Текст книги "Ты не слышишь меня (сборник)"

Я на крыльях прилетела домой. Бросилась на шею мужу, рассказала про работу, про грядущую зарплату.

– Разве тебе не хватает? – спросил Виктор холодно.

Мне не хватало. Мне не хватало катастрофически. Не на шпильки-булавки, не на тряпки – я вполне могла обходиться минимумом нарядов и салоны красоты не посещала. Мне не хватало на ту жизнь, о которой мечтала.

Виктор продолжал спрашивать:

– Если ты можешь учиться и работать, то почему ты не можешь учиться и рожать?

Так могла бы рассуждать деревенская старуха, чей кругозор не простирается дальше околицы, но не молодой современный мужчина. Даже моя мама не торопила нас с внуками.

– Ребенок никуда не денется, ведь мне не сорок лет, – ответила я. – Не хочу рожать только потому, что могу рожать, не хочу нищету плодить.

У Виктора заходили желваки на скулах.

В семейной жизни одно из самых тяжелых испытаний – это когда нет общей радости. Я ликую, а он кривится. Он требует, а мне его требования кажутся абсурдными. И ведь я не воспринимаю себя отдельно от мужа. Мы – один организм. Правая рука не может не понимать левой. Бред какой-то! Конфликт правой и левой рук.

Я разревелась и в очередной раз сказала, что он не понимает меня. И это непонимание – как нанесение глубокой раны.

– Кто кого больше ранит, еще вопрос, – возразил Виктор.

Отдел, в который я пришла работать, назывался туманно – финансовый. В нем числились два сотрудника: Эдуард Филиппович и Нонна Эдуардовна. Начальник, Эдуард Филиппович, произвел на меня впечатление скользкого типа. Не могу сформулировать конкретно, что в этом подчеркнуто элегантном пятидесятилетнем мужчине было скользким. Да весь он! Его слова, жесты, мимика, манера обращения – «голубчик» – невзирая на пол человека. Искусственный и скользкий, как леденец, сваренный в химических красителях. Нонна Эдуардовна, красиво стареющая дама, восприняла меня в штыки. Прищур, колющий взгляд, поджатые, искривившиеся в усмешке губы. За что, спрашивается? Потом я поняла, что у начальника с Нонной были шуры-муры – в прошлом. Ныне их высокие отношения представляли собой игру в благородных господ: он, бывший любовник, выказывает ей подчеркнутое уважение. При этом истово заботится о семье, где растут два сына-подростка, и ходит налево. Она, Нонна, свято оберегает спокойствие его семьи, но время от времени дергает за веревочки, на которых висит старый возлюбленный. Не забывай про привязь!

Во всем этом киносериальном уродстве я разобралась не сразу. Но неожиданно совершила ход, который превратил Нонну Эдуардовну из моей недоброжелательницы в относительно спокойную презирательницу – что, мол, эта девчонка – тьфу!

Нонна Эдуардовна слегка потеплела, когда узнала, что я замужем, всего полгода замужем. А потом я спросила, воспользовавшись тем, что начальник вышел из кабинета:

– Эдуард Филиппович ваш отец?

Она зашлась в хохоте, промокала нижние веки, потому что из глаз полились веселые слезы. Я не понимала, что тут смешного. Я спросила, поскольку его имя и ее отчество совпадают. И только.

Нонна Эдуардовна в профессиональном плане была на пять голов выше Эдуарда Филипповича. У Нонны вместо мозга был компьютер, у Эдуарда Филипповича – дырявое сито. Она делала всю работу, он расписывался на последней странице документов. Отдел занимался тем, что уводил доходы предприятия от налогов. Некоторые схемы были просты, как яйцо, другие, связанные с оффшорными зонами, я уяснить не могла. Оптимизацию налоговых выплат придумал какой-то гениальный финансист, перед которым я преклоняюсь. Не Эдуард Филиппович, естественно, и не Нонна Эдуардовна – она только четко выполняла правила, весьма сложные, предполагавшие умение разбросать прибыль по многим статьям – в зависимости (не поверите!) от внутриполитической и внешнеполитической обстановки. Некоторые платежи были стандартными, повторяющимися из месяца в месяц, распоряжения о других спускало высокое начальство. Эдуард Филиппович озвучивал приказы, Нонна выполняла.

Меня взяли на рутинную работу – заполнять банковские документы, сводить данные в таблицы для регулярных отчетов. По сути, я была секретарем при Нонне, которая контролировала каждую подготовленную мною бумагу и жестко отчитывала за малейшую опечатку. То была хорошая школа, потому что, стараясь изо всех сил, я научилась впоследствии быстро находить ошибки в документах. А от этого во многом зависит эффективность нашей работы, ведь мы имеем дело с бумагами, а не с рабочими и станками. Оба руководителя ничему меня не учили, ничего не объясняли. До всего доходила своим умом, слушая их разговоры, просматривая документы прошлых лет. Когда вначале попробовала задавать вопросы, Нонна отрезала: «Не вашего ума дело!» Эдуард Филиппович сладко улыбнулся: «Это не ваш уровень, голубчик!» Ладно! Значит, придется тихой старательной мышкой выстукивать на клавиатуре компьютера и мотать на ус, учиться подпольно. Испытательный срок мне сократили – уже через месяц приняли в штат. Где бы еще Нонна нашла такую преданную труженицу? Приятной неожиданностью стали премии – раз в квартал в размере оклада. Я купила себе и мужу одежду, обувь к зиме, подарила маме на юбилей – пятидесятилетие – золотой кулончик. Мама была счастлива.

Звездный час для многих знаменитых актрис наступал одинаково. Прима заболела – на сцену выпустили прежде неприметную, но знающую все тексты или партии наизусть девушку. Фурор, успех, да здравствует новый талант!

Так бывает не только на сцене. Но и сцена бывает не только в театре.

Свирепствовал грипп, половину офиса скосил, в том числе моих начальников. На очень-очень важное совещание пришлось идти мне, потому что от отдела должен кто-то присутствовать.

Эдуард Филиппович сиплым голосом инструктировал меня по телефону:

– Сидите тихо, не вздумайте вопросов задавать или мнение высказывать! Просто отсидите, ясно?

Он даже забыл прибавить свое коронное «голубчик».

Нонна Эдуардовна, опять-таки по телефону, еле шептала:

– Наша часть отчета в полном порядке, я успела проверить. Пожалуйста, постарайтесь… – Тут она закашлялась и отключилась.

Чего постараться, я не поняла. Но железная Нонна впервые сказала мне «пожалуйста».

Так я оказалась в святая святых – в кабинете владельца холдинга. Меня потряхивало от волнения, ком стоял в горле, дрожали руки, на лбу выступала испарина. Хотя предстоял выход на сцену в качестве статистки, без слов. Кабинет был огромным, оформленным с вычурной дизайнерской фантазией – абстрактные картины на стенах, люстры, напоминающие моток проволоки. Но у меня в голове стучало спасительное слово «мавзолей».

Мама мне рассказывала, как бабушка с дедушкой обещали повезти ее, десятилетнюю, в Москву, показать мавзолей с Лениным. Полгода мама ждала, готовилась, вела себя отлично: чуть забалует – в Москву не повезем, Ленина в мавзолее не увидишь. И вот, наконец, свершилось, приехали в столицу. Очередь с раннего утра отстояли громадную. Что, кстати, подтверждало сакральность места поклонения. Но когда вошли в мавзолей, мама только и увидела дядьку в военной форме, который торопил всех – проходите, проходите! И другого, который держал палец у рта – тише, тише! А потом мама отключилась от избытка чувств. Из мавзолея ее вынесли на руках. Много лет спустя мама говорила мне: «Вот ведь глупость! Лежит мумия под стеклом, а мы в обморок падаем. Какого лешего? Не похоронили человека по-христиански, чтоб мы с ума сходили? Вика! Не верь мавзолеям!»

Вот я и твердила себе: «Это мавзолей, только мавзолей». Сидящие за громадным столом люди были, конечно, вполне живыми, внешности обыкновенной, даже заурядной. У одного лысина под жидкими волосенками спрятана, у другого уши как локаторы, у третьей, толстухи, голова с шеей сливается. А у самого главы главного – бородавка на носу. Люди как люди.

Мавзолей мне помог. И понимание того, что это просто люди, а не боги, – тоже. Включились слух и соображение, которые всегда отстают от визуального восприятия. Они говорили на русском языке, но суть их быстрых речей от меня ускользала. Они шутили, но я не понимала их юмора. Это были профессионалы высшего класса, а я – подготовишка, стажерка. Все равно что привести способного к математике восьмиклассника на диспут по квантовой физике.

Мне стало досадно, обидно, меня разбирала злость на саму себя. Передо мной, то есть перед креслом Эдуарда Филипповича, лежал толстенный сводный отчет. Я стала его листать…

Мой возглас прозвучал сценически точно, во время случайной паузы, когда слово предоставили очередному докладчику, а он замешкался. Хотя я не выбирала момент, а просто не удержалась и выпалила:

– Это же бред!

– Что? – впервые обратил на меня внимание главный-главный.

Я подняла голову, на секунду встретилась с ним глазами, опустила голову:

– Страница восьмая, пункт десять, видите цифру? Теперь итоговая сводка. Страница двадцать пять, пункт три. Числа не совпадают, хотя должны. Далее, страница девятая, пункт три «а» и страница двадцать семь…

– Медленнее, девушка! – попросил кто-то.

Все зарылись в бумаги. У них переменились лица. Только что это были успешные благодушные менеджеры, а теперь стали – колючие, сосредоточенные, напряженные клерки. Свой отчет я помнила наизусть, у меня хорошая память на цифры. Поэтому и увидела несоответствия. Я хотела сказать, что арифметической ошибки тут нет, ведь компьютер не ошибается, но меня заткнули:

– Помолчите!

Они еще несколько минут листали отчет, наверняка видя то, что мне было не дано видеть, – знаний и информации не хватало. А потом главный-главный объявил, что совещание окончено, попросил остаться только своих заместителей.

В свой кабинет я возвращалась на дрожащих полусогнутых ногах. Я еще не знала, что выступила с блестящим дебютом, я боялась, что меня погонят с фирмы поганой метлой и моя карьера, толком не начавшись, пойдет под откос. Схватила сумочку, оделась и помчалась домой. Если мне суждено детей рожать, а не финансовыми потоками рулить, значит, так тому и быть.

Ночью мне стало плохо, померила температуру – под сорок. Догнал-таки грипп и меня. Болела я тяжело. Виктор и Максим Максимович ухаживали за мной, но масками, которые я просила надеть, чтобы не заразились, пренебрегли. Кажется, я слышала, что звонили Эдуард Филиппович и Нонна Эдуардовна, муж культурно посылал их подальше. В моем температурном бреду бушевали цифры – они сыпались с неба и вырастали из-под земли, окружали со всех сторон – как полчища фантастических диких солдат.

На пятый день мне стало полегче, но свалились Виктор и Максим Максимович. Особенно страшен был грипп для свекра с его больным сердцем. Муж твердил: «Позвони Оле! Позвони Оле!» Я отказывалась. Хотя меня от слабости мотало, я не хотела обращаться за помощью к медсестре, которая ухаживала за покойной Анной Дмитриевной.

Виктор позвонил сам. Не спрашивал, есть ли у нее возможность помочь, сказал в трубку коротко:

– Выручай. У нас полный лазарет.

Она приехала, взяла лечение в свои руки. Профессиональный медик, конечно, не сравнится с полуживой девушкой, которая ничего не смыслит в лекарствах, выписанных врачом. Лекарства в аптеках смели, и я, качаясь от слабости, переползала от одной аптеки к другой. Ольга достала нужные препараты и наладила лечение. Прежняя наша неприязнь почти растаяла. Ольгу захлестнула жалость. «Краше в гроб кладут», – сказала она, увидев меня. Я же была ей признательна за помощь в трудную минуту. За то, что готовила нам куриные бульоны и паровые котлеты, делала уколы, пичкала витаминами и какими-то иммуностимуляторами. Стараниями Ольги удалось избежать осложнений после гриппа у Максима Максимовича. И все-таки между нами, Ольгой и мной, осталось что-то непреодолимое. Мы никогда не станем подругами или просто приятельницами. И дело здесь не в разнице возрастов, а в каком-то необъяснимом внутреннем отрицании.

Когда муж и свекор выздоровели, визиты Ольги прекратились, я спросила мужа:

– Сколько ты ей заплатил?

Вопрос почему-то обидел Виктора.

– Это для Ольги не бизнес.

– А что тогда? Бизнес, кстати, не ругательное слово. И получать деньги за отлично выполненную работу не зазорно.

Муж ушел от ответа.

На работу я вышла через десять дней. Что происходило все это время на фирме, я не знала. Не успела обзавестись приятельницами из соседних отделов, и никто меня не информировал, не доносил сплетни и факты. В кабинете меня встретила странная пустота: на столах Эдуарда Филипповича и Нонны Эдуардовны только компьютеры и телефоны, ни стопок бумаг, ни папок с документами, ни ручек – ничего. Я не успела осмыслить ситуацию, как раздался звонок. Это была секретарь главного-главного, она сказала, что я должна явиться к нему через пятнадцать минут.

– Хорошо, – растерянно согласилась я, как будто спрашивали моего согласия. – А вы не знаете, где Эдуард Филиппович и Нонна…

– Они уволены, – коротко ответила секретарь и положила трубку.

Вот так номер! Значит, моя выходка на совещании имела большие последствия. Теперь меня выкинут за дверь, как нашкодившего котенка? Но для этого не требуется приглашать на небеса.

С небожителем, с главным-главным, я разговаривала без страха и трепета исключительно потому, что ослабела после болезни. И еще я забыла, как его зовут. Фамилию помнила, а имя и отчество вылетели из памяти. У меня никогда не было возможности обращаться к нему по имени-отчеству. Да и вообще возможности общаться с ним.

– Вас не было на работе десять дней, – сказал он, поздоровавшись и предложив мне присаживаться.

– Болела гриппом.

– Каменный век, – сморщился, как от кислого, главный-главный. – В наше время болеть гриппом и вообще болеть, когда есть масса профилактических средств… Но мы с вами о медицине говорить не будем. Что же мне с вами делать, Виктория Потемкина, двадцати одного года, замужем, – сверился он с листком, лежащим на столе, – студентка четвертого курса нашего достославного университета, в котором ничему толковому научить не могут?

– Не знаю, – пробормотала я, а потом неожиданно для самой себя, как бы оправдываясь, заговорила о том отчете: – Понимаете, это не могло быть случайной арифметической ошибкой…

– Мы во всем разобрались, – перебил главный-главный. – Но это… – запнулся он.

– Не моего ума дело? – подсказала я.

– Пока не вашего ума. Я хочу вам предложить должность, с испытательным сроком, естественно, которую прежде занимала Нонна Филипповна.

– Эдуардовна.

– Что?

– Ее звали Нонна Эдуардовна.

Почему-то я произнесла «звали» – в прошедшем времени, словно похоронила женщину. Я не поняла, что мне предлагается. Это было настолько фантастично, что я не могла с ходу поверить.

– Перебивать начальство по пустякам, – погрозил пальцем главный-главный, – нарушение служебной этики.

– Извините.

– Условия работы, оклад и прочее я обсуждать с вами не буду. Они вас не разочаруют. И будущий руководитель тоже понравится. Но я хочу, чтобы вы, Виктория Потемкина, твердо поняли одну вещь. Вам выпал шанс, которого больше никогда не выпадет, потому что в бизнесе все друг другу знают цену. У вас еще нет цены, вам ее нужно заработать. – Он сделал паузу. – Или не заработать. И еще. Вы молодая женщина, вздумаете рожать…

– Нет! – воскликнула я. – Мы пока не планируем детей.

– Вот и лады. Дерзайте! До свидания!

Моя жизнь совершила головокружительный оборот. Зарплата – в пять раз больше прежней, плюс премии – квартальные, по итогам года, «лечебные» к отпуску, плюс медицинская страховка для меня и мужа, плюс мелочи вроде оплачиваемого сотового телефона и машина, не персональная, но каждое утро забирающая меня от дома и вечером возвращающая домой. А руководителем отдела стал Казаков Федор Михайлович, мой любимый университетский преподаватель. Бабушка говорила, что с начальством везет один раз в жизни. Этот раз мне и выпал.

Федор Михайлович не жалел времени, растолковывая мне премудрости финансовой науки. Работать с ним было интересно, да что там интересно – вдохновенно. Мои промашки Федор Михайлович покрывал, а мало-мальские успехи превозносил. У меня было ощущение, как ни смешно звучит, растущих мозгов. Будто мой ум, как растение водой, питается новыми знаниями – растет, крепнет, набирает силу.

Единственной проблемой была влюбленность в меня Федора Михайловича. Натуральная влюбленность мужчины в женщину. Я и в университете замечала, что он на меня поглядывает особенно. Когда же стали работать вместе, чувство его расцвело. «Неровно дышит» – так моя бабушка определяла подобное мужское состояние. «Иногда вовсе не дышит», – добавила бы я. Подниму голову – замер, смотрит с болезненным обожанием. Отвернусь, как будто не заметила.

Чтобы не внушать несбыточных надежд, пресечь возможные объяснения, я изображала молодую жену, пылко влюбленную в мужа. К месту и не к месту вспоминала и цитировала Виктора: он то-то сказал, он вот так об этом думает. Мне это давалось без труда. Я на самом деле очень любила мужа.

Но в нашей семье становилось все хуже и хуже.

* * *

Однажды я ехала домой в автобусе. Рядом, отвернувшись к окну, сидела женщина. Она тихо плакала, изредка всхлипывая.

– У вас горе? – спросила я.

Она покивала головой, а потом помотала. И да, и нет.

– Закон подлости, – сказала она. – И ни разу исключения не было.

– Что вы имеете в виду?

– Если на работе все отлично, то дома обязательно раздрай. Если дома благодать, то обязательно в кассе недостача или контрольная закупка со штрафами. Я в магазине работаю, – пояснила она.

– А сейчас где проблемы?

– Дома. Муж запил со страшной силой, вещи из квартиры выносит. А на работе меня в завсекцией перевели и премию дали.

– Жизнь как зебра, – успокаивающе сказала я. – Черная полоса сменяется светлой.

– Нет. Жизнь – это весы, на которых никогда не бывает равновесия.

Примитивная философия продавщицы мне теперь часто вспоминалась. Ну почему нельзя, чтобы везде было замечательно? Кто виноват и что делать? Я считала, что виноват Виктор, а что делать, не знала. Он конечно же винил меня, но также не знал, что делать.

Как на грех, я забеременела. От мужа скрыла, сделала микроаборт. Я считала, что в данных обстоятельствах, при тех перспективах, которые передо мной открываются, это самое правильное решение. Но Виктор наверняка так не посчитал бы и взбесился. В последнее время он очень переменился. С одной стороны, относился ко мне подчеркнуто вежливо, как к дальней родственнице, с другой стороны, на корню пресекал все мои попытки наладить отношения, выяснить их. Он затыкал мне рот, стоило завести разговор о наших проблемах.

– Я это слышал тысячу раз, – говорил Виктор. – И две тысячи раз объяснял тебе свою позицию. Хватит, надоело!

Однажды заявил мне:

– Твои мозги растут для бизнеса в ущерб нормальной женственности.

Я с ним поделилась своим ощущением «растущих мозгов», и вот так мне аукнулось.

Кроме главных разногласий: моей работы, откладывания ребенка, Витиного прозябания на занюханном заводишке – стали часто появляться, как снежный ком расти, мелкие поводы для ссор. Эти поводы, конечно, давала я. Не купила свекру лекарство, не получила Витин костюм из химчистки, не пришила оторвавшиеся пуговицы к сорочке. А когда мне успевать? И вообще, я не начитанная, не слежу за современной литературой. А когда мне читать, скажите на милость? Я работаю как лошадь и учусь отлично, драю квартиру, обстирываю, обглаживаю и кормлю двух мужиков. Витя не рассыпался бы, покупая продукты по дороге домой. А Максим Максимович вместо того, чтобы газетки читать и телевизор смотреть, мог бы помыть посуду. Не умер бы у раковины.

Максим Максимович никогда не был свидетелем и тем более участником наших ссор. Однако не мог не замечать, что у нас проблемы. Свекор делал вид, что все прекрасно в нашем королевстве. На его помощь мне рассчитывать не приходилось, хотя часто подмывало попросить об этой помощи – втолкуйте Вите! Максим Максимович, как я считала, меня любил. Как дочь. Я ошибалась.

Несмотря на ссоры, на мужнину холодность, краха я не ожидала, я думала – перемелется. Ведь не бывает супругов, которым нечего перемалывать.

Поздним вечером мы сидели на тесной кухне с Максимом Максимовичем, пили чай. Виктор задерживался. У них на заводе очередной аврал. Когда авралы каждую неделю, то это уже система – полный швах. Только наивный глупец может не понимать.

Максим Максимович, как обычно, рассказывал, какой замечательной была Анна Дмитриевна – тонкой и веселой, умной и затейливой. Они прожили счастливую жизнь. Я слышала это десятки раз. Затейницу Анну Дмитриевну не во что было одеть, чтобы в гроб положить, – ни одной приличной сорочки или трусов без дырок. Я по магазинам бегала, все новое покупала.

Мои мысли были о своем, поэтому я сказала со вздохом:

– Наверное, Виктор хотел, чтобы его жена походила на его маму. Но я совсем другая, у меня не получается.

– Ах, Вика! Вы чу́дная и удивительная! Вы прекрасная! – Он взял мою руку и поцеловал.

– Спасибо, Максим Максимович!

Не отпуская мою руку, на которую смотрел, как на драгоценность, он вдруг забормотал:

– Во мне столько нежности… столько нерастраченной нежности…

Он покрывал мою руку поцелуями, двигаясь все выше и выше, к локтю. И говорил, говорил…

Не могу найти верное слово, чтобы описать мое состояние. Наверное, это был шок. Но шок многоярусный. Рвотный шок, который испытывает человек, видя обезображенный труп. Шок внезапной обиды, предательства, разочарования, порушенных надежд и миропонимания, ощущение собственной ничтожности. Как он мог подумать, что со мной можно так?

На несколько секунд я впала в ступор, и только когда Максим Максимович поднял вторую руку, чтобы обнять меня, вырвалась, вскочила.

Я не подыскивала выражений, я выпалила первое, сорвавшееся с языка:

– Старый развратник!

Максим Максимович всхлипнул, закрыл лицо руками и выбежал из кухни.

Открылась входная дверь, пришел муж. Он заглянул на кухню:

– Привет! Я голодный как волк. Накормишь?

Не чмокнул дежурно в щечку, пошел переодеваться, мыть руки.

Когда Виктор снова вошел на кухню, я еще не пришла в себя. Стояла истуканом, не могла поверить в случившееся. Может, оно мне приснилось?

Виктор со ставшей в последнее время привычной иронией спросил:

– Эй, ты чего застыла? Бизнес не клеится? А поесть усталому труженику? Папа спит?

– Папа… твой папа сейчас… ко мне, со мной… хотел…

– Замолчи! – переменился в лице Виктор.

– Он говорил… целовал… Это ужас!

И тут мой муж размахнулся и ударил меня по лицу. Я полетела в сторону двери и упала на пол. Мне было больно, жутко, страшно. Я на четвереньках поползла в коридор, с трудом поднялась. У меня провалилась земля под ногами, мне не на что было опереться в жизни. Если муж меня бьет, значит, я лечу в преисподнюю. Я стремилась удержаться на поверхности, помчалась в комнату Максима Максимовича, распахнула дверь.

Закричала:

– Он бьет меня! Бьет! Скажите ему, что вы сами, сами!

Максим Максимович сидел на кровати, закрыв ладонями лицо, раскачивался и стонал.

Сзади, за плечи, меня схватили руки Виктора. Руки, которые столько раз ласкали меня, дарили божественное наслаждение, которые я любила до спазма в горле. Теперь они стали грубыми клешнями жестокого чужака.

Виктор вытолкнул меня в другую комнату.

– Убирайся! – велел он. – Убирайся отсюда и никогда больше не появляйся!

– Я не виновата…

– Пошла вон, я сказал!

Схватив сумочку, я выскочила на улицу, поймала такси, примчалась к девочкам в общежитие. Вахтерша пропустила меня со словами: «Я ж говорила!»

Потом я сняла однокомнатную квартиру. Могла себе позволить, я хорошо зарабатывала.