Текст книги "Времена года"

А потом они все же оказались в прихожей. Помогая надеть ей пальто, Июль спросил негромко:

– Как отнесутся к этому твои родители?

Она сейчас не могла придумать верный ответ. Сейчас вообще соображалось с трудом.

– Я улажу с ними, все будет хорошо, – а потом внезапно все-таки включилась голова. – Ой… А кто такая Елена Дмитриевна?!

– Женщина, которая ведет домашнее хозяйство.

Майе осталось только кивнуть. Ничего, разберется по месту.

Ей так и не поверилось, что переезд – реален. Но вот – он. Вот-вот. Дома никого нет – Майя специально договорилась с Июлем так, чтобы он приехал в тот день, когда родители заняты оба вечером. И вот Илья приехал.

И очень выразительным взглядом смотрит на то, что в ее руках.

– Здесь ноты! – Майя вручила Июлю чемодан. – Подожди еще пять минут, хорошо?

А потом они пристраивали в бездонный багажник «мерседеса» пюпитр и чемодан. Скрипку Майя взяла с собой в салон.

В машине осознание пришло полной мерой. И начался нервный тремор. Ей было тесно в автомобиле – несмотря на весь простор салона. Хотелось вон, на воздух, и быстрым шагом, а то и бегом – до его дома. Но вместо этого черный седан вальяжно катил сквозь февральский вечер. А она задыхалась. Пока по радио не зазвучали задорные аккорды и живой голос. То, что надо! Майя принялась подпевать про простую русскую девушку, водку в крови и медведей. Странно, что нет ни слова про балалайку.

Пела увлеченно и вдохновенно. После третьего припева мужская рука невозмутимо переключила радиостанцию. С чего вдруг?! У Майи хороший голос и прекрасный слух! Чем не угодили?

– Радиоспектакль «Тяжелые дни», – ровным дикторским тоном отозвалось радио. – Пьеса «Сцены из московской жизни» в трех действиях Александра Островского. Написана в 1863 году, – продолжал вещать безразличный голос.

Скучно как-то. При всем уважении к отцу русского театра – музыкального сопровождения маловато.

Майя мурлыкала понравившуюся песню всю оставшуюся дорогу, скрашивая по мере сил «Тяжелые дни». Илья молчал.

Тот вечер был как в тумане. Июль провел ее по квартире – так, словно она здесь впервые. Впрочем, кое-какие помещения Майя и правда видела в первый раз. Например, просторную комнату, в которой находились только велотренажер, беговая дорожка, огромная плазма на правой стене и штанга у противоположной.

– Оставим это здесь, – он поставил пюпитр в центре. Майя кивнула и аккуратно пристроила скрипичный футляр у стены напротив снаряда тяжелоатлета. Она точно знала, что ее сегодняшняя роль в этой квартире – смотреть и соглашаться.

Далее ей показали дверь того кабинета, куда нельзя. И еще в квартире оказалась гардеробная – с ума сойти, такое Майя только в фильмах видела. В гардеробную не пригласили, а выделили для вещей полку в шкафу в спальне.

Вечер катился к десяти, а ее вдруг стало клонить в сон. Нервное, не иначе. На кухню они так и не наведались в тот вечер – Майя кушала дома, а у Июля был поздний деловой ужин. Душ – по раздельности, но постель – общая. Знакомый шоколадный атлас. Но сегодня все иначе. На этих простынях Майя будет просыпаться в ближайшие два месяца. И не одна.

Ей безумно хотелось его обнять. Лежащего рядом. Такого близкого. Такого далекого.

И страшно. Что не поймет. Что поймет не так. А хотелось именно обнять – и ничего больше. Просто обнять и чувствовать. Тепло. Сердцебиение. Дыхание.

Ладонь легко скользнула по гладкому атласу. Коснулась мужской руки. Сердце трепыхнулось от ответного сжатия пальцев.

– Спокойной ночи, Июль.

– Спокойной ночи, Май.

Она спала крепко и без сновидений. И долго. И просыпалась долго, и не сразу сообразила – где? И чьи это голоса слышны? На родительские не похожи. А потом резко села. В окружении шоколадного атласа и строгого минимализма мужской спальни.

Она у Июля. И это он там с кем-то разговаривает в глубине квартиры. Может быть, по телефону.

Одевалась Майя поспешно, волосы уже на ходу скрутила в небрежную гульку.

Он стоял в прихожей с телефоном в руках. Брюки, рубашка, галстук. Не хватало только пиджака. Последний элемент брони.

Илья погасил экран мобильного и сделал шаг вперед.

– Привет. Все в порядке?

Это утро так отличалось от всех ее утр до. Другая квартира. И мужчина, которого она… И он невозмутимо интересуется, в порядке ли она?

Майя не знает. Наверное, да.

У меня другой дом теперь. Другая жизнь. И другая я. Это считается «в порядке»?

Просто кивнула. И он кивнул ответно.

– Пойдем, я познакомлю тебя с Еленой Дмитриевной.

Только тут до Майи дошло, что со стороны кухни доносятся звуки нешуточной активности. Шаги, звяканье кастрюль, шуршание пакетов.

Домоправительница оказалась приятной женщиной возраста «пятьдесят плюс».

– Елена Дмитриевна, это Майя. Она некоторое время поживет здесь.

Майя сцепила за спиной пальцы – сильно, до боли. Чтобы не представлять, что подумает эта милая на вид женщина о молодой девушке, которая «некоторое время поживет здесь». Со взрослым мужчиной.

Елена Дмитриевна улыбнулась – тепло и ласково.

– Кофе будете, Маечка?

Этот вопрос и улыбка заставили расцепиться нервно сжатые пальцы и улыбнуться в ответ:

– Буду! Спасибо.

– Думаю, вы разберетесь. Мне пора, – Илья развернулся и уже на выходе с кухни добавил: – Майя, ключи от квартиры на твоем пюпитре.

Ключи… Ключи. Ключи! Ко всему прочему, у нее будут ключи! От его квартиры.

Все разом осмыслить не получалось, и поэтому Майя, еще раз улыбнувшись Елене Дмитриевне, бросилась за Ильей в прихожую.

Последний элемент брони на месте – пиджак. Который тут же скрывается под темным пальто. Ей вдруг вспоминается их первая встреча. Неужели это было… чуть меньше трех месяцев назад? Когда она смотрела на снежинки на вот этом темном пальто. А теперь провожает Илью на работу.

Поцелуй в висок заставил задержать дыхание.

– Не опоздай в консерваторию.

– Ты позвонишь мне… когда освободишься? – она не смогла удержать вопрос. И не хотела.

– Позвоню.

И снова Майя завороженно наблюдает за рождением его улыбки. Едва-едва поднимаются уголки узких губ. Но ей хватает, потому что она знает, что эта улыбка настоящая.

А потом Майя пила сваренный Еленой Дмитриевной прекрасный кофе. С бутербродами из свежего багета и сыра. Женщина необременительно что-то рассказывала – про погоду, пробки, что планирует приготовить на ужин. Девушка могла только кивать и улыбаться. Ее саму ни о чем не расспрашивали – уже здорово. Это потом Майя поняла, что Елена Дмитриевна отличалась редкой деликатностью.

Чуть позже домоправительница оставила Майю одну, предварительно показав, как пользоваться замком. Женщина уехала делать закупки по хозяйству, а студентке надо было собираться на занятия.

Но квартира манила, словно пещера с сокровищами – Аладдина. Майя впервые осталась тут одна. И хотя бы… чуть-чуть… одним глазком.

Первым делом она, разумеется, открыла дверь кабинета, где ей ничего нельзя трогать. И не будет. Просто посмотрит.

Ей бы и в голову не пришло что-то здесь трогать. Она даже не решилась переступить порог – просто жадно разглядывала.

Кабинет резко контрастировал со всей квартирой, где преобладали светлые тона и современный дизайн, местами с элементами хай-тека. А в этом месте было царство темного дерева и кожи: огромный стол доминировал в помещении, за ним матово блестело обивкой кресло. Предметы на поверхности стола находились в идеальном порядке: ноутбук, стопки бумаг, папки. Неожиданного уюта добавляла лампа под большим темно-желтым абажуром. Правую стену подпирали шкафы темного дерева, за стеклом которых – Майя только сейчас это осознала – находились первые увиденные в этом доме книги. Ей отсюда не было видно, что это за книги, но, судя по корешкам, там были сплошь справочники и документация. Впрочем, в ближнем виднелась и художественная литература – Майе это было очевидно. И ужасно интересно, какие там книги. Мемуары Черчилля? Биография Хичкока? Что еще?

Она посмотрела на ковер, который начинался в паре сантиметров от ее ноги. Толстый и наверняка мягкий ковер теплых песочных и бронзовых оттенков. На который она не наступит.

Потому что для Июля кабинет – как для нее скрипка. Точно и тонко настроенный инструмент для работы. Там все находится где положено, там ничего нельзя даже на сантиметр сдвинуть со своего места. Иначе будет уже не то. Точно так же, как нельзя ни на миллиметр поворачивать колки на уже настроенной скрипке.

Майя аккуратно прикрыла дверь. Может быть, как-нибудь потом. Может быть, он покажет ей сам.

Впрочем, на гардеробную здравого смысла не хватило. И она, затаив дыхание, трогала все: шелк галстуков, хрусткий крахмал рубашки, вспоминая, какая она на ощупь, когда прижимаешься к ней голой грудью. И какая мягкая под щекой шерсть пиджака.

На отдельной полке – запонки, булавки. Настоящие сокровища – золото и иногда – камни. В коробки с обувью она даже не решилась заглянуть. Как и на полку с бельем. Хотя…

Но тут зазвонил телефон. Севка. Майя поняла, что ей надо бежать, и срочно.

* * *

Его жизнь резко изменилась. В квартире появился новый жилец – девочка со скрипкой. И надо было как-то приспосабливаться. Им обоим.

В тот вечер, когда Илья вез Май к себе, он видел, как она нервничает. Он чувствовал. Майя безрассудно кидалась в новое, незнакомое, не думая о последствиях. А он… он снова позволял. Наблюдал. Старался не навредить.

Потихоньку Май начала заполнять собой всю квартиру. Оказалось, что она совершенно не приучена к порядку. Илья постоянно натыкался на фантики от конфет, оставленные в гостиной ноты и учебники, забытые на кресле заколки, которые впивались в ягодицы, если он вовремя их не замечал. Для человека, жившего долгое время в одиночестве и привыкшего все всегда раскладывать по своим местам, такое вторжение в личное пространство по ощущениям граничило с зубной болью – несильной, но ноющей.

Май принципиально отказывалась принимать душ во второй ванной. Она признавала только его, перетащила туда кучу бежевых полотенец и уставила полку всякими лосьонами, кремами, расческами. Илья сдался. Попросил Елену Дмитриевну купить женский гель для душа, что-нибудь для девушек. Гель для душа встал на полочку рядом с его – мужским.

Илья перестал надеяться на тихие вечера, которые были ему необходимы после насыщенных рабочих часов, когда несколько переговоров в день и телефон разрывается от звонков, потому что внештатная ситуация, а принимать решение необходимо в ближайшие пятнадцать секунд. И чтобы быть в форме завтра – вечером обязательно надо расслабиться, побыть в тишине. Но вечерами Майя репетировала. С тем самым Контрабасом. Он появился в квартире на пятый день и как-то… начал походить на еще одного жильца квартиры. Только незваного.

Апофеозом происходящего стал разговор с Еленой Дмитриевной, которая не ушла в свое обычное время, а продолжала хозяйничать на кухне, когда Илья возвратился домой в один из вечеров.

– Вы еще здесь? – он был настолько удивлен, что задал вопрос неожиданно громко.

– Т-с-с-с, – повернулась к нему домработница, приложив указательный палец к губам, и почти шепотом добавила: – Девочка занимается. Я уже скоро пойду. Просто Майечка так любит блинчики…

На блюде рядом возвышалась горка тонких кружевных блинов. А из-за закрытых дверей послышался звук скрипки… и контрабаса.

Полное сумасшествие.

В итоге порой Илья задерживался на работе дольше, чтобы просто посидеть в тишине, или ехал домой по длинному пути, тихо включив радио.

Конечно, он не верил в сказку про Шанхай. Май совсем не умела врать, и он откровенно наслаждался спектаклем, который она устроила тогда на кухне. А на второй день появления в его доме Контрабаса, когда Майя осталась в комнате, а Сева уже вышел в коридор, Илья решил все же удостовериться в своей правоте.

– Сева, – сказал он непринужденно, перекрывая гостю проход в прихожую, – меня Михаил Львович кое-что просил завезти, а я его телефон потерял. Скажи, ты, наверное, знаешь, в какое примерно время он бывает дома? Если я в девять подъеду – не поздно?

Контрабас Илью побаивался и каждый раз при встрече зажимался, все время был настороже.

– Смотря в какой день, – ответил он, устремив взгляд куда-то себе под ноги. – Иногда Михаил Львович бывает поздно. Лучше позвонить. Но мама Майи почти всегда к семи дома. Так что можно через нее передать.

– И в эти дни тоже?

– Ага.

– Спасибо, – поблагодарил Илья, уступая Севе дорогу в коридор, куда тот с облегчением почти побежал.

– Ты инструмент забыл! – выскочила с криком из комнаты Май.

Сумасшедший дом. Зубная боль. И полная невозможность работать в тишине вечерами. Все это можно прекратить в любое время – просто отвезти Май домой. Но он этого не делал, потому что… потому что тогда не к кому будет возвращаться вечерами. Самое сложное всегда – это признаться в чем-то самому себе. Отвезти Май обратно – это шаг назад. В пустоту. Не в тишину – в безмолвие. Он боялся безмолвия.

Вечерами перед сном Май ему шептала: «Ты Июль. Золото солнца и лазурь зенита». И за эти слова он прощал ей все: фантики, раскиданные вещи, забытые кружки, задержавшегося допоздна Контрабаса и свою головную боль от непрекращающихся звуков скрипки в квартире.

А Лёня начал отдавать деньги. С задержкой, но исправно. И даже как-то повеселел. Пару раз они пересекались за обедом.

– Я выплыву, – уверял приятель Илью. – Вот увидишь. Рано меня еще хоронить – рано!

И еще не шла из головы Алиса. Нет, в ее предложении не было ничего из ряда вон, кроме, пожалуй, излишней прямоты. Выгодный брак – обычное дело, такие вещи происходили всегда и всюду, но что-то Илье не давало покоя.

– Петр Анатольевич, зайдите ко мне, – вызвал он руководителя службы безопасности, бывшего офицера ФСБ.

И когда тот через минуту был в кабинете, Илья попросил навести справки об отце Алисы. Все, что удастся узнать: жизнь, совершенные покупки, места отдыха, бизнес, заключенные и сорвавшиеся контракты. Абсолютно все.

– Я вас понял, Илья Юльевич.

Безопасник ушел, Илья проверил телефон.

Май: «Репетиций сегодня не будет. Не отсиживайся на работе. На ужин обалденная паста».

С ней надо было что-то делать. Все это, конечно, хорошо. Но неправильно. Илья видел родителей Майи, этих совсем немолодых людей – исчезающий вид старой московской интеллигенции. Он помнил глаза ее отца и нескрываемое беспокойство в них. И чувствовал свою ответственность. Потому что с того момента, как Илья погрузил пюпитр Май в багажник своей машины, – он взял на себя ответственность за нее.

Тот номер, что вложил в ладонь Ильи Михаил Львович, был в тот же вечер занесен в телефонную книгу айфона. Настала пора им воспользоваться.

Соединение произошло довольно быстро, после нескольких гудков.

– Михаил Львович? Добрый день. Это Илья.

– Илья? Какой Илья? А… позвольте… Вы друг Майи?

– Да. Он самый. Могу я вам задать один вопрос?

– Конечно. Слушаю.

– Я знаю, что Майя сейчас не живет дома, – Илья подбирал слова. – Скажите, что она вам назвала в качестве причины?

На том конце помолчали, прежде чем снова заговорить:

– Интересные вы вопросы задаете, Илья. И неожиданные… в каком-то смысле. Что же… отвечу. Майя сейчас живет в общежитии, чтобы помочь подруге сохранить комнату. У той девочки какая-то сложная жизненная ситуация, и она вынуждена временно уехать к себе в родной город.

В сложившихся обстоятельствах не было ничего смешного, но начиная с «общежития» Илья улыбался. Он бы многое отдал, чтобы посмотреть, как вдохновенно Майя сочиняла родителям сказку про подругу. Девочка явно заслуживала ремня. Еще в детстве. Сейчас уже поздно.

– Ну, что-то такое примерно я и предполагал, Михаил Львович, – негромким и очень серьезным голосом произнес Илья. – Дело в том, что Майя… живет у меня. Вы должны это знать.

Для ее отца это стало большой неожиданностью.

– Вот даже как… – голос с той стороны неуловимо изменился, даже постарел. И сразу перестало быть весело. – Спасибо, что проинформировали. И каковы ваши дальнейшие действия?

– Никаких, – этот разговор стал продолжением того, что начался в квартире Майи, и Илья снова подбирал слова. – Просто… просто вы родители, и вы должны знать. И еще хотел сказать, чтобы вы не беспокоились. Я, конечно, мало времени провожу дома, но у меня есть помощница по хозяйству, так что ваша дочь не одна в чужом месте. Она занимается учебой и репетирует почти через день с этим… Севой, который контрабас.

– Вот что я вам скажу, Илья. Как мужчина и как отец скажу, – там слова тоже давались непросто. – Я не в восторге от такой ситуации. Но Майе уже двадцать один. В этом возрасте не спрашивают мнения родителей. И делают все по-своему. Нас Майя не спросила и сделала так, как посчитала нужным. И единственное, что мне остается в данной ситуации, – уповать на ее здравый смысл и вашу порядочность. Пожалуй, супруге я пока не буду рассказывать о… настоящем месте жительства Майи. Надеюсь на ваше понимание в этом вопросе.

Он замолчал. Молчал и Илья. Но это молчание тоже было разговором. Наконец Илья произнес:

– Я понимаю. До свидания, Михаил Львович.

– Прежде чем попрощаться – еще пара слов. Если уж… так все сложилось, – Михаил Львович хорошо держался, Илья чувствовал стресс собеседника и не мог не оценить его выдержку. – Вы взрослый человек и должны понимать важность образования. Четвертый курс консерватории – это окончательное закрепление всех полученных навыков. Пятый – это уже подготовка к экзаменам. Пожалуйста, не позволяйте Майе запускать учебу. Она способная девочка, и три с половиной года учебы за плечами. И нам бы очень не хотелось, чтобы… Думаю, вы меня поняли. А теперь – всего хорошего, Илья.

– Я сделаю все, чтобы Майя училась. В этом можете не сомневаться.

Когда разговор закончился, Илья подумал о том, что едва ли после этой беседы он стал выглядеть симпатичнее в глазах Михаила Львовича. Но, во всяком случае, прекратил вранье. Делать же вид, что ничего не знаешь, и с чистой совестью пользоваться безоглядностью Май было невозможно. И недопустимо.

Домой Илья возвратился поздно, уже в половине десятого. Вечером позвонил отец, надо было встретиться. Кто-то отслеживал покупку акций. Чтобы сделать приобретение ценных бумаг незаметным, требовалось несколько подставных лиц. Каждый купит свою долю, а потом все части соединятся в одних руках. Илья слушал отца и думал, в который раз думал о том, что же еще есть в его жизни помимо работы. И какое место занимает в ней мама.

– Как мама? – спросил вдруг.

– Нормально. Позвони ей.

– Я уже звонил. Просто хотел услышать от тебя.

– А что не так? – отец все же встрепенулся. – Я чего-то не знаю?

– Она собиралась на какую-то выставку цветов.

– Ах, это, – он вздохнул с облегчением. – Знаю. Уже третий день ни о чем другом говорить не может. Пригласила ландшафтного дизайнера, представляешь? Зимой!

– Зачем?

– Проект хочет какой-то. Лужайки.

«У них все хорошо», – подумал Илья и успокоился. Разговор вернулся к акциям.

А вот у него самого дома было не так хорошо. Потому что половина десятого вечера. Потому что позади очень долгий день. А на кухне – Контрабас уминает пирожки. И если раньше друг Май появлялся раз в несколько дней и Илья принимал такое положение дел, то в последнее время Сева гостил ежедневно, оставляя для Ильи все меньше и меньше личного пространства в собственной квартире. Все же Майя уже достаточно взрослая, чтобы понимать подобные вещи.

– Сева, ты все пирожки съел?

Контрабас подавился. Зато ответила Скрипка:

– Ты же не любишь пироги – Елена Дмитриевна говорила. Но там осталось. Два.

Илья кивнул головой и очень спокойно, но твердо сказал:

– Мне кажется, Севе пора домой.

* * *

Майя проводила Севку и вернулась на кухню. Илья стоял около варочной поверхности – спиной к входу.

– Слева от тебя в сотейнике обалденная паста с морепродуктами, а справа – жюльен с грибами.

Он молча кивнул и потянулся за тарелкой.

А Майя зачем-то добавила:

– И еще Елена Дмитриевна купила очень вкусные конфеты!

Илья повернул голову и просканировал стол и ополовиненную коробку на нем. А потом вернулся к сотейнику с пастой. Часть которой переместилась на тарелку.

– И два пирожка, я помню.

Пять слов. Просто пять слов. Но от них Майе стало очень нехорошо. И стыдно. Она вспомнила, как приходил после генеральных репетиций папа – опустошенный и с уставшими глазами. Садился в кресло с нотами и карандашом в руках, и в это время в квартире должна была стоять абсолютная тишина.

– А конфеты я думаю прятать. Мне кажется, их даже в детстве столько не едят, – тарелка уже оказалась на столе, а сам Илья доставал столовые приборы. И говорил – очень ровным голосом. От которого ломило зубы и хотелось закричать в ответ. «Перестань!» Или – «Прости!» Вместо этого она села напротив, поджав под себя ногу.

– Приятного аппетита.

– Спасибо, – все так же ровно. И спокойно принялся за ужин.

Тишина и его спокойствие словно остро отточенным карандашом подчеркивали то, что Майя все сильнее чувствовала. Его недовольство и даже раздражение. Не в словах. Не в жестах. В чем-то другом она его чувствовала так ясно, будто это были ее эмоции. И Майе срочно нужно от них избавиться.

– А ты в детстве любил конфеты?

– Не помню, – он аккуратно промокнул губы салфеткой. – Наверное, да.

– Конфеты можно, конечно, прятать, – она принялась рассуждать с подчеркнуто серьезным видом. – Но я уже достигла того возраста, когда мне продадут не только сигареты и алкоголь, но и – о ужас – конфеты. И вообще, шоколад повышает уровень эндорфина в крови. А это гормон счастья, между прочим. Все хотят быть счастливы, разве нет?

Он не торопился с ответом. Молча орудовал столовыми приборами. Как и положено воспитанному человеку. Когда я ем, я глух и нем. А может быть, просто устал и голодный. Да, наверняка. А она тут с вопросами дурацкими пристает.

– В твоей жизни мало счастья? – негромкий ответ все же прозвучал.

– Вопрос ставится иначе: разве счастья бывает много? А конфеты правда очень вкусные. Это твоя половина, я их не трону.

Она даже подтолкнула коробку в его сторону. Илья посмотрел на конфеты, а Майя почувствовала, как нарисованный тонким грифелем контур его злости стал понемногу растушевываться.

– Боюсь, здесь слишком много счастья для меня одного. Разделим пополам и растянем на несколько дней. Чтобы тебе не пришлось каждый раз показывать паспорт при покупке конфет.

Неожиданная мягкая ирония в его словах заставила облегченно рассмеяться.

– Договорились. Тогда я сделаю чай, пока ты не передумал! – Майя легко вскочила на ноги.

А потом под шум закипающего чайника смотрела на его темноволосый затылок, на плечи под белой рубашкой. Ужасно не хватает прикосновений. До зуда. Не тех, на шоколадном атласе, а вот таких – простых, обычных. И нет сил с собой бороться.

Ее рука немного терялась на его плече. Майя на секунду прижалась губами к макушке. И туда же, в макушку, спросила:

– Хочешь, я научу тебя особому способу есть конфеты?

Собственная смелость даже испугала, но убрать руку не успела. Он накрыл ее своей ладонью и сжал.

– Хочу.

* * *

Илья не спал. Глаза привыкли к темноте. Он лежал и смотрел на Май.

Счастлива ли она?

С ним – счастлива?

Там, на кухне, Майя рассказывала про конфеты и гормоны счастья и как-то неожиданно и совершенно по-взрослому сгладила его досаду. Но на вопрос не ответила.

Маленькая Май. Она была так юна, что спящей казалась похожей на ангела.

Илья поднял руку, желая прикоснуться… но так и не прикоснулся – побоялся разбудить.

* * *

Севка отомстил ей за всё, за все прегрешения – и настоящие, и мнимые. Когда с резко побледневшим лицом и глухим стоном свалился в проход между партами прямо на истории исполнительских стилей. Крики, шум, опешивший профессор. Первой сообразила не Майя, а кто-то из парней. И вот уже звонят в скорую, Севке поднимают голову, а он стонет и держится за живот.

Майе никогда в жизни до этого не было так страшно. А оказалось – острый аппендицит. Когда Севу уже несли в сторону выхода, он ей кричал, приподнявшись на носилках: «Майка, контрабас! Будь другом, забери!» А фельдшер орала на Севку, чтобы он немедленно лег.

Майю с инструментом пустили только в третье по счету такси. Она чувствовала себя шулером Фуксом с Врунгелевской «Беды». Уже дома выяснилось, что не только таксисты относятся к контрабасам с подозрением.

Июль разглядывал футляр, чуть склонив голову набок.

– У нас новый дизайн в гостиной?

– Представляешь, Сева загремел в больницу! Аппендицит, – Майе срочно надо было с кем-то поделиться новостью. Все случившееся стало для нее самым настоящим потрясением. – Час назад прооперировали – я звонила его бабушке.

– Я так понимаю, переел пирожков, – ее слова не произвели на Июля ни малейшего впечатления. – А что ЭТО, – небрежный кивок головы, – делает здесь?

– ЭТО – его инструмент! – Майя решительно не понимала, почему он не понимает. – Не мог же Сева взять его с собой в больницу! Ему не до того было, знаешь ли.

– И ты решила взять шефство над контрабасом? А нельзя его куда-нибудь… переставить? Или отвезти домой к родителям? Почему именно здесь?

– Сева завтра из больницы сбежит, если не будет уверен, что с его контрабасом все в порядке! – Майе уже хотелось ногой притопнуть – ну что же тут непонятного?! – Севка живет с бабушкой, а она уже очень старая, ходит с палочкой и неважно видит к тому же. Если она ненароком уронит инструмент – будет ужас полный, потому что это расстроит его. Контрабас тебе мешает? По-моему, он очень красивый, – Майя нежно погладила крутой бок. – Не считая царапины сзади – это мы с Севой снова на спор. Хочешь, покажу?

Июль скептически разглядывал обшарпанный предмет у стены.

– Ты считаешь этот футляр красивым? Тебе явно должно нравиться современное искусство. А в чем состоял спор?

Нет, тут словами не объяснишь! Надо показать.

– Футляру двадцать лет, и он страшный. А вот контрабас внутри – красивый! Смотри…

Севка бы ее убил, если бы увидел. Но он сейчас в реанимации, а Майя будет очень аккуратна. Аккуратно откроет металлические застежки, повернет крышку, прислушиваясь к знакомому скрипу верхней петли, которую Севка все грозится смазать, но не делает этого. И очень-очень осторожно и с большим трудом достанет инструмент. Какие пятнадцать килограммов? Все двадцать! На головку грифа даже Июль смотрит немного, но снизу вверх. И, кажется, в его взгляде появляется интерес. А Майя медленно поворачивает контрабас вокруг своей оси.

– Мы с Севой на слабо нацарапали инициалы на инструментах. Я на скрипке, он на контрабасе. Гвоздем. Видишь – это типа буква В. Не очень похоже, но моя М еще хуже. Как на меня тогда кричал папа – до сих пор помню! Единственный раз в жизни кричал. Что я варвар и вандал.

– А сколько лет контрабасу? – Илья внимательно рассматривал царапину.

– Немного, лет пять, – Майя обвела пальцем след гвоздя. Хоть потрогает Севкину прелесть, пока хозяину не до своей собственности.

– А твоей скрипке?

– Чуть постарше. Севе новый контрабас купили в выпускном классе. Он чуть с ума не сошел, пока приноровился к инструменту, – Майя улыбнулась воспоминаниям. Школьные годы казались сейчас далеким прошлым. – Зато теперь – не надышится и глаз с него не спускает. У них полное единение.

– А у тебя как… с единением? – во взгляде Июля читалось легкое недоумение.

– Тоже полный порядок, – Майя широко улыбнулась. Ей ужасно льстил его интерес. И вопросы. Ужасно просто. И волновали. – Моя скрипка – это продолжение моих пальцев. Часть меня. Поэтому я ее тоже никогда не отдам в чужие руки.

– То есть она у тебя на всю жизнь? – Илья продолжал спрашивать с каким-то странным упорством. – Вот та, что сейчас лежит в футляре?

Майя задумалась над ответом. Так вот, размышляя, убрала контрабас обратно на место, закрыла застежки. И пристроилась почему-то рядом, на пол, привалившись спиной к стене. Как бы объяснить? Особенно если твой собеседник – не музыкант. Свистулька – не в счет.

– Каждый инструмент – настоящий инструмент, а не фанера с болтами, – индивидуален, как отпечаток пальцев. И есть твои и не твои инструменты. Известны случаи, когда знаменитые скрипачи отказывались играть на не менее знаменитых скрипках, потому что… Ну не совпадаешь ты с инструментом, будь он хоть Страдивари, хоть Гварнери, хоть Амати. Скрипка – это не сумочка, ее не выбирают под платье или место, куда планируешь идти. Это…

Она раздраженно взъерошила волосы. Не то. Не те слова. Не так!

– К своему инструменту привыкаешь, и он становится частью тебя. А иначе играть по-настоящему невозможно. Так что моя скрипка со мной надолго, до конца обучения и на первые годы работы – точно. А потом, может быть, заработаю на что-нибудь покруче. Если смогу.

– Значит, твоя скрипка – это часть тебя? – донеслось сверху.

– Да, – Майя наконец-то подняла голову. Я объяснила? Ты понял? – Когда играю – жизненно важная часть.

– Пойдем, – он протянул руку с непроницаемым лицом. И, когда Майя поднялась, но выпустить его теплую ладонь не торопилась, добавил: – Я хочу посмотреть твою скрипку. Оказывается, я не всю тебя видел.

Румянец затопил щеки мгновенно. Да что там щеки – ей казалось, лицо вспыхнуло полностью. Видел не всю… Он же не имел в виду… потому что если не считать скрипки, то… Да, Майя по-прежнему еще немного стеснялась всего этого. Особенно если говорить об этом так… прямо. Вслух.

Она сбежала от своего смущения. Но он шел следом.

– Ты ее видел в нашу первую встречу, – это Майя бурчала себе под нос, чтобы справиться с неловкостью.

Защелки скрипичного футляра плохо поддавались непослушным пальцам. Но все-таки справилась.

– Я могу ее взять?

Любому другому она бы сказала «нет». Но солнцу в зените отказать невозможно.

– Конечно. Главное, не роняй.

Он осторожно принял на руки инструмент и долго и внимательно его разглядывал. С таким же видом, с каким читал какие-то страшно официального вида документы. А потом поднял голову.

– А в чем вы совпали?

Она не могла ответить на вопрос. Умолчав о другом, важном. А сейчас об этом говорить не хотелось – слишком долго и сложно объяснять. Но и соврать нельзя. Уже много ее вранья стоит между ними. И промолчать тоже нельзя.

– Цветом, – ответила тихо. И это было правдой.

Он кивнул. Будто понял.

– И характером, думаю. Наверное, не каждая скрипка согласится носить такой вензель на спор.

Майя рассмеялась в попытке рассеять смущение. Но смех замер, когда он протянул ей инструмент со словами:

– Сыграешь?

Сказать, что эта просьба ее изумила, – не сказать ничего. Была уверена, что скрипкой и ежевечерними репетициями Илья сыт по горло.

– На свистульке подыграешь? – потому что ни одного умного слова не нашлось.

– Боюсь, я еще не уверен, что именно эта свистулька – продолжение меня. Могу сфальшивить.

Она попробовала улыбнуться, но не получилось. От волнения начала кружиться голова. Он попросил. Сам попросил. Всерьез попросил!