Текст книги "Скатерть Лидии Либединской"

Отъезд Нины
Рассказывает Тата Либединская

К эмиграции мама относилась крайне отрицательно. Как и практически все люди ее поколения. Некоторые называли уехавших «покойничками». Можно вспомнить, например, Д.Самойлова, который самых близких друзей осуждал за отъезд и прекращал всякие отношения.

В 1978 году я и наша младшая сестра Нина приняли решение эмигрировать в Израиль. В октябре 1979 года Нина с мужем и двумя дочерьми полутора и трех лет уехали в Иерусалим, где живут и сейчас.

Выйдя замуж, Нина продолжала жить с мамой. Они вместе ездили в поездки, много гуляли. Нина была основным помощником в приеме беспрерывных гостей, в праздновании детских елок.

Для мамы отъезд Нины стал очень тяжелым испытанием. Надо сказать, что это мы поняли только спустя многие годы. Однако тогда, в 1978-м, мама не только благородно подписала все необходимые бумаги, но и долгие девять лет до первой поездки в Израиль переписывалась и еженедельно звонила Нине.

Недавно Нина привезла мне несколько маминых писем, в которых видно, как мама без нее тосковала и как нелегко давалась ей эта разлука.

21 февраля 1980

Ниночка, родная моя девочка, завтра день твоего рождения, канун его провели, как всегда, в хозяйственных хлопотах – варили студень, жарили кур, делали фарш для пирожков <…> ходили с Татой за «Байкалом» и яблоками. Завтра ждем гостей – Аню-Лену (коллеги Нины. – Н.Г.), Лялю, Галю и всех родственников, будем пить за твое здоровье, Гришино, Лидочкино и Машино. А я все вспоминаю, как двадцать восемь лет назад, в такой же серенький, с оттепелью, день мы ждали гостей к Крученыху и с утра отправились с бабушкой и Лидией Николаевной в Военторг покупать компотницу из белого с черным стекла и как там у меня отошли воды, но я бодро сидела с гостями, было очень весело – пришли Миша Светлов, Никулин, Лидочка Бать, дядя Леля[45]45
  Лебединский Лев Николаевич – музыковед, брат Ю.Н.Либединского.


[Закрыть], ели плов и прочие вкусные вещи, и только в час ночи папа повез меня в родилку на Бакунинскую, а утром его вызвали и спрашивали, кого спасать – мать или ребенка? А в три часа дня ты уже появилась на свет, такая хорошенькая и черноволосая. А потом я еще месяц лежала в постели, и все приходили с поздравлениями и приносили дары. Все так ясно помнится, словно и не было этих долгих и разнообразных двадцати восьми лет! <…>

4 ноября 1980

…28-го сто лет Блоку, и каждый день идут вечера, написала несколько статей о Блоке и три радиопередачи. Числа 20–21-го поеду, вероятно, на два дня в Минск, проводить Блоковский городской вечер, а потом хочу смотаться в Ленинград на открытие мемориальной квартиры на Пряжке. Помнишь, Ниночка, как мы с тобой путешествовали по блоковским местам в Ленинграде, ездили в Озерки? Ведь это было в 1965 году, пятнадцать лет прошло с тех пор! Недавно мне приснилось, что ты и Сашка еще маленькие в одинаковых серых пальто с цигейковыми воротниками и цигейковых ушанках и что мы едем с вами на автобусе в театр, и так мне было хорошо, что не хотелось просыпаться. Да, хорошо, когда дети маленькие – не торопите время, пусть и ваши растут подольше…

Лидия Борисовна с дочерьми Ниной, Машей и Татой. 1979

30 ноября 1980

С новым Годом, мои дорогие Ниночка, Гриша, Лидочка и Маша!

Так приятно начинать это новогоднее письмо хорошей вестью: Игорь уже работает инженером на строительстве, звонит нам почти каждый день, и сегодня Тата полетела на целую неделю, повезла теплые вещи и гостинцы. Мы до сих пор – вот уже пять дней – не можем прийти в себя от радости, что так резко улучшилось состояние его здоровья.

Я была в Ленинграде, когда он позвонил первый раз, и Тата сразу мне перезвонила. Это было как раз в тот день, когда Ленинград чествовал Блока – открывали мемориальную доску на бывших Гренадерских казармах и прекрасный музей на набережной Пряжки. На четвертом этаже открыли мемориальную квартиру, привезли мебель Блока из Пушкинского Дома – очень все здорово. А на втором этаже, в квартире его матери, – литературная экспозиция, и только в комнате, где Блок умер, совсем пусто и под стеклом – посмертная маска, очень это впечатляет. Лестница, по которой мы поднимались с тобой и которая была довольно грязная и пахла кошками, теперь устлана ковром до четвертого этажа, все двери отреставрировали, и на них медные дощечки с фамилиями жильцов, которые жили здесь во времена Блока. Просто замечательно все сделали.

Лидия Борисовна на выступлении

Я от волнения даже не все могла как следует рассмотреть, так что мечтаю в январе еще раз съездить туда и спокойно рассмотреть все до мельчайших подробностей. А вечером было торжественное заседание в БДТ, где Блок последние годы жизни был зав. литературной частью, состоялся большой концерт.

Я почему-то все время думала, что в день рождения Блока должно случиться что-нибудь хорошее, и вот мои предчувствия оправдались, и поэтому для меня это был двойной праздник!

Вообще юбилей Блока принял поистине грандиозные масштабы. В Москве торжественное заседание состоялось в Большом театре, и когда мы с Кутеповым подходили к театру и увидели на его фронтоне огромный портрет Блока, то чуть не заплясали от радости. А сцена была сделана необыкновенно красиво – вся в серебристо-голубых полотнищах, бледно-желтых хризантемах, а в глубине портрет 1907 года в бархатной куртке. В ложе присутствовало правительство. Так что все было на самом высшем уровне, и я только огорчалась, что мама моя и Сонечка (Марр) не дожили – вот бы они ликовали!

А вчера провела в ЦДРИ два Блоковских вечера – один в пять часов в нашей каминной, а в семь в Большом зале, выступали и чтецы, и музыканты, зал был переполнен, несмотря на плохую погоду (снег с дождем!), длился вечер около трех часов, но никто не уходил, слушали очень внимательно. После вечера посиделив «Кукушке», выпили за здоровье Блока. И сейчас у меня лежат путевки на выступления до 25 декабря на каждый день – и все о Блоке!

Очень хочется верить, что Новый 1981 год продолжит все эти радостные ощущения, которыми заканчивается год 1980-й, и жизнь, которая была нарушена в 1979 году, начнет входить в нормальную колею.

Тата сразу повеселела и приободрилась, просто приятно на нее смотреть. Да и все друзья ликуют. Только мы очень огорчаемся, что не смогли сразу сообщить вам о всех наших новостях, так хотелось порадоваться вместе.

Когда Тата вернется, напишем вам все ее впечатления, надеемся, что на этот раз они будут повеселее.

Еще раз поздравляю всех вас, мои родные, с наступающим Новым годом! Пусть он несет людям мир, свидания, счастье. Крепко, крепко целую. Мама, теща, бабушка.

2 августа 1982

Мои дорогие любимые!

Давно не писала вам, с мая месяца мотаюсь по поездкам. О Ставропольском крае я вам писала, а через три дня оказалась в Мурманске, под метелями и снегопадом, несмотря на середину июля. Пришлось покупать туфли и водолазку, так как я, памятуя ставропольское тепло, приехала туда в босоножках и плаще. Но, в общем, все обошлось и было очень интересно. Вообще публика на Севере очень благодарная, и принимали нас прекрасно. А вернувшись из Мурманска, я через несколько дней отправилась в Пермь на Дни Советской литературы, и хотя эта поездка в смысле выступлений была самая трудная – шесть-семь выступлений в день, но зато какой же красоты мы насмотрелись, плавая шесть дней по Каме, сколько интересного повидали! У нас был свой маленький пароход с уютными каютами, Кама широкая, течет среди зеленых лесистых гор, белые ночи, соловьи поют, а в кают-компании круглые сутки кипит самовар и стол накрыт белоснежной скатертью, английской посудой и разнообразными яствами и напитками, так что, возвращаясь с берега после выступлений и заключительной ухи в каком-нибудь живописном месте, мы еще засиживались в кают-компании, отдыхая после напряженного дня.

Вернулись 2-го числа, а на 4-е у нас уже были заказаны с Танькой билеты на Красноярск, и 5-го днем Тата нас уже встречала в Заозерке, оттуда мы на двух машинах (в смысле с пересадкой) добрались до нашего родного Бородина[46]46
  Село Бородино Красноярского Края Заозерского района, где Губерман с семьей жили в ссылке, в начале 1980-х было переименовано в поселок городского типа, т.е. стало почти городом.


[Закрыть], где попали в объятия Игоря, Мили и Миши[47]47
  Миля и Миша – Эмиль Губерман и Михаил Либединский, внуки Лидии Борисовны.


[Закрыть]. Они все бодрые, загорелые, истопили нам баню, а после ели баранину, зажаренную Игорем, и пили «кедровку» – местную водку, и, конечно, пили за ваше здоровье. Я провела там две недели, и они пролетели, как один миг, в разговорах, хождении на озеро и хозяйственных заботах…

Переделкино. Рисунок А.Рустайкис

А на обратном пути у меня было шесть часов между самолетами, и я очень хорошо погуляла по Красноярску, побывала на могиле у декабристов.

Я живу на даче со своими дорогими Гориными, которые очень обо мне заботятся, но мне что-то в Переделкине не очень живется – очень уж много воспоминаний, и я при первом удобном случае сматываюсь в город, где мне очень нравится. В квартире чисто, красиво, покойно, а в переулках по вечерам такая тишина и красота, все зелено, особняки отреставрировали, как и церкви, и я с наслаждением гуляю, а от переделкинских дорожек на меня нападает тоска. Все говорят, что наша улица Гоголя после того, как с нее исчезли дети Либединские, потеряла всю свою прелесть. Это посторонние так говорят, а мне-то каково… Но, впрочем, и там бывают приятные моменты: так, в прошлую субботу пришли Фазиль Искандер и Эйдельман с женами, Анна Наль, Ира Желвакова, и мы выпили столько горячительных напитков, что я утром еле очухалась, а к обеду уже приехали Кутеповы (он только что вернулся из гастролей в Куйбышеве и Уфе), пришли Лева Левин с Ларисой Гринберг (он сейчас живет у нее на даче), позже подошли Городницкие, и гулянка продолжалась. Все спрашивали про вас и снова пили за ваше здоровье, рассматривали ваши фотографии. Я так верю, что мы еще посидим все вместе на переделкинской террасе.

Натан Эйдельман

30 июля было бы сорок лет, как мы с папой поженились, ездили с Машкой на кладбище, отвезли много роз, там очень красиво и зелено. А сегодня Ильин день, над Москвой время от времени грохочет веселая летняя гроза, и под окнами пахнут тополя. <…>

У меня пришли гранки Толстовской книжки, и я надеюсь, что к октябрю книжка наконец выйдет. А к Новому году (или в начале года) должна выйти пластинка – конечно, и то, и другое непременно пришлю. Очень, очень за вас тревожусь, скорее кончился бы этот кошмар! Так страшно за детишек! Ведь война есть война, и особенно понимают те, кто ее пережил.

<…>Крепко, крепко вас целую, мои дорогие любимые дети и внуки.

Мама, теща, бабушка.

30 октября 1982

Я за это время опять хорошо поездила: сначала с Димой и Зорей Пертциками[48]48
  Имеются ввиду юрист Пертцик Вадим Аркадьевич и его жена Зоря.


[Закрыть] махнули на машине в Пушкинские горы, по дороге заезжали на Валдай, катание по озеру на пароходике, потом из Новгорода заехали в Старую Руссу, где открыли новый музей Достоевского, в доме, где он писал «Карамазовых» и «Бесов», оказался чудесный тихий старый городок, а из Пушкинских гор еще поехали в Латвию, ночевали на озерах в пансионате, потом в Резекне и других маленьких городках и вернулись через Витебск по Минскому шоссе. Погода была очень хорошая, насмотрелись красоты, собирали грибы. Мы с Зорей хорошо отдохнули, а Димка устал, делал по 400–500 км. Только вернулась в Москву, позвонили из Союза писателей РСФСР и предложили поехать в Башкирию, я, конечно, согласилась, и хотя погода была не очень хорошая, но было интересно: и Уфа – красивый город, и очень там интересная картинная галерея, и особенно было интересно в районах: степи, а по ним на горизонте мчатся табуны лошадей, красота сказочная. Привезла много башкирского меда, и так как мы с Таней его не едим, то щедро оделили всех родственников, которые были очень довольны… По приезде из Башкирии меня ждало большое огорчение: умер мой любимый Виля Левик, с которым мы дружили ровно сорок лет.

Белла Ахмадулина, Маргарита Алигер, Ирина Смоленская, Лидия Либединская в фойе ЦДЛ. Нач. 1980-х. Фото М.Н.Пазий

Но жизнь продолжается, и могу сообщить вам, что наша Маргарита вышла замуж за Игоря Черноуцана (если Ниночка помнит, есть такой приятель у Гранина), у них два года был роман, но этой весной у него умерла жена и они решили воссоединиться, сейчас уехали в свадебное путешествие в Молдавию, оттуда собираются в Литву. <…> Ляля вас всех целует, она возвращалась после моего дня рождения на следующий день, в очередной раз упала и проехалась мордой об асфальт, разбила нос, ободрала щеку, но сейчас все подживает.

На днях будем звонить. А пока крепко всех вас целую, обнимаю и очень люблю.

23 марта 1983

Мои дорогие и любимые Нина, Гриша и девочки!

Пишу вам это письмо, сидя в гостинице, в городе Череповце, куда приехала на неделю, на выступления в связи с неделей Детской книги. Выступлений много – по два-три в день, но так как выступления проходят в школах, ПТУ, Дворцах пионеров, то в шесть вечера я уже свободна, возвращаюсь в гостиницу, отдыхаю и могу спокойно читать и написать письма, чего в Москве почти не бывает – так крутишься с утра до позднего вечера, так что получилось не только работа, но и в некоторой мере отдых, чему я очень рада. <…>

В Челябинске меня принимали очень хорошо, угощали пельменями, каждый день приглашали в гости, так что ни минуты одной побыть не удавалось. Это было приятно, но изрядно утомительно, и я рада, что в Череповце знакомых у меня нет, и только днем меня возят, ублажают, а вечером можно побыть одной и рано лечь спать. В Москве раньше часа лечь спать не удается, – то какой-нибудь вечер, то бежишь в гости, то к нам кто-нибудь приходит. На работу времени не остается, что меня очень раздражает. Правда, за февраль сделала много радиопередач – три радиопередачи по часу о Светлове, в этом году 17 июня его восьмидесятилетие, и передачи эти будут повторяться. Откликов очень много, все хвалят. А 6 марта радиостанция «Юность» провела со мной передачу под рубрикой «Твой собеседник». Это очень почетная рубрика: в ней до меня прошли беседыс Г.Марковым, космонавтами, Юрием Никулиным, скульптором Томским. Длится она сорок пять минут, и я рассказывала обо всем на свете – и о своих книгах, и о детях, и о внуках, и о поездках. После передачи телефон звонил не переставая двое суток, я и не знала, что столько народу слушает радио. А сейчас пошли письма, среди которых есть очень забавные – Таня и Варя наслаждаются, их читая.

Вышла наконец моя многострадальная книга о Толстом, получилась она очень красивая, по приезде в Москву пойду в Ленинскую библиотеку и получу разрешение на отправку вам. В марте должна выйти и пластинка, по приезде буду ее добывать, потому что так и не удосужилась ее заранее заказать в магазине… Я подписала договор с «Политиздатом» о грузинском революционере Александре Цулукидзе и собираюсь съездить в Тбилиси и Кутаиси, поработать в архивах, о чем думаю с удовольствием… Вот сколько написала, а все о делах да о делах. А жизнь наша течет своим чередом, живем тихо-мирно. …Витя Персик[49]49
  Виктор Персик окончил Щукинское училище, чтец. В 1993 году эмигрировал. Живет в Америке.


[Закрыть] читал у нас дома свою новую программу – стихи Хлебникова, очень интересная работа, а стихи такие хорошие – просто чудо! Но он по лености своей, конечно же, недоучил текст и запинался, за что получил от меня взбучку. Но вообще в данном случае молодец – думаю, что работа эта будет иметь успех, ведь он первый взялся за такого сложного поэта. Но теперь еще предстоит худ. совет, и он очень волнуется. У Лолочки все переболели гриппом – от Наташи до Ирины Константиновны. Юра без конца сочиняет стихи и песни – очень он талантливый. А Лола наша – такой золотой человек, что я на нее не нарадуюсь, конечно, она очень устает. <…> Так хочется о многом спросить вас. Эх, если бы посидеть вместе вечерок и обо всем, обо всем поговорить! Ну да это мечты, а потому пишите, хоть коротко, так как мы вас всех любим и так скучаем.

Крепко, крепко целую вас.

Ваша мама, теща, бабушка.

Любовь Горина, Лидия Либединская, Лев Левин и Григорий Горин. Пицунда, 1980-е

24 июля 1983

Август собираюсь прожить в Переделкино, так как Гриша и Люба Горины уезжают в Пицунду. Возьму с собой Лялю, которая сейчас лежит с тромбофлебитом, – пусть подышит воздухом. Лето у нас, как обычно, прохладное и дождливое, так что я наслаждалась в Грузии жарой – первые дни было 42° градуса в тени, все тбилисцы стонали и охали, а я была в восторге, чем повергла их в недоумение. Но потом жара спала, хотя было 30–32°, но это уже казалось прохладой. Я не была в Тбилиси с 1978 года и должна сказать, что он стал еще прекраснее. Почти целиком восстановлены старые кварталы от площади Ленина до Серных бань и на противоположном берегу Куры, возле памятника Горгасалу[50]50
  Вахтанг Горгасал – царь Иберии во 2-й пол. V в., один из основоположников грузинской государственности.


[Закрыть], – балконы выкрашены в разноцветные краски, вместо трол. и авт. остановок стоят старые конки, открыто множество духанчиков с вывесками Пиросмани, маленькие магазинчики сувениров и даже мастерские, где ткут ковры, стегают ватные одеяла, шьют черкески, даже открыли филиал «Воды Логидзе» и театр марионеток – сказка! Теперь каждый год в октябре проводится праздник «Тбилисобо», когда весь город выходит на улицы, и все угощают друг друга вином, чуреками, и катаются на фаэтонах. И к этому празднику архитекторы обязаны сдать какой-нибудь отреставрированный объект – или несколько домов, или караван-сарай. В этом году должна быть закончена реставрация Серных бань. Все это так прекрасно, что описать невозможно, и я счастлива, что все это видела. Дома в старых этих кварталах Горсовет отдает художникам, архитекторам, музыкантам, писателям, так что в Тбилиси теперь есть свой Латинский квартал. Из Тбилиси мы поехали в Кутаиси, где и проходили основные торжества, посвященные Маяковскому (девяносто лет со дня рождения), все было очень пышно, в Багдади, на его родине, рядом с домом, где он родился, открыли новый литературный музей, на открытии которого мы присутствовали, потом был литературный вечер на берегу Риони, а в конце, как положено, – роскошный банкет с поросятами, барашками и прочими роскошествами. Столы были накрыты на длинном открытом балконе над рекой в тени старых платанов. В делегации было много иностранцев, они обалдели от грузинского гостеприимства – вино приносили прямо в деревянных ведрах, и опустошались они мгновенно. На следующий день был торжественный вечер в Кутаисском театре, а днем нас возили в Гелати – монастырь IX века, который находится высоко в горах, красота неописуемая. После торжеств большая часть делегации отправилась через Тбилиси в Москву, а мы с Мишей Квливидзе и его новой женой Медеей (после смерти Лили, которая умерла два года назад, он недавно женился на прелестной грузинке) поехали в город Вани, где было открытие памятника и Дома-музея Тициана Табидзе. Очень было трогательно, приехала его дочь, которая хорошо помнит нашу бабушку – ведь она первая переводила его на русский язык, – и я все время ее вспоминала и представляла, как бы она радовалась, что справедливость восторжествовала и наконец-то этому прекрасному поэту воздали по заслугам. После торжественного открытия и митинга опять был пир человек на триста, где Миша[51]51
  Михаил Георгиевич Квливидзе (р. 1925), грузинский поэт.


[Закрыть] был тамадой и так накачался, что мы с Медеей погрузили его в машину, и благополучно довезли до гостиницы в Кутаиси, и провели два прекрасных дня, наполненных поездками по окрестностям и по городу, веселыми застольями и прочими радостями. Но и в Кутаиси, и в Тбилиси я не только веселилась, но и собирала материалы для книги о Цулукидзе, сидела в музеях и архивах, встречалась с людьми, которые хоть что-то могли рассказать мне о нем и его семье. К сожалению, людей таких очень и очень мало.

Очень, очень без вас скучаю, беспокоюсь за вас, но уж, верно, это навсегда. Крепко, крепко вас целую.

Переделкино. Рисунок А.Рустайкис

23 марта 1983

<…>; Март месяц получился у меня разъездной: 9 марта полетела в Челябинск, тоже на выступления, но там еще было очень много приятного, связанного с памятью папы. Его там очень чтут и помнят: на телевидении и радио записала о нем большие передачи, ему были посвящены встречи в Челябинской библиотеке и в городе Миассе, в библиотеке, которая носит его имя. Сейчас Миасская библиотека им. Либединского переезжает в новую часть города в прекрасное здание. <…> Установили мемориальную доску на здании больницы, где папин отец работал врачом, а папино детство прошло в доме при больнице, что описано им в повести «Воспитание души». А в Челябинске назвали его именем большую новую улицу. За те годы, что я не была в Челябинске, улица отстроилась, стала очень красивой и тянется на несколько километров.

Каторга и ссылка в рассказах и письмах

Как сейчас помню то жуткое утро 14 августа 1979 года. Всю ночь мы с Лолой и Ниночкой обсуждали, говорить ли маме, что Игоря посадили[52]52
  Игорь Губерман, муж Таты Либединской и зять Лидии Борисовны. Писатель и поэт, получивший широкую известность своими афористичными стихами, называемыми «гарики». Был арестован по сфабрикованному обвинению в 1979 году, получив пять лет, первую часть срока провел в лагере, где написал «Прогулки вокруг барака», а затем на поселении в пос. Бородино Красноярского края, где с ним были жена и двое детей (Эмиль и Татьяна); туда приезжали Лидия Борисовна и другие родственники. В 1988 году вместе с семьей эмигрировал в Израиль.


[Закрыть]! Тогда, оглушенные этой новостью, мы понимали, как изменит всю нашу жизнь это событие. Особенно было жаль маму – жаль, что она по нашей вине лишится привычного образа жизни, выступлений и поездок по стране и за границу! Времена стояли на дворе такие, что опасения наши были вполне реальны. Посовещавшись, мы решили, что я должна поехать в город и рассказать о случившемся маме. Как всегда, в расписании электричек был огромный перерыв. Я пошла голосовать, остановился сын писателя Авдеенко, я его помнила по Коктебелю, не уверена, что и он меня, но был очень приветлив. А я сидела и с ужасом думала: знал бы этот благополучный писательский сын, кого он везет! Он высадил меня у Никитских ворот, и я на автобусе добралась до Лаврушинского переулка. Совершенно не помню, что и как я говорила маме, помню только, что уже спустя час я сидела перед маминым другом детства, сыном давнего бабушкиного поклонника Вадимом Аркадьевичем Пертциком.

Тата Либединская-Губерман. Израиль, 1989

Вадим Аркадьевич Пертцик – потомственный юрист. Его отец Аркадий Григорьевич последние годы работал зам. начальника юридического отдела в каком-то союзном министерстве. С бабушкой Татьяной Владимировной они дружили еще со времен жизни на Кавказе, в молодости он ухаживал за бабушкой, да и потом оставался ее поклонником, что иногда было предметом домашних шуток. Дома у нас он бывал часто, вел все наши семейные официальные дела до самой своей смерти.

Его сын Вадим Аркадьевич родился в 1923 году и с тех самых пор дружил с нашей мамой. Окончив школу, он в 1941 году добровольно ушел на фронт, был ранен, потом снова вернулся на войну, участвовал в освобождении Киева. После войны поступил на юридический факультет Московского университета, который закончил с красным дипломом и поступил в аспирантуру. Дома бытовала такая история: получив кандидатскую степень, он устроил столь бурную вечеринку, что ему пришлось искать работу на периферии. Он выиграл конкурс на должность профессора во вновь создаваемом Иркутском университете, потом стал деканом юридического факультета. Часто приезжал в Москву с лекциями, а с начала семидесятых жил в Москве постоянно. Участвовал в создании и Брежневской, и следующей конституции. Познакомил маму с Анатолем Лукьяновым, чтобы он оказал помощь в отстаивании дач Чуковского и Пастернака в Переделкине.

Проводы семьи Губерманов в Израиль. Слева направо: Эмиль Губерман, Лола Либединская, Тата и Игорь Губерманы, Л.Б., Шура Говоров, Варвара Виноградова, Таня Губерман, Георгий Лескисс. Шереметьево, март 1988

«Ну что, доездилась, путешественница?» – грозно спросил меня Вадим Аркадьевич, имея, очевидно, в виду, что мы к тому времени подали заявление об отъезде в Израиль. И надо сказать, что этот большой, толстый и почти родной человек подействовал на меня, как то горькое лекарство в детстве. Я вдруг ясно поняла, что люди, даже самые близкие, но принадлежащие к этой жуткой системе, мне теперь уже ничем помочь не могут. Надо было брать себя в руки и начинать действовать самой, чтобы вытащить Игоря из того позора, в который хотели его ввергнуть гэбэшники! Впрочем, подробности я узнала позже; пока было лишь ощущение разверзшейся пропасти. А мама, сама того не подозревая, взяла на себя роль своей мамы, нашей бабушки, помогая мне и моим детям вылезти из этой пропасти, в которую загнала нас та жуткая власть. Мы с детьми переехали жить в Лаврушинский. В нашу квартиру на Речном вокзале я заезжала только для того, чтобы взять почту. От соседей я узнала, что следователи по делу Игоря разыскивали не только меня, но и нашу тринадцатилетнюю дочку. Не знаю, смогла бы я вынести все это, оставшись в нашей квартире на окраине Москвы. Очень хорошо помню одно утро, уже в Лаврушке: звонит следователь и медовым голосом просит меня приехать в Дмитров, там в КПЗ сейчас находится Игорь, и я могу передать ему продукты, но сначала он должен побеседовать со мной. Нет-нет, это не будет допрос, просто беседа. Я прекрасно понимаю, что это будет за беседа, но соглашаюсь – не могла же я Игоря лишить внеочередной передачи. За завтраком я осторожно говорю маме, что так-то и так-то, что друзья с машинами все на работе, поеду я электричкой. Уже через час был вызван с работы наш брат Саша, а Лола с Машей принесли все необходимое для передачи. Мы с Сашкой долго уговаривали маму не ехать, но она наотрез отказалась остаться дома. Очень хорошо помню этот морозный солнечный день. Я прекрасно понимаю, что Игоря не увижу, но близость любимых и любящих людей придавала мне сил и оптимизма! Сашку – как советского служащего – мы внутрь не взяли, мама сказала: «Жди здесь, а то тебя выгонят с работы». Мама пошла со мной в кабинет следователя, она ничего не говорила, но ее молчаливая поддержка придавала мне силы и уверенности: я наотрез отказалась вступать с ним в беседу, пока Игорю не отнесут передачу и я получу от него подтверждение, только после этого я согласилась ответить на провокационные вопросы. Мама мне потом сказала: «Я на тебя смотрела, когда ты с ним базарила, и поняла, что в тот момент в тебе проснулась дочь комиссара!» Спасибо маме, ведь без нее они не стали бы со мной церемониться! В их подлом деле свидетели были не нужны, да еще такие, как мама! Вообще, я думаю, что, когда гэбэшники разрабатывали дело Игоря, стукачи, которые для них составляли «психологические портреты», неправильно оценили не только личность Игоря, но и все наше окружение. В частности, личность мамы! Ведь не случайно именно к ней первой обратился некий представитель этой жуткой конторы: он поливал Игоря грязью, обзывал его чуть ли не вором и жестко предупредил ее, чтоб мы не вздумали поднимать шум на Западе! «Смотрите – вот Щаранский, какой шум подняли, а разве ему это помогло?» Мама мне все подробно рассказала, я спросила, что она ему ответила. «Я ему сказала, что здесь какая-то ошибка, что моя дочь не могла выйти замуж за такого негодяя!» Конечно, они делали ставку на маму: советская писательница, всюду на виду, конечно, по их жалкой психологии, должна была уж если не сдать меня со всеми потрохами, то наверняка помочь им в их черном деле. Не на ту напали.

Марина Бергельсон и Тата Либединская. 1955

Здесь будет уместно вспомнить про мою школьную подругу Марину Бергельсон. Мы с ней поступили в школу в 1950 году. Мама мне рассказала, что они вместе с Маришкиной мамой были в Коктебеле, когда им было по шестнадцать лет. Маришка была очень мечтательная и милая девочка. Мы с ней быстро подружились. Сближал нас и страх перед нашей первой учительницей. Как-то Мариша позвала меня к себе в гости, и первое, что бросилось в глаза, – это дверь, на которой красовалась большая печать. «Это кабинет моего деда». Она так и сказала – деда. Я знала, что у нее был дедушка, папа ее мамы. Маришка очень любила родителей мамы, но про дедушку, отца папы, я никогда не слышала. О нем я узнала от нашей общей подруги, она мне шепотом сказала: «А ты знаешь, Маришкин дед – враг народа!» Трудно мне сейчас вспомнить, как все это было, но что ничего плохого по отношению к Маришке я не испытала, это я помню точно. Думаю, что я вообще ничего не поняла. Мы продолжали дружить с Мариной. Но однажды вдруг вся семья Бергельсонов исчезла. Из их квартиры была сделана коммуналка. Я даже помню белобрысого мальчишку, который поселился в квартире Бергельсонов! Позже я узнала, что всю семью выслали в Казахстан, а Маришку удалось отстоять, ее сняли прямо с этапа. Старики Островеры, родители ее матери, достали убедительную медицинскую справку, что Маришка является бациллоносителем дифтерита, и таким образом получили свою обожаемую внучку. Дедушка Островер был, кстати, тоже писатель, но свои исторические романы он писал на русском языке. Помню их просторные комнаты где-то на Петровке. Мы обе были рады этой встрече, и я часто стала бывать у Маришки. Мама редко интересовалась нашими подругами, но Мариша была явным исключением: мама постоянно спрашивала, давно ли я звонила ей, и не пора ли мне ее навестить. Я любила туда ездить, мы много гуляли и разговаривали. Это был 1953 год, нам было по десять лет, а она мне рассказывала, как по дороге в Казахстан папа на ночлеге клал ее себе на грудь, чтобы ее не загрызли крысы, а на полу хлюпала вода.

Игорь и Татьяна Губерман. Сибирь, село Бородино, 1980-е

Мама устраивала детям грандиозные елки, каждой из нас разрешалось звать по пять подруг, к подаркам писались стихи, папа исполнял роль Деда Мороза. Мама звонила Островерам, и Маришка вместе с нами веселилась на этих елках, конечно, это в первую очередь была мамина заслуга. Как-то мне уже взрослая Марина Островер сказала, что эти елки сыграли большую роль в ее выживании в тот трудный период ее жизни!

Все это я рассказываю, чтобы лишний раз показать, что мама даже в страшные годы никогда себе не изменяла. Не предавала она подруг, не могла она предать детей и внуков. Так что чекисты сильно прогадали, думая, что мама будет им помогать. Однако они еще не раз пытались сделать маму стукачкой на собственных детей. Так, уже после того, как мы вернулись из Сибири (мама туда к нам ездила, писала письма, дочь наша все это время жила с ней), однажды утром в Лаврушинском раздался звонок. Какой-то официальный голос попросил маму к телефону. Я увидела, как изменилось мамино лицо, и она твердым неприветливым голосом (что было необычно для нее) сказала, что вечером у нее выступление, и она непременно на него пойдет, и дома ее не будет. И немедля все нам рассказала. Этот гад, уверенный в своем всевластии, предложил маме быть вечером дома, чтобы рассказать им, о чем Игорь беседовал с иностранцем, который вечером придет в Лаврушку. Гэбэшники и до сих пор были уверены, что мама не посмеет отказаться им помочь. Мама ушла на выступление, а визит иностранца мы отменили (Игорь тогда пытался передать друзьям в Израиль свою лагерную книжку).

Недавно моя сестра Лола и ее муж Саша преподнесли нам бесценный дар – письма наших родных и близких в Сибирь, когда-то при отъезде мы их взять не могли. Среди них – письма мамы, Лолы, нашей дочери и многих друзей. Только сейчас я понимаю, что нам с Игорем удалось достойно пережить то очень трудное время во многом благодаря этим письмам. Мы как бы вместе проживали эти годы, и никакая советская власть не могла нам их испортить.