Текст книги "Портреты и встречи"

Наталья Львовна Мацуева
Портреты и встречи

© Н.Л. Мацуева, 2019

* * *

Из прошлого мы должны брать огонь, а не пепел.

Жан Жорес

Дар вдохновенной жизни

Замечено: «оптика» врачей отличается от видения мира другими людьми. Кто ещё по роду деятельности постоянно соприкасается с таким количеством и разнообразием индивидуальностей, людей страдающих, причём в самых разных житейских, нравственных, социальных обстоятельствах… «Медик знает о человеке всё самое худшее и самое лучшее, – писал имевший врачебную практику Сомерсет Моэм. – Когда человек болен и испуган, он сбрасывает маску, которую привык носить здоровый, И врач видит людей такими, какие они есть на самом деле – эгоистичными, жестокими, жадными, малодушными; но в тоже время – храбрыми, самоотверженными, добрыми и благородными…»

Во все времена врачи брались за перо: бесценный материал жизненаблюдения накапливается и порой требует выхода в художественном повествовании, (Кто тут не вспомнит Чехова, Булгакова, Вересаева..) Как сказал остроумный Михаил Жванецкий, «любая история болезни – это уже сюжет».

В древности медицина считалась составной частью философии. Врачи постигали человека – его тело, и душу, и причины болезней; изыскивая способы излечения, сочиняли трактаты, в которых касались не только медицинских тем. Врачи-мыслители, похоже, остаются в прошлом. «Сегодня врачи, пожалуй, уже не принадлежат гуманитарному миру, – сожалеет писатель Аюдмила Улицкая. – С тех времён, когда медицина перестала быть только искусством врачевания, а стала ещё и наукой, сам её объём увеличился в тысячи раз. Всё реже мы встречаем среди врачей таких высококультурных людей, какими были медики девятнадцатого века. Никакого упрёка! Сегодня для получения профессии врача нужно от десяти до пятнадцати лет серьёзнейшего обучения…»

Плеяда ногинских медиков – Дивавин, Попова, Балясов, Лескин, Петрова и многие другие, о ком вспоминает в этой книге врач-кардиолог Наталья Мацуева, – это как раз носители высокой культуры, лучших качеств русской интеллигенции: гуманизма, самоотверженности, новаторства, широты взглядов, богатства внутреннего мира. Это дорогие её сердцу предшественники и учителя в профессии, для которых работа означала служение. Вместе с ними Мацуева, несомненно, принадлежит гуманитарному миру, потому что «в их поле зрения не только пациент, страдающий человек, но и безбрежное море гуманитарной культуры».

За плечами Н.А. Мацуевой – десятилетия врачебной практики, бесценный опыт, бессчётное число возвращённых к жизни людей. А в творческом багаже – организованные ею многочисленные семинары, конференции, университеты здоровья, созданный когда-то её стараниями музей родной Глуховской больницы (почему-то упразднённый в новые времена), разнообразные публикации в прессе… А ещё – три поэтических сборника: «Весенний снегопад» (1998), «Нам даровано жить» (2007) и «Давайте будем счастливы» (2013). Они были тепло встречены читателями и оценены литературным сообществом: Н.А. Мацуева стала членом Московского отделения Союза писателей РФ и за третий сборник удостоена Лермонтовской медали. Её увлечённость, неуспокоенность, жажда познания, чуткость к людям и ко всему происходящему видны в работе – нелёгкой и в высшей степени ответственной у заведующей кардиологическим отделением, – и в общении с любым человеком, и во всяком свободном занятии. Пожалуй, это главный из всех даров, которыми Наталья Львовна щедро наделена, – дар вдохновенной жизни, В нём вмещается всё: высокий профессионализм, милосердие, искренность в любви и дружбе, тяга к прекрасному, литературные наклонности…

Все эти дары сполна раскрываются в новой книге Натальи Львовны Мацуевой, На сей раз это не только стихи, но и зарисовки, очерки о людях, событиях, временах. Страницы истории, интересные встречи на жизненном пути, потомки любимого Пушкина, медицинские аспекты судеб писателей-классиков… Всё живо, всё близко автору – и нам вместе с ней – в гуманитарном мире, где главенствуют человечность и культура.

Наталья Боброва,

член Союза журналистов России

Надюша

Непридуманная история

…Сергей Петрович собирался в Париж! Вдруг нашлась его родная сестра Надюша, с которой он расстался в 1945 году в немецком концлагере под Мюнхеном…

Это было несколько лет тому назад. В нашей стране уже произошла перестройка, рухнул «железный занавес» и нам открылись дороги в мир. Случай познакомил меня с Сергеем Петровичем, милым, интеллигентным человеком, неразговорчивым, сдержанным в выражении своих чувств и, как мне показалось, не очень здоровым. Но тогда он был как будто на взлёте, и было удивительно, куда исчезли его грусть, неразговорчивость. У него появилось столько энергии, бодрости, что свои подозрения о его нездоровье мне пришлось подвергнуть сомнению. Сергей Петрович собирался… в Париж! И поведал мне историю, о которой никогда раньше не рассказывал.

НАДЮША

Всё произошло неожиданно. Дело в том, что после долгих безуспешных поисков, не оставлявших надежды в течение многих лет, вдруг нашлась его родная сестра Надюша, с которой он расстался в 1945 году в немецком концлагере под Мюнхеном Узниками этого лагеря были в общей сложности 250 тыс. детей разных возрастов из 24 стран, из них около 70 тыс. были убиты и замучены, в том числе 12 тыс. советских детей. Когда брата и сестру угнали в концлагерь, было им 14 и 13 лет. Сергей Петрович всё хорошо помнил: как их вместе с другими детьми везли в товарном вагоне, как от страха они прижимались друг к другу, как на границе каждому выдали жестяной номер для «постоянного ношения» вместо имени и фамилии, как одели в полосатые костюмы, а утром под конвоем выводили на работу в депо, где приходилось чистить и мыть колёса паровозов, идущих на фронт. Когда двигались составы с орудиями или снарядами, ребят сажали в ряд вдоль железнодорожного полотна как живой щит русские лётчики, видя сидящих детей, не открывали огонь по составам Многие дети гибли от голода и болезней, многие – от «экспериментов» немецких докторов над ними…

Сергей и Надя, к счастью, остались живы, пройдя жернова гитлеровского концлагеря. В апреле 1945 года лагерь был освобождён, а Сергей и Надя потерялись. И все эти годы он и мать искали Надюшу и надеялись, надеялись… Уже и мамы давно нет, и вдруг – письмо из Парижа от сестры с просьбой приехать. Это было невероятно!

Сергей Петрович поделился со мной своей радостью. У меня в столе лежал вышедший тогда мой первый сборник стихов «Весенний снегопад»; я отметила жирной галкой стихотворение «Последний приют» и сказала: «Прочтите, пожалуйста, это вашей сестре и непременно побывайте на кладбище Сен-Женевьев де Буа и там обязательно зайдите в Успенский собор, поставьте свечи за упокой наших соотечественников – эмигрантов первой волны во Франции, покинувших Россию после 1917 года и Гражданской войны.

И ещё: поклонитесь могиле Ивана Алексеевича Бунина – это мой любимый писатель. Такая вот великая просьба к вам…» Сергей Петрович обещал выполнить.

Могила Ивана Бунина и его супруги

Мне, конечно, хотелось узнать о судьбе Надюши: как она попала во Францию, почему долгие годы не давала о себе знать. Но, честно говоря, на новую встречу с Сергеем Петровичем я не надеялась, только думала, как он всё выдержит?! Ведь и горе и радость – это стресс, а для больного сердца это небезразлично. Но прошло некоторое время, и вдруг Сергей Петрович предстал передо мной помолодевший, повеселевший, одетый с «не нашей» строгой элегантностью – в сером костюме, красивой рубашке с галстуком «Надюша приодела», – смущённо улыбаясь, сказал Сергей Петрович.

Мы нашли маленькое тихое кафе, удобное для беседы, и просидели часа три. «Начну с того, – говорил Сергей Петрович, – что я совсем не узнал Надюшу. В моей памяти она навсегда осталась подростком А здесь – гранд-дама… но улыбка, глаза – всё те же. Мы долго плакали, обняв друг друга Тогда, в апреле сорок пятого, когда мы потерялись, от разорвавшегося рядом снаряда Надю контузило. Она потеряла сознание и сама не поняла, как оказалась в госпитале в другой стране – во Франции. Её выходили. Позже она, как и другие, пыталась вернуться домой. Слушала радио, рассказы очевидцев и узнавала, что всех, кто по репатриации возвращался на родину, обвиняли в измене и судили, приговаривая к ссылке на 10 лет. По пересечении границы сажали в зарешёченные “телячьи” вагоны и отправляли в лагерь, в Сибирь; документы отбирали; в редких случаях кому-то чудом удавалось остаться незамеченным для НКВД. Но самое страшное – преследовали и родственников, живших в России, чего все боялись больше всего. Так люди становились невозвращенцами, эмигрантами, вынужденно покинувшими родину. Они начинали испытывать непонятное чувство вины – в чём же она была, их вина? – и страх, который вырывался на свободу ночью, страх за себя, за родных, за будущее. Научились жить осторожно, с оглядкой, не гнушаясь никакой работы. Образовался некий маленький союз друзей по несчастью, объединённых памятью о прошлом и мечтой когда-нибудь вернуться домой. Культ прошлого становился их страстью, но они доживали свой век в Париже, на чужбине, которая так и не стала их родиной. Каждое воскресенье шли на слркбу в православный храм и неистово молились…

Православная часовня (на переднем плане) и церковь Успения Пресвятой Богородицы на русском кладбище Сен-Женевьев де Буа под Парижем, в которой отпевали многих наших соотечественников, чьи имена вошли в историю

Но Надюше всё-таки повезло. Она встретила во Франции свою любовь, вышла замуж за француза, приличного работящего человека, благодаря ему у сестры появился свой дом. Сначала они с мужем едва сводили концы с концами, а потом дела пошли в гору. Муж оказался одержимым манией строительства, всё строил и перестраивал… Наконец остановились и открыли маленькое кафе, Надюша придумала название – “Катерина”, в честь мамы. В кафе потянулись русские, здесь встречались, общались… Жили как одна семья».

«У Нади, – продолжал Сергей Петрович, – обнаружился особый дар дружелюбия, душевного общения с людьми, умения располагать их к себе. Возможно, поэтому ей удалось под парижским небом создать подобие родины. А её кулинарное искусство помогло представить русскую кухню как часть национальной культуры. Кафе полюбили и французы, приходили специально отведать щей из квашеной капусты, похлёбки старорусской, окрошки, пирогов и других разносолов, которые готовила Надюша в горшках и чугунках Я удивлялся, ведь из России сестра уехала тринадцатилетним ребёнком, где всему научилась?.. Да… Я часто думал, как безжалостно сначала война, а потом государство ворвались в судьбы людей и перекроили их, а сколько и сломали…»

Но Надя, пройдя этот путь, не сломалась, не потерялась, и Сергей Петрович радовался за неё. Она оказалась большой труженицей: жизнь и работа начинаются у неё рано, в семь часов она уже на ногах. Родились сыновья, Серж и Леон.

Когда Мишель умер, Надя растерялась. Как жить дальше без мужа? Но сыновья взяли большую часть работы на себя: Серж завозил продукты, стоял за барной стойкой, а Леон оказался прирождённым шеф-поваром и всё делал с большой любовью. Племянники понравились Сергею Петровичу своей выдержанностью, приветливостью, трудолюбием Они хорошо говорили по-русски и, как понял Сергей Петрович, читали наших классиков, интересовались своими русскими корнями.

Серж и Леон показали Сергею Петровичу Париж и его достопримечательности: Эйфелеву башню, Лувр, Елисейские поля, а Сергей Петрович, в свою очередь, пообещал показать племянникам Москву и Петербург.

Каждый вечер в кафе собирались друзья Нади и всякий раз, как и в день приезда Сергея Петровича, говорили о России: их интересовало всё, они были в курсе событий и происходящих у нас в стране изменений.

«Выпивали водочки, ели русскую еду… И надо же мне было однажды встать и вместо тоста прочесть ваше стихотворение: “Славянский погост близ Парижа..” Что здесь началось! Вы себе представить не можете, – рассказывал Сергей Петрович, – какую бурю чувств оно вызвало, люди плакали навзрыд, в голос. Я не знал, как их успокоить… Как вам удалось проникнуть в их души? И я понял: эта неизлечимая, неистребимая болезнь, ностальгия, никогда не покидала их, никогда не оставляло их пронзительное чувство любви и тоски по прошлому, по родине, по тому, что было невозвратно потеряно. Стихотворение перечитывали ещё и ещё. А потом решили напечатать его в своей газете, которую выпускала русская диаспора во Франции, и пригласить вас к ним в гости, что я от их имени и делаю», – торжественно провозгласил Сергей Петрович.

Я такого не ожидала и, признаться, была немало удивлена всем этим и, конечно, приглашением.

«Перед отъездом я попросил Надюшу отвести меня на кладбище Сен-Женевьев де Буа, – рассказал в завершение Серей Петрович. – Не посетить его было невозможно. Место, если можно так сказать о кладбище, живописное, не грустное, ухоженное, его очень украсили берёзы, так напоминающие Россию, и обилие цветов. На душе было легко и светло. Я выполнил вашу просьбу: поклонился Бунину и всем, кому пришлось умереть на чужбине, оставаясь при этом детьми России».

Мне так и не довелось воспользоваться приглашением Надюши и её друзей, а вскоре я узнала, что Сергей Петрович умер. Как жаль, думала я, что столько лет они с сестрой были в разлуке. И как всё-таки хорошо, что брат и сестра успели встретиться.

Последний приют

 
Славянский погост близ Парижа.
Кладбище Сен-Женевьев де Буа.
От князя до нувориша,
В каждой могиле – судьба.
Надписи филигранны:
«Покоится вечных прах…»
Последний приют эмигрантов,
Таблички на двух языках.
И если б тоска по России
Кручиной не извела,
Наверное, даже б счастливым
Каждый из них умирал.
Тяжко почить на чужбине
Скитальцу с русской душой,
И во французской могиле –
Славянской натуре большой…
В агонии заклинали:
«На родине хоронить!»
И русской земли припасали
Горсть, чтобы в гроб положить.
Русские песни пели,
В русские церкви шли,
Русские колыбели
Правнукам берегли.
Люди просят у Бога
Лёгкую жизнь ниспослать,
Я же прошу другого –
Погост чужой миновать.
 

Мой светлый учитель и друг

Профессор Добротворская, какой я её знала

…У Татьяны Евгеньевны был дар врача и дар педагога. К этому добавлялись ее обаяние, интеллигентность, уважение к практическим врачам – и неудивительно, что кафедра профессора Добротворской была востребована в масштабе страны…

…К таким людям, как Женя, нельзя подходить с обычными мерками. Он озарял нас своим светом и внезапно, безвременно погас…

Мой светлый учитель и друг

Последние месяцы учёбы в 1-м Московском медицинском институте им. ИМ. Сеченова. Мы – субординаторы, т. е. уже не студенты, но пока не врачи, впереди выпускные экзамены. Нас объединили в группы по будущей специальности и продолжают совершенствовать наши знания. Я в группе терапевтов на кафедре госпитальной терапии. Все в оживлённом ожидании первого занятия; тема – артериальная гипертония, во все времена актуальная, многозначная, но для нас пока во многом умозрительная. Фамилия преподавателя, ассистента кафедры – Добротворская, – ни о чём нам не говорит. И вот в аудиторию входит молодая красивая женщина с копной тёмных волос: живое, открытое лицо, внимательный, приветливый взгляд… Первое занятие вылилось в очень яркую, глубокую по содержанию лекцию. Оно открыло для нас много нового, интересного, о чём мы не слышали за годы учёбы. Уже потом мы узнали, что артериальная гипертония и её некоторые аспекты были темой кандидатской диссертации Добротворской, а руководителем выступил сам Леонид Александрович Мясников, корифей русской кардиологической науки. Татьяна Евгеньевна была одной из его любимых учениц.

Мы сразу подпали под обаяние молодого ассистента. Кстати, это был один из первых рабочих дней Татьяны Евгеньевны на кафедре госпитальной терапии в 1-м ММИ, но для нас – один из последних! Если бы с самого начала Татьяна Евгеньевна нам преподавала, мы могли бы считать себя счастливчиками.

Татьяна Евгеньевна Добротворская, ассистент кафедры терапии в 1-м ММИ

Мне повезло больше других Как активного председателя студенческого научного общества на лечебном факультете (моя научная студенческая работа была удостоена диплома, а я – поездки на стажировку в Прагу, в Карлов университет) меня оставили в клинической ординатуре, и наше общение с Татьяной Евгеньевной продолжалось.

Учась в ординатуре, я продолжала заниматься начатой ещё в терапевтическом кружке научной работой.

Потом сдала экзамены в заочную аспирантуру, мне предложили место старшего лаборанта на кафедре и дальнейшую работу над диссертацией, тема которой определилась в студенческом кружке – кардиогенный шок при инфаркте миокарда: планировалось рассмотреть роль поджелудочной железы как шокового органа, в частности, роль вырабатываемого ею фермента – эластазы. Ассистент, назначенная моим научным руководителем, специализировалась больше в гастроэнтерологии, нежели в кардиологии, да к тому же была секретарём парторганизации кафедры, что сильно отвлекало её от науки. Возможно, поэтому более интересной для меня оказалась практическая медицина, я это остро почувствовала. Была горечь разочарования. Назначили бы тогда моим руководителем Татьяну Евгеньевну, думаю, всё было бы по-другому. Так высоко я определила для себя планку учёного-кардиолога. Получить учёную степень для престижа? Нет, это не моё.

Наталья Мацуева. Студенческие годы

К удивлению сотрудников кафедры, я окончательно и осознанно решила оставить научную стезю, посчитав, что практическому здравоохранению принесу больше пользы. Скажу честно, прожив годы и имея за плечами немалый стаж работы, я никогда не пожалела об этом А то, что когда-то в студенческом научном обществе и в ординатуре много времени посвятила работе над диссертацией (делала обзор специальной литературы, занималась экспериментальной частью, сдала кандидатский минимум), меня многому научило: работе с научной литературой, умению анализировать, делать обобщения, выводы.

Ещё во время моей учёбы в ординатуре Татьяна Евгеньевна стала доцентом. Она активно читала лекции, проводила клинические разборы. Меня поражали её клинические осмотры пациентов. Татьяна Евгеньевна внимательно выслушивала и так же внимательно, без спешки, осматривала больного, большое значение придавала анамнезу, скрупулёзно изучала анализы, электрокардиограммы (обязательно все ЭКГ, а не одну последнюю), выявляла главное для постановки диагноза и лечения. И в клинических осмотрах, и в лекциях Добротворской чувствовалась глубина её знаний, эрудиция. Это была настоящая школа врачебного мастерства.

В 1980 году Татьяна Евгеньевна защитила докторскую диссертацию на актуальнейшую тему: хроническая сердечная недостаточность – и вскоре перешла на новую работу в Институт усовершенствования врачей (ЦИУ, ныне РАМПО – Российская академия медицинского постдипломного образования). Мне казалось, что работа с уже сложившимися врачами для Добротворской была более интересной и плодотворной, нежели со студентами. Она стала профессором кафедры терапии.

Наши контакты с Татьяной Евгеньевной с годами переросли в дружбу. Она по-прежнему хотела привлечь меня к научным исследованиям, мы даже осуществили совместную работу по теме «Антиаритмический эффект кордарона у больных с нестабильной стенокардией и инфарктом миокарда», которую опубликовал журнал «Клиническая медицина» (№ 11,1989). Были у нас и совместные опубликованные работы по клиническим испытаниям ряда антигипертензивных препаратов. Но дважды в одну воду не входят, говорила я Татьяне Евгеньевне. Да и к тому времени учёная степень кандидата наук несколько девальвировалась: её всеми путями хотели иметь даже те, кто не заслуживал высокого звания. И ещё мне не хотелось, чтобы в нашу с Татьяной Евгеньевной дружбу привносились её вынужденное покровительство и моя зависимость. Наша дружба была в высшей степени бескорыстна.

Молодой врач Мацуева у постели больного

В 1989 году Т.Е. Добротворскую избрали заведующей кафедрой терапии РАМПО. Это была высокая оценка её эрудиции, научных достижений и в целом её личности врача и клинициста. Кафедра имела давние замечательные традиции, у её истоков стоял крупный учёный-кардиолог и врач профессор М.С. Вовси, в 50-х годах осуждённый по сфабрикованному «делу врачей» и после смерти Сталина реабилитированный; на кафедре ещё оставались его ученики. В разное время кафедру возглавляли известные учёные профессора ЗА. Чернов, Ф.В. Остапюк. Здесь работал М.И. Кечкер, один из патриархов электрокардиографического метода диагностики при заболеваниях сердечно-сосудистой системы, автор замечательного руководства по ЭКГ, которым многие хотели обладать. Сотрудники кафедры встретили Т.Е. Добротворскую с некоторой долей скепсиса: молода, тем более женщина, и, по их мнению, ещё ничем себя не проявившая…

Татьяна Евгеньевна достойно продолжала традиции своих предшественников и, будучи клиницистом от Бога, в поставленный на высоком уровне процесс обучения курсантов, как мне казалось, в большей степени с «функциональным» уклоном, привнесла немалый «клинический» объём и собственный опыт. С её приходом на кафедре утвердилась практика клинических разборов, клинических осмотров, утренних конференций с подробным анализом диагностики и тактики неотложных и лечебных мероприятий. Причём всё это проводилось не формально, не наспех, а очень обстоятельно и подробно.

Профессор Т.Е. Добротворская