснить эти законы он не мог, но верил в них. Поэтому его любимые герои иногда оказываются пассивными: Кутузов, например, не вмешивается в ход битвы, а предоставляет событиям идти, как они идут.

Мы не можем сегодня полностью принять и разделить философию Толстого, но многое в ней привлекает нас – и, в особенности, призыв прислушиваться к мнению народному.

Философская система Толстого трудна для неподготовленного читателя, поэтому не имеет смысла говорить сейчас о всех её сторонах. Читая следующие главы, мы ещё вернёмся к некоторым взглядам Толстого. Сейчас же, заранее, нам важно понять главное: философия Толстого неотделима от жизни Наташи и Пьера, князя Андрея, Долохова, Сони, Денисова и всех остальных, потому что философские взгляды Толстого выросли из его мыслей о жизни людей, о счастье человека, о его долге перед другими людьми и перед землёй, на которой он живёт.

9. Смотр в Браунау

Первая картина войны, которую рисует Толстой, – не сражение, не наступление, не взятие крепости, не оборона даже; первая военная картина – смотр, какой мог бы происходить в мирное время. И с первых же строк, повествующих о войне, даже с первой фразы, Толстой даёт понять, что война эта не нужна народу, ни русскому, ни австрийскому.

«В октябре 1805 года русские войска занимали сёла и города эрцгерцогства Австрийского, и ещё новые полки приходили из России, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау».

Кто мог тогда предполагать, что почти через сто лет в этом самом Браунау родится мальчик, чьё имя проклянёт человечество в двадцатом веке, – Адольф Шикльгрубер. Став взрослым, он возьмёт себе фамилию Гитлер и, забыв уроки Наполеона, поведёт свои войска в Россию…

А пока Браунау – маленький австрийский городок, где находится главная квартира Кутузова и куда собираются русские войска, среди них – пехотный полк, в котором служит разжалованный в солдаты Долохов.

У генерала, командира полка, одна забота: «лучше перекланяться, чем недокланяться». Поэтому усталые солдаты после тридцативёрстного перехода «не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились»; поэтому такую ярость вызывает у генерала неположенный цвет шинели Долохова; поэтому «звуки усердных голосов, перевирая», повторяют приказ:

«Командир третьей роты к генералу! Командира к генералу, третьей роты к командиру!..» И, наконец: «Генерала в третью роту!»

Поэтому генерал кричит на командира третьей роты Тимохина, пожилого заслуженного офицера; называет злосчастную шинель Долохова то сарафаном, то казакином; не без юмора замечает: «Что, он в фельдмаршалы разжалован, что ли или в солдаты?..» – и, распаляясь, утверждаясь в своём гневе, который уже ему самому понравился, останавливается перед наглым взглядом Долохова и его гордым звучным голосом: «Не обязан переносить оскорбления».

Роман Толстого называется «Война и мир», – уже в этом названии контраст, резкое противопоставление будней войны и будней мира; казалось бы, на войне всё иначе, всё по-другому, чем в мирной жизни, и люди проявят себя здесь не так, как в светских гостиных; выступит иная, лучшая их сущность…

Оказывается, ничего подобного. Отчаянный и наглый Долохов остаётся самим собой; в солдатском строю он тот же, что в разгульной компании Анатоля Курагина. Полковой командир, «плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому», не был нам знаком раньше, но на его месте мы легко можем представить себе знакомого нам князя Василия, – он вёл бы себя точно так же, и девиз «лучше перекланяться, чем недокланяться» вполне бы ему подошёл.

Мы ещё не видели на войне князя Андрея, но не можем себе представить, чтобы он испугался генерала, как Тимохин, или был озабочен переодеванием солдат, как генерал. Зато очень легко представить себе Бориса Друбецкого адъютантом командира полка, выполняющим все его бессмысленные требования…

Оказывается, на войне люди проявляют себя так же, как в мирной жизни, – может быть, только ярче выступают их характеры; нет контраста между войной и миром; есть другой контраст: как в мирной жизни, так и на войне одни люди честны, другие – бесчестны и думают не о деле, а о своей выгоде.

Полк прошёл тысячу вёрст из России. Солдатские сапоги разбиты; новую обувь должно было доставить австрийское ведомство и не доставило: полкового командира это заботит мало. Полк не готов к боевым действиям, потому что нельзя воевать босиком, но полковой командир хочет показать главнокомандующему как раз обратное: всё в порядке, полк готов к войне.

Только вот в чём беда: главнокомандующему не этого надо. Кутузов «намеревался показать австрийскому генералу печальное положение, в котором приходили войска из России». Он-то знает, какое значение имеет обувь; после смотра солдаты скажут о нём: «Не… брат, глазастей тебя, и сапоги и подвёртки всё оглядел…»

Всё, что делает и говорит Кутузов, обратно тому, что делает и говорит молодцеватый, несмотря на свою тучность, полковой командир. Кутузов стар; Толстой подчёркивает, что он, «тяжело ступая… опускал ногу с подножки», что голос у него слабый, что шёл он «медленно и вяло». Полковой командир тоже немолод, но старается выглядеть молодым; он неестественен – Кутузов прост в каждом движении, «точно как будто и не было этих двух тысяч людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира».

Тот самый капитан Тимохин, который вызвал гнев полкового командира из-за синей шинели Долохова, привлекает внимание Кутузова:

«– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий…

… В эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что казалось, посмотри на него главнокомандующий ещё несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.

– Ещё измаильский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.

И полковой командир… вздрогнул, подошёл вперёд и отвечал:

– Очень доволен, ваше высокопревосходительство». (Курсив мой. – Н. Д.)

Полковой командир озабочен только одним – всегда одним: не упустить случая выдвинуться, понравиться начальству, «перекланяться». Недаром «видно было, что он исполнял свои обязанности подчинённого с ещё большим наслаждением, чем обязанности начальника». Что бы ни происходило он прежде всего думает о том, как он будет выглядеть в глазах начальства. Где уж ему замечать других людей, где ему понять, что капитан Тимохин – храбрый офицер…

Кутузов ведь тоже не всегда был главнокомандующим – но и раньше, когда он был моложе, он умел видеть других людей, понимать подчинённых, поэтому ещё с турецкой войны он запомнил Тимохина. Там, в битве под Измаилом, Кутузов потерял глаз. И Тимохину памятна эта битва: после смотра он ответит полковому командиру, «улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом». (Курсив мой. – Н. Д.)

Что же сказал ему полковой командир и что ответил Тимохин?

«– Вы на меня не претендуйте, Прохор Игнатьич!.. Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвёшь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете…

– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан…»

Теперь, после милостивого обращения Кутузова с капитаном, генерал обращается к нему по имени и отчеству, почти лебезит перед ним. А Тимохин? «Да смею ли я!..» Он маленький человек, такой же маленький, как капитан Тушин, с которым мы скоро познакомимся; как Максим Максимыч у Лермонтова. Но на этих маленьких людях держится русская армия – в битве под Шенграбеном Тушин и Тимохин определят успех сражения; оба они не боятся неприятеля, но боятся начальства; это понимает Кутузов, поэтому он отвернулся, чтобы не заставлять Тимохина вытягиваться сверх меры.

Кутузов не только очень, очень много знает о людях – он понимает их и жалеет, сколько это возможно; он живёт не по законам света, и в нашем восприятии он сразу оказывается своим, как Пьер, как Наташа, как князь Андрей, потому что главное разделение людей в романе, которое подсказывает нам Толстой, – главное разделение такое: близки и дороги люди искренние и естественные, ненавистны и чужды те, кто фальшивы. Это разделение пройдёт через весь роман, и на войне, и в мире оно будет главным в нашем отношении к людям, с которыми познакомит нас Толстой.

10. Юнкер Ростов и поручик Телянин

«– А, Бондаренко, друг сердечный, – проговорил он бросившемуся стремглав к его лошади гусару. – Выводи, дружок, – сказал он с тою братскою весёлою нежностью, с которою обращаются со всеми хорошие молодые люди, когда они счастливы».

Так появляется на войне Николай Ростов – счастливый, молодой, всем улыбающийся, с оживлённым лицом. И немец, хозяин дома, где живёт Ростов, встречает его так же радостно, как гусар Бондаренко.

Мы видели Ростова в Москве, в домашнем кругу, когда праздновались именины его матери и сестры. Об атмосфере семьи Ростовых речь впереди. Но даже самое беглое знакомство с Николаем, его родителями, с Наташей и Петей убедило нас: люди в этой семье живут по закону естественности.

Николай ещё очень молод; он весь открыт, весь как на ладони, с острым самолюбием молодости и с постоянным страхом сказать или сделать что-то не то, с желанием всем понравиться, всем быть полезным и, главное, с неистребимой жаждой казаться взрослым, сильным и грубоватым мужчиной, настоящим офицером.

А он – мальчик. Доверчивый, чистый и юный мальчик, конечно, влюбившийся в своего эскадронного командира Денисова, воплощающего тот самый идеал мужчины, к какому стремится Ростов:

«– …А я пг’одулся, бг‘ат, вчег‘а, как сукин сын!.. Хоть бы женщины были. А то тут, кг‘оме как пить, делать нечего. Хоть бы дг‘аться ског‘ей…»

Таким настоящим мужчиной, удальцом, мечтает быть и Ростов. Одного он ещё не понимает: Денисов действительно замечательный человек и храбрец, но вовсе не потому, что он кричит и машет саблей, играет в карты и пьёт – всё это вещи внешние и малозначащие; главное в Денисове раскроется позднее; Ростов этого главного не видит и подражает только внешнему, показному в своём начальнике…

Настоящий мужчина должен, по мнению Ростова, иметь настоящую лошадь и уж ни в коем случае не торговаться, покупая её, а давать сколько спросят. Поэтому Николай купил у неприятного ему поручика Телянина лошадь и не торговался, хотя она «не стоила и половины» заплаченных за неё денег.

Телянин неприятен и нам – уже тем, что нажился на продаже лошади. Кроме того, он «никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил»; Толстой коротко сообщает: «Телянин был перед походом за что-то переведён из гвардии», в полку его не любили все, особенно Ростов.

Но Ростов не смеет довериться своему чутью: настоящий мужчина должен быть хорош с товарищами, поэтому он старается быть приветлив с Теляниным. И всё-таки, когда обнаруживается, что у Денисова пропал кошелёк и Денисов кричит на своего лакея Лаврушку, Ростов бросается к двери – он понимает, что кошелёк взял Телянин.

Денисов тоже понимает это. Но думает о другом: заподозрить в краже офицера – значит, бросить тень на честь всего полка. Пропади они пропадом, деньги, лишь бы не запятнать полк – вот о чём думает Денисов, удерживая Ростова. Ростов тоже меньше всего озабочен пропажей денег. Да и в комнате, кроме Телянина и Лаврушки, был он, Николай, – стало быть, на него тоже может пасть подозрение…

Потеряв голову, весь дрожа, он врывается в трактир, где Телянин как раз вынимает кошелёк, чтобы расплатиться, и успевает только сообразить, что нельзя говорить при всех, – он тащит Телянина к окну и шёпотом говорит ему: «Это деньги Денисова, вы их взяли…»

«– Что?.. Что?.. Как вы смеете? Что?.. – проговорил Телянин.

Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость, и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело».

Чувства, охватившие Ростова, так понятны: он по-детски счастлив, что с него снято подозрение (хотя никто его не подозревал); он рад и тому, что Лаврушка не виноват (хотя знал это и раньше); он полон омерзения и ненависти к Телянину, и в то же время брезгливая жалость охватывает его, и отчего-то делается стыдно, как всегда стыдно хорошему человеку при виде подлости.

Николай думает, что всё вокруг должно идти по справедливости. Офицер украл деньги у товарища – это позор; следовательно, вор должен быть опозорен перед всеми; следовательно, нужно сказать о его поступке полковому командиру.

Ростов так и делает, а полковой командир отвечает ему, что он лжёт.

В той простой и правильной мужской жизни, какой хочет жить Ростов, в подобных случаях вызывают на дуэль. Он так и объясняет товарищам: «…я не дипломат. Я затем в гусары и пошёл, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…»

Но всё оказывается совсем не так просто: товарищи не поддерживают Ростова, они на стороне полкового командира: «Спросите у Денисова, похоже это на что-нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?» – говорит пожилой опытный офицер. – «Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты… Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из-за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по-вашему? А по-нашему не так».

Кто же прав? Все офицеры – и Денисов в их числе – согласны со своим пожилым товарищем; Ростов, «краснея и бледнея», оправдывается: «Вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка…» Но извиниться он отказывается: «Ей-богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?»

Столкнулись два разных представления о чести и бесчестье. Для Николая бесчестье – обнаружить его. Офицеры убеждены, что делают благое дело, уговаривая Ростова. Но они разрушают в его душе ту веру в справедливость и благородство, которой он жил до сих пор. Вот сейчас, убеждая его извиниться перед полковым командиром, товарищи заставляют Николая сделать первый из той цепи поступков, которые превратят его в нерассуждающего человека, привыкшего не думать, а только подчиняться.

Пройдёт время, и окажется, что неопытный Ростов был в этой истории честнее и благороднее умудрённых опытом офицеров. Они дорого заплатят за то, что позволили Телянину, сказавшись больным, избегнуть суда. Пройдёт время – Телянин возникнет на пути Денисова, и, в сущности, по его вине Денисов попадёт под суд и долгие месяцы будет унижен, оскорблён, затоптан в грязь, и даже царь отклонит его прошение о помиловании. Подлец победит благородного человека, воспользовавшись его же благородством, – и когда это случится, Денисов, может быть, пожалеет, что в своё время помог остановить горячего Ростова в его стремлении к справедливости, но будет уже поздно.

11. Адъютант Кутузова князь Болконский

Смотр в Браунау. Кутузов идёт по солдатским рядам. Сзади – свита. «Ближе всех за главнокомандующим шёл красивый адъютант. Это был князь Болконский».

Так появляется на войне князь Андрей. Когда «Кутузов задумался, видимо припоминая что-то», князь Андрей напомнил ему о разжалованном Долохове. После смотра он вошёл в кабинет главнокомандующего с бумагами, которые нужны были Кутузову, взял другие бумаги, выслушал приказание: «Из всего этого чистенько, на французском языке, составь memorandum, записочку…»

Перед нами аккуратный, исполнительный штабной офицер. Читая об этом, испытываешь разочарование: неужели князь Андрей шёл на войну составлять меморандумы? Мы хотели бы видеть его в битве, в пороховом дыму, впереди войск – а тут кабинет, шорох бумаг, тихие шаги по ковру…

Но вот что удивительно: князь Андрей «много изменился за это время… он имел вид человека… занятого делом приятным и интересным». Князь Андрей доволен своей жизнью на войне! И Кутузов доволен им. «Ваш сын… надежду подаёт быть офицером, из ряду выходящим по своим знаниям, твёрдости и исполнительности», – так писал он «своему старому товарищу, отцу князя Андрея».

Дело в том, что война состоит не только из грохота орудий, сражений и подвигов. В понятие войны входит и всё то, что мы видели: старание генерала выслужиться, и трепет Тимохина перед начальством, и воровство Телянина, и проигрыш Денисова, и мученья Ростова… На войне живут люди – и, пока живы, они продолжают мечтать, каждый о своём, любить и ненавидеть, огорчаться и радоваться по самым незначительным поводам. Здесь, как и в мирной жизни, бывают свои будни – и, может быть, труднее вести себя достойно в будничной жизни войны, чем в сражениях.

Князь Андрей живёт размеренно-спокойной жизнью штаба – но вот она прерывается звуком хлопнувшей двери, быстрыми шагами и быстрым голосом австрийского генерала с перевязанной головой. Это генерал Мак, армия которого разбита французами. Кутузов встречает Мака с неподвижным лицом, – нужно несколько мгновений, чтобы он понял глубину и значение происшедшей трагедии. «Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь». (Курсив мой. – Н. Д.)

Так ведёт себя Кутузов – его почтительность вызвана сочувствием: потерпевший поражение генерал страдает от своего позора, было бы недостойно усиливать его страдания. Но адъютанты Кутузова, Несвицкий и Жерков, настроены иначе. Австрийцев же побили, не наших, – есть чему огорчаться!

Жеркова мы помним на смотре в Браунау: когда Кутузов шёл вместе с полковым командиром по солдатским рядам, Жерков, следуя за ними в свите, передразнивал каждое движение полкового командира – так он забавлялся и смешил товарищей. Позже, при переправе через реку Энс, он с наивным лицом объяснит Несвицкому, зачем понадобилось послать поджигать мост многих людей – вместо двух – и подвергнуть опасности многие жизни:

«– Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам-то кто же Владимира с бантом даст! А так-то – хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить…»

Жерков цинично, вслух говорит то, что другие думают про себя. К тому же он ещё и шутник: везде находит повод развлечься. Вот и сейчас он расталкивает своих друзей, издевательски очищая дорогу для австрийских генералов; поздравляет их с приездом Мака…

В этой сцене я впервые ясно вижу, что князь Андрей сын своего отца.

«– Если вы, милостивый государь, – заговорил он пронзительно, с лёгким дрожанием нижней челюсти, хотите быть шутом, то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой раз скоморошничать в моём присутствии, то я вас научу, как вести себя». (Курсив Толстого. – Н. Д.)

В словах князя Андрея по крайней мере три повода для того, чтобы Жерков немедленно вызвал его на дуэль: «шутом», «осмелитесь», «скоморошничать», – даже представить себе невозможно, чтобы кто-нибудь посмел сказать хоть одно из этих слов князю Андрею Болконскому.

Но Жерков и Несвицкий всего лишь удивлены, и Жерков начинает оправдываться:

«– Что ж, я поздравил только…

– Я не шучу с вами, извольте молчать! – крикнул Болконский».

Пронзительный голос и резкий крик – так просыпаются в Андрее недостатки отца: нетерпимость, деспотическая властность. Но за ними встают достоинства старого князя.

«– Ну, что ты, братец! – успокаивая, сказал Несвицкий.

– Как что? – заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. – Да ты пойми, что мы – или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела…»

Он говорит сбивчиво, отсюда эти не очень правильные обороты: «офицеры, которые служим», «дела нет до… дела» Но в его взволнованной речи – то самое отношение к войне, которое заставило Кутузова почтительно пропустить Мака вперёд; и теперь понятно, почему Кутузов видит Андрея «из ряду выходящим» сотрудником своего штаба; теперь понятны слова Толстого: «князь Андрей был одним из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела».

Жеркову и Несвицкому поведение князя Андрея кажется странной выходкой – и, тем не менее, они отступают. «Мальчишкам только можно так забавляться, – прибавил князь Андрей по-русски, выговаривая это слово с французским акцентом, заметив, что Жерков мог ещё слышать его». (Курсив Толстого. – Н. Д.)

Уже не в запальчивости, уже успокоившись, он ещё раз сознательно оскорбляет Жеркова: «Он подождал, не ответит ли что-нибудь корнет. Но корнет повернулся и вышел из коридора».

Казалось бы, Жерков, так любящий веселиться, дразнить всех вокруг, безнаказанно издеваться над русскими и австрийскими генералами, – казалось бы, этот бесшабашный Жерков должен с лёгкостью идти на дуэль и при первом же резком слове бросить вызов оскорбившему его человеку. Но нет. Жерков становится очень благоразумен, как только дело касается его драгоценной жизни. Неблагоразумен князь Андрей, но мы прощаем пронзительный голос, крик, резкость, потому что за всем этим – крупные чувства: подлинная горечь поражения и надежда на победу, и мечта о подвиге. А у Жеркова всё мелкое: и развлечения, и мысли о карьере, и мгновенный расчётливый страх перед князем Болконским.

* * *

Прошло несколько дней – тянулись будни войны; позади осталось несколько сражений, в которых русские солдаты проявили «храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем», – и вот после одного из таких сражений, где Кутузов атаковал и разбил французскую армию генерала Мортье, князь Андрей Болконский едет с известием об этой победе к австрийскому двору.

Толстой очень подробно рассказал о столкновении князя Андрея с Жерковым. И – в трёх строчках – об участии Болконского в битве: «Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей». Позже князь Андрей будет вспоминать, «как содрогается его сердце, и он выезжает вперёд рядом с Шмитом, и пули весело свистят вокруг него, и он испытывает то чувство удесятерённой радости жизни, какого он не испытывал с самого детства».

Больше мы ничего не узнаём об этом сражении, да и не нужно; мы уже поняли главное: там, где проверяются душевные силы человека, князь Андрей радостно напряжён; он ведёт себя точно так, как мы ждём от него. Но вот о чём хочется задуматься: кажется, он легче справляется с собой в бою, чем в буднях; это чувство испытывает позднее и Ростов; в сражении всё ясно: позади – свои, впереди – чужие; а в буднях всё переплетается, и трудно бывает понять, кто свой, кто чужой и где главные враги.

Вот он скачет в Брюнн к австрийскому двору с известием об одержанной русскими победе. Он радостно возбуждён, взволнован, многое перенёс за сутки, настроен торжественно. Но австрийский двор вовсе не так обрадован победой русских, как представлялось князю Андрею. Здесь вступают в действие иные силы, иные стремления, «дипломатические тонкости», как говорит князь Андрей, и он чувствует, что «весь интерес и счастие, доставленные ему победой, оставлены им теперь и переданы в равнодушные руки военного министра и учтивого адъютанта».

Совсем недавно мы слышали срывающийся голос юного Ростова: «…я не дипломат. Я затем в гусары и пошёл, думал, что здесь не нужно тонкостей…» Князь Андрей и старше, и опытней, и умнее Николая Ростова: они очень разные люди – первая же встреча между ними приведёт к ссоре и едва не кончится дуэлью. Но оба они пришли на войну с чистыми помыслами и поэтому становятся похожи друг на друга, сталкиваясь с той силой неестественного, несправедливого, которую оба не могут и не хотят понять.

Дипломат Билибин объясняет князю Андрею то, что ему непонятно. Какая радость а в с т р и й с к о м у двору от победы р у с с к и х войск, когда австрийские генералы один за другим подвергаются полному поражению? Оказывается, и здесь живут и диктуют свою волю те законы, от которых князь Андрей бежал из петербургского света.

Недаром здесь, в Брюнне, среди дипломатов оказывается Ипполит Курагин – ненавистное Болконскому воплощение гостиной Шерер. Правда, он «был шутом в этом обществе», но его слушают, не гонят, он спокойно ждёт наград и повышений по службе…

Встреча с австрийским императором разочаровала князя Андрея – он не успел толком рассказать о сражении, он увидел равнодушие к тому общему делу, интересами которого жил в последние месяцы; можно было закричать на Жеркова, но если император союзной Австрии относится к войне почти так же, как Жерков, – что делать тогда?

Вернувшись к Билибину, князь Андрей узнаёт то, «что уже знают все кучера в городе» и что неизвестно во дворце: французы приближаются к Брюнну.

Зная положение русских войск, Андрей мгновенно понимает, что несёт с собой это известие: «значит, и армия погибла: она будет отрезана». Вот когда наступает час, ради которого он покинул отца и беременную жену.

Известие о безнадёжном положении русской армии «было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею… ему пришло в голову, что ему-то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе!»

Билибин уговаривает его – очень разумно, с точки зрения здравого смысла, – не возвращаться в армию Кутузова, где его ждёт «или поражение и срам», или мир, если он будет заключён. «Вам не велено приезжать назад, и отсюда вас не отпустили; стало быть, вы можете остаться и ехать с нами…» – толкует Билибин.

«– Этого я не могу рассудить, – холодно сказал князь Андрей, а подумал: „Еду для того, чтобы спасти армию“».

– Mon cher, vous etes un heros, – сказал Билибин».

Кто из них прав? Да, рассуждения Билибина совершенно справедливы, и положение русской армии безнадёжно, и незачем князю Андрею ехать, но сам же Билибин, вопреки всякому здравому смыслу, признаёт: «Мой милый, вы герой». Потому что умение поступать вопреки здравому смыслу, повинуясь только голосу своей совести, только чувству долга, своей ответственности перед людьми, страной, армией – это умение и называется героизмом.