Текст книги "Какое настроение, такая и жизнь"

Мамулька

Снег падал крупными рыхлыми хлопьями, он медленно кружась покрывал белым пушистым покрывалом грязные московские улицы. Ольга Аристарховна, высокая, чуть располневшая женщина в скромном тёмно-зелёном кашемировом платье отошла от окна и уютно расположилась в кресле качалке, кутаясь в белую мягкую вязанную шаль. Она с удовлетворением оглядела свою комнату, просторную и светлую, с новой мебелью и небольшим, сине-зелёным персидским ковром мягко ластящимся под ногами. Квартира была двухкомнатная: одну комнату занимала семья Шамшуриных– сама Ольга Аристарховна, её муж, Александр Семёнович, и их дочь Вероника, а в другой комнате недавно поселилась молодая женщина – соседка Надежда Ивановна Ткачёва, которая работала вольнонаёмной в Главном управлении ВМФ, там же, где служил и сам капитан первого ранга А.С. Шамшурин.

Ольга Аристарховна наслаждалась всеми удобствами в новом своём жилище: горячей водой, просторной ванной, большой кухней и широким коридором, по которому можно было прокатиться на велосипеде. По сравнению с теми двумя комнатками-клетушками на Большой Якиманке в полуподвале, где они умудрились прожить почти десять лет, без удобств, с вечной плесенью на стенах и потолке, эта двадцатипятиметровая комната на шестом этаже высокого девятиэтажного дома с трёхметровыми потолками казалась хоромами. Ах, как им повезло, как прекрасно всё сложилось, просто чудо, что Шуре наконец-то дали приличное жильё в только что построенном Управлением новом добротном кирпичном доме на Соколе. А соседка? Ну так что, она даже симпатичная и вроде вполне интеллигентная женщина.

В дверь позвонили один раз и Ольга Аристарховна пошла открывать: значит это кто-то к ним, скорее всего это Клава Лаврищева, её давняя подруга ещё по Севастополю.

Они дружили с самого детства, с того самого дня, когда в 1908 году родители определили обеих на обучение в Женскую частную гимназию госпожи Ахновской. Ольга и Клава сразу прониклись к друг другу симпатией, девочки часто вместе готовили уроки, Ольга помогала Клавдии с французским, а Клава лучше знала географию. Их семьи жили тоже недалеко друг от друга: Страховы в начале проспекта Нахимова, а Лаврищевы в середине. Обе девочки были из семей морских офицеров, с той лишь разницей, что отец Клавы, лейтенант Лаврищев, служил на линкоре «Евстафий» и погиб в 1914 году, а отец Ольги Страховой служил лекарем на линкоре «Ростислав» и был в начале 1916 года списан на берег по состоянию здоровья, вскоре он умер от внезапно открывшейся язвы желудка.

Таким образом, и этот факт, факт потери сроднил их ранимые, чувствительные девичьи души.

По окончании Гимназии Ольге предложили остаться и начать преподавать русский язык и логику, а Клавдия, окончив курсы машинисток, устроилась работать в портовую канцелярию.

Обе девушки были довольно высокого роста, худощавые, и чем-то похожие друг на друга, иногда их принимали за родных сестёр. Вот только светло– русые волосы у Ольги вились от природы, а волосы Клавдии были чуть темнее и она их подвивала щипцами. Им нравилось это сходство, и для его подтверждения обе девушки носили одинаковую одежду, делали одинаковую причёску– собранный на затылке и заколотый шпильками пучок, и эту гимназическую привычку они сохранили на всю жизнь, только со временем седина нарушила это удивительное дореволюционное сходство: Ольга была давно совсем белая, а у Клавдии в свои пятьдесят восемь – ни одного седого волоса.

Похожи они были только внешне, а вот по характеру – совершенно разные. Ольга немногословная, выдержанная, по необходимости могла слукавить, к тому же её прагматический взгляд делал её немного скуповатой, она просчитывала всё наперёд и свои поступки и те средства, которыми она располагала. Если описать её подход к жизни, то кратко это прозвучала бы так– "постоянно жить с мыслью про чёрный день". Причём этот подход никак не зависел от её действительного материального положения на данный момент: оно могло быть вполне благополучным и не очень, неважно. Она была педантична, требовательна и к себе, и к окружающим её людям, редко шла на компромисс.

Клавдия нельзя сказать, что смотрела на жизнь более легкомысленно, но скорее проще и спокойнее, не переживала по поводу имеющегося богатства или его полнейшего отсутствия, прожить могла на любую сумму, не придавая вообще никакого значения материальному благополучию. Она была совершенно бесхитростной, искренней и прямой натурой, никогда ничего не таила, но и чужих тайн не выдавала. Так обычно характеризуют глубоко порядочных людей.

Обе были православные, крещёные, искренне верующие, но редко посещали храм – только в особых случаях. К этому приучила их атеистическая советская многолетняя действительность.

– Клавочка, ну наконец-то, я уже тебя заждалась, ты не долго искала наш дом? Я очень волновалась, что может быть плохо тебе объяснила, как добраться, – Ольга немного нараспев, но громко и отчётливо произнесла это встречая подругу, помогая ей раздеться и подавая уже ждавшие её тапочки. – Ещё и снег повалил, а ведь почти середина марта! Ты не замёрзла?

– Оля, что ты къичишь, я всё пъеклассно слышу, у меня тепеъь новый аппаъат, – похвасталась Клавдия указывая Ольге на маленькую прямоугольную коробочку свисающую на тоненьком шнурке за ухом. Ей всегда было неловко, когда кто-нибудь старался повысив голос подчеркнуть её давнюю глухоту, даже если этот кто-то и был самой близкой подругой.

Клавдия Ивановна сняла промокшее зимнее пальто с маленьким воротником из куницы, потом такую же кунью шапочку орехового цвета и, вручив всё это протянувшей руки Ольге, осталась в строгом тёмно-синем, немного потёртом, но ещё достаточно элегантно сидящим на её по – прежнему подтянутой фигуре, бостоновом костюме. Небольшой белый бант на воротнике блузки был заколот крупной овальной серебряной брошью с изящной камеей.

– Не волнуйся, всё ноъмально… – оглядев Ольгу, она приветливо улыбнулась а ты замечательно выгъядешь! Ну, как вы тут устъоились, показывай, показывай, – и Клавдия прошла в комнату вслед за хозяйкой.

– Да, видишь, как всё чудесно, сколько света! Мне просто не верится! – радостно сообщила Ольга, но тут же, словно осеклась, и извиняясь добавила, – Пришлось в долги влезть: мы мебель новую купили, шкаф трёхстворчатый, чтобы всё поместилось, и Нике диван, а мы с Шурой на кровати теперь полутора спальной шикуем! Но столько потратить пришлось… – Ольга выразительно развела руками и продолжила томно вздыхая, проходя на середину комнаты и приглашая подругу присесть на новый диван оббитый светлым гобеленом. – Это же не то, что на Якиманке: Ника на раскладушке, а мы на разбитой софе.

– Отлично, пъосто здоъово! И ковёъ так подошёл, пъосто замечательно… помнишь, как мы его с тобой из ЦУМа вместе тащили? Ты ещё на меня ъугалась, что я тебя втъавила, что доъого, а тепеъь вот как чудесно подошёл!! – Клавдия села на диван изящно перевив ноги, демонстрируя их стройность и красоту с очень высоким, как у балерины, подъёмом, которым она всегда гордилась и который стремилась продемонстрировать при любом удобном случае, это давно вошло в привычку даже если её никто в этот момент и не видел. – А ваша соседка как, ничего? Пъиличная женщина?

– Да я её толком ещё и не рассмотрела, она всего как два дня назад въехала. Шура вещи помогал расставлять… Тёмненькая такая и полненькая, вот и всё, что я успела разглядеть, представилась как Надежда Ивановна, лет тридцать– тридцать пять от силы, молодая! – Ольга выразительно пожала плечами.

– Ну, бог с ней, лишь бы не конфликтная была… а чай пить будем? Я печенье испекла, какое ты любишь с малиновым ваъеньем, песочное, – и Клавдия выложила на стол небольшой пакетик. Ольга кивнула и поспешила на кухню ставить чайник, подруга тут же встала и пошла следом стараясь рассмотреть всю остальную часть нового жилища, а заодно и помыть с дороги руки.

Потом они долго пили чай и как всегда вспоминали что-то из прошлой жизни, делились последними новостями сегодняшней, рассказывали о предстоящих планах на будущее.

Планы у Ольги были только одни – чтобы Вероника скорее устроилась на работу и тогда она, Ольга, смогла бы спокойно поехать в "Мичуринец" и договориться с прежней хозяйкой об ежегодном дачном сезоне. Вероника в этом году оканчивала музыкальное училище и должна обязательно выйти на работу, сколько можно сидеть на шее у родителей, ей уже и восемнадцать как полгода. И Ольга принялась сетовать на неаккуратность Ники, на её вечную забывчивость и легкомыслие, на расточительность и неумение вести хозяйство: кому нужна такая жена?! А она, Ольга, уже устала, постоянно воспитывать и внушать!

– Я думаю, ты, Оля, слишком стъога к ней. Восемнадцать? Да это ещё совсем девочка! По-моему она тебя очень любит и всегда слушает, что тебе ещё надо?

– Да, сама не знаю, нет контакта и всё, не моя она, я это постоянно чувствую, смотрю и чувствую и не могу ничего с собой поделать, понимаешь? Клава, я стараюсь, все эти годы старалась, но…

– Не накъучивай себя! Гъупости! Вполне воспитанная девушка получилась, ты ведь столько в неё вложила: и музыка, и языки, и этикет, всё ты, всё ты! Повтоъяю: Ника тебя любит и уважает, что ещё желать?

В далёком 1922 году Ольга неожиданно для всех и прежде всего для самой себя вышла замуж за преподавателя математики, с которым они вместе служили в Женской гимназии. Павел Петрович был старше, очень интеллигентный и довольно робкий человек. Он странным образом начал оказывать внимание молодой учительнице ежедневно следуя за ней до самого дома, как бы провожая её, оберегая от случайных неприятностей, но при этом никак её не обременяя. Эти провожания– ухаживания продолжались почти два года, потом он так же странно сделал ей предложение руки и сердца, без какого либо объяснения в любви или выражения другого подобного чувства. Но сделал он это своё странное предложение как раз в тот самый момент, когда Ольга осталась совершенно одна: мать скончалась от воспаления лёгких, а брат Борис, приобщившись к новым революционным идеям, давно воевавший где-то на полях Гражданской войны, не давал о себе знать и теперь, после её окончания… Растерянная Ольга согласилась, они повенчались. Через год родился сын, но счастье материнства было недолгим, через два года она опять осталась одна: Павел Петрович и полуторагодовалый мальчик умерли от брюшного тифа. Сама она чудом выжила, переболев, обессилив и прочувствовав сполна всю глубину пережитой трагедии, которую может только преподнести судьба молодой, неокрепшей девичьей душе. Памятью о несостоявшемся семейном счастье на всю последующую жизнь остались её седые волосы.

Клавдия была рядом в самые тяжёлые моменты жизни, обе девушки казалось поддерживали друг друга как две тоненькие тростиночки, которые можно сломать по одиночке, но которые вместе способны чуть прогнуться и всё же выстоять.

В 1923 году молодой талантливый инженер Андрей Голицын, с которым Клавдия встречалась и за которого мечтала выйти замуж, решил уехать в далёкую Австралию, он никак не мог смериться с приходом к власти Советов, звал и её с собой, но это оказалось абсолютно невозможным: мать Клавдии тяжело болела, двое младших братьев-двойняшек двенадцати лет нуждались в опеке. Сердце её разрывалось от необходимости столь жестокого выбора и она, помучившись, перестрадав, сделала наконец этот выбор – осталась со своей семьёй. Навсегда перед её глазами запечатлелось очертание огромного парохода в утренней мгле, увозящего на своём борту её любовь, её надежду, её неосуществлённую мечту уплывающую к далёким берегам. Больше она Андрея никогда не видела, ничего о нём не слышала, но и забыть не сумела. Позже, когда она тяжело переболев скарлатиной потеряла слух, трудность общения с молодыми людьми тоже способствовала этому постоянству, этой верности первой любви. Она так и не вышла замуж, а ребёнка родить без мужа ей даже и в голову не приходило. Она пользовалась успехом у мужчин, многие за ней пытались ухаживать, но Клавдия и сама не понимала, почему потом так никого и не смогла полюбить.

Из неё получилась превосходная машинистка, работа составляла весь смысл её жизни, её ценили, премировали, поощряли и поручали самую срочную и важную распечатку. Со временем она внушила себе, что этого ей вполне достаточно.

Ровно в три часа, когда занятия окончились, Вероника вышла из училища. Настроение было приподнятое: сегодня преподаватель похвалил за отлично исполненный Ноктюрн № 2 Шопена, который входил в обязательное исполнение на её выпускном экзамене, утром парень из соседнего подъезда через чур внимательно посмотрел на неё, заставил покраснеть и улыбнулся, но самое главное, что сегодня мамулька поехала в гости к Савельевым повидаться с приехавшей из Одессы подругой, и её не будет до самого вечера. А значит никто не будет ни поучать, ни наставлять, ни объяснять, ни будет комментировать каждое её движение, критиковать каждое слово и требовать разъяснения по каждому действию. Свобода! Какое это чудесное слово! Несколько часов свободы и абсолютно хорошего настроения. Вероника весело перепрыгнула через небольшую лужу, в которой отражались и небо, и дома на Большой Якиманке, и её круглое личико с веснушками. Теперь до дома приходилось добираться намного дольше, на метро, ни то, что раньше, когда они жили здесь на Якиманке и ЦМШ, и Училище были рядышком.

Но зато теперь появилась некоторая возможность немного задержаться, поболтать с девчонками, прогуляться по улицам Москвы. Контроль за Вероникой всегда был строгий, проще сказать мамулька осуществляла самый настоящий надзор за ней с того самого дня, когда они с дядей Шурой взяли её, шестилетнюю, из детского дома.

Отца своего Ника совсем не помнила, он ушёл на войну, когда ей было чуть больше года, да и мать она ясно не могла представить, в памяти остался только приятный родной запах её волос и голос, вернее её пение тихое и нежное, от которого Ника быстро засыпала. Вот и всё. А потом детский дом, тоже смутно, отрывками, воспитательница худая с грустными глазами, но совсем не злая, и ещё постоянное чувство голода: Веронике всё время хотелось есть, впрочем, это состояние постоянного недоедания оставалось и до сих пор.

После смерти матери в эвакуации и извещения о гибели отца, старшего брата Володю определили в Суворовское училище, а Веронику отправили в детский дом, оттуда её забрали в 1946 году Шамшурины: Александр Семёнович– родной брат её матери и его жена– Ольга Аристарховна, которые своих детей не имели. Почти сразу же Ника стала называть дядю Шуру папулькой, а Ольгу Аристарховну– мамулькой. Это было не так близко и тепло, как просто "мама" и "папа", но вполне по– родственному, по– свойски, даже с оттенком чего – то не настоящего, а забавного, игрушечного. Так у Вероники и возникло ощущение, что семья их тоже не настоящая, тоже игрушечная. Только игрушечность эта была не весёлая, не озорная, а какая-то показушная. Но это чувство она стала ощущать позже, повзрослев и пытаясь осознать своё собственное место в этой "мамулькино– папулькиной" семье. Дядя Шура очень любил племянницу, она была похожа на его умершую сестру, он был сентиментальный, мягкий и покладистый, его всегда всё устраивало. А мамулька, выполнив вместе с мужем долг по удочерению бедной сиротки, несла свой крест, осуществляла свою миссию названной матери и педагога с утроенным рвением. Нет, она заботливо и участливо относилась к девочке, в душе жалела, наказывала не часто, но, как говорится, глаз никогда не спускала и неустанно следила за всем, что та делала. Она проверяла и контролировала буквально всё: как вымыты руки, держит ли прямо спину сидя за столом, в какой руке вилка и нож, сколько страниц прочитала из заданной на лето книги, с кем дружит, почему молчит, почему громко смеётся. Когда выяснилось, что у Вероники есть музыкальные способности, мамулька её тут же определила в Центральную Музыкальную Школу, которая находилась поблизости, и к ежедневным, кроме школьных уроков, занятиям французским языком с самой Ольгой Аристарховной, прибавились ещё и занятия музыкой. Свободного времени у Вероники таким образом вообще не было. А если и было, то в это свободное время она училась перешивать из двух старых простыней одну "новую", или штопать папулькины носки, или постигала тонкости приготовления постного супа из перловки– мамулька стремилась привнести в воспитание доверенной ей девочки казалось весь опыт, все знания, все навыки присущие не только гимназисткам, но и простым смертным женщинам: Вероника должна вырасти образованной, воспитанной, умеющей себя обслужить и будущего мужа хозяйкой. Но главное, умеющей зарабатывать и экономить деньги! Этому вопросу уделялось особое внимание. Такое стремление Ольги Аристарховны вложить максимум в воспитание дочери вызывало не только восторги окружающих и друзей, но придавало и ей самой ощущение своей особой миссии на земле, своего особого предназначения. Вероника всё это должна была ценить, понимать, быть благодарной. Она так и делала: ценила, благодарила, понимала, но в тайне от всех завидовала своим обделённым таким неусыпным вниманием подружкам, в частности, Соне Савельевой, дочери папулькиного друга по службе, завидовала тому, что Лидия Андреевна, Сонина мама, дочь целовала, обнимала и даже её, Нику, тоже всегда при встрече гладила по голове. Вот такой теплоты и нежности Ника от мамульки никогда не видела, она даже не могла себе представить, вспомнить, чтобы та хоть раз её приласкала. Этого тепла не было.

Клавдия Ивановна, подруга мамульки, часто за неё заступалась, жалела и Вероника чувствовала, что та её любит, что её не смущают ни промахи Никиного воспитания, ни её иногда растрёпанные волосы, ни многочисленные веснушки на щеках. "Кавочку" она обожала и при возможности, когда они оставались наедине, делилась своими девчачьими бедами, переживаниями и радовалась тому, что каждый раз чувствовала поддержку и понимание, которого так не хватало, и которого она никогда от мамульки не получала.

– Ник, а Ник! Ты к метро? Можно с тобой? – Вероника оглянулась и чуть не натолкнулась на спешащего за ней Серёжу, парня из класса струнников.

– Ну да, мне к метро, только я тороплюсь вообще-то. – Вероника совсем не торопилась, но для приличия, как учила её мамулька, сообщила об этом – чтобы не подумал, что ей делать нечего и она только его и ждала.

– Так я тебя не задержу, я тоже тороплюсь, сегодня Мария что-то лютовала, мне досталось, надо к четвергу всё повторить. А у тебя как? Ты готова? – Сергей, тёмный кудрявый парнишка, почти на голову был выше её, худенький, с большими круглыми очками на носу и красивыми кистями рук с длинными тонкими пальцами. "Изящный кавалер", как сказала бы мамулька, отметила про себя Ника.

Они не сговариваясь направились в сторону Большой Полянки, чтобы через Большой каменный мост выйти к станции метро "Библиотека им. Ленина". Конечно, к "Октябрьской" было намного ближе, но погода была хорошая, солнце светило ярко и в своё оправдание Вероника уже придумала, что проехать от "Библиотеки" до "Охотного ряда" и сделать переход на свою ветку удобнее, и это оправдание было, разумеется, придумано для мамульки на тот случай, если та каким-то образом узнает, что она припозднилась из училища. Но скорее всего от Савельевых мамулька приехать ещё не успеет, а прогулка с Сергеем сулила массу приятных минут, даже почти целый приятный час.

Они шли не торопясь, обсуждали предстоящие экзамены, но, главное, говорили о приближающемся открытии Первого Международного конкурса им. Чайковского, о тех, кто из наших пианистов и скрипачей будет в нём участвовать, о том, как прошел Всесоюзный отборочный конкурс и что по его итогам в две конкурсные номинации – «фортепиано» и «скрипка» прошло по 9 советских музыкантов.

– Ты представляешь, Ника, мы наконец покажем нашу скрипичную школу всему миру, это так здорово! Виктор Пикайзен, Марк Лубоцкий, Валерий Климов– они талантливы, гениальны!!

– Согласна, просто замечательно! А я рада, что пианистов будут представлять Лев Власенко – он ученик Якова Флиера, Юлиан Гутман. Да, знаешь, а Алексей Скавронский он же ученик Григория Гинзбурга, я с его братом Евсеем Романовичем один год перед школой занималась, он мамульке и посоветовал отдать меня в ЦМШ, представляешь?! Вот бы билеты достать…

Темы их разговора так или иначе были о музыке, о профессии, о будущем, но сердцем Ника чувствовала, что любая тема эта только предлог для того, чтобы просто вот так шлёпать по весенним улицам, идти рядом, слышать голос друг друга и наслаждаться дыханием весны и зарождающегося, ещё не знакомого, но определённо светлого чувства.

Прошло полгода, как Шамшурины поселились в новой квартире на Соколе, и многое изменилось за это время…

Вероника успешно окончила Музыкальное училище и в сентябре месяце собиралась выйти на работу, её взяли преподавателем музыки в среднюю школу, которая находилась недалеко и это всех устраивало: и самого новоиспечённого педагога, и мамульку, которая была довольна тем, что обеспечила девочке прекрасную профессию, и та всегда сможет заработать на кусок хлеба. При желании можно давать и частные уроки!

Это лето как обычно семья Шамшуриных провела недалеко от Москвы в дивном дачном посёлке "Мичуренец", который располагается рядом с писательским "Переделкино". Ольга Аристарховна пребывала на даче всё лето с Вероникой, а Александр Семёнович приезжал на выходные, но иногда получалось и среди недели, если возникала необходимость привезти продукты. Шамшурины занимали небольшую комнату и террасу, дом был двухэтажный, деревянный старой постройки, но довольно крепкий. Кроме самих хозяев и Шамшуриных в доме были ещё дачники, но входы у каждой семьи были собственные и это всех устраивало. Посёлок окружал густой сосновый бор с одной стороны и берёзовая роща с другой. Ольга Аристарховна обожала собирать грибы, она величаво ступала по узенькой тропинке и длинной тонкой палкой раздвигала траву, поддевала опавшую листву, следовавшая рядом Ника нагибалась и срезала обнаруженный мамулькой гриб, потом эти грибы они вместе перебирали, мариновали и угощали гостей. Гости были каждый раз одни и те же: Савельевы и Клавдия Ивановна и приезжали они, эти гости, по приглашению в "Мичуренец" один раз за лето: или в День именин Ольги Аристарховны, или в ближайшее к нему воскресенье, то есть в конце июля.

В это лето именины совпадали с праздником – Днём ВМФ. Савельев и Шамшурин изрядно выпили, Лида переживала и старалась остановить процесс алкогольного возлияния, но Ольга Аристарховна имела совсем другое мнение– пусть каждый пьёт сколько хочет. В душе Лидия обижалась на подругу, так как ей ещё предстояло как-то доехать с мужем и дочерью домой, а Шура мог спокойно отрубиться выйдя в соседнюю комнату. К тому же, в голове у Лидии рождались смутные подозрения, что Ольга Аристарховна будучи порядком старше своего супруга совершенно не беспокоилась о его здоровье, думая, что чуть – чуть подорвав его, это самое здоровье, обильной выпивкой, сократится это возрастное расстояние между ними.

– Мы, пожалуй, пъойдёмся с девочками, – Клавдия Ивановна поднялась с плетёного кресла, устав демонстрировать свой безупречный высокий подъём, тем более, что никто на него уже не обращал внимания: Шура с Савельевым вышли курить на воздух, Ольга Аристарховна и Лидия собирали со стола грязную посуду.

– Вы идите, а Вероника мне поможет вымыть посуду, – и мамулька строго посмотрела на мгновенно съёжившуюся дочь.

– Ольга Аристарховна, а нам Соня поможет, – Лидия тот час уловила потухший Никин взгляд, ей стало неловко, хотелось как– то разрядить обстановку. Почему-то всегда щемило сердце глядя на затравленные, подобострастные глаза девочки.

– Ну, хорошо, Ника, можешь идти, – в голосе мамульки чувствовалось недовольство и раздражение, которое как ей казалось никто не заметил.

Клавдия Ивановна обняла Нику за худенькие плечи и они вышли в сад.

– Ну, моя доъогая, я тебя поздъавляю с окончанием, теперь ты взъослый, независимый человек!

Ника с восхищением и благодарностью смотрела на "Кавочку". Так она её называла с самого детства, а теперь только в мыслях или за глаза в разговоре с друзьями.

– А что у нас на личном фъонте? Как поживает Сеъёжа? Вероника принялась подробно рассказывать "Кавочке" все последние события из своей скудной личной жизни, сетовать, что ей совсем не в чем выйти: все платья старые и перешитые из мамулькиных или её собственных, но надставленные, совсем не модные. Пришлось отказаться пойти с Серёжей в театр и к подруге на День рождения…

– А мамулька, что она тебе говоъит, ты её пъосила что– нибудь купить новое?

– Нет денег, всё съела дача, вот что она говорит. Мы не можем себе позволить, и так еле – еле концы с концами сводим!

Клавдия Ивановна не удивилась такому ответу Ольги, она и ей всегда жаловалась, что совершенно не умеет вести хозяйство, что она не практичная и поэтому денег им всегда не хватает, расходы большие. Клавдия чувствовала некую неискренность этих сетований, ведь её зарплата, а теперь пенсия машинистки была несравнимо меньше, чем оклад капитана первого ранга, но ей почему-то денег хватало. Жила она вовсе не роскошно, но могла себе позволить и новое платье, и поездку к морю раз в год. Хотя считать чужие деньги это моветон, поэтому не спорила – раз нет у Шамшуриных денег, значит нет, и всё.

Ника всегда носила дома то же школьное платье, что и в классе, только меняла чёрный форменный фартук на домашний ситцевый, чтобы поберечь и не испачкать. А на лето у неё было два-три платья из ситца и на выход из штапеля. Несмотря на такой скудный гардероб уж совсем замухрышкой Вероника никогда не выглядела, просто скромно одетой девочкой. Да и сама Ольга Аристарховна одевалась непритязательно, но всегда опрятно и со вкусом. Александру Семёновичу было проще всех – его одевал Военно-морской флот на все случаи жизни.

– Ну ничего, Никочка, вот заъаботаешь и купишь себе что нъавится, не пеъеживай! – и она ласково улыбнулась: хоть этим ей хотелось преободрить девушку. Но Ника не сдавалась: —А на работу мне в чём ходить? Просто стыд, – на глаза уже навернулись слёзы. Разговор этот так ни чем и не окончился, к ним по дорожке направлялась Соня в новом сатиновом сарафанчике. Ника только тяжело вздохнула.

Ольга Аристарховна Шамшурина, Зоя Александрова и Лида Савельева – их мужья служили вместе на ЧФ, в разных званиях и на разных подлодках, но эти три женщины с первых дней начала войны без колебаний приняли для себя одно единственное, самое правильное, как им казалось, решение – не уезжать в эвакуацию, а следовать за своими суженными из порта в порт, с базы на базу, поддерживая своей верностью боевой дух мужей и преданно ожидая на берегу приход подлодок из каждого трудного похода. Решение они приняли порознь, но потом узнав об этом, все трое обрадовались– вместе легче. Так они и держались друг за дружку, вместе прятались по подвалам от обстрелов, от бомбёжек, от постоянных налётов фашистских самолётов на перебазированные базы Черноморского флота в Батуми, в Поти, в Новороссийске, в Туапсе. Делили скудные пайки, большую часть отдавали Лиде Савельевой потому, что только у неё была маленькая дочка Сонечка, у Ольги Аристарховны и у Зои детей не было, поэтому им было немного легче. Война сроднила их, сблизила так, как может сблизить самых разных по возрасту и по воспитанию людей одно общее, огромное, глубокое, сильное горе, одна на всех страшная беда. Женщины эти испытания старались перенести достойно, терпеливо, поддерживая и ободряя друг друга. Так они и пережили весь этот кошмар, всё это грозное, беспощадное время, и судьба наградила их за все страдания, за лишения и тяготы: мужья остались живы.

После войны Александрова, мужа Зои, перевели на службу в Одессу, а Савельевы и Шамшурины оказались в Москве. Но дружба их продолжалась, испытанная временем, проверенная тяжёлыми военными годами, надёжная, нерушимая. Они регулярно переписывались с Зоей, она с мужем иногда приезжала к племяннику Александрова, который жил в Измайлово, и тогда они обязательно встречались семьями. У Шамшуриных к тому времени уже появилась дочка Вероника, которая оказалась ровесницей Сони Савельевой и, которую так же как и Соню, полюбили все взрослые.

Ольга Аристарховна была намного старше подруг, но это не мешало им на равных, уважительно относится друг к другу. Единственно, что она неизменно соблюдала в этих отношениях, так это обращение к подругам на Вы: "Лидия Андреевна" и "Зоя Павловна". Этот барьер она соорудила с первого дня их знакомства и он сохранился на весь последующий период их общения, но он никак не влиял ни на теплоту, ни на искренность их дружбы.

Поэтому Ольга Аристарховна и поехала к Лиде Савельевой рассказать о случившемся, поделиться сомнениями и возможно попросить совета, Клава в этом вопросе мало что могла подсказать, она ведь никогда не была замужем и опыта семейной жизни вовсе не имела.

Был конец сентября, самый разгар золотой осени, дни стояли тёплые и безоблачные. Высокое голубое небо и яркожёлтая, пурпурно-красная, коричнево-оранжевая листва ещё очаровывала яркостью красок на кронах деревьев, на разлапистых кустах боярышника и калины. Кое-где на клумбах доцветали астры, красные гроздья рябины выглядывали из-под жухло-зелёных листьев, белые бусины щедро обсыпали ветви кустов снежноягодника. Всё это буйство восхищало и радовало глаз, но вместе с тем с едва уловимой грустью напоминало о неотвратимом увядании природы до следующего её воскрешения, которое наступит очень нескоро, лишь следующей весной. А эта красота прощальная и она уходит навсегда. "Вот так и я уже отцветаю или даже уже отцвела и ничего с этим поделать невозможно,"– так думала Ольга Аристарховна идя по широкой дорожке сквера вдоль Ленинградского проспекта.

Савельевы жили недалеко от Белорусского вокзала, в небольшой двухкомнатной квартире с престарелыми родителями. Собственного жилья не предвиделось, так как многие офицеры жили ещё в более худших условиях, но у Лиды был покладистый характер и она вполне спокойно переносила и ворчание свёкра, и замечания свекрови, зато Соня всегда была под присмотром и Лида смогла выйти на работу, когда та пошла в первый класс. Соне уже исполнилось так же как и Нике восемнадцать, в этом году она окончила школу и сейчас училась на первом курсе Авиационного института.

Дверь открыла сама Лида, из-за спины её выглядывала небольшая сухонькая старушка, Лидина свекровь. Горло у Лиды было обмотано тёплым шерстяным шарфом.