Текст книги "Быстрее С."

Чудом уместившись, на крохотной сцене стоит рояль. Над блестящим инструментом склонился вихрастый парень. Его руки порхают над клавишами. Рядом, на пятачке у края сцены, контрабасист, такой же упитанный и лоснящийся, как и его инструмент, прикасается толстыми пальцами к толстым струнам. Позади него, едва различимый в полумраке, колдует над барабанами ударник. И вся эта троица небрежно, но с видимым удовольствием исполняет шикарнейшую импровизацию а-ля Рей Чарльз.

На моем лице расплывается улыбка.

– Садись! – отодвигает стул у ближайшего к сцене столика Иван.

Тут же появившийся официант приносит меню.

– Нам, пожалуйста, два кофе. Американо со сливками? – уточняет Иван у меня. Я киваю. – А мне еще сигару.

Позер, усмехаюсь я про себя.

Оглядевшись, я понимаю, что, кроме нас, в зале еще от силы человек пять. Мужчина и женщина средних лет за столиком в углу, еще двое мужчин в солидных костюмах за столиком у входа в зал и какой-то парень у барной стойки, лениво наблюдающий, как бармен по ту сторону протирает бокалы.

– Ты посещаешь подобные никому не известные места? – удивляюсь я.

– Довольно редко, но да, – отвечает Иван. – Вернее, я посещаю только это место. Заведение закрытое, насколько ты поняла. Чужих здесь не бывает.

Он поворачивается и машет музыкантам на сцене. Те, не прекращая играть, кивают ему в ответ, а пианист, продолжая одной рукой выдавать сложные пассажи, второй приподнимает вверх бокал, стоящий тут же, на крышке рояля.

Все происходящее до чертиков похоже на тщательно срежиссированную сцену из какого-нибудь голливудского фильма. Не хватает только певички в блестящем декольтированном платье, которая, улегшись крутым боком на крышку рояля, послала бы главному герою томный воздушный поцелуй.

– Откуда ты их знаешь?

Кажется, Иван уловил проскользнувшую в моем вопросе иронию.

– Не поверишь, но мы познакомились на улице, прошлым летом. Дело было в Неаполе. Эти трое играли на бульваре, а я сидел напротив, в кафе. Рояля у них с собой, правда, не было, был небольшой синтезатор. За то время, пока я съел свой салат, эти чуваки заработали кучу денег! От поклонников у них отбоя не было. Зрители приходили, кажется, со своими раскладными стульями. Разумеется, я тоже кинул им пару купюр – и обалдел, когда мне сказали «Спасибо!» по-русски. Так и познакомились. Пианист – это Вадик, за барабанами Илья, на контрабасе Мишка. Все трое из Москвы, вместе играют еще со времен «Гнесинки», а на лето уезжают в Европу на заработки. Правда, этим летом их никуда не отпустили. Трио очень понравилось одному весьма солидному человеку, хозяину этого бара. Он им предложил хорошие деньги, так что Европа отпала сама собой…

– Подожди, а это не те, кто… – вдруг догадываюсь я.

– Да, это те самые люди, которые пишут мне музыку для сольного проекта. Вот такие ребята! – показывает мне Иван поднятый вверх большой палец. – И оставь уже свой вечный сарказм. Неужели ты не можешь просто расслабиться и послушать музыку?

– Могу, – смеюсь я.

– Вот и молодец. Лично я, если мне надо отключить мозги или, наоборот, что-то обдумать, еду сюда. Ребята играют по средам, пятницам и в выходные.

– Женщин ты тоже сюда водишь? – почему-то спрашиваю я.

– Женщин? – Иван как-то странно улыбается и надолго умолкает. – Женщин не вожу. Кроме одной. Но ее со мной уже нет, так что, считай, у меня тут мужской клуб.

Официант приносит нам кофе, Ивану – сигару на блюде, небольшую гильотинку и сигарные спички, а мне – пару крохотных эклеров.

– Комплимент от заведения, – кивает официант.

Пока Иван раскуривает сигару, я смотрю на сцену. У меня создается впечатление, что эти трое на сцене играют так же легко и естественно, как дышат.

– Когда я притащил свой первый трек на радио, мне сказали, что это – неформат. Понимаешь? – машет в сторону сцены сигарой Иван. – Неформат. Живые инструменты и настоящая музыка в этой стране – неформат. Потом, разумеется, народ схавал, но поначалу… Меня хвалили за новаторство и разворачивали, намекая, что джаз, блюз и качественный соул – кушанье слишком экзотическое для российских желудков. Народу, типа, что-нибудь попроще подавай. Макароны с сосисками. Пришлось мне, в итоге, заново пересвести все в студии, добавить кача, кое-что упростить. Так и живем, как видишь…

Еще какое-то время мы молча слушаем музыку.

– Ну что, ты придумала? – неожиданно спрашивает Иван, уже изрядно измочалив свою сигару.

– Что?

– По поводу книги – придумала начало? Есть какие-то черновики, наброски?

Ох, как я боялась этого разговора…

– Э… Так, пока все только в голове…

– Ясно… – в голосе Ивана я слышу разочарование.

Черт, но я ведь не обещала ему написать книгу! Он сам мне предложил совместное творчество. Если уж смотреть правде в глаза, он и сам не представляет, о чем писать. Просто все пишут книги, вот и ему захотелось!

Я хочу сказать ему что-то колкое, но останавливаюсь. У меня совершенно нет права ему хамить. Даже если забыть о том, что меня вроде как наняли написать текст, и я обязана соблюдать субординацию. Иван – отличный парень. Я, конечно, совершенно его не знаю, но… Разумеется, я хреново разбираюсь в людях, но он вроде бы не похож на пластиковых персонажей из того мира, в котором ему очень хочется пробиться. И, чего уж греха таить, я начала ему искренне симпатизировать.

Тем тяжелее мне будет произнести слова, которые уже неделю вертятся на языке.

Чтобы хоть как-то собраться с мыслями, я проглатываю эклер и запиваю его кофе.

12

Как это правильно сформулировать? «Я не хочу писать для тебя книгу»? Нет… «Я не могу писать для тебя книгу». Полный отстой! Я словно собираюсь сообщить парню, что не желаю выходить за него замуж… «Я не знаю, как пишутся книги». Неплохой вариант. Типа, это не его вина, дело во мне… Ох, блин. Великий и могучий русский язык как-то плохо помогает мне составить одно простое, но правильное предложение.

Иван смотрит на меня выжидающе. Вертит в руках дымящуюся сигару, вдыхает тяжелый дым, едва заметно кивает в такт музыке.

– По поводу книги… Давно хотела тебе сказать… Слушай, я просто не знаю, за что зацепиться. С чего начать… – осторожно произношу я.

– Иными словами, ты просто не видишь ничего интересного, – договаривает за меня Иван.

– Э… Ну… Понимаешь, дело не в том, интересное или нет, дело в том, что я… Что просто я никогда не писала книг.

Иван молчит. Кажется, даже музыка стала тише, словно люди на сцене прислушались к нашей беседе.

– И никаких перспектив? – спрашивает он, глядя, как дымится сигара в его руке.

Такое ощущение, что я только что выдала ему смертельный диагноз.

– Перспективы есть всегда, – говорю я глупую фразу. Потом пытаюсь подобрать правильные слова. – Может, тебе найти кого-то другого? Ну, с опытом написания текстов. Есть огромное количество разных журналистов и редакторов из глянцевых журналов, половина из них уже стала писателями, осчастливишь еще кого-нибудь. Я реально не справляюсь. У меня нет опыта, нет понимания, с чего начать, в чем идея… И какой, в итоге, должен быть финал… Да и тема, если уж быть честной, заезжена дальше некуда. Может, нам разбежаться, пока не поздно? Деньги я тебе, разумеется, отдам.

– Сдались тебе эти пятьсот баксов! – морщится Иван.

Он залпом выпивает свой кофе и ставит пустую чашку на стол. Троица на сцене заводит «Хэллоу, Долли». Им еще Армстронга бы, для полноты картины…

– В общем, ты меня кидаешь, – говорит он.

– Да при чем тут «кидаешь»? – возмущаюсь я. – Я действительно не знаю, что еще нового можно написать про шоу-бизнес. Про музыку в России…

– Которой нет… – бросает сквозь зубы Иван.

– Про все эти бесконечные скучные тусовки, про этих одинаковых персонажей, про которых уже даже в «Лайф точка ру» задолбались писать… Что я тебе, Минаев, что ли? Или кто там, Робски? Есть люди, которые в теме, которые с легкостью накатают тебе и двести, и триста страниц. И продолжение. Придумают какие-то подробности… Тачки, скачки, олигархи… Бестселлер получится – закачаешься!

Лицо Ивана становится совсем мрачным. Кажется, я окончательно испортила ему вернувшееся было настроение. Он жестом дает понять официанту, что нас пора рассчитать. Пока нам несут счет, я все пытаюсь придумать какую-то правильную фразу, чтобы утешить человека напротив. Тот же, дымя сигарой, наблюдает за тем, как контрабасист нежно тискает свой инструмент. Так ничего и не придумав, я держу паузу.

Через пять минут мы уже сидим в машине. Вставив ключ в замок зажигания, Иван задумчиво смотрит куда-то в темноту, разбавленную желчным желтым светом, который льют фонари, а потом вдруг спрашивает:

– Думаешь, я сам не понимаю, что это – гнилая затея? Ты же не принимаешь меня за полного идиота?

Иван открывает бардачок, достает оттуда пачку сигарет, нетерпеливо рвет обертку зубами.

– Ты же бросаешь, – я смотрю на его манипуляции.

– Бросишь тут…

Он наконец заводит машину и вдавливает кнопку прикуривателя.

– Ясно, что с самого начала моя идея была сырой. Но… мне казалось, что это просто. Я – персонаж, ты – писатель, раз – и книга готова. Мы же не лезем в классики, верно? А книга – это отличный информационный повод. Я артист, я постоянно должен удивлять.

Иван выруливает из переулка на пустой проспект. Затем прикуривает и глубоко, с наслаждением, затягивается.

– Хотя, конечно, мода на все эти пафосные романы прошла, кризис, мать его, – говорит он, выпуская дым.

Ну вот, парень все сам понимает.

– Слушай, а может, напишем триллер? – глумливо спрашивает Иван. – Или фантастику. Фантастика сейчас идет на ура. Или фэнтези какое-нибудь? Гарри Поттер и золотой микрофон! Ну хоть что-то… Просто ты не представляешь, как сложно… практически с нуля что-то кому-то доказать. Родился я в провинции, у меня нет родительских миллионов, с половиной нужных людей я успел разругаться, уйдя из проекта, и про меня уже везде написали, какой я гондон…

Разогнавшись на пустой трассе за мгновения, он делает крутой поворот, и мы выезжаем на очередной бесконечный проспект.

Какое-то время Иван молчит, дымя сигаретой.

– Наверное, я не очень хороший человек. В смысле, социальной пользы от меня никакой, если подумать. Я не работаю на заводе, не выращиваю поросят на ферме. Не изготавливаю мебель или какие-нибудь важные детали для тракторов или подъемных кранов. Не кладу плитку, не добываю нефть. Страна потеряла пару рабочих рук в моем лице, позволь так выразиться. Я же, кроме музыки, ничего больше делать не умею. И не хочу, понимаешь? Я не Элтон Джон, не Джордж Гершвин, и даже не Уилл Ай Эм из «Black Eyed Peas». Гении на этой планете рождаются слишком редко. Я общаюсь с подонками, чтобы завести нужные связи, таскаюсь по скучным мероприятиям, таскаю с собой красивых телок, которым ясно что от меня надо. Я выдумываю информационные поводы, потому что публике тяжело смириться с тем, что вне сцены интересующий их артист предпочитает провести время в тишине и покое, желательно в одиночестве, а не напивается по барам в хлам и не устраивает оргий. Да, я пытаюсь соответствовать, на неформате денег и славы не заработаешь. Я не пою о проблемах в Нигерии и не продвигаю идеи «Гринпис». Я не усыновляю чернокожих детей и не являюсь послом доброй воли. Мои песни не имеют особой художественной ценности, и я вряд ли когда-нибудь получу Грэмми. Но я знаю, чего стою. Знаю!

Он сыплет пепел на свои щегольские брюки с идеальными стрелками. Потом поворачивается ко мне.

– Если ты хочешь соскочить, давай. Было приятно познакомиться. Я думал, мы из одного теста и ты тоже хочешь показать всем, чего ты стоишь.

– Не надо брать меня на слабо!

– А я и не беру!

Мы мчимся на полной скорости по пустому проспекту. Дома проскакивают мимо, словно в компьютерных гонках. Светофоры синхронно мигают желтым. Иван нажимает на кнопку на руле, и салон взрывается сумасшедшими джазовыми импровизациями.

Черт, а ведь он и вправду задел меня.

Не за тем ли я приехала в Москву, чтобы достичь чего-то большего? Я ведь тоже не гений, и никогда им не стану. Я не Ремарк, не Воннегут и не Паланик. Классиков, слава богу, хватает и без меня. Я не мечтала написать книгу о проблемах голодающих индусов или вымирающих амурских тигров. Во мне нет стремления раскрыть тайные заговоры теневого правительства, вывести на чистую воду парочку конфессий или переплюнуть достижения Джоан Роулинг. Я не хватаю звезд с неба в своих репортажах и не веду колонок в изданиях с громкими названиями. Я лишь надеюсь, что когда-нибудь у меня хватит усидчивости и воображения написать какую-нибудь интересную историю. Без понтов и морали. Без драконов и мальчиков с волшебными палочками. Просто историю из жизни, прочитав которую, какой-нибудь неизвестный мне читатель присвистнет: «Ну ни фига себе загнула!».

Я не знаю, зачем мне это нужно. Я вообще в последнее время разучилась отвечать на важные вопросы. Просто нужно, да и все.

Создавать новую реальность – кажется, самое занимательное занятие в мире.

Я улыбаюсь. Меня все это начинает ужасно веселить. Я хохочу, мне вторит взбесившееся фортепиано.

– Знаешь, а ведь ты прав! – говорю я.

Иван, зажав в зубах сигарету, продолжает гнать машину вперед.

И тут где-то на самом краю сознания у меня возникает странное предчувствие. Оно длится всего мгновение, но этого хватает, чтобы у меня мурашки пошли по коже.

Я совершенно отчетливо осознаю, что сейчас что-то должно случиться.

Впереди справа, за чугунной оградой сквера, тянущегося вдоль тротуара, на дороге, пересекающей проспект, я улавливаю какое-то движение. Я успеваю ухватить это движение краем глаза, поворачиваю голову вправо и вижу летящий в нас красный автомобиль.

Летящий в нас раскаленный докрасна снаряд.

Время останавливается на вздохе. Ужас впивается мне в горло ледяными пальцами.

– Смотри! – хриплю я. Голоса нет.

Человек за рулем поворачивает голову вправо вслед за мной.

Он делает это слишком медленно. Все вокруг движется слишком медленно – наше авто, дома вокруг, руки Ивана на руле. Как он сможет увернуться, если каждый взмах его ресниц длится целую вечность?

Планета слетает с оси. Мы парим в открытом космосе. Меня кидает вправо.

– Аааааааа… – выдыхает Иван. В воздухе передо мной танцуют крошечные оглушительные буквы «а».

Он яростно крутит руль. Нас несет куда-то влево. На лобовое стекло наваливается медленный, как сонный слон, бесконечный тротуар с клумбами и забором. Все происходит за сотую долю секунды.

Иван продолжает выворачивать руль.

Сердце прыгает в горле.

Еще можно что-то сделать!

Еще можно что-то сделать!

Можно поставить на паузу и отмотать на тридцать секунд назад!

Красное авто наконец догоняет нас и врубается сзади стотонным локомотивом.

Рывок, лязг, ремень безопасности рвет меня пополам. Реальность глохнет и обрывается.

* * *

У самых ног, среди ракушек, виден темный край зарытого ветром в песок камешка. Он протягивает руку, достает из влажного песка этот клад, отряхивает, взвешивает на ладони, ощупывает округлые, отполированные океаном края. Потом встает и направляется к воде.

Какое-то время он смотрит на воду. Потом, примерившись, размахивается и бросает камешек в океан. Голыш летит по идеальной траектории и весело отскакивает от воды. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… Дуги, по которым камень соприкасается с водой, становятся все ниже и ниже… Наконец камешек ныряет в волну метрах в пятнадцати от кромки воды.

Он улыбается. Наклонившись, он тут же находит следующий камень для броска, ощупывает его, взвешивает на ладони. У него было достаточно времени, чтобы научиться правильно бросать в воду камешки.

13

Голова набита старой матрасной ватой. Звуки доносятся издалека, словно кто-то крутит ручку радиоприемника.

Тело чужое. Тяжелое. Я тряпичная кукла в картонной коробке. Чьи-то руки тащат меня наружу, вверх, делают больно.

Темнота.

Битое стекло драгоценностями рассыпано по асфальту. Фонарь над головой слишком яркий. Черт, почему так больно в груди?

– Давай, вот сюда. Аккуратненько. Сейчас все будет хорошо.

Иван опускает меня на асфальт.

Темнота.

Кто-то тянет веко вверх, слепит фонариком, потом тянет вверх другое веко. Я лежу на чем-то жестком и мягком одновременно.

– …в Склифосовского… – произносит чужой голос.

В районе локтевого сгиба появляется прохладная игла.

Тело становится мягким. Мятным. Податливым.

Темнота.

14

Почему общественные туалеты, большая часть станций метро и больничные коридоры отделаны одинаковым унылым белым кафелем?

Пахнет спиртом, смертью и хлоркой, где-то вдалеке невидимая уборщица гремит ведрами.

На деревянном подлокотнике старой кушетки, на которой я сижу, когда-то давно вырезано «Коля». Надпись стара и затерта. Надеюсь, неизвестный Коля по сей день жив и здоров.

Время от времени появляется Иван, он таскает туда-сюда каких-то врачей, что-то спрашивает у меня, потом опять исчезает. Мир вокруг меня наконец перестал быть похожим на рваные куски кинопленки, но все же это – весьма странный мир. Немного чужой. И тело – все-таки немного не мое. Между мной и реальностью – сто тысяч километров.

В голове гул. А еще меня мутит, и пол изредка начинает идти волнами. То ли мне вкололи какую-то гадость, то ли все на самом деле очень плохо.

Но крови нет. Интересно, это хорошо?

Ненавижу больницы. Влево и вправо тянется бесконечный коридор, на окнах решетки, у стены оставлена каталка с никелированными ручками. Линолеум на полу в некоторых местах протерт до дыр. В квадратной деревянной кадке в углу киснет фикус. В каждый миллиметр пола и стен впечатана безнадежность…

Трудно дышать. Грудь спелената эластичными бинтами. Боли нет – пока действуют обезболивающие. Платье, которое, видимо, резали прямо на мне, лежит здесь же, рядом на кушетке, бесполезным куском ткани. Жаль. Хорошее было платье… На мне старый белый безразмерный халат. Приди я в таком виде на кастинг фильма ужасов, роль зомби первого плана была бы моей.

Господи, они так меня спеленали, что я даже хихикнуть не могу!

Интересно, если я могу шутить, может, с головой у меня все-таки все в порядке? А с ногами?

Медленно, словно в первый раз, встаю босыми ногами на пол. Черт, как же штормит в этой гадской больнице!

Потерять равновесие мне не дает Иван.

– Стой! Куда?

Усаживает обратно на кушетку, смотрит безумным взглядом.

– Сдурела?!

– Ммм… Нет… – качаю я головой. – Ноги…

– С ногами все в порядке! У тебя сотрясение мозга, дура ты набитая! И трещины в двух ребрах. Сиди на месте!

Трещины? Круто! У меня еще никогда не было трещин.

– Откуда ты знаешь? – удивляюсь я чужим голосом.

– Тебе рентген делали только что. Не помнишь?

Ничего не помню.

– Твою мать!

– Что ты ругаешься? – слабо протестую я. Кажется, меня сейчас стошнит.

Нет, не стошнит…

Иван присаживается передо мной на корточки. Вид у него изможденный. Круги под глазами, всклокоченные волосы, запачканная грязью рубашка.

– Это я виноват. Понимаешь? Я же все видел! Я же все это видел!

– Что видел?

– Все видел!

Я не понимаю. Ничего не понимаю.

– Молодой человек, будьте добры! – раздается голос откуда-то сверху.

Ивана оттесняет человек с внешностью Николая Угодника. Святой в белом халате смотрит на меня сверху вниз, весело подмигивает, и произносит:

– Ну здорово, рыжая! А ты у нас живучая!

15

Утро…

День…

Вечер…

– Тебе когда-нибудь снились вещие сны?

Ночь…

Опять утро…

Оранжевые апельсины на тумбочке. Лилии в вазе на столике напротив кровати. Все детали так ярки, так отчетливы, так нереальны… Словно невидимый фотограф пропустил их сквозь фильтры «Инстраграма»…

Мой телефон трезвонит. Снова и снова.

– Лизу? Она не может подойти. Да, все в порядке. Перезвоните позже, – говорит Иван и выключает мобильный.

Темно-вишневые занавески. Телевизор-плазма на стене. Шкаф-купе из темного дерева. Небольшой холодильник, удобный письменный стол, уютный ковер на полу. Только стойка для капельницы, стоящая у двери, и красная кнопка на стене, над кроватью, с надписью «вызов медсестры», выдают, что я все же в больнице, а не в шикарной квартире.

По сравнению с этой палатой моя комната больше похожа на ночлежку. Сколько он отвалил за номер-люкс?

– Сны?

– Не просто сны, а вещие сны. Снились?

Сквозь задернутые шторы в палату силится проникнуть солнце. В розовом сумраке комнаты я вижу его лицо. Он сидит в кресле в углу, смотрит куда-то в потолок.

– Кажется, нет, – говорю я.

Я наконец-то привыкла к звуку собственного голоса.

– Кстати, эта подружка твоя, как ее там, она что, немая?

– Маша? Почему немая?

– Столкнулась сегодня со мной в дверях, уставилась на меня – и ни звука. Ни «здрасьте», ни «до свиданья»… Улыбается только и глазами хлопает.

Я хихикаю и тут же сгибаюсь от боли.

– Не смеши меня, пожалуйста, – выдыхаю еле слышно, – мне дышать больно!

– Прости! – спохватывается Иван. – Я забыл.

Он подходит, садится на кровать, смотрит озабоченно.

– Сколько пальцев видишь?

Перед моим носом вытянута рука с выставленными вверх двумя пальцами.

– Двенадцать. Хаус, думаете, это волчанка?

– Ну наконец-то! Я вижу, ты окончательно пришла в себя, – радостно восклицает Иван. – И суток не прошло.

– Что ты тут делаешь?

– Я что тут делаю? Ха-ха! Я твоя персональная сиделка. Круто, да?

– Ты что, торчал у меня все это время?

– Нет, конечно. Приезжал, уезжал. Еды тебе купил. Там, в холодильнике, посмотришь. Не знаю, что ты ешь, так что взял всего понемногу.

– Спасибо.

Я пытаюсь приподняться на кровати, но меня тут же скручивает боль. Такое ощущение, что мне кто-то засадил под ребра длинный ржавый гвоздь.

– А ну, тихо, куда собралась? – укладывает меня обратно на подушку Иван.

– Я… дай мне сесть, пожалуйста! У меня скоро пролежни появятся!

– Пролежни. Как же! А у меня тогда просидни.

– Ну пожалуйста!

Минут пять уходит на то, чтобы усадить меня вертикально. Самое главное правило, которое я успеваю понять за это время – надо стараться как можно меньше задействовать легкие. Дышать маленькими глотками воздуха, говорить только губами. Иначе больно невыносимо!

– Ну ты и материшься! – восхищенно изумляется Иван. – Голова не кружится?

– Вроде нет.

Происшествия последних суток наконец складываются у меня в памяти во внятную картину. Клуб, скандал с Катей, гонки по ночной Москве, авария, больница. Два последних пункта, правда, темны и смутны, но фабула истории ясна.

– А работа? – с ужасом выдыхаю я.

– Я уже всех послал с твоей работы, – спокойно выдает Иван.

– То есть?!

– Звонила какая-то баба, я ей дал примерный расклад, объяснил, что ты при смерти, но жива, и что звонить тебе пока не надо.

– Меня уволят… – говорю я одними губами.

– Ты же в больнице!

– Ну и что! Шило… ну, то есть главный редактор, категорически против больничных, и больниц, и вообще. Ну, ты понимаешь.

– Так, никто тебя не уволит. Я во время разговора представился – после этого мне сказали, что вообще никаких проблем.

Представился? Воображаю, что сейчас обо мне думают в редакции…

– А этот… ну на красной тачке?

– Этот маздоеб на красной «мазде», чтоб ему, суке, икалось в реанимации, жив. Понакупят, бля, «маздератти», и гоняют, как Шумахеры. Был бы он в ту ночь трезвым, помер бы. А так шею сломал и обе руки. У него подушка безопасности не сработала. А у меня одного ремонта на… Ладно, не забивай голову. Фигня это все. Все живы… как ни странно… вот и хорошо. Кстати, спешу тебя обрадовать – мы стали героями светской хроники.

Иван берет со стола газету и протягивает мне.

На последнем развороте «Московского комсомольца», посвященном новостям шоу-бизнеса, размещены фотография Ивана возле его белого авто и небольшая заметка с названием «Звездная авария».

Какого черта?

Пробегаю текст глазами. «Иван Серебров, бла-бла-бла, бывший участник, бла-бла, в прошедшие выходные едва не погиб в районе Цветного бульвара. Бла-бла, столкновение произошло около трех часов ночи… артист отделался ушибами… водитель автомобиля “Mazda MX 5” доставлен в больницу с черепно-мозговой травмой… спутница Сереброва получила перелом двух ребер и сотрясение мозга. По непроверенной информации, в машине с артистом находилась некая Елизавета Леонова, журналист одного из московских интернет-изданий».

Круто. Вот я и прославилась…

– Твою мать! – снова не сдерживаюсь я. – А про меня обязательно было писать?

– А это ты у своих коллег спроси, – смеется Иван. – Поздравляю, теперь ты знаменитость.

Представляю, сколько изданий уже перепечатало эту информацию. Про интернет и подумать страшно. Надеюсь, эта информация пройдет только по Москве. Если мама узнает…

Первый раз попадаю в хронику происшествий. Надеюсь, что последний. А вот кое-кому эта заметка на руку.

– Ну вот видишь, тебе же были нужны информационные поводы, – говорю я Ивану, бросая газету на пол.

– А тебе – сюжет для книги. По-моему, отличное начало вырисовывается, ты так не думаешь? – парирует он.

Один – один.

– Можно, я покурю у тебя? – просит Иван.

– Валяй!

– Отлично!

Он распахивает шторы, открывает окно и устраивается на подоконнике. В бархатную тишину палаты врываются уличные звуки – далекие гудки автомобилей, невнятные голоса, шорох листвы, потревоженной ветром. Хочется плюнуть на все и выйти на свежий воздух.

Пока Иван возится с зажигалкой, я вдруг понимаю, что он – второй человек, который может прийти ко мне в больницу. Машка и он. Больше у меня в Москве никого нет. Даже из «Слухов» никто наверняка не появится. А он тут. Еды купил, цветы зачем-то…

Впрочем, о чем это я? Иван здесь, потому что мы вместе в аварию попали. Вот и все.

– Так что по поводу снов? – интересуется он, выпуская дым.

– В смысле?

– У тебя что, амнезия? Врачи сказали, сотрясение легкое, так что с памятью все должно быть в порядке.

– Да не амнезия у меня, просто я понять не могу, чего ты от меня добиваешься. Не было у меня вещих снов. Никогда. А что?

Иван курит и смотрит на меня. Сквозь меня. Думает о своем.

– А может, я просто потихоньку схожу с ума… – говорит он задумчиво. – Ну бывает же: обычные, нормальные люди – раз! – и трогаются умом…

Клянусь, я совершенно перестаю понимать, к чему он клонит.

Иван делает две затяжки подряд, выкидывает за окно половину сигареты, потом придвигает к моей кровати кресло и устраивается напротив меня. Я только сейчас вижу, что его левую скулу украшает шикарный синяк. А левое запястье утянуто в эластичный бинт.

– Я тебе сейчас скажу одну вещь, а ты уж сама решай, сумасшедший я или нет.

Он еще какое-то время молчит. Я терпеливо жду.

– Во-первых, прости меня. Это по моей вине ты сейчас здесь.

– Да ладно…

– Ни фига не ладно! Я несу ответственность за пассажира в своей машине. А если пассажир попадает в аварию, это только мой косяк.

– Ладно, ладно, уговорил, я не буду подавать на тебя в суд.

Он никак не реагирует на шутку.

– Во-вторых… Черт, не знаю, как тебе сказать… Короче, дело в том, что я уже видел вчерашнюю аварию. Во сне.

– Когда?

– Не помню. Может, месяц назад, может, раньше… Мне вообще в последнее время снятся странные сны… Ну, я-то думал, что это у меня так, нервное… Мы когда с Юлькой расстались… А ведь думал, даже поженимся… Я человек привязчивый, мне расставания тяжело даются. Ну не суть… В общем, потом, примерно с середины лета, может, чуть раньше, мне начали странные сны сниться.

– Мне тоже снятся странные сны, но это совершенно ничего не значит.

– Ты уверена?

Мы смотрим друг на друга.

Я пожимаю плечами.

– Ладно, говорю за себя, – продолжает Иван. – Я, разумеется, понимаю, что все это звучит дико, но… Я видел нашу с тобой аварию. Во сне. Это совершенно точно. Я просто тогда не понимал, что там есть ты и я. Видел, и все. Причем несколько раз. Знаешь, как это бывает во сне – то со мной дело происходит, то с кем-то другим, а я просто вижу все со стороны. Но авария была. Красное авто. Девушка на пассажирском сиденье. Понимаешь? Вчера ночью, в больнице, меня накрыло! Все сходится! Все как я видел! Понимаешь?

Он хватает меня за руки и смотрит мне в глаза. Я с удивлением понимаю, что у Ивана совершенно полоумный вид.

– Я должен был это предотвратить! Это все не случайно! Это знак! Сон – это знак!

Мне вдруг становится не по себе.

А что, если я тет-а-тет с сумасшедшим в палате? Я даже заорать как следует не смогу, чтобы позвать на помощь.

Он видел аварию во сне?

Что он все-таки употребляет?

– Ты… что-то принимаешь? – осторожно интересуюсь я.

Черт, надо как-то аккуратнее вопросы задавать, что ли.

– Что? – Иван непонимающе смотрит на меня.

– Ну… там… может, препараты какие-то… от переутомления или от депрессии…

Глаза его становятся холодными и злыми. Он вскакивает с кресла.

– Твою мать! Ты задолбала меня своим сарказмом! Ты иронична, как последняя сволочь! Я тебе душу открываю, а ты спрашиваешь, не наркоман ли я. Отлично!

– Не ори!

– Я не ору! Я совершенно спокоен! Как, мать его, Будда!

Иван ходит по комнате туда-сюда. Вид у него злой, уставший и помятый. Ему просто надо принять душ, выспаться, и вся эта история со снами рассосется сама собой.

– Ну прости! – говорю я примирительно.

Мы просто двое человек, чудом выживших после автомобильной аварии. У нас хорошие ангелы-хранители, а вот нервы у обоих ни к черту. Надо быстрее выбираться из этой больницы, и тогда все снова станет на свои места. А Ивана перестанет мучить совесть из-за произошедшего.

И тут он делает совершенно удивительную вещь. Он лезет в карман своей куртки, висящей на стуле, достает оттуда плоскую фляжку, откручивает крышку и делает глоток. Потом смотрит в мои округлившиеся глаза и, вытерев рот ладонью, спрашивает:

– Что, не видела, как люди пьют алкоголь?

Он сует фляжку обратно в карман.

– В общем, мне по фигу, веришь ты мне или нет. Возможно, я и сам себе не верю. Чушь! Фигня! Но… факты налицо. И это означает только одно – либо у меня хорошая интуиция, либо… Мои сны начинают сбываться.

16

Мы везунчики – нам досталась одна из лучших планет в этой Вселенной. Летом здесь не очень жарко, зимой не очень холодно. Кое-где вообще нет разницы между зимой и летом. Жить можно везде, даже на полюсе, нужно лишь запастись теплой одеждой. Озоновый слой еще не слишком тонок, чтобы солнце могло поджарить всех до золотистой корочки. Кое-где пока встречаются водоемы с водой, пригодной для питья. Небо синее, листва зеленая, в салонах бизнес-класса подают неплохое виски… В общем, жить можно.

Что же касается эпохи… Увы, вот здесь мы угодили впросак. Времена великих завоеваний и географических открытий в прошлом. Великие конкистадоры вкупе с великими инквизиторами канули в лету. До активного освоения Марса еще лет двадцать как минимум. Адронный коллайдер работает через раз. И чем, спрашивается, заняться в этот штиль? Мое поколение тратит душевные силы на занятия малоинтересные и практически лишенные энергозатрат. Шопинг. Тюнинг. Вялый флирт. Умеренный карьеризм. Неумеренный алкоголизм. Позерство в социальных сетях. Воскресные походы в мегамоллы. Эпоха скучна и предсказуема – и лишь скачки курса доллара или появление Анжелины Джоли в неглиже на страницах мужского журнала могут спровоцировать непродолжительный всплеск эмоций. Сдается мне, у доисторической кистеперой рыбы, вытащившей на сушу всю последующую ветвь эволюции живых существ, было больше сообразительности и воли к жизни, чем у большей части моих современников.