Текст книги "Дом учителя"

– Я еще дома, задержался… Иду уже… Целый час ждешь?.. Ну, не получилось…

«Сейчас он извинится, – подумала Анна Аркадьевна, – скажет ей что-нибудь ласковое. Надо посоветовать ему уменьшить громкость телефона».

– Тогда давай завтра? – спросил Юра. Выслушал длинную трель. – Ладно, иду уже… Сказал, иду!

3

На следующий день после ужина Анна Аркадьевна и Юра вместе вышли на улицу и сели на лавочку. Юра спросил, какие специальности выбрали дети Анны Аркадьевны. Неожиданно для себя она стала говорить доверительно, словно собеседником был кто-то из близких, например, мама, с которой можно поделиться сомнениями и тревогами, а не только хвастаться успехами детей. Двадцатилетний Юра никак не годился для равного общения, но все-таки, как и Анна Аркадьевна для него, был чужим человеком, откровения с которым не расползутся. Таким людям, вроде попутчиков в поезде, исповедуются не для того, чтобы услышать совет, а чтобы услышать себя самого, проверить свои идеи, заключения и выводы. Можно в уме зубрить таблицу умножения, думать, что выучил ее, но проверить – только вслух, решая примеры.

Дочь Люба учится в медицинском. Из нее выйдет хороший врач. Вряд ли гениальный диагност или хирург. Ничто экстраординарное Любане не свойственно, звезд с неба она никогда не хватала. Она добрый, ответственный, внимательный человек, а врач, обладающий подобными качествами, часто эффективнее, чем тот, у кого семь пядей во лбу. У Любани сейчас сложный период, тяжелое эмоциональное испытание. И речь вовсе не о несчастной любви. Люба – волонтер в детской клинике паллиативной медицины. Безнадежно больные дети, умирающие, их родители, психические истощенные от горя. Это очень страшно, трудно, и надо научиться прятать свой страх, спокойно и доброжелательно говорить, когда горло стискивают слезы. Не струсить, не сбежать, не спрятаться и в то же время не очерстветь.

– Забавно, – улыбнулась Анна Аркадьевна, – что Любаня пошла в эту клинику, когда на практике в больнице какая-то пациентка назвала ее «доброй деточкой». Любаня решила, что доброта будет мешать в профессиональной жизни, так как свидетельствует о незакаленности характера.

– Моя мама тоже очень добрая, – сказал Юра. – Но я думаю, она не смогла бы работать в клинике, где каждый день умирают дети. А ваш сын? Лёня, кажется?

Лёня вызывал гораздо больше тревог. Потому что, имея перспективную надежную работу, мечтает стать артистом. Когда блистал в студенческом театре, в команде КВН, было очень мило. Когда решил бросить институт, поступать в театральный, родителей чуть не хватил удар. С большим трудом Илья Ильич и Анна Аркадьевна вырвали у сына обещание, что сначала он окончит институт, получит диплом, а потом уже будет ломать свою судьбу. Лёня снялся в нескольких эпизодах, играет в молодежной самодеятельной студии.

– Чем вам не нравится профессия артиста? – удивился Юра.

– Тем, что она делает из мужчин женщин, вырабатывает потребность нравится, кривляться, тужиться и всем угождать. Тем, что она сильно зависит от везения и чужой воли – режиссера или продюсера. Мне, учительнице, скажем, противно работать в этой школе под началом директора-самодура. Я напишу заявление и уйду в другую школу, дети везде дети. Артист же, если он хочет быть знаменитым, а хотят все, или даже не знаменитым, но хотя бы иметь роли, должен ходить на цырлах перед режиссером, будь тот и последним подлецом. Артистов в России тысячи, я пыталась выяснить: не менее двенадцати тысяч. Скольких мы знаем? Два десятка, пять десятков знают те, кому положено по должности. Остается одиннадцать тысяч девятьсот пятьдесят. И все они… – Анна Аркадьевна не могла подобрать слова.

– Неудачники? – подсказал Юра.

– Можно и так назвать людей, которые смотрят глупый сериал и бормочут, что, мол, я бы мог сыграть гораздо лучше. Этому, на экране, просто повезло.

– Вы не знаете, сколько в России писателей? – спросил Юра.

– Понятия не имею.

– Сто двадцать тысяч! А сколько известных? Я где-то слышал чью-то фразу, какого-то поэта. Он сказал, что писал бы и для десятка читателей, и для двух, он бы писал только для себя самого.

Анна Аркадьевна повернулась и внимательно посмотрела на мальчика. Ей не приходила в голову мысль, что ее утверждение, давно и настойчиво пропагандируемое: ребенок, подросток, человек имеет право быть счастливым по-своему – относится и к ее сыну.

– Ты прав, Юра! Родительское ханжество ядовитее чистоглазого вранья политиков, хотя то и другое рядится в одежки добрых намерений.

– Дядя Паша рисует котов, – сказал Юра.

– Кого? – не поняла Анна Аркадьевна.

– Кошек, домашних животных. Дядя Паша – слесарь, каких поискать, он вообще – золотые руки. Но не практичный. Котов рисует вместо того, чтобы копейку зашибать. Все считают – чудит. Жена ругается. Она у него хорошая. Ругается, но краски покупает.

– Как любопытно! – заинтересовалась Анна Аркадьевна. – Можно посмотреть его котов?

– Не знаю, – пожал плечами Юра. – Я спрошу. Мама вам хвасталась, какой я умный был в детстве?

С дальних подступов разговор он затеял не потому, что уж очень интересовался детьми Анны Аркадьевны, а потому что примеривал их жизнь на себя.

В детстве человек ощущает себя центром мироздания, вокруг которого крутятся важные фигуры вроде мамы и менее важные, но все равно как бы личные, для меня. В юности огромный мир обрушивается на тебя, точно где-то на небесах лопнул мешок с костюмами, масками, гримом, и ты примеряешь все это на себя. Приходишь в отчаяние, когда классический цилиндр сидит на тебе как клоунская шляпа. Россыпь прыщей на лбу – повод возненавидеть весь мир и Таню Соколову, которая кривоногая дура, а не объект ночных томлений. Память об этих переживаниях относится к легкостираемым, поэтому родители ничего не помнят про себя-подростков. И только редкие писатели, обладающие даром чувственной памяти, напишут, что отрочество – самый жуткий и мучительный период жизни. Толстой назовет его пустыней.

Юре, конечно, уже не грозит суицидальный припадок, а эмиграция в наркоманию или пьянство вполне грозит. Он еще не нашел себя и, сколько ни хорохорься, зависит от мнения окружающих, жаждет его услышать. Будто можно понять себя с помощью подсказки. Как на уроке, отвечая у доски, избежать двойки благодаря шепоту с третьей парты. Мир еще вокруг него и для него, а не он в мире, как крохотная точка. Потом он повзрослеет, кровеносные сосуды тела склерозируются и так же забьются, потеряют трепет сосуды души. Если у души есть сосуды. Но должна ведь она как-то питаться. И насытиться, объесться. Анне Аркадьевне про нее саму никто уже ничего нового не мог сказать. Она уже все слышала.

– Твоя мама не хвасталась, а отвечала на мои вопросы. Ты рано начал говорить, сам научился читать. А дальше я все знаю безо всяких рассказов твоей мамы. В младших классах все было так-сяк, но, в общем, терпимо. В средних… Кто? Учитель математики или русского-литературы?

– Математичка.

– Она тебя терпеть не могла. Скажу больше, теперь-то ты взрослый, она тебя ненавидела биологически, как другой вид, способный уничтожить ее вид. Но ты давал все основания тебя ненавидеть. Лез с вопросами, ловил ее на ошибках и оговорках, решал быстрее других, мешал остальным ученикам, превращал уроки в дуэль учителя и сопливого зазнайки, выставлял ее на посмешище. Срывать уроки не позволено никому, поэтому ты всегда проигрывал. Тебе было скучно в школе, отчаянно, до сведения скул. Но ты не часто прогуливал. Потому что мама расстраивалась?

– Отец пил. А тут еще я.

– Нашел выход в том, чтобы стать задирой, провокатором, школьным хулиганом, врагом всем учителям. Мерзкой личностью, которая потешалась над девочками-отличницами. Вряд ли у вас были мальчики-отличники.

– Не было.

– Между тем девочки-отличницы, как правило, две девочки в каждой параллели, получили свои золотые медали заслуженно. Они трудились, учили, зубрили, когда другие голубей гоняли.

– И где теперь эти девочки? Одна на рынке торгует, а другая вышла замуж за грузина.

– Грузин – это синоним чего? Не уводи разговор в сторону, то есть от себя любимого. Я очень уважаю этих девочек, и мы говорим про их прошлое, а не настоящее, будущее пока неизвестно. Но абсолютно определенно эти девочки – золотой генофонд нации.

– Одна из них мне любовные записки писала.

– Как я должна реагировать на эту информацию? – хмыкнула Анна Аркадьевна. – Восхититься доблестью школьного хулигана?

– Это я к слову.

– К слову, у моего самого одаренного ученика, я тоже преподавала математику, Алеши Петелина, всегда из носа текла противная зеленая жидкость. Я пришла к ним в седьмой класс, а кличка Сопля у Алеши была уже давно. Алеша Петелин был не просто способный мальчик, он был маленьким гением. Я с ним некоторое время занималась отдельно. Скорость усвоения материала у него была невероятной. Способность находить нетривиальные решения вгоняла меня в прострацию. От того, что столкнулась с чудом, у меня начинали дрожать руки. Через некоторое время моего мужа перевели в другую воинскую часть, мы уехали из этого городка. Спустя много лет приехавшая в Москву подруга молодости рассказала, что они снова служат в той части, ее муж теперь командир. И она видела Алешу Петелина, которым я когда-то восхищалась. Алеша работает на деревообрабатывающем комбинате, таскает бревна. По-прежнему откликается на кличку Сопля.

Анна Аркадьевна не стала рассказывать, как несколько раз вызывала маму Алеши, которая была из местных жительниц, как ходила к ним домой, говорила про его одаренность и про то, что у него наверняка какое-то заболевание носовых пазух вроде гайморита, что мальчика надо показать врачам. Мама Алеши отмахивалась: «Да, в деревне все дети всегда были сопливые!» Показать врачам – это ехать к оториноларингологу за сто километров. Анна Аркадьевна сама повезла мальчика в областную поликлинику. Хроническое воспаление у Алеши зашло так далеко, что требовалась сложная операция и длительное лечение. Алешу положили в больницу, на последние деньги Анна Аркадьевна купила ему пижаму, смену белья, туалетные принадлежности. Домой добиралась на попутках.

Потом случился грандиозный скандал. Мать Алеши ходила к директору школы и к командиру части, орала в кабинетах, что «эта финтифлюшка» много на себя берет, выставляет ее плохой матерью, лезет в их семью, портит мальчишку и хочет забрать ребенка из семьи. Анна Аркадьевна действительно написала письмо в Колмогоровскую физико-математическую школу при МГУ. Именно там Алеше следовало учиться, таких детей колмагоровцы искали по всей стране. Директор школы отсиделся в кустах, пообещав скандалистке «принять меры». Это было его любимое выражение, на каждом педсовете десять раз звучало: «Товарищи педагоги, мы должны принять меры!» Дальше призывов дело никогда не шло. Подкаблучник командир части, хуже всякой бабы, обожал сплетни, интриги и копание в чужом грязном белье. Он потребовал устроить заседание женсовета части с повесткой дня «О поведении жены лейтенанта Павлова». Возглавляла женсовет, как было принято, жена командира гарнизона – чванливая любительница подхалимов.

Анна Аркадьевна тогда еще не умела выступать перед взрослой аудиторией и наивно полагала, что искренность и правда всегда победят. После ее речи на лицах женщин застыла странная гримаса, которую Анна Аркадьевна не сразу расшифровала как ревнивую зависть.

Помогла командирша:

– Значит, какой-то Сопля – гений, а наши дети так себе, середнячки и двоечники? А может, дело в том, что Анна Аркадьевна слишком много времени уделяет так называемому «новому Ломоносову» в ущерб остальным ученикам?

Женщины закивали: командирша выразила общее мнение. В довершение всего председательница женсовета сказала, что надо рекомендовать командиру части (о собственном муже – в третьем лице) присмотреться и к лейтенанту Павлову, как он выполняет свой офицерский долг, если в семье подобная обстановка.

И начался кошмар. Травля, косые взгляды, вчерашние приятели неразлейвода тебя избегают, обходят стороной. Среди тех, кто не струсил, оказал поддержку, была семья Казанцевых. Поэтому Анна Аркадьевна, когда ей нашептали, не могла поверить, что виновница всего – Валя Казанцева. Одни видели, как Валя беседует с мамой Алеши, другие слышали, как женщина благодарит Валю, что открыла глаза. Третьи утверждают, что Валя потешалась над влюбленностью Анны Аркадьевны в Соплю. Городок небольшой, общество практически закрытое, спрятаться невозможно. Анна Аркадьевна в штыки принимала доносчиков-доброходов. Только их сочувственные взгляды вынудили пойти к маме Алеши. Та еще особа. Ой, спасибо вам! Руки целовать готова, ноги мыть и воду пить! Лешку из больницы забирали, доктор сказал, что вовремя кинулись, спасли. А то бы гной в мозг, и дурак на всю жизнь или помер. Анна Аркадьевна прямо спросила, был ли у нее разговор с классной руководительницей 7-го «А» Валентиной Сергеевной. Был, по душам, как мать с матерью. Мол, Анна Аркадьевна, возможно, не права, что оттирает родную мать, выставляет ее врагом собственному ребенку, и неизвестно, будет ли ему лучше, когда увезут в Москву, в интернат, который, конечно, не детдом, но разве может что-то сравниться с родным домом.

«Увезут, – стучало в голове у Анны Аркадьевны, когда она шла домой. – Увезут, – застряло как на пластинке. – Словно на каторгу. А не в другую жизнь, которой этот несчастный мальчик заслуживает».

То был первый звоночек от Вали. Потом они раздавались с нерегулярной периодичностью. Муж Илья не может слышать ее имени. Если бы они жили в диком обществе, доисторическом или в постапокалиптическом, Илья удавил бы Валю собственными руками и с выражением громадного удовольствия на лице.

– Вы хотите сказать, что я буду как тот Сопля? – спросил Юра.

– Я хочу сказать, что ты опять говоришь мне про то, что я хочу сказать, – досадливо сморщилась Анна Аркадьевна. – В чем тогда смысл нашей беседы?

– Извините!

– Во-первых, я не имею понятия, обладаешь ли ты, обладал – точнее – такими же способностями, как Алеша. Вряд ли. Во-вторых, любознательных и способных детей очень много. Определить, рано определить, кто из них по-настоящему одаренный, необычный, гений, крайне сложно. Нам понадобилось много лет, итоговый документ мы назвали обтекаемо «Рабочая концепция одаренности». И стопроцентной уверенности не будет никогда. Это правильно и справедливо. На ребенке нельзя ставить клеймо. Пусть этим тешутся фантасты с их чудо-тестами на генный статус. Хотя, справедливости ради, надо сказать, что хорошие фантасты в подобной раздаче будущей судьбы видят зло. На ребенке нельзя ставить клеймо! – повторила Анна Аркадьевна.

– А на взрослом человеке? – спросил Юра.

– Иногда приходится.

– Какие пункты в той концепции одаренности?

– Сейчас начну перечислять! – пожала плечами Анна Аркадьевна. – Сведения не секретные. Зайди в Интернет и прочитай. Хочется чего-нибудь попить.

– Принести компот? – вскочил Юра.

– Нет, спасибо! Ваш нарзан вызывает странные желания. Чего-то горького и газированного. Пива! Мне хочется пива, – удивилась сама себе Анна Аркадьевна. – Я же к нему совершенно равнодушна.

– Сгоняю в киоск, тут недалеко. Подождете?

Анна Аркадьевна встала, направилась к калитке:

– Гонять не нужно. Пройдемся на пару. Так можно сказать? У меня швах с русским языком, да и с иностранными тоже. Я могу зазубрить, понять логику, правила. Всю жизнь этим занимаюсь. Но в языках такое количество исключений, что логика чахнет. Филологам нужно иметь слух, как в музыке. Ах, какая это удивительная область – языкознание! А сравнительное языкознание! Песня! Симфония! Всегда смотрела на филологов с завистью. Никому не завидовала, а пред ними преклоняюсь. Хотя, между нами, некоторые из них не помнят даже теоремы Пифагора, а подобные треугольники считают равными. Нам направо, в гору? Очень хорошо. На обратном пути-то вниз.

– Когда я писал сочинения или диктанты, – Юра напомнил, вольно или невольно, что все речи должны крутиться вокруг него, – ошибок не делал.

– Скажи спасибо свои предкам, а твоей заслуги тут нет. Хорошая зрительная память. Ты один раз увидел вывеску, слово «продукты», оно отпечаталось в твоем мозгу, и ты всегда будешь писать правильно. Слов не так много, большинство встречаются, особенно ребенку читающему. У меня ничего не отпечатывалось, я во время диктанта не знала, как правильно «прадукты» или «продукты», «карова» или «корова», в слове «карандаш» пропускала букву и не замечала, для меня «крандаш» это был вполне себе «карандаш». Мне приходилось заучивать. Сколько времени я зубрила то, что другим давалось играючи! Я из тех самых девочек-отличниц.

– Ага, золотой фонд нации.

– Юноша! Десять лет в школе не научили вас тому, что язвить в адрес взрослых вообще, педагогов в частности некрасиво, невоспитанно, неделикатно. Попросту, объясняю для тугодумов, это хамство.

– Извините, конечно! Но… вы правда так считаете?

– Вместе со мной все культурное общество. Кто такой хам, как ты полагаешь?

– Какой-то библейский мужик, который плавал на ковчеге Ноя.

– Странное у вас освещение улиц. На одних есть фонари, на других отсутствуют. Будто раздавали премии. Передовикам производства – светлые улицы. Что-то мне расхотелось пива. Повернем назад? – остановилась Анна Аркадьевна.

Юра правильно истолковал ее нежелание двигаться дальше и вести беседу.

– Снова простите? Я все время перед вами извиняюсь как… как хам… на исправлении. Некрасиво, невоспитанно, неделикатно отталкивать хама, который желает перевоспитаться, – не удержался он от цитирования слов Анны Аркадьевны. – Не обижайтесь, пожалуйста! Осталось совсем немного, метров триста, за тем поворотом киоск. Хам – это человек, который плюет туда, где остальные люди хотят видеть чистоту.

– Верно! – похвалила Анна Аркадьевна и двинулась дальше. – Пренебрегает культурными запретами. Рядом с моим домом сквер: деревья, кустики, дорожки, лавочки. Около каждой лавочки стоит урна, как правило, пустая. Почему после выходных вокруг нее все усеяно окурками, пустыми бутылками, обертками? Разве трудно сделать один шаг, протянуть руку? Мы как-то гуляли с мужем, я рассуждала на тему феномена хамства. Он сказал, что никакого феномена нет, это просто незрелые помидоры. Муж сейчас увлечен дачей и все его сравнения из области сельского хозяйства. Зреют на ветке помидоры, и вдруг один из них, зеленый, почему-то отваливается, падает на землю. Это и есть хам – незрелый плод, который вряд ли покраснеет. Применительно к людям – остановившийся в развитии, в усвоении правил культуры человек. Юра, ты не поверишь! Я подбирала падалицу помидоров и пыталась заставить их созреть дома. Педагог – это диагноз.

– Хам боится только боли, наказания.

– А кто их не боится?

Они подошли к ярко освещенному киоску, стеклянный фасад которого был заклеен выцветшими этикетками продаваемой продукции. Мороженое, печенье, газированная вода, жевательные резинки. Пиво не рекламировалось. Как и сигареты, которые купил мужчина, отошедший от киоска. Общение продавца и покупателей осуществлялось через небольшое окошко. Чтобы заглянуть в него, требовалось согнуться в три погибели. Когда-то, вспомнила Анна Аркадьевна времена своего детства и молодости, такие окошки были везде: на почте, в сберкассе, в регистратуре поликлиники, в кассе по продаже авиа– и железнодорожных билетов. «Словно кто-то мог их ограбить, – подумала она. – Словно стекло с форточкой могло защитить от ограбления. Неужели, чтобы унизить нас, заставить принять просительную позу? Хорошо, что это кончилось. Мы больше не кланяемся тем, кто нас обслуживает и от нас зависит. Мы разогнулись и не заметили. Только в столице разогнулись?»

Юра пошептался с продавцом, повернулся к Анне Аркадьевне, назвал марку светлого пива, спросил, подойдет ли.

– Вполне, – кивнула она.

– Только я деньги забыл взять, – признался Юра.

– У меня тоже нет, – развела руками Анна Аркадьевна. – Да и ладно! Не судьба.

– Нет, погодите!

Он снова склонился к окошку и стал уговаривать продавца. Анна Аркадьевна отрывочно услышала: «Ты что, мне не веришь?.. Ты что, меня не знаешь?.. Я тебе через час с процентами принесу! На сотню больше…» Подошедшие новые покупатели с любопытством посматривали на Анну Аркадьевну. Она закусила губу, чтобы не рассмеяться. Хорошенькая картина. Молодой человек привел тетку, которая годится ему в матери. Тетке захотелось пива, а денег у них нет. Что такого в этой старухе, что на нее позарился парень? Ничего особенного, друзья, кроме вдруг возникшей тяги к легкому алкоголю.

Юра отошел от киоска с двумя банками – пива и колы.

– У нас в семье, – говорила Анна Аркадьевна на обратном пути, – колу называют «черной водой империализма».

– Тогда квас – напиток русской общины, утеха славянофилов.

– Ты интересуешься историей?

– Всем понемногу интересуюсь.

Анна Аркадьевна помнила, что Юра общается с ней, прежде всего, потому, что хочет узнать что-то новое про себя самого. И игнорировать его надежды нечеловеколюбиво. Поэтому когда они вернулись, сели на лавочку, стали потягивать каждый свой напиток, она заговорила о недавней сцене у киоска.

– Ты мог повернуться и уйти, когда выяснилось, что мы не можем расплатиться. Верно, Юра? Но ты стал добиваться, искать способы получить желаемое. По моим наблюдениям, в достижении мелких бытовых целей, а также мелкой мести за нанесенное оскорбление люди делятся на два типа. У меня привычка все и вся классифицировать. Первый тип никогда не уйдет из конторы, куда пришел за справкой, а у них до конца рабочего дня пятнадцать минут, не покорится проводнице поезда, которая не виновата, что двойные билеты, а тут уже сидит пассажир, и не отправится на другое, худшее, место, не промолчит, если в транспорте ему отдавят ногу без извинений. Эти люди переживают приступ немедленной потребности самоутверждения при малейшей угрозе их честолюбию. Второй тип живет под лозунгом «Что поделаешь?». Приду за справкой завтра и снова отстою два часа в очереди, тот человек, действительно первым занял нижнюю полку, а тот, кто отдавил мне ногу и навечно испортил новые туфли, ведь не специально хулиганил.

– К какому типу я отношусь, понятно, – сказал Юра.

– Самое забавное в том, что первый тип – это не обязательно люди, способные ставить перед собой по-настоящему большие цели и достигать их. По мелочам они герои, по кочкам, по кочкам скачут, а на вершины голов не поднимают и не замахиваются. С другой стороны, среди выдающихся людей каждый второй – пугливая, трусливая рохля.

«Я же хотела похвалить его, – упрекнула себя мысленно Анна Аркадьевна, – а вырулила черт знает куда».

На ее игру в классификацию Юра ответил достойно:

– Вы хотели пива. Вы наша гостья. Вот и все.

– Теперь я должна перед тобой извиниться за лукавое мудрствование. Может, нам время засекать? Каждые десять минут один у другого должен просить прощения.

– Следующая моя очередь? – рассмеялся Юра.

Если бы он был лет на тридцать старше, Анне Аркадьевне пришлось бы признать, что она флиртует, кокетничает, а Юра с удовольствием включается в игру. Но подобные подозрения из области фантастики. Связи пожилых женщин с молодыми людьми, как и неразборчивость в связях вообще – это не про Анну Аркадьевну. Она могла смотреть на подобную экзотику с интересом посетителя зоопарка. Она была брезглива, и женская брезгливость для нее равнялась женской чести и достоинству. Недаром ведь говорят, что отсутствие брезгливости – профессиональное требование проституток. «Ты слишком гордая, – когда-то сказала ей Валя Казанцева, – а гордые яблок, самых сладких, ворованных, не пробовали».

Укладываясь спать, лежа на спине, чтобы жирный, «антивозрастной» крем не отдал свою силу наволочке, Анна Аркадьевна думала о своем общении с Юрой. Окажись на его месте Алеша Петелин, было бы о чем говорить? Алеша – это ее грех, преступление, за которое не полагается наказание, трусость, которая в том обществе была нормой поведения.

Юра интересный мальчик. Безусловно, обладает чарующей мужской магией. Не определить точно, откуда она проистекает: из серых глаз, обрамленных длинными черными ресницами, с выражением внимательным и чуть удивленным, словно он впервые встретил такую красивую женщину, он восхищен и плохо прячет свое восхищение; от его улыбки – легко будоражащей полные, почти женской пухлости губы. Кажется, что им, губам, щекотно и хочется до них дотронуться, почувствовать вибрацию. Женщины, старые и молодые, безусловно, к нему липнут. Татьяна Петровна говорила от девок никогда отбоя не было. Потому что зажигались рядом с ним, становились ярче, интереснее, прежде всего, и главное, интересны сами себе, нравились сами себе. Юра вовсе не милый обояшка, с которым приятно поболтать как с подружкой. Нет, внутренний мужской стержень, основа, твердая и отчасти дикая, бесспорно сексуальная, ощущается безошибочно. Как бы в противоречие с сексуальностью, он пробуждает материнский инстинкт. Уж если кого любить, оберегать, то только его. Рождаются ведь такие дьяволята! Ума палата и бездна обаяния.

Вдруг ее Лёня такой же? Она не может объективно, со стороны оценить сына, он для нее навечно ребенок. Илья балует дочь, плавится от ее легкораздаваемой ласки, радуется исполнить любой каприз, а с сыном излишне строг и требователен. Хоть внял просьбам Анны Аркадьевны, не называет Лёню в минуты гнева презрительным Артист!

Их ссоры, придирки отца, ответная агрессия сына бывают отвратительны.

– Я в твои годы уже командовал ротой.

– Кое-кто, папа, в нынешние твои годы дослужился до генерала или маршала.

– Что ты хочешь этим сказать? – кипятился Илья Ильич.

– Ничего личного! – отвечал с ехидной улыбкой Лёня. – Как известно, генералы всегда готовятся к прошлой войне. Поэтому хорошо, что ты не в чинах.

– А ты до седых волос будешь держаться за мамочкину юбку!

– Случайно твое нагретое место не занимаю?

– Немедленно прекратите! – выходила на линую огня Анна Аркадьевна. – Петухи! – Кстати, педагоги дадут фору любым генералам. Чему мы учим детей в школах – это не вчерашний, а позавчерашний день. Масса бесполезных знаний вместо привития важных навыков.

Надо бы найти статью, в которой шла речь про совместную жизнь взрослых детей с родителями. Когда-то встречалась. Матери отлично уживаются с сыновьями, отцы – с дочерями. Мать и дочь способны возненавидеть друг друга, отец и сын – дойти до поножовщины. Там был исторический ракурс про деления крестьянских хозяйств, которые иногда случались после того, как взрослый семейный сын шел с топором на отца. Социологическое исследование, значит, никаких советов и рецептов. Да и какие могут быть рекомендации? Только разъехаться. Из-за Ильи. Она-то прекрасно чувствует себя с детьми, потому что сохраняется материнская бытовая забота – как продление молодости.