Текст книги "Яблоневый сад для Белоснежки"

III

Мы так и не попробовали ужин, который приготовила для нас Роза. Утомленные любовной игрой, но удовлетворенные и счастливые, мы забылись в объятиях друг друга, не найдя сил даже на быстрый душ, не говоря уже о том, чтобы спуститься вниз и перекусить. Но посреди ночи я проснулась от противного сосущего чувства в желудке. Вначале мне снился сон, в котором я унизительно клянчила у Розы суп, а она у меня на глазах с торжествующей улыбкой опрокидывала всю кастрюлю в раковину. Потом я, одержимая идеей найти место, где можно поесть, бегала по какому-то поселку, но все закусочные и рестораны на пути либо закрывались прямо перед носом, либо в них не оказывалось свободных мест, либо заканчивалась еда. Так я проснулась от голода и решила спуститься в столовую, поискать в холодильнике что-нибудь съестное.

Я нащупала на полу чудовищное платье «привет восьмидесятым», кое-как напялила его на себя и выскользнула за дверь. Коридор был слабо освещен светильниками-рожками и в их приглушенном, каком-то мертвенном свете показался мне бесконечным каменным тоннелем. На цыпочках, оттого что холод плиток обжигал босые ноги, я добежала до лестничной площадки и только там сообразила, что «путешествовать» и дальше босиком по каменным полам чревато для здоровья. Позднее зажигание, как сказала бы Верка: надо было сразу, выйдя из спальни, завернуть в мою комнату за обувью. Я еще несколько секунд потопталась на лестничной площадке в сомнениях, стоит ли возвращаться или все же спуститься в столовую и быстро пошарить в холодильнике, уповая на русское «авось» – авось прокатит и цистит от гуляний босиком по холодным полам меня минует. Но все же разумно решила вернуться. Тем более что в моей комнате можно наконец-то сменить это трикотажное позорище на милую телу и сердцу домашнюю одежду.

Я так же на цыпочках добежала до своей комнаты, быстро переоделась в забракованный мужем костюм и прямо на босу ногу обула кроссовки. Теперь можно и на штурм холодильника отправляться. Надеюсь, мой сон не был вещим и Роза не выкинула несъеденный ужин в помойку, а рачительно убрала в холодильник.

Выйдя из комнаты, я почему-то повернула не налево, где находилась спальня, а направо и по другому коридору мимо гостевых комнат направилась к новой лестнице. Свет в этой пустующей части этажа, как ни странно, был более ярким, и это меня подкупило.

Проходя мимо последней гостевой комнаты, я неожиданно услышала за дверью плач. В тишине спящего дома он показался мне громким, хотя на самом деле всхлипывания были еле слышны, удивительно, что я их вообще заметила. Я вернулась на шаг назад и, оглянувшись по сторонам, боязливо припала ухом к двери. Нет, определенно в комнате кто-то плакал. От страха в области желудка мне стало так холодно, будто я залпом опрокинула в себя стакан ледяного молока. Даже дыхание перехватило. В доме только мы с Антонио, кто же там плачет, за этой дверью?

Роза. Ну конечно! Увлеченная постельной акробатикой с супругом, я не могла видеть, ушла ли домработница, как вчера, к себе домой или осталась здесь. И сейчас, затаившись в этой комнате, о чем-то горько плачет. Возможно, ей требуется помощь – стакан воды, например. Я решительно нажала ручку, но дверь не поддалась. Женщина заперлась, словно предвидела, что мы можем потревожить ее уединение.

– Роза, Роза, это вы? – закричала я, одновременно барабаня в дверь и от волнения забыв, что домработница не поймет меня. – Роза, откройте! Что с вами?

Всхлипывания смолкли, но уже через мгновение возобновились и переросли в рыдания. С женщиной явно была истерика. Я всерьез испугалась: что же случилось, что заставило Розу так плакать? И как бы она не натворила в состоянии аффекта чего-нибудь ужасного.

– Роза, Роза, это ты? – заколотила я с удвоенной силой в дверь и, спохватившись, перешла на испанский: – Эрес ту? Роза?

Рыдания снова смолкли, но мне, однако, не открыли. Я подергала ручку и, нахмурившись, вновь прижалась ухом к двери, обращаясь в слух и пытаясь понять, что сейчас там делает домработница. Но за дверью была тишина, будто несчастная женщина, испуганная тем, что ее обнаружили, обернулась в мышонка. Мое воображение тут же угодливо подсунуло жалостливую картинку: зареванная Роза сидит на полу, прижавшись спиной к кровати, и зажимает себе рот ладонью, дабы всхлипывания не были мне слышны. От такой картинки я едва сама не заревела и уже подняла руку, чтобы вновь постучаться, как вдруг по ту сторону двери раздался такой громкий стук, будто в дверь с силой запустили стеклянной вазой, и последовавший за ним звон рассыпающихся осколков. Я вскрикнула и резко отпрянула от двери. И тут же уперлась спиной во что-то мягкое, оказавшееся для меня настолько неожиданным, что от испуга я заорала, резко дернулась, теперь уже вперед, и шибанулась лбом в дверь.

– Кариньо, кариньо![4]4
  Ласковое обращение в Испании.


[Закрыть] Ке те паса?! Что слю-учи-илос?!

Этим «мягким», на что я наткнулась, оказался муж, который незаметно для меня подошел сзади. Я развернулась к Антонио и, прежде чем ему ответить, приложила ладонь к груди и сделала два глубоких вдоха, чтобы немного прийти в себя.

– Ты… Ты меня напугал. Я испугалась. Боюсь. Тенго мьедо, понимаешь?

– Извини, – повинился Антонио и растерянно хлопающими ресницами и сокрушенно поджатыми губами стал чем-то похож на провинившегося ребенка. – Я не хотель дать тебе… как это сказать… страх? Да, страх.

– Ладно, проехали, – махнула я рукой. Муж повторил за мной слово «проехали» с вопросительной интонацией, явно не понимая его значения, но мне было не до просветительских работ в области русского языка, меня волновало другое.

– Там Роза плачет, – ткнула я пальцем в закрытую дверь.

– Роза? – удивился муж. – Роза в доме. В другом доме, да. Здесь – нет.

– Но там кто-то плачет! Женщина! Если не Роза, то кто?!

– Женсчина? Плачет? – забормотал Антонио, удивленно округляя и без того большие глаза. И неясно было, то ли он переспрашивает, потому что не понял, о чем я говорю, то ли понял и очень удивился тому, что кто-то плачет в гостевой комнате. Но все же прислонился ухом к двери и с полминуты послушал.

– Не плачет, – повернулся он ко мне.

– Сейчас – нет, но раньше плакал! Раньше, понимаешь, до того, как ты пришел! У тебя есть ключи? Надо открыть комнату и посмотреть!

Я для надежности изобразила жестом, что нужно отпереть дверь. Антонио вскинул брови и развел руками:

– Не надо ключ! Правда! Эта комната откры-ти. Да, я так сказаль?

– Ни фига она не открытая, – пробубнила я себе под нос и машинально нажала на ручку, как делала и раньше. И дверь вдруг поддалась мне на удивление так легко, что я, никак не ожидавшая того, что она откроется, чуть не упала внутрь комнаты, спасибо, благоверный вовремя ухватил меня за талию одной рукой, а второй быстро нажал выключатель.

– Господи, – только и нашла что сказать я. Открытая дверь, которая всего минуту назад была заперта. И совершенно пустая комната. Никого. Никого, кто бы мог в ней так громко и отчаянно рыдать. И даже не было осколков от разбившегося стеклянного предмета. Ничего.

– Кариньо… – посмотрел на меня с укоризной муж. Я покачала головой, не зная, что ему ответить. На всякий случай цепким взглядом окинула небольшое освещенное помещение, надеясь увидеть запасной выход, но ничего похожего не обнаружила.

– Но ведь… Правда! Я слышала! Женщина плакала. А потом что-то разбила! Такой стук был, ты должен был слышать, ведь в этот момент уже был за моей спиной! Ты ведь слышал, да? – эмоционально забормотала я, но Антонио лишь качал головой, то ли не понимая мое тарахтение, а если и понимая, то не веря мне.

– Дзынь! Слышал такое, да? Антонио! Бум, а потом дзынь? Ну скажи, что слышал! – взмолилась я, но муж обнял меня и ласково привлек к себе.

– Кариньо, вамос. Спать. Да, идем. Идем, кариньо. Ты… это, усталь. Да?

– Я есть хочу. Кушать, – буркнула я, запоздало вспомнив о первоначальной цели своего путешествия по дому.

– Кушать? Сейчас? – удивился он.

– Ну да, а что? Я не ужинала. И хочу кушать. Пойдем на кухню? Вместе? Я боюсь одна. Ну давай же идем, только бутерброд – и все.

Я потащила его за собой за руку с упрямством ребенка, который тащит мать к витрине с игрушками. Антонио не стал мне перечить и послушно пошел за мной, однако про себя, наверное, удивляясь моей странной манере перекусывать по ночам.

В холодильнике я, проигнорировав какие-то пластиковые коробки с едой, нашла нарезку хамона (мясо вяленого окорока) и сыра. И положив все это великолепие на длинный овальный ломоть дырчатого хлеба, уселась за стол. Антонио сел напротив и, подперев кулаками подбородок, с умилением, как на экзотичную обезьянку, уставился на меня.

– Что? – смущенно улыбнулась я ему, энергично жуя.

– Ничего, – усмехнулся он. – Ты очень красивый, Даш-ша, да. И это… как сказать… смешной, да?

– Красивая и смешная, – педантично поправила я его. Если муж хочет говорить по-русски, то пусть прислушивается к правильному произношению.

– Тебе не нравится платье? – огорченно спросил он, и я чуть не подавилась бутербродом. Очень своевременный вопрос, я что, и ночью, для того чтобы, например, выйти в туалет, должна рядиться в старомодное тряпье, очень неудобное к тому же?

– Нет, – честно ответила я ему. И раз уж начала эту тему, решила развить ее: – А тебе нравится? Но почему?

– Я… как это сказать… – пощелкал пальцами Антонио, подбирая слова. – Мне нравится эта мода. Я не люблю мода, который есть сейчас. Мне не нравится девушка в брюки, да? Девушка в юбка – секси. Ты очень секси, Даш-ша, когда в платье.

Вот уж приехали – «секси», с подплечниками-подушками. Я напоминала себе деревянного солдатика в мундире. Не знаю, почему возникло такое сравнение. И вообще, где муж откопал это убожество?

– Чье это платье, Антонио? – подозрительно спросила я, откусывая большой кусок от стремительно заканчивающегося бутерброда. Лучше уж говорить о странном увлечении мужа старой модой, чем думать о плаче в пустой комнате. От воспоминаний о недавнем эпизоде холодок прошелся по позвоночнику, и я зябко поежилась.

– Не понимаю, – развел руками муж и скорчил мне сокрушенную мину, будто и в самом деле не понял моего вопроса. Понял, понял, не так уж плохо ты знаешь русский, пусть и коверкаешь слова и падежи игнорируешь, но понимаешь, понимаешь!

– Откуда платье? Где ты взял его? – терпеливо повторила я, поменяв вопросы, но оставив их смысл.

Муж неопределенно махнул рукой куда-то в сторону и загадочно улыбнулся. Ну и как это расценивать?

– Антонио!

– Купиль, – повинился он. – Я купиль в один магазин. Старый магазин, старая мода. Я купиль целый этот… как сказать, чемодан, да?

В этот раз я уже закашлялась, все же подавившись остатками бутерброда. Целый чемодан такого тряпья?! Ч-черт, и он что, заставит меня носить все это, делая из меня посмешище? Представляю, что могу обнаружить в этом чудо-чемоданчике! Вот уж поистине пролегла между нашими поколениями трещина непонимания. Я, как современная девушка, хоть и не особо увлекалась модой, но старалась придерживаться ее, а мой муж, человек другого поколения, похоже, слишком увяз в моде его молодости. Ну если не юности, то такой, зрелой молодости. Когда там у нас носили подобные платья? В восьмидесятых? Или в семидесятых? Или все же в девяностых? Я не очень разбиралась в старомодных тенденциях, поскольку тогда была еще мелкой и наряды мне подбирала мама.

Муж подскочил ко мне и захлопал по спине, помогая прокашляться.

– Антонио, – прохрипела я, вытирая рукой слезы с лица, к которому от натужного кашля прихлынула кровь. – Я тебя правильно поняла, ты купил мне чемодан старых платьев? Но зачем?

Каждое слово я произнесла четко и раздельно, сопровождая их жестами, думая, что так муж меня лучше поймет. Антонио присел передо мной на корточки и, глядя мне прямо в глаза, взял за руку и серьезно произнес:

– Кариньо, я куплю тебе много одежда. Новая одежда, какую хочешь. Завтра, да? Но у меня есть маленький… как это сказать… капричо?

– Каприз.

– Да, каприс. Мне нравится старый мода. Я говориль. Ты можешь делать мне маленький каприс? Ты краси-ва-я, да? Правильно говорю? – Я кивнула, и он, воодушевившись, продолжил: – Ты красивая в старый платье тоже, мне нравится. Я прошу маленький игра: ты и-ног-да одеваться в новый старый платье, да?

– Секси, – усмехнулась я. Мой муж, оказывается, своеобразный фетишист, раз его так заводят древние тряпки. Или есть какая-то тайная причина, объясняющая его странное пристрастие? Нет, нет, лучше не копаться в его прошлом, я не любительница «археологических раскопок», всегда придерживалась мнения, что все, что было, прошло. Для моего же спокойствия лучше.

– Секси, – с улыбкой кивнул он мне, решив, что мы таким образом договорились. Я иногда наряжаюсь в старые платья, а за свой маскарад в итоге получаю фантастический секс, какой у нас был этой ночью. – Идем спать, кариньо? – кивнул в сторону выхода Антонио, поняв, что я не собираюсь снова лезть в холодильник. Я кивнула и встала. Он взял меня за руку, как ребенка, и повел за собой. Дом спал. Но когда мы поднимались по лестнице в спальню, мне послышался какой-то шорох за спиной. Вздрогнув, я непроизвольно сжала ладонь Антонио и резко оглянулась. На нижней ступеньке сидела кошка – моя вчерашняя «знакомая» – и провожала нас внимательным взглядом.

– Что ты, Даш-ша? – оглянулся муж, желая увидеть, что меня испугало.

– Ничего, – покачала я головой и, помедлив, добавила: – Услышала шум. Но это, кажется, кошка.

– Кошка? В доме нет кошка, кариньо.

Я не стала с ним спорить, потому что, когда оглянулась повторно, кошки уже не было.

Утром моя ночная история с плачем в пустой комнате казалась малоправдоподобной. И не факт, что она мне просто не приснилась. Антонио не заговаривал об этом, будто ничего и не было. Не обмолвились мы и о нашем ночном разговоре в столовой про одежду. Позавтракав кофе и бутербродами, радостные в предвкушении субботней прогулки, мы сели в машину и отправились в Барселону.

У нас были свои любимые уголки. Я, разглядывая в окно гористые испанские пейзажи, вспоминала мою первую поездку в Барселону и с волнением предвкушала встречу с некоторыми уже знакомыми мне местами, будто ожидая встречи с хорошими друзьями после долгой разлуки. Вероятно, Антонио думал о том же, потому что через некоторое время молчания он повернулся ко мне с улыбкой и спросил:

– Помнишь, Даш-ша?

Я приникла к окну. Мы уже были в городе и въехали на дорогу, которая, чуть попетляв, обрывалась у подножия горы. Дальше – пешком. Я это уже знала.

– Помнишь? – повторил Антонио, так и не дождавшись ответа.

– Помню, – выдохнула я, чувствуя, что мое сердце звучит куда громче, чем голос. Памятное место.

Мы вышли из машины и, взявшись за руки как влюбленные школьники, отправились пешком в гору. Долгий, но пологий подъем – и мы окажемся на самой вершине. На том месте, на котором в начале марта Антонио просил моей руки. И тот мартовский солнечный день так ясно встал в памяти, будто это было не восемь месяцев назад, а вчера. Это был мой предпоследний день каникул в Барселоне. Я остановилась в отеле, в котором у меня был забронирован номер по туристической путевке, но практически не жила там, только ночевала и принимала душ. А все время, с раннего утра до позднего вечера, мы гуляли вместе с Антонио. Наши отношения за эти пять дней все еще оставались на уровне платонических: Антонио с его некоторой старомодностью не хотел форсировать события, давая мне привыкнуть к нему. После наших прогулок он провожал меня в отель, прощался двумя целомудренными поцелуями в щеки и уходил. В то время он все еще снимал квартиру в Барселоне, потому что в доме велись ремонтные работы. На квартиру он меня не приглашал, видимо, не желая оскорбить недвусмысленным намеком, который таило бы в себе подобное приглашение. Его очень беспокоило: вдруг мне не понравится страна. И это беспокойство прорывалось в постоянных вопросах:

– Даша, тебе нравится Барселона?

– Да-да, конечно, нравится, – говорила я, счастливо жмурясь от солнышка.

– Даша, ты могла бы жить в Испании?

– Не знаю, не думала, – со смехом отвечала я и, увидев тень огорчения на его лице, веселилась еще больше: – Это счастливая страна, Антонио! Да, я, наверное, была бы счастлива! Я сейчас очень-очень счастлива!

И так на протяжении пяти дней. Прогулки, бесконечные экскурсии. И по туристическим местам – собор Святого Семейства, бульвар Рамблас, архитектура Гауди, которую я почему-то про себя окрестила «пряничной», гора Монтжуик с самой настоящей древней крепостью, магические фонтаны, завораживающие своей фантастической красотой, – спектакль из света, воды и музыки. И просто поездки по побережью, прогулки под шепот моря, узкие старинные улочки маленьких приморских поселков, обеды, ужины в известных лишь местным жителям ресторанчиках. Времени было так мало, а увидеть хотелось все. Поэтому жалко было тратить время на сон, так что ранние подъемы мне давались почти без труда.

В тот предпоследний день, о котором я сейчас вспомнила, поднимаясь с Антонио в гору, он приехал к отелю очень рано, а я, наоборот, немного опоздала.

– У меня сюрприз, кариньо, – нервничая, сказал он. И на все мои расспросы, что это за сюрприз, ответил, что я сама все узнаю – потом, когда придет время. Антонио привез меня на эту гору, откуда открывался вид на еще только просыпающуюся Барселону.

– Тебе нравится, кариньо? – с таким волнением, будто дарил мне этот город, спросил он.

– Да, очень, – ответила я, завороженная открывающимся видом. Весь город, залитый золотым светом утреннего солнца, будто на ладони, а вдали ярко-синее небо сливается в романтичном поцелуе с морем.

– Даш-ша, ты хочешь жить со мной? Ты хочешь стать моей женой?

И хоть я, возможно, ожидала от него подобного вопроса, все равно он прозвучал для меня слишком неожиданно.

– Я? Ты спрашиваешь меня?..

Антонио, не найдя от волнения слов, просто кивнул.

Я не смогла ответить «нет», ошеломленная и очарованная этим жестом: с отчаянной смелостью рыцаря он бросил к моим ногам не цветок, а гордый город. И я, влюбленная не столько, может быть, в Антонио, сколько в его страну, в Барселону, ответила «да». В ту ночь мы стали впервые близки.

Свадьбу играли летом в Москве. Это была довольно скромная и скорая свадьба: со стороны Антонио никого не было, с моей стороны – семья и несколько подруг. Через неделю после торжества муж вернулся в Испанию, а я осталась ожидать визу, которая бы позволила мне въехать в страну, чтобы здесь уже подавать документы на жительство.

Вот такие воспоминания нахлынули на меня, когда я вновь, во второй раз, смотрела на распростертый у моих ног солнечный город. Мы провели на горе, наверное, целый час, отдавшись охватившим нас сентиментальным чувствам и вспоминая мою первую поездку в Барселону, нашу свадьбу и тот день, когда Антонио попросил моей руки.

– Это красивый день, кариньо, – сказал он мне, когда мы уже сели в машину, чтобы отправиться на поиски ресторана. И я согласилась с ним, не уточняя, какой день он имел в виду – сегодняшний или тот. Эти два дня будто слились в один, одинаково красивые и счастливые.

После, во время обеда в ресторане, когда мы уже ожидали десерта, Антонио вдруг сказал:

– Ми должен идти домой, Даш-ша. Скоро.

– Уже? – огорчилась я. Возвращаться домой мне не хотелось, я надеялась, что мы отправимся еще куда-нибудь, например, прогуляться по центру Барселоны. Но муж, прочитав так явно написанное на моем лице разочарование, улыбнулся:

– Это сюрприз, Даш-ша. Ты хочешь знать испанский?

Странный вопрос! Не просто хочу, это необходимость.

– У тебя есть учи-тель-ница, – важно произнес Антонио, тщательно выговорив последнее слово.

– Уже?! – не поверила я. В письмах эту тему мы обсуждали, что мне потребуются курсы или преподаватель. Похоже, Антонио решил эту проблему куда оперативнее, чем я ожидала.

– Уже! Сегодня она придет к тебе. Ми должен идти домой, кариньо. Ти довольный, да?

– Ух! – выдохнула я вместо ответа и засмеялась.

– Поцелуй, – указал пальцем на щеку Антонио, и я, обняв его, с чувством оставила отпечаток губ на его коже.

– Сюда. – И он указал на свои губы.

– И сюда, – со смехом согласилась я и одарила его долгим поцелуем. Мое настроение отплясывало самбу. Я не пожалею целую горсть монеток-очков в мешочек моей «влюбляемости» в мужа. В этот раз мне казалось, что мой воображаемый мешочек уже полон до краев и я, без сомнений, влюблена в Антонио.

Любовь Федоровна – так звали мою учительницу испанского языка – оказалась женщиной немолодой, но при этом очень энергичной, перенявшей за годы жизни здесь испанскую манеру говорить громко и быстро и европейское предпочтение при выборе одежды в сторону простоты и удобства. Одета она была в свободные джинсы и легкую куртку-ветровку поверх блузы. В руках Любовь Федоровна сжимала мотоциклетный шлем, что заставило меня посмотреть на нее с уважением: я панически боялась езды на мотоциклах. А Любовь Федоровна, несмотря на свой возраст – около или слегка за шестьдесят, нет.

– Здравствуйте, Даша, – поздоровалась она со мной бодрым и поставленным голосом, с несколько раскатистым «р», видимо, тоже уже на испанский манер. – Я буду давать вам уроки языка три раза в неделю, Антонио уже сказал об этом?

– Да, – ответила я. По дороге домой муж немного рассказал о том, что нашел учительницу, которая будет давать мне частные уроки прямо на дому. Такой выбор Антонио мотивировал тем, что занятия, проходящие индивидуально, куда эффективнее, чем занятия в классе, в котором человек двадцать, не меньше. А то, что учительница будет приезжать к нам домой, так это тоже для моего удобства: до Барселоны на электричке больше часа езды, город я знаю плохо и могу потеряться. Муж обещал, что учительница мне обязательно понравится.

Любовь Федоровна мне правда понравилась и как человек, и как преподавательница. Объясняла она очень хорошо и готова была повторять мне еще раз и еще, если я что-то не понимала.

– Не стесняйтесь, деточка, задавать вопросы! Для этого мы с вами и занимаемся, – сразу сказала она мне, когда мы поднялись наверх в салон, где собирались провести первое занятие. Антонио поинтересовался, не хотим ли мы кофе, но Любовь Федоровна замахала на него руками:

– После, после! Вначале – занятия.

Она привезла мне кое-какие учебники, которые я с интересом бросилась рассматривать.

– Вначале, деточка, мне нужно протестировать вас, чтобы понять ваш уровень языка.

– Нулевой, – улыбнулась я, но она категорично отмела мой ответ:

– Нулевой, если вы и букв не знаете, а вы, я так понимаю, немного общаетесь со своим мужем. Покажите мне ваш учебник, хочу видеть, что вы изучили самостоятельно.

Я послушно сходила в свою комнату и принесла учебник. Любовь Федоровна пролистала его, задержала взгляд на заложенной мною странице и подняла на меня оживленно блестевшие глаза:

– Ну что ж, Дарья, кажется, неплохо.

После ухода Любови Федоровны Антонио долго с интересом расспрашивал меня о занятии. Мы сидели с ним в гостиной на первом этаже, пили кофе с молоком, принесенный Розой, и я, бросая довольные взгляды на стопку учебников, оставленных мне преподавательницей, с гордостью рассказывала о том, что тест выполнила почти весь. Конечно, он был несложный, рассчитанный на учеников, только начавших изучать язык, но все равно было приятно осознавать, что я не села в лужу. «Прекрасно, деточка! Дело у нас будет спориться, я в этом ни капельки не сомневаюсь», – на прощание похвалила меня Любовь Федоровна. И я уже, признаться, немного скучала по ней и ждала, когда наступит послезавтра – понедельник, день следующих занятий.

– Антонио, хочешь, Любовь Федоровна будет учить тебя русскому языку? – осенила меня идея, но муж недоверчиво рассмеялся:

– Я учусь, когда разговариваю с тобой. Ты – моя учитель-ница. Я правильно сказал?

– Правильно. Но Любовь Федоровна знает испанский язык, она может лучше меня…

– Мне нравится слушать тебя, – перебил меня муж. Встав с дивана, он поставил чашку на край каменного стола с телевизором и, повернувшись ко мне, твердо закончил: – Эта женщина, Любофь, да? Она для тебя. Все.

И прежде чем я что-либо успела спросить или сказать, сменил тему:

– Мне надо работать, кариньо. Ты можешь делать что хотишь.

– Хочешь, – машинально поправила его я.

– Да, хочешь. Я иду работать, хорошо?

Он, после того как я кивнула, поцеловал меня в нос и ушел наверх, в свой кабинет. Я так поняла, что Антонио просматривал какие-то документы или статистики – что-то об этом он говорил по дороге домой. Но если честно, мне до сих пор было не очень понятно, чем занимается мой муж. Бизнес. Со слов Нины – винный. Да и Антонио на мои вопросы в письмах тоже ответил, что занимается поставками вин в разные страны. Я мало что понимала в бизнесе, вернее сказать, ничего. Поэтому и не лезла с лишними расспросами. Захочет – расскажет сам.

Я полистала учебники, думая, не проявить ли инициативу и не выучить ли самостоятельно какой-нибудь урок, чтобы порадовать им в понедельник Любовь Федоровну, но после недолгих раздумий решила позвонить маме, поделиться новостями о новой учительнице, а потом просто почитать что-нибудь для души. Я собрала разложенные по дивану учебники и отправилась в свою комнату. Сложив книги на трюмо, взяла мобильный и набрала номер мамы.

Говорили мы немного, потому что международные переговоры съедали аховые суммы. Хоть мама и обещала периодически пополнять мой московский телефонный счет, все равно долгие разговоры солидно ударили бы по карману. Надо поговорить с Антонио, может, он знает, как звонить за границу дешевле.

– Все у меня хорошо, мама! – бодро закончила я.

– Ты не скучаешь? – спросила на прощание она.

– Нет-нет, что ты! – торопливо успокоила я ее. И, переведя взгляд на подоконник, ойкнула от неожиданности, увидев уже знакомую кошку, которая, казалось, внимательно вслушивалась в мои слова. Но, присмотревшись, я поняла, что приняла за кошку белую вазочку, стоявшую на окне.

– Даша, что случилось? – тут же встревожилась мама.

– Ничего, ничего. Показалось. Просто показалось, – ответила я, однако с некоторыми сомнениями, потому что короткая занавеска чуть всколыхнулась, будто кто-то ее задел.