Текст книги "Секрет черной книги"

III

Несчастный случай нарушил мирное течение жизни обитателей пансионата, всполошил, закрутил в печальной суете. И хоть это случилось до того, как Вера заступила в свою смену, большая часть печальных хлопот легла на ее плечи. За все время работы не было на ее памяти ночи тяжелей этой. Тело покойной давно увезли, стариков успокоили и уложили спать, а дел у Веры все не убавлялось. Они разделили с напарницей работу между собой: Ирина раздала старикам необходимые лекарства, измерила давление и температуру, выполнила мелкие просьбы перед сном, а Вера взяла на себя хлопоты, связанные с гибелью Валентины Кузьминичны: звонила родственникам (трубку снял сын, разговор вышел короткий и какой-то казенный, лишенный эмоций со стороны сына), разговаривала с двумя полицейскими. Затем собрала вещи Валентины Кузьминичны, чтобы передать их ее родным. Всю работу она выполняла механически, словно заведенная кукла, с непроницаемым лицом. И только уже после того, как закончилась смена, в салоне машины расплакалась. Каждый уход стариков Вера принимала близко к сердцу, так и не смогла привыкнуть к этой неизбежной части своей работы. А Кузьминична была ей по-особому дорога. «Она знала», – подумала Вера, глядя сквозь пелену слез на дорогу. «Вы не понимаете, деточка… Вернее, понимаете, но не желаете принимать». Чем дольше Вера думала над словами Кузьминичны, тем больше ей казалось, что старушка вложила в них куда более глубокий смысл, чем могло показаться на первый взгляд. Но что Кузьминична знала о ней? Только то, что Вера сама могла рассказать. Но о себе она предпочитала не распространяться.

«Вы с Гаврилой чем-то похожи»…

…Ей было шесть лет, когда это случилось впервые. Тот случай разрушил атмосферу беззаботного счастья в ее семье, вспоминался в разговорах, даже когда Вера уже повзрослела.

Они жили в спальном районе на одной из конечных станций столичной ветки метро. В ту пятиэтажку родители въехали в год, когда родилась Вера, и довольно быстро подружились с соседями по площадке – молодой парой, которая свою квартиру получила в качестве свадебного подарка от родственников с обеих сторон. Вначале сдружились молодые женщины, оказавшиеся ровесницами, а следом уже и их мужья нашли общие интересы. Лет до четырех Вера так и считала соседку своей родной теткой, так как та всегда оставалась с нею, когда маме нужно было сбегать в парикмахерскую или когда родители вечером уходили в кино. Своих детей у соседей Нечаевых не было, и причина тому была медицинская, как потом, уже годы спустя, обмолвилась мама. Поэтому тетя Вита Нечаева нянчилась с маленькой Верой как с дочкой, постоянно делала ей подарки. То «гэдээровскую» куклу принесет, то игрушечную коляску, то красивое платье, то просто шоколадку. Соседка работала в большом универмаге и заведовала одной из секций, поэтому имела возможность что-то «припрятать» из полученных дефицитных товаров, которые частенько и не доходили до прилавков, а распределялись по родственникам и знакомым. Ее муж, несмотря на молодость, тоже занимал неплохую должность на производстве. Они оба, муж и жена, происходили из небедных семей, в которых были и дачи, и служебные машины, и дефицитные продукты по спецзаказам. Однако не кичились происхождением и были на равных со своими менее состоятельными друзьями. Как-то соседка рассказала маме Веры, что и брак их был тоже тщательно спланирован родственниками с обеих сторон, но, несмотря на это, в их семье присутствовала любовь.

Когда Вере исполнилось пять лет, у соседей появилась вначале дача, а потом и машина – новенькие «Жигули». И Вера с родителями стали частыми гостями на даче. Это даже превратилось в традицию: во второе и последнее воскресенье каждого летнего месяца отправляться за город семьями, жарить шашлык, купаться, если погода позволяла, в местной быстротечной речушке. Так прошло почти два лета, и вот наступила суббота, предшествующая тому последнему воскресенью августа. В квартире Веры активно велась подготовка к предстоящему выезду. Папа готовил удочки и собирал большой рюкзак, в который свободно помещалась дочь. Сосед во дворе мыл машину. Мама мариновала дефицитное мясо, которое принесла тетя Вита на шашлыки (считалось, что маринад у мамы выходит куда лучше). Соседка же на их кухне резала крупными кольцами луковицы, которые мама затем голыми руками вдавливала в сырое мясо в эмалированной кастрюле. Все находились в радостном предвкушении предстоящей поездки. И только Вера, которая всегда больше всех радовалась этим путешествиям, сидела в комнате и не выходила на кухню, хотя обычно во время сборов вертелась рядом.

– Что с тобой? – спросила мама, зайдя с соседкой в комнату. – Ты не заболела случайно?

– Нет! – буркнула девочка и залезла под покрытый скатертью с кистями стол в комнате – свой «домик», в котором пряталась, когда на что-то обижалась. Тетя Вита, присев на корточки, заглянула под скатерть и посулила надувшейся девочке пупса-младенца. Но Вера молчала и лишь сверлила молодую женщину взглядом, который той показался вдруг таким страшным, недетским, что она отпрянула.

– Почему она на меня так смотрит? – растерянно пробормотала соседка, вставая на ноги и обращаясь уже к матери Веры.

– Оставь ее, Вита, – вздохнула та. – Подуется и отойдет. Вот увидишь, завтра будет скакать и бегать как ни в чем не бывало. Стрекоза!

– Я не хочу ехать! – выкрикнула из своего укрытия девочка. – Не хочу! Не хочу!

– Но почему? – тут уже растерялась мама. Вера забилась в дальний угол, но даже оттуда ей были видны обутые в пушистые тапочки ноги мамы, которые потоптались рядом со столом, будто в нерешительности, а затем мама, как перед этим – тетя Вита, присела на корточки и заглянула под стол. Испачканные в рассоле руки она держала на весу, развернув их тыльной стороной кистей от себя, и от них исходил острый и аппетитный запах уксуса и лука. Вера сглотнула слюну: ей представилось, как папа готовит пропитанное соусом мясо, дым, подхватываемый ветром, разносится далеко за пределы дачи, щекочет ноздри, вызывает урчание в животе. Воображаемый запах приготовляемых шашлыков смешался с запахом бензина и кожи, который витал в салоне машины соседей, с запахом речной свежести, земли и травы, и на мгновение девочкой овладела та неожиданно утраченная сегодня радость от предстоящей поездки. Вера уже подалась вперед к матери, как это ощущение сменилось другим, и девочка отшатнулась, вжавшись в стену и втянув голову в плечи от охватившего ее ужаса. Он, подобно смерчу, затянул ее в тугую воронку, сжал, словно в тисках, так что Вере стало трудно дышать. Аппетитный аромат шашлыков сменился тошнотворным запахом, который девочка не смогла идентифицировать, а глаза вдруг застило черно-красное марево.

Что было потом, Вера не помнила. Очнулась она уже в своей постели, одетая все в то же платье и обутая в тапочки. Рядом стояла встревоженная и заплаканная мама, а отец сидел на кровати, положив дочери жесткую ладонь на лоб.

– Пришла в себя? – тревожно спросила соседка, также находившаяся в комнате.

Отец, не глянув на нее, кивнул.

– Может, вызвать врача?

– Не надо, – испуганно отозвалась Вера. Чувствовала она себя лучше, только слегка кружилась голова да все не отпускал тошнотворный запах, след которого будто повис в воздухе.

– Я не хочу ехать! – жалобно проговорила Вера, глядя отцу в глаза.

– Хорошо, не поедем, – кивнул тот и растерянно оглянулся на жену. – Температуры вроде нет. Может, она съела что-то не то? Вера, у тебя болит живот?

Она качнула головой.

Ее переодели в пижаму и уложили спать раньше времени. Вера лежала одна в комнате, следя за тенями на потолке, которые превращались в страшные фигуры. Не помогало даже зажмуриться: тени тут же трансформировались в ее воображении в яркие, напитанные красками картины, такие ужасные, что Вера боялась вздохнуть. Надо было бы позвать маму, попросить ее посидеть рядом, но мама была занята на кухне: заканчивала что-то упаковывать, шуршала бумагой и целлофановыми пакетами. Папа продолжал тихонько шебуршиться в коридоре, докладывая в рюкзак необходимые для пикника вещи. А Вера, глядя в потолок, на котором тени наконец-то начали сливаться в одно сплошное темное пятно, глотала слезы, но уже не столько из-за страха, сколько от осознания того, что родители не вняли ее просьбам и продолжают как ни в чем не бывало сборы. Она так и уснула – заплаканная, напуганная, совершенно не успокоенная, а просто сраженная усталостью. Но отдыхала она недолго, вскоре проснулась с жаром и тогда уже жалобно позвала маму.

Температура, несмотря на лекарство, так и не спала к утру, и внезапная болезнь дочери очень расстроила родителей. В семь утра, как и было условлено, в дверь позвонила соседка. Вера, лежа в постели, слышала, как мама огорченно говорит подруге о заболевшей дочери, затем выносит с кухни кастрюлю с замаринованным мясом, желает хорошо провести день и закрывает дверь. Девочка только тогда спокойно выдохнула, повернулась на бок, прикрыла глаза и наконец-то провалилась в сон. К тому времени, когда пришел участковый педиатр, температура у нее уже спала сама по себе. Врач осмотрел девочку и не нашел даже признаков простуды или гриппа, но порекомендовал еще день постельного режима. Выспавшейся Вере принесли по ее просьбе карандаши и альбом, и она прямо в кровати занялась рисованием. Только выходили у нее в этот раз совсем не принцессы, а другие картинки. Закусив губу, она размашисто черкала карандашом по листу, оставляя резкие штрихи, и не могла остановиться, будто некто водил ее за руку.

– Не переутомляйся, – сказала, войдя в комнату, мама. Вера машинально кивнула и сменила черный карандаш на красный. Когда закончила штриховать лист, почувствовала себя такой уставшей, словно рисование отняло у нее все силы. Она прикрыла глаза и с удовлетворением отметила, что страшные образы уже не атакуют ее, словно остались на бумаге. И в это время раздался телефонный звонок. Вера услышала, как мама вышла в коридор, сняла трубку и сказала: «Алло!» А затем, после недолгой паузы, в которую, видимо, выслушивала то, что ей говорили, вскрикнула и запричитала. Вера осторожно встала с кровати и, подойдя к двери, замерла. Мама уже не причитала. С трубкой в одной руке и телефонным аппаратом в другой она присела на край тумбочки и, слушая то, что ей говорят, изредка кивала, словно невидимый собеседник мог ее видеть, и шепотом поддакивала. Лицо у нее было растерянным и испуганным, на щеках блестели слезы.

– Да-да, конечно, конечно… До свидания! – попрощалась мама и аккуратно соединила, будто они были половинками, трубку с аппаратом, подержала телефон в руках и затем тихонечко поставила его рядом с собой на тумбочку.

– Кошмар какой. Какой кошмар, – пробормотала она, медленно встала и, не заметив дочери, вышла в комнату, в которой отец смотрел телевизор. Вера на цыпочках шмыгнула следом за мамой. Ощущение случившейся беды тянулось из коридора в комнату шлейфом, как запах душных духов, и в ближайшие моменты грозило окутать всю их небольшую квартиру целиком. Мама прошла к телевизору и выключила его.

– Нечаевы погибли, – сказала она, повернувшись к медленно встающему из кресла отцу. – Сейчас позвонили. Лобовое столкновение с бензовозом. На месте… Там, говорят…

Голос ее дрогнул, и она, некрасиво искривив рот, срывающимся голосом добавила:

– Если бы Верочка не заболела…

Вера тихо развернулась и вышла из комнаты. Ее вдруг бросило в жар, словно она оказалась рядом с пожаром, и страшные картины вновь возникли перед глазами: яркие всполохи и черный дым. Ее замутило. Вера с трудом добрела до своей кровати, не в силах даже позвать на помощь маму, и ничком легла в постель. Ей не нужно было расспрашивать родителей, удивляться, почему они такие расстроенные, спрашивать, что случилось с тетей Витой и дядей Лешей. Она поняла, что ни тетя Вита, всегда такая красивая и пахнущая вкусными духами, не придет к ним в гости и не принесет обещанного пупса-младенца, ни дядя Леша никогда больше не будет мыть во дворе свою машину.

Постепенно дурнота стала отпускать, уводя за собой образы, как отступающая разгромленная армия. Вера лежала и ждала, зайдет ли к ней мама или нет. Может, если бы мама в тот момент пришла к ней, девочка рассказала бы ей о том, что случилось с нею. Но мама все не приходила и не приходила, и Вера, не дождавшись, уснула. А утром она уже проснулась абсолютно здоровой.

…Вера припарковала машину и быстро шмыгнула к себе, надеясь, что соседки ее не заметят и не отвлекут расспросами. Разговаривать с кем-либо сейчас ей не хотелось. Дома она умылась на кухне холодной водой, а затем включила электрический чайник. В ожидании, когда закипит вода, порылась в сумочке в поисках сигарет. Курила Вера очень редко, одна и та же пачка, забытая, могла лежать в ее сумке месяцами, пока хозяйка не вспоминала о ней после какой-нибудь особо тяжелой смены.

Вера извлекла из маленького отделения сумки пластмассовую зажигалку, а затем, думая, что это пачка, – черную книжечку. Надо же, а она совсем забыла о ней! Вера повертела блокнот, данный ей Валентиной Кузьминичной, а затем пролистала его. Ничего интересного внутри не оказалось, только несколько телефонов, вероятно, близких знакомых старушки. Правильно было бы позвонить по ним и сообщить о кончине Кузьминичны. Вероятно, она именно этого и хотела.

Клацнула клавиша вскипевшего чайника, но Вера уже набирала со своего мобильного первый номер – некой Марии Синицыной. Следом последовал номер Галины Старополовой. Обзвонив почти всех указанных в книжке людей, Вера отложила телефон, налила в чашку кипятка и опустила в него чайный пакетик. Ни сил, ни терпения заваривать чай по всем правилам не осталось, ей хотелось сладкого и горячего чаю немедленно.

Звонки оказались неплодотворными и привели Веру в легкое недоумение. Мария Синицына ответила, что никакой Валентины Кузьминичны не знает. Телефон Галины Старополовой оказался отключен, как и телефон некой Яны без указанной фамилии. А по номеру, значившемуся в книжке как телефон Сергея Петрова, ответила женщина и кратко сообщила, как и Мария Синицына, что ни с какой Валентиной Кузьминичной не знакома, а Сергей Петров скончался. После чего собеседница, не прощаясь, повесила трубку.

Вера отставила пустую чашку и закурила. По двум телефонам, которые сейчас оказались отключенными, она решила перезвонить позже. Оставался еще один номер, записанный на последней странице. Вера докурила сигарету до середины, затушила ее о край блюдца и вновь взяла со стола мобильный.

Ей долго не отвечали, и когда она уже собралась отключить вызов, в трубке наконец раздалось сонное «алло», произнесенное мужским голосом. Похоже, она разбудила владельца голоса. Вера почувствовала себя неловко, но произнесла то, что говорила и предыдущим абонентам:

– Здравствуйте! Простите за беспокойство. Ваш номер записан в телефонной книжке Светловой Валентины Кузьминичны.

– В чьей книжке? – перебили ее. Вера вздохнула про себя: и этот человек тоже не был знаком с покойной.

– Валентины Кузьминичны Светловой…

– А кто это? – с недоумением спросил собеседник.

– Это… – начала Вера и осеклась. – Простите, я зря вам позвонила. Валентины Кузьминичны не стало вчера, и я обзваниваю ее знакомых.

– Но мы с ней не знакомы.

– Да-да, я уже поняла. Простите за беспокойство.

– Да нет, ничего. Примите мои соболезнования.

– Спасибо, – ответила Вера и не стала пояснять, что Валентина Кузьминична не приходилась ей родственницей. Она почему-то вдруг уцепилась за голос безымянного собеседника, как за руку друга, и не желала его отпускать. Но мужчина, проговорив дежурные слова, уже попрощался, и в трубке раздались гудки. Вера еще какое-то время их послушала, будто не веря в то, что ее оставили одну, а затем аккуратно положила мобильный на стол. Интересная вырисовывается картина. Два человека, чьи телефоны были внесены в книжку Валентиной Кузьминичной, заявили, что не были с ней знакомы. Один человек умер. По двум номерам, по которым не удалось дозвониться, Вера решила перезвонить позже.

Возможно, Кузьминична внесла в книжку полезные контакты вроде порекомендованных ей кем-то парикмахера и маникюрши, а не телефоны своих знакомых. Другого объяснения Вера не могла подобрать, как и не могла понять, зачем все-таки старушка оставила ей этот блокнот. Вера еще раз пролистала его, внимательно рассматривая каждую страницу, даже посмотрела некоторые из них на свет, будто желая найти водяные знаки, но ничего интересного не обнаружила. Не звонить же адресатам опять с вопросом: «кто вы?» А Валентину Кузьминичну уже и не спросишь… Старческая причуда? Маленький «сувенир» на память? Может быть, и так.

Вера сполоснула чашку и блюдце под краном и убрала посуду по местам. Затем открыла окно, чтобы проверить кухню от дыма, и выставила на будильнике время: хоть следующая ночь и была у нее выходной, не хотелось проспать до позднего вечера и потом мучиться бессонницей.

Уснула она практически мгновенно, не погрузившись мягко в сон, а упав в него, словно в яму. И, может быть, пробыла бы в его черноте до звонка будильника, если бы не возникшие вдруг помехи в виде шорохов, скрипа приоткрывшейся двери и тихих шагов. Вера распахнула глаза и резко села на кровати. Спальня была пуста, и она с облегчением выдохнула: приснилось. Сон без видений, но с «озвучкой». Но тем не менее преодолела желание вновь лечь и решила проверить, все ли в порядке в доме. Однажды, вернувшись очень уставшей с работы, Вера забыла запереть дверь, и соседский кабан Петька пробрался в дыру в заборе и забрел в ее дом. Ох она и перепугалась тогда, проснувшись от довольного хрюканья и тыканья холодного пятачка в руку! Лучше проверить сейчас, не открыта ли дверь. О том, что забраться к ней мог человек, Вера даже не подумала: поселок был тихим и уединенным, без случаев криминала. И в этот момент вновь послышался шорох. Вера резким движением распахнула дверь и увидела метнувшуюся к открытому окну тень. От неожиданности Вера не успела закричать и замерла на пороге безмолвной статуей. Опомнилась лишь тогда, когда со двора донесся шум мотора. Она бросилась к двери, откинула щеколду и прямо в пижаме выскочила на улицу. Вера еще успела увидеть, как от ее двора по дороге, поднимая облачка сухой пыли, уезжает на большой скорости черный джип, но номера его уже не разглядела. Вот дела… От мысли, что в то время, пока она мирно спала, кто-то с неизвестными намерениями ходил по ее дому, может быть даже заглядывал в спальню, прошиб пот. Вера вернулась в дом и кинулась проверять, все ли на месте, ничего ли не украли. О том, что воришки вряд ли будут ездить на таких крутых машинах, Вера подумала уже когда убедилась, что и ее немногая наличность, которую она хранила прямо в кошельке, и ноутбук с мобильным телефоном на месте. Кажется, ничего не украли. Вера выдохнула с облегчением, однако по-настоящему не успокоилась: если цель неизвестных «посетителей» была отнюдь не нажива, то тогда зачем к ней забрались через открытое окно? Она бросила взгляд на стол и вдруг обнаружила, что забрали черную книжечку, которую ей отдала Валентина Кузьминична. Зачем? Что в этом блокноте такого ценного?

Спать больше не хотелось. Вера переоделась в домашние шорты и футболку, сделала на кухне бутерброд и вышла в сад. Подставляя бледное лицо яркому солнцу, она неторопливо завтракала, при этом не переставая думать о том, что произошло. Ощущение, что ей дали всего лишь несколько пазлов из картины, не оставляло ее, и тем не менее она все же пыталась сложить из них кое-какую картинку.

Начались загадки с визита странного мужчины, который невероятным образом исчез, будто просочился в щель, улетел в форточку или растворился в воздухе. Кто он и что искал? Тот же вопрос можно отнести и к сегодняшним визитерам. И что такого ценного в черном блокноте?

Вера отряхнула колени от крошек и встала с полотенца. Стебли скошенной травы кололи ступни, но она, погрузившись в раздумья, не замечала этого и нарезала круг за кругом по небольшой лужайке между домом и грядками с зеленью. На газон упала тень от набежавшего на солнце облака. Вера, не прекращая кружения, мельком взглянула на небо: похоже, меняется погода, вон как затягивает синеву облаками. Погода менялась стремительно: еще полчаса назад Вере было жарко в майке и шортах, а сейчас она ежилась от поднявшегося ветра и с тревогой поглядывала на темнеющее небо. Быть дождю, не иначе. Ну что ж, лето тут такое, капризное, то дарит многообещающие улыбки, то в одночасье меняет настроение и выливает недовольство дождем. Вера подняла с травы полотенце и ушла в дом переодеться в соответствующую погоде одежду. Надо бы обобрать до дождя яблоки и отнести их, как обещала, вместе с сахаром бабе Шуре.

Вечер Вера провела в гостях у соседки, угощаясь молодой картошкой с солеными грибами и потом чаем со сладким пирогом. Баба Шура была мастерица не только варить вкусное повидло, но и печь пироги. Вернулась к себе Вера уже поздно, когда темнота скрыла очертания окрестностей. Она бегом пересекла соседский двор, согнувшись под хлещущим по спине дождем и загораживая собой миску с остатками пирога, без которого баба Шура не согласилась ее отпускать. Откинула щеколду на калитке и вбежала в свой двор. Как раз вовремя, потому что в этот момент оглушительно громыхнуло и небо озарила яркая молния. Вера испуганно втянула голову в плечи: грозы она боялась с детства. И этот страх не прошел, даже когда она повзрослела.

* * *

Ночью разыгралась буря: ветер гнул деревья, срывал с них охапками листья и швырял их в окно. Дождевые капли выбивали по подоконнику частый ритм, под который можно было сплясать дикарский танец, призванный вызывать духов. Темноту ночи то и дело вспарывали всполохи молний. Громыхало оглушительно и рядом, словно громовержец Илья прознал про черные планы и метал молнии в желании сжечь дом, в котором находилась опасная книга. Его гневом полыхало небо, как при пожаре. А может, где-то молния уже и попала в дерево и превратила его в пылающий факел.

В такую ночь пугливые отлеживаются под толстым одеялом, натянув его на голову. Непугливые просто спят, наплевав на грохот и мракобесие, или, разбуженные, сердятся на прогоняющий сон гром. Но есть и те, кто в такую ночь получает настоящее наслаждение от творящегося разгула стихий. Это ночь огня в камине, это ночь подогретого вина с пряностями и укутывающего замерзшие колени шерстяного пледа. И, конечно, это ночь историй. Жаль только, что единственный слушатель – чернильно-черный кот, чье громкое мурлыканье не заглушали раскаты грома. Но кот, хоть и притворялся спящим, прислушивался: дергал ухом, приоткрывал зеленый глаз. Ну что ж, кот, послушай историю. У черной толстой книги, лежащей на столике у камина, – занятная судьба.

Страшно идти, да деваться некуда: помирает Марфонька. Всякие средства испробовали и в бане парили, да все недуг не отпускает. Никак наслал колдун на молодую жену какую черноту: то ли разгневался, обиженный тем, что его не позвали на свадьбу, то ли просто от души своей безбожной зло сотворил.

Вышел Иван на рассвете: путь предстоял неблизкий и пеший. Побоялся на санях: за мельницей дорога не санная, а бросишь лошадь там – глядишь, и волки нападут. Оставил Иван мечущуюся в огневице Марфу на старуху Лукерью, надел шапку, армяк и отправился в дорогу. Лукерья его-то и уговорила. Иди, говорит, поклонись в ноги колдуну, вымоли прощение, ежели рассерчал, задобри его подарками, уговори речами. Если он наслал недуг на молодую, то лишь он и снять его сможет.

Не хочется идти, ой как не хочется к нечестивому в берлогу, хоть и не из робких был Иван, и медведя, случалось, встречал, и волков. Да только колдун – враг куда похуже зверя. Безбожная у него душа, уморить из прихоти человека ли, птицу ли ему ничего не стоит. Шел Иван по накатанной санями дороге, а мысли были совсем негладкие. Что и как скажет он нечестивому? Задобрить ли его подарками прям с порога? А ну-ка слушать даже не станет, прогонит да проклянет вдогонку? Один раз ноги едва не развернули Ивана обратно. Но вспомнилась ему Марфа, ее лик белый с щеками румяными, выгнутые коромыслом брови и сладкие, что лесная малина, губы. Нет, не повернет он назад, если надо, упадет самому черту рогатому в ноги, не испугается, только бы Марфонька пошла на поправку.

До лесу шлось еще легко, а дальше пробирался Иван уже с трудом, выдергивая ноги из глубоких сугробов: свернул с укатанной чужими санями просеки на занесенную снегом узкую дорогу до старой мельницы. Может, летом и бегала к колдуну какая баба за зельем, да зимой смельчаков не оказывалось. Шел Иван долго-долго, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь к лесным шумам: а ну-ка как не вовремя покажется хищник? Сжимал в одной руке рукоять взятого на случай волка топора, в другой нес подарок колдуну – завязанные в узел свежие яйца, каравай, отрез холста. Лес мирно спал, иногда вскрикивал растревоженной птицей да потрескивал от мороза. Дважды останавливался Иван – перевести дух и проверить, не сбился ли с пути. В сумерках-то легко заблудиться. Но словно черт вел его в то темное утро. Вот и лес стал редеть, и вскоре показалось широкое занесенное снегом поле, за которым темнел остов старой мельницы. Но вместо радости, что добрался, овладела Иваном опять робость: близко, близко он уже от волчьего логова колдуна. Как встретит его тот?

Нет, не уйдет он без своего, даже если проклятый молниями сыпать начнет и дьявола кликать. Решительность придала сил, Иван пересек бесконечное поле, легко перешел через шаткий мосток. Громадина уснувшей на веки вечные мельницы нависла над ним страшным богатырем, когда он приблизился к ней. Вмерзло намертво в черный лед колесо. Давно стояло без движения, еще с тех пор, когда отец Ивана был молодым. Семья мельника жила на новой мельнице за соседней деревней. А как уж поселился здесь колдун, никто не знал.

Неторопов обошел колесо, увидел три ступени, ведущие к двери, поднялся и постучал чугунным кольцом. Долго никто не открывал, так что решил уже Иван повернуть обратно. И лишь когда сошел на ступень, испытывая одновременно и отчаяние – кто теперь Марфе-то поможет? – и облегчение, что не свиделся со страшным колдуном, дверь вдруг распахнулась. Сама по себе. Чертовщина, да и только. Заробевший Иван перекрестился и перешагнул порог. Глаза к темноте привыкли не сразу. Неторопов сделал вслепую несколько шагов, вытянув вперед руку.

– Зачем пожаловал? – остановил его вдруг голос, такой громкий, что Иван от неожиданности вздрогнул. Глаза уже немного привыкли к сумраку, и Неторопов смог разглядеть согнутую фигуру хозяина, стоявшего в двух шагах от него.

Иван снял шапку, поклонился со всем почтением, а затем произнес:

– Дело у меня есть. За помощью пришел.

– Ну? – поторопил его колдун, потому что Иван замолчал. Не пригласил пройти дальше, не вынес огня, чтобы разглядеть гостя, не шевельнулся, так и стоял, закрывая проход. Но Иван, даже не видя глаз хозяина, чувствовал на себе его взгляд – внимательный, изучающий. Возможно, видит колдун в темноте, как кошка. С него станется.

– Жена у меня недугом страдает, – начал он. И рассказал все: зачем пришел и как долго больна жена. – Помоги, – взмолился под конец рассказа.

– Не жилица твоя жена, – вымолвил после долгой паузы колдун. Ивана изнутри будто обожгло огнем: как же так, шел он сюда за последней надеждой, путь такой проделал, а вон что выходит!

– Да как ты… – вскричал он, забывшись от горя и негодования. Колдун остановил его поднятой рукой.

– Я могу сделать так, что Марфа избавится от недуга и останется с тобой.

– Сделай, сделай! – вскричал Иван и кинулся к колдуну как к спасителю, с желанием поцеловать его руку. Но хозяин вновь остановил его жестом.

– Плату дорогую взыму, – сурово произнес он.

– Что хошь бери!

– И душу отдашь? – рассмеялся каркающим смехом колдун. Оторопел Иван, опомнился, что не к барину с просьбой явился, а к слуге дьявола, сделал невольно шаг назад. Колдун отсмеялся и перевел взгляд крепко сжатый в руке Ивана топор. И чудо случилось: пальцы вдруг ослабли и выскользнуло из них древко. Топор с глухим стуком упал на деревянный пол, вонзился острием, будто в пень, в половицу меж ступней Ивана.

– Ко мне с орудием не ходи.

– Так от волков же… – оправдался Иван, переведя изумленный взгляд с торчавшего из пола топора на попрекнувшего его хозяина мельницы.

– А волк тебя не тронет. Если ко мне или от меня идешь – не тронет. Ну, готов ты заплатить цену высокую за жену свою?

– Да, – ответил после недолгого колебания Иван. За тем и пришел. И в неожиданной браваде добавил: – Жизнью готов расплатиться!

– Горячий какой, – усмехнулся колдун и медленно приблизился. – Жизнь мне твоя ни к чему. А вот…

Он не договорил. Остановившись совсем рядышком, замер, будто принюхиваясь. И тихо затем вымолвил:

– Любишь ты ее сильно… Верну я тебе жену. Смотри только, не пожалей потом.

– Не пожалею! – рубанул Иван ладонью воздух.

– Ну-ну. Ступай домой. Придешь ко мне после. Я позову.

Тишину разрезал шумный звук птичьих крыльев, и не успел гость опомниться, как ему на плечо сел крупный ворон. Вцепился когтями так крепко, что Иван почувствовал их сталь сквозь толстую ткань армяка. Проклятая птица… Долбанет крепким клювом в висок – тут и смерть настанет.

– Ка-ар! – раздалось оглушительное прямо в ухо, будто ворон прочитал его мысли. То ли согласие выразил, то ли протест. Иван аж присел от неожиданности.

– Жди знака, – повторил колдун и со значением поглядел на сидевшую на плече у гостя птицу. – Что бы ни было, не откладывая явись ко мне. Иначе потеряешь жену навсегда.

Ворон сжал когти еще крепче, словно желая предупредить о чем, а затем резко разжал их и взлетел. Шумно хлопая крыльями, птица сделала круг над гостем и затем присела на плечо хозяина.

– Ну, иди, – вымолвил колдун. Иван поклонился, протянул узел с подарком, но хозяин не шевельнулся. Переступил Неторопов с ноги на ногу, не зная, как поступить: унести ли гостинец или оставить. А ну-ка унесет, да разобидится хозяин. А с другой стороны – и знака не дал, нужен ли ему подарок. Стоит все так же, с вороном на плече, и смотрит изучающее. Иван развернулся и вышел. Топор он так и оставил торчать в половице, а узел аккуратно, прежде чем затворить за собой дверь, оставил у порога. Ну его, пусть, не принесет он ничего домой с проклятой мельницы.

Путь домой показался куда короче. Шел Иван в раздумьях и тревоге – как там Марфа? Не стало ли ей хуже? И мысли всякие блуждали в голове: колдун так и не сказал, что потребует в оплату. Жизнь ему не нужна, уже дело. А про душу спроста ли спросил? И когда позовет к себе? Не поздно ли станет? Хоть бы дал с собой какое снадобье… В избу Иван не вошел, а вбежал, не сбив с валенок в сенях снега, весь в тревоге за Марфу. Но, увидев, как Лукерья, встретив его неодобрительным качанием головы, приложила палец к губам, успокоился. Тихо подошел к лавке, опустился на колени рядом со спящей Марфой, коснулся ледяной ладонью ее пылающего лба и облегченно выдохнул: жива. «Дорого возьму», – вспомнились Ивану слова колдуна, от которых он невольно содрогнулся. Но, глядя на прекрасное даже в болезни молодое лицо жены, с бравадой подумал, что не страшно ему расплатиться с нечестивым даже собственной душой, лишь бы красавица Марфа оставалась с ним.