Текст книги "Любовь без слов (сборник)"

– Пробег – это хорошо… Надюш, потом, ладно?

– Мама твоя приехала, не говорит зачем.

– Может мама ко мне просто приехать, не за чем? – закрыв глаза, спросил Егор.

Присутствие жены он воспринимал как досадную помеху. Надя – как страж, заскучавший у ворот нирваны страж. Егору бы в нирвану, а стражу хочется языком почесать.

– Пропусти меня! – взмолился он.

Наде послышалось – «отпусти».

– Ну, спи! – со вздохом жена накрыла его пледом.

Хорошо-то как! Блаженство! Он бы сейчас на деревянных нарах, на голой холодной земле растянулся, а тут мягкая постель и подушка…

Ему так хотелось спать, что не мог уснуть.

Сегодня три вызова были к алкашам – якобы «с сердцем плохо». Снятие алкогольного опьянения и похмелья не входият в перечень услуг, которые оплачиваются по обязательному медицинскому страхованию. То есть для нас – мимо кассы. Сотрудники «Скорой» могут и должны развернуться и уехать. Мужиков жалко. Чего я их жалею, а не свой карман? Спать! Сейчас усну. Мысли – прочь! Алкоголь действует на людей по-разному. Один выпьет – и любит весь белый свет, становится добрым-добрым, до придурковатости. Я сам такой. Наутро стыдно вспоминать, чего наговорил и наобещал. Другой мужик под градусом начинает болтать, превращается в словоохотливого резонера, будет говорить и говорить, вещать и вещать, хоть до утра, пока не свалится, пока градус не упадет. Вась-Васич молчун, а как поддаст… Стоп! С чего я вдруг о проявлениях алкогольной интоксикации? Я же спать хочу! Как миллион китайцев на строительстве Великой стены. Китайцы? При чем здесь китайцы? Это все кофе, надо завязывать с ним. Мозг – как брага гуляет. Спокойно! Расслабляемся… Самые опасные пьяницы – агрессивные. Выпьет мужик – и кулаки в ход, нож, пистолет… подавай ему врага, сойдет и собутыльник, жена, случайный прохожий… сколько их, буйных, таких по тюрьмам сидит… А ты не пей, если знаешь за собой, что с катушек срывает! В прежние времена, наверное, таким бойцам цены не было – поднес ему чарку перед боем, он и пошел крушить направо и налево. Не те времена. Про времена-то – при чем? Я же спать хочу! Еще есть жуиры. Выпил – подавай бабу, лучше чужую, свежепознакомленную. Но в принципе – любую, только не свою. Виталька Филимонов как врежет спиртного, так у него выброс тестостерона, глаз блестит, хвост сучит… Какой хвост? У людей есть хвосты? Рудиментарность, ни разу не встречал. А Филимоныч – жуир. Жуир Жуирович Жуиров. Есть такое имя? Оно французское? Или абхазское? Моя Надюха вначале возмущалась, клеймила Витальку, а сейчас уже привыкла. Она славная. Знает, что если мой дружок поддал, то начнет клеить бабу, не взирая на собственную жену Лизу. Бедная Лиза… Это что-то из литературы? Не такая уж бедная, коли терпит Витальку. Женщины, они такие – терпят, когда им выгодно. Смешно было, когда в последний раз они у нас сидели. Филимоныч набрался, а вокруг никого из посторонних дам не имеется. Надька шепчет: «Представление начинается, не пропустите!» Филимоныч к ней и так и сяк, а она кокетничает, вроде бы повелась… Хохоту было!

Егор тихо рассмеялся и тут же услышал:

– Сыночек, ты не спишь? Извини, мне нужно уходить, а я приехала, чтобы поговорить с тобой.

– Да, мама! – Он разлепил глаза и приподнялся на подушке.

– Егорушка!..

В ее взгляде было столько любви – безответной, им, подлецом, неподпитываемой! Видится редко, звонит не каждую неделю, чаще – по делу, с какой-нибудь просьбой и еще когда болеют. Болеть мама с папой не любят, хотя объективно у них должен иметься букет хворей. Он, сын единственный, доктор называется, уже год собирается отправить родителей на комплексное обследование. Все некогда, все он занят. Скотина!

– Мамочка! – скривившись, жалобно пробормотал Егор.

– Я быстро. – Мама поняла его гримасу как нежелание разговаривать. – Или потом? В другой раз? Пойду…

Она умело и привычно… – черт подери, привычно! – прятала разочарование.

– Нет, нет, не уходи! Как вы… Как вы с папой себя чувствуете?

Он понимал, что его вопросы дежурные, что в его голосе нет теплоты и искренности. Но его чувство к родителям, глубинное и настоящее, сейчас было завалено многотонной усталостью.

– У нас все в порядке. Я приехала, чтобы сказать: мы согласны поменять нашу квартиру на меньшую. На разницу вы сможете купить новую машину.

Егор дернулся, как от внезапного штыкового удара, даже сонливость слетела.

– Это Надя предложила? – спросил он зло.

– Мы сами решили. Не хмурься, малыш, – ласково погладила его по плечу мама.

Врала она неумело, но прикосновения к сыну доставляли ей удовольствие, она улыбалась счастливо, точно вернулась в прошлое, когда Егорка был маленьким и время от времени позволял себя ласкать.

Он поймал мамину руку и поцеловал:

– Зачем нам новая машина?

– Не знаю, но если Надя хочет… – говорила мама, улыбаясь.

Она получила толику сыновней любви, она радостна, хорошее благостное настроение на несколько дней ей обеспечено.

– Мама, давай отложим это разговор?

– Конечно, ты устал, я пойду.

– Я к вам заеду вечером… или на днях.

– Конечно.

– Вы скучаете без меня?

– Нисколько!

– Мама!

– Очень! Я-то ладно, в любой момент подхватилась и приехала…

– Мама, ты приезжаешь только с очередными щедрыми дарами.

– Не выдумывай! Папа, да… скучает. Пусть не ты, хотя бы внуки… Тамара Геннадьевна почему-то ревностно относится, когда Гоша и Варя находятся у нас.

– Моя теща специфическая, ты понимаешь?

– Понимаю.

Короткий всплеск активности угасал, на Егора опять наваливалась дрема. Свинцовой тяжестью набрякшие веки, опустились. Егор почувствовал, что мама поцеловала его в щеку, но не услышал, как она вышла.

Тело было невесомым, слабым, безвольным. Поднять руку или дернуть ногой, не говоря уже об усилиях вроде приседания или поднятия предметов средней тяжести – немыслимо. В этом полнейшем бессилии была своя прелесть. Не могу – хоть режьте. Я свободен, потому что не могу. Живой труп. Как им, живым трупам, оказывается, сладко живется! Я уже сплю или еще бодрствую? Что-то мешает, режет, пилит… Жена Надя! Как она могла моих родителей подтолкнуть к обмену жилья? Затолкнуть маму с папой в конуру! Ведь старикам срываться с насиженного места противопоказано – стресс, который подтолкнет их к могиле. Она бы еще их в дом престарелых отправила! Или тещины происки? Я сплю и во сне все, как в жизни, – теща и жена, шерочка с машерочкой… Женщины, они такие – двигатели прогресса… Без них мы сидели бы в пещере, отдыхали после охоты на мамонта. Притащили тушу, смахнули пот с лица – разделывайте, дамы, а у нас законный отдых… Если бы возникало непереносимое желание к творчеству, рисовали бы на стенах пещеры или сочиняли балладу… Женщины женщинам рознь… Есть какие-то особые. Супруги и тещи. Этим подавай прогресс – грабли, тяпку, трактор, стиральную машину, памперсы… А есть просто женщины, без претензий и прогресса. Эти женщины… Как они называются? Не жены. Любовницы! Вот! Ей от тебя ничего не нужно, кроме того, что ты сам с удовольствием готов обеспечить. На первом этапе точно. Любовница! Что за прелесть этот сон, он мне гораздо больше нравится. У Витальки Филимонова есть пассия. Все знают: вызов на Комсомольскую семнадцать – это он к пассии. Все знают и молчат, принимают как должное. Виталька – многостаночник, умеет устроиться. Завидно. А у меня бы? Приезжаю в чистую квартирку, любовница в пеньюарчике, улыбка многообещающая, стол накрыт – с шампанским, со свечами… И никаких тебе героических тещ и сопливых детей…

– Пап, папа, проснись! – тормошил его за руку сын Гошка.

– Чего тебе? – не открывая глаз, спросил Егор.

Оказывается, он не спал по-настоящему, а грезил.

– Папа, я давно мечтаю о собаке. Можно?

– Можно. Мечтать не вредно, – ответил Егор, чтобы отвязаться.

– Ура! – воскликнул Гошка и запрыгал на месте.

– Стой! – открыл глаза отец. – Какая еще собака?

– Настоящая немецкая овчарка.

– Собаки нам не хватало. Мама что говорит?

– Мама говорит, что от нее грязь и бабушка.

– Не понял: грязь и бабушка?

– Бабушка тоже грязи боится. Я сам буду убирать, честно!

– Так я тебе и поверил. А Варя как относится к твоей идее?

– Она меня называет этим… с отклонениями в голове, который Малыш, и Карлсон еще к нему прилетал… Малыш, – вспомнил Гошка, – он тоже щенка хотел. И Варька согласна меня поддержать на маленькую собачку, вроде болонки.

Егор невольно улыбнулся: его дочь-подросток обладает острым умом и ядовитым язычком. Что способно компенсировать другие недостатки.

– Папа, нам не нужна маленькая, – продолжал тараторить Гошка. – Ты ведь тоже хочешь овчарку?

– Я хочу спать! Почему ты не в школе?

– Сегодня воскресенье.

– Тогда иди гулять.

– А собака? – захлюпал носом сын.

– Я подумаю. Когда посплю.

– Когда ты поспишь и подумаешь, мама с бабушкой тебя по-своему обработают. Ты им всегда уступаешь!

– Разве?

– Всегда!

Устами младенца. Конечно, женщинам проще уступить, бросить кость… Нет, неточно… Отдать вожделенную кость – берите, я обойдусь, потерплю… Только не тявкайте…

Егор не услышал, как в комнату вошла теща и прогнала внука. За пару минут в его сознании пронеслись десятки картин. Собака? Сам мечтал о собаке в возрасте Гошки. Собаки тоже болеют. Однокурсник Ванька Сидоркин переквалифицировался в ветеринара. Говорят, процветает. Открыл свою клинику. Комплексная прививка от вирусных инфекций – от пятисот до тысячи рублей. «Не надо завистливого злопыхательства, – возникло лицо Ваньки. – Я оперирую каждый день. А ты клизмы старухам ставишь». Ну, ставлю. Им, старухам, тоже надо… Собаки, ветеринары, старухи – это не то… Было что-то приятное. Любовница! Вернемся к увлекательному фильму… Нажмем на кнопочку видеопроигрывателя… С мозгами точно не в порядке. Стадия возбуждения не уступает стадии торможения. Надо завязывать с кофеином. А развязывать? Шнурки, проблему… поясочек на халате любовницы… Она априори сиротка, или мама где-то далеко, как и дети… дети? Ее дети пусть будут, но вне досягаемости… Опытная рожавшая женщина предпочтительнее испуганной трепетной девственницы. С ними возни, как верно говорит опытный Филимонов. Деликатность, полтора часа разминки – это на любителя. Каждую минуту может раздаться вызов – мчись на ДТП или на аварию, взорвался бытовой газ – тут уж никто не станет потакать твоим донжуанским утехам. И осталось шампанское недопитое на столе, и девушка средней прожаренности… Откуда это? В ресторане стали спрашивать: «Вам мясо какой прожарки?..» … А тут еще открывается дверь соседней комнаты, и любопытствующий старушечий нос показывается. Мамашка-то была! Пряталась, выжидала…

– Егор, я выжидала, но раз ты не спишь и все тебя дергают, то и я на минуточку.

Теща! Примостилась на краю постели, плед поправляет, заботливо приговаривает:

– Нет тебе, бедному, покоя ни днем, ни ночью.

«Если вы такая жалостливая, какого лешего мне спать не даете?» – подумал Егор.

– Одно слово – хозяин, – продолжала причитать теща. – Без тебя мы как без рук, ты рассудишь, за тобой последнее решение.

«Враки! Сами все двадцать раз перетрете, придете к выводу, с которого вас не столкнешь, а потом делаете вид, что советуетесь, что готовы поступить, как я предложу. Ни черта не готовы! Вам нужно мое одобрение, а не решение! Я у вас вроде свадебного генерала, от которого требуется почетное присутствие». – Егор понимал, что мысли его злы и несправедливы. Но на справедливость, как и на обсуждение проблем, с которыми приперлась теща, он был не способен. Испортила чудный сон про любовницу!

– Что вы хотели, Тамара Геннадьевна? – спросил он, даже не пытаясь скрыть голосом раздражение. Помнил слова мамы, что теща оттирает внуков от его родителей.

В оттенках интонаций теща не разбиралась, для нее всегда главным было донести свою мысль. Навязчивая идея зудела в ней как чесоточный клещ.

– Егор, я не одобряю, если твои мама с папой поменяют квартиру. По себе знаю, каково это срываться с насиженного места. Но мы могли бы найти им квартиру поближе к нам, чтобы присматривать, и вообще было бы легче.

Эта была ее ораторская манера: «нет, но да», или: «нет, хотя с другой стороны». Мы, конечно, отклоним приглашение Толкуновых прийти к ним на юбилей свадьбы. После того как они сказали, что тараканы поползли по подъезду из нашей кладовки! У меня в кладовке никогда не было продуктов! Там лежали только старые вещи, лыжи, коньки, велосипеды и прочие несъедобные предметы. А у самих Толкуновых кладовка была забита мешками с крупами, сахаром и мукой. Мне Лиля сама хвасталась. Так чьи же тараканы? Впрочем, это дело прошлое. Их сын связался с дурной компанией, родители глубоко переживают. Лиля места себе не находит, Юра посерел лицом. Празднование юбилея для них – глоток чистого воздуха в смысле положительных эмоций. И если старые друзья-соседи не придут, праздник будет отравлен…

Таких «нет, но да…» – Егор за годы брака наслышался. Поначалу пытался объективно с тещей обсуждать, что весомее – «нет» или «да»? Потом понял – у нее ответ уже имеется. Нужно только помотать зятю нервы, чтобы он пришел к ее решению, снял с нее ответственность.

Есть французская поговорка: «Чего хочет женщина, того хочет бог». Великий Фрейд на закате своей врачебной практики, когда ему все уже было по барабану, когда честолюбие сдулось, и он был ближе к небу, чем к земле, признался, говоря о женщинах: «Я так и не понял, чего им надо». Казалось бы: женщина, скажи просто и ясно, чего тебе надо? Дорогая, любимая, единственная, поговори со мной на человеческом языке!

Фигу!

Они все время чего-то требуют, но не говорят, чего хотят на самом деле. По статистике большинство женщин не получают сексуального удовлетворения, не потому что фригидны, а потому что не говорят, как им нравится. Этакие партизанки в постели.

Французы со своим: «женщина что бог» – ловкачи, политесно выкрутились, подняв женщин до небес. Чего хочет бог, никому не известно. Пусть женщины желают, мы на них помолимся и продолжим заниматься своими делами. Состарившегося Зигмунда Фрейда, который «не понял», наверняка подмывало сказать: «Да пошли вы, бабы, к чертовой матери со своими закидонами!» Великий психиатр благоразумно не докончил фразы. Правильно сделал, ему же, то бишь его учению, в веках пребывать.

«Теща, Фрейд, – думал Егор, – чего только не лезет в башку. Но я славно мыслил! Или мне только кажется?»

Его глаза были приоткрыты, он смотрел на Тамару Геннадьевну, которая шевелила губами и сдержанно жестикулировала, о чем-то вещала, полагая, что зять ей внимает. А он пребывал между сном и явью, завис как кукла-марионетка, чей кукольник-управляющий отвлекся, чтобы сделать пару-другую затяжек табака.

Мозг, сознание! Величайшая загадка. Если бы Егор мог выбирать, если бы он не женился, не нарожал детей, не влез в долги с квартирой, если бы он был одиноким скопцом, он посвятил бы себя изучению функций мозга и влиянию его участков на сознание. По мере сил и возможностей Егор и сейчас следил за открытиями в этой области. Ловил себя на том, что пошло радуется, когда ученые, разводя руками, скромно признавались в бессилии объяснить какой-нибудь феномен.

Егор в полудреме как бы говорил с Вась-Васичем:

– В науке важен принцип повторяемости экспериментов и их количественное совпадение. Это основа для гипотезы, для исследования, для последующего лечения. Например, коленный рефлекс. Ты сидишь на стуле, нога на ногу, я тебя легонько бью молоточком или ребром ладони под коленной чашечкой. Что происходит?

– Я дрыгаю ногой, – отвечает Вась-Васич.

– Верно, потому что там проходит сухожилие четырехглавой мышцы бедра. В норме мышца сокращается и голень летит вверх. А если не летит, значит, какое-то заболевание головного или спинного мозга. Бывает, напротив, нога так подскакивает, что держись. Мне однажды мужик, когда я у него проверял коленный рефлекс, так заехал по морде, чуть челюсть не свернул. У мужика сухотка спинного мозга была. Мы про что говорили?

– Про мозги.

– Мозги у курицы, а мы говорили про мозг – фантастический орган, работа которого не подпадает под известные научные правила и принципы.

– Не будь у тебя семейства, живи ты в столице, обязательно занялся бы изучением структур мозга. За любые деньги или даже без оных.

Реальный Вась-Васич подобную фразу произнести не мог. Во-первых, он не знал о загубленных мечтах Егора. Во-вторых, «структуры мозга» и «оные» – не его лексика. Но во сне Вась-Васич имел право выражаться, как Егору угодно.

– Как угодно, конечно, твои родители могут поступить, – талдычила теща. – Мы согласимся на любой вариант. Но, боюсь, в их сердце поселится угрызение: могли помочь сыну и не помогли. По себе знаю, как это бывает неприятно.

«Ничего вы не знаете! После того, как подарили нам квартиру, ваше сердце забетонировано, надежно защищено от любых упреков», – мысленно съехидничал Егор.

Угрызения совести и жестокие будни, мухи и котлеты, наука и практика… Как в его работе на «Скорой». Везешь в больницу пациента с классическим воспалением аппендикса, до разрыва кишки еще добрые сутки, чутье подсказывает. А дежурный хирург во время операции напортачил и в документах написал про обширный перитонит. И ты врешь – подтверждаешь, потому что тебе в эту больницу еще возить и возить, портить отношения – не себе вредить, а пациентам. Но человек-то умер! Чистая наука заманчиво прекрасна в отличие от суровой практики.

Что там теща моросит? Не слышу, да и неважно. Они задумали машину новую купить. С маленьким пробегом. Забавно: Надюша освоила про пробеги. Ей очень хочется новый автомобиль. Почему никто и никогда не спросил меня, чего мне хочется? Женщины, они такие – всегда знают, чего мужику хочется.

Состояние любопытное. Я мыслю здраво, логично, нахожу аналогии. Или все это бред? Мои мышцы – кисель, окутавший скелет. Я не смог бы поднять и пылинки. Я – футуристический мозг, которому не требуется тело, как в фантастических романах. Тысячу лет не читал фантастику, хотя ее обожаю. «Егор, ты почитаешь детям?» «Кароеды, у нас сегодня Маршак или Чуковский?» Я читаю детям… Стоп! Не завирайся! Ты детям давно не читаешь, не чего на них пенять. Про что я? Где я? Словно летаю по вселенной в маленькой капсуле, посещаю галактики, проваливаюсь в черные дыры…

– …в черную дыру, – услышал Егор голос тещи.

– Что? – переспросил он.

– Я говорю, в долги влезать, как в черную дыру проваливаться.

Вряд ли Тамара Геннадьевна имела понятие о космических черных дырах. Скорее всего, она имела в виду бездонные глубокие колодцы, уходящие в страшную глубь земли.

– Чего вы от меня хотите? – спросил Егор, не пытаясь скрыть усталость и раздражение в голосе. – Конкретно?

– Так я же говорю, – растерялась и приготовилась обижаться теща, – надо обсудить…

– Я сейчас похож на человека, который может и способен что-то обсуждать?

– Да ты как обычно… ты же всегда… Просто скажи, что ты думаешь!

«Я думаю о том, как славно было бы завести любовницу. – Егор нахально перевернулся на бок и оказался к Тамаре Геннадьевне спиной. – Сын заведет собаку, а я любовницу. Собаку надо выгуливать два раза в день, а любовницу гораздо реже. Какой она будет? Тихой, улыбчивой… Я обожаю женщин, взирающих на мир с милой улыбкой, а мымр, у которых уголки губ опущены и выражение вечной претензии на физиономии, ненавижу. Надо будет ей обязательно сделать прививки. Кому? Щенку, осел, а не любовнице! Я буду приходить к ней с цветами, с изящным маленьким букетиком, а не с пошлым веником из роз, приносить маленькие подарочки. Надюша обожала маленькие подарочки, рыскала у меня по карманам: где сюпризик? – она так говорила «сюпризик» – я знаю, что ты принес! Как славно у нас все начиналось, да и сейчас по большому счету… Однако не хватает… чего-то не хватает или, напротив, много лишнего… Про жену потом, сейчас про любовницу. Она будет встречать меня у порога, радостно прыгать, стремясь достать лицо и лизнуть меня в нос… Нет, товарищ подсознание, так нельзя! Какого лешего ты смешиваешь чудную улыбчивую женщину в пеньюаре с игривым щенком? Чего-чего? Мне сейчас не нужен эротический сон, требуется мягкая релаксация, а ты бурлишь как забытый бульон, не даешь заснуть.

– Папа, я не даю тебе заснуть?

Дочь Варенька.

Егор повернулся к ней, разлепил глаза и постарался изобразить отеческую улыбку. Его привычно кольнуло: девочка на него похожа, некрасива.

Об этом заговорила и она сама:

– Папа, я очень некрасивая?

Она подчеркнула «очень», словно «некрасивая» подразумевалось само собой.

Поговорить бы в другой обстановке, когда ты не раскиселившийся доходяга с бреднями возбужденного подсознания.

Егор хорошо понимал терзания Вась-Васича из-за дочерей, потому что у него тоже была доченька Варенька. Сын Георгий – это прекрасно, растет мужик, продолжатель фамилии. Но дочь! Особая статья. Медосбор из какого-то твоего нутра, где против всех законов науки вырабатывается нектар, и дочь этот нектар превращает в мед, и ты захлебываешься от сладости.

– Мама и бабушка твердят, – продолжала дочь, – что я симпатичная, но я им не верю. Скажи мне как мужчина!

Кто тут мужчина? Я кисель на косточке. Другого раза не получится. Вареньке нужно сейчас, у нее что-то случилось. Кто-нибудь обозвал, насмеялся. Ей четырнадцать лет, возраст Джульетты. Шекспировскую Джульетту можно было выдавать замуж и отправлять рожать – сознание и тело шекспировской героини были готовы к материнству. Варька физически до конца не сформировалась, костлява, неокругла, зато интеллект акселератский – дитя собственного века. Интеллект – это не только «пятерки» в школе, это способность сравнивать, вычислять приоритеты, которые господствуют в обществе, и находить свое место в системе данных координат. Место Варьки было незавидным, ее точка пересечения осей тлела у самого низа. Так она считала, глупышка. И Егору это было знакомо.

Девочка Таня Петрова, в которую он был страшно влюблен в тринадцать лет. Кусал себе руки, натурально кусал – иногда накатывало такое непереносимое желание Тани Петровой, что впивался зубами в кулаки.

Он не бездействовал, бился и старался, и ему казалось, что движется к успеху: провожает Таню домой, она разрешает держать себя за руку и один раз чмокнула в щеку, он полночи не спал. Потом случайно услышал девичий разговор в раздевалке после физкультуры. Юные принцессы обсуждали кавалеров. Из всех мужских достоинств на первом месте стояла красота. И Таня Петрова, оказывается, была без ума от Никиты Прошина из седьмого «А». Девочки обсуждали мальчишеские носы, глаза, подбородки, плечи, спины, ноги применительно к конкретным носителям, то есть к пацанам, вдохновленно и увлеченно. Дошла очередь и до Егора. Тане сказали: «Он от тебя без ума». Это была чистая правда. «Ну, что Егор? – вздохнула Таня с интонацией покровительственно-снисходительной и от того втройне унизительной. – Симпатичный уродец».

Он шел домой, качаясь, как сломанный робот. В робота вместо рабочей жидкости залили помои. Не видел, и не понимал окружающего. Зима ли, лето, дождь ли, землетрясение, война. Война хорошо бы, на ней можно погибнуть. Умереть хотелось отчаянно. Застрелиться из пистолета – клево. Но у них нет пистолета. Спрыгнуть с высоты и разбиться в лепешку. Дом двухэтажный, он сотни раз прыгал с крыши. Утопиться? До реки топать два часа. Повеситься? Нужен крюк, и петля как-то по-особому завязывается. Еще вены режут. Но это девушки. Наглотаться лекарств! Идея! Когда все уснут, взять мамину аптечку и проглотить все содержимое, включая йод и зеленку.

Когда пришло решение, стало легче и даже веселее – я им всем покажу, как могут симпатичные уродцы! Вы еще меня вспомните! Таня Петрова, ты поплачешь надо мной, лежащим в гробу!

Ему очень хотелось увидеть рыдающую Таню Петрову, и он почему-то был уверен, что насладится слезами коварной возлюбленной.

Он, конечно, не мог знать, что отравление медикаментами совершенно не походит на красивую смерть – уснул и не проснулся. В большинстве случаев у человека начинается неукротимая рвота, он захлебывается в собственной блевотине, его последние часы на земле мучительны и безобразны.

Подростки, кончающие жизнь самоубийством, как знал врач «скорой помощи» Егор Правдин, все сплошь несчастные остолопы, путающие реальность с мстительными мечтами.

Сердце судорогой сводило, когда соскребал их с асфальта, или десять потов смахивал, бесполезно пытаясь откачать девочку, наглотавшуюся бабушкиных таблеток.

Ведь надо было только время! День, два, неделя – у детей время бежит стремительно. И отпустила бы маниакальная идея, остался бы жив, вспоминал бы потом через десять – двадцать лет, в окружении потомков, с насмешливой иронией про свои детские потуги покончить жизнь самоубийством от несчастной любви к девушке, которая сейчас у них на рынке квасом торгует.

Егор терпеть не мог рекламу по телевизору. Она его унижала и оскорбляла, отводила роль недоумка, которому навязывают, втюхивают, не допускают мысли, что ты способен понять принципиальную разницу в химическом воздействии того или иного моющего средства, и подсовывают актрис, удаляющих ржавый налет с раковины. Как ты, голубушка, прежде существовала в подобной грязи?

Не важно! Все не важно. Пусть у вас люди разговаривают со своими желудками, пусть у героев вместо головы будут ногти, пораженные грибком, пусть небесной красоты девушки млеют от геля для душа и мыла, пусть знойные мачо эротично скребут по щекам бритвами с пятью лезвиями! Но не давайте в эфир сюжетов про самоубийства подростков! Ведь вы запускаете механизм! Их, остолопов с неразделенной любовью или с комплексом некрасивости, по стране сотни. И они прыгают из окон, травятся лекарствами. Они, пацаны и девчонки с гормональной бурей, которой некуда выплеснуться, погибают глупо и бесцельно.

Знаю, что вы, телевизионщики, ответите: реклама и горячая новость – все отдельно. Нет! У нас все вместе. Один суп: с шоколадными девушками-барби-куколками в шелковых кисеях, с дуновениями морского бриза на берегу экзотического моря, с нежными объятиями с откуда ни возьмись бронзового загара Аполлонами – и с тремя глупышками из провинциального города, которые написали прощальные письма своим мальчикам, а потом сиганули с крыши. А дальше – пошло! Стадные рефлексы подростков были описаны в научной литературе в позапрошлом веке. Пусть их будет немного – пятнадцать-двадцать по стране. У Егора однажды было четверо – самое страшное дежурство за всю практику. Это ведь дети гибнут! Не в транспортной катастрофе, не при взрыве бытового газа, не при тайфуне, которых у нас отродясь не было!

Сколько в голове сидит подобных мыслей – не высказанных, не до конца осмысленных, невоплощенных, умных, правильных и бесполезных.

Он тогда пришел домой со стойким решением дождаться ночи, напиться таблеток и умереть. Уродом он бы еще согласился жить, но симпатичным уродом! Извините, мне ваша жалость не нужна.

Мама была дома и с сразу отметила его дурное настроение.

– Проблемы в школе или на личном фронте? – спросила она.

– У меня все нормально, – огрызнулся Егор.

И хотя его тон недвусмысленно подразумевал: не лезь, оставь меня в покое – мама этот посыл проигнорировала. Она накрывала на стол, велела ему переодеться и помыть руки, рассказывала о каких-то домашних новостях, которые Егору сейчас казались не важнее погоды на Марсе, и перемежала речь вопросами про причины хмурого настроения сына.

В какой-то момент вопрос, Егор не помнил, какой именно вопрос его особенно разозлил, или их количество вывело из себя, ибо он воскликнул:

– Зачем вам было рожать меня?! С такой… такой косорылой физиономией! Симпатичного урода!

– Значит, – успокоилась мама, получив интересующую ее информацию, – тебя волнует собственное лицо. Борщ доел? Второе потом слопаешь. Пойдем в комнату.

Она подвела его к трельяжу – так, кажется, называлось сооружение с тумбочкой, большим зеркалом и двумя поменьше на петлях по бокам.

– Ну? – спросил Егор, уставившись на отвратительного себя.

Лицо треугольником, но не равнобедренным, а кривым – лоб по отношению к подбородку явно сдвинут в сторону. Подбородок не волевой, маленькой пипочкой, еще и с ямочкой в центре. Рот длинный, чуть ли не от уха до уха, как у клоуна. Верхняя губа тонкой полосочкой, а нижняя вывернулась, точно забрала массу у верхней. Нос – вообще несчастье: большой, крючковатый и бугристый, как из пластилина. Глаза сами по себе ничего, но они сбежались близко к носу, словно хотели получше рассмотреть это чудо анатомии. Урод! Симпатичный – большой комплимент.

– Не Аполлон, – подтвердила мама. – Но представь, что Создатель, когда тебя ваял…

– Какой еще Создатель? – перебил Егор. – Я как все – из яйцеклеток. Ваших! – добавил он с упреком.

– Но до яйцеклеток ведь было творение. Назовем его автора Создатель. Просто прими как теорию или образное объяснение. Создатель, когда лепил тебя или твоего прапра-дедушку, не важно, параллельно отвлекался на какое-то интересное дело. Например, смотрел футбольный матч. И команда, за которую он болел, проигрывала. Представляешь, как он нервничал? Создатель ляпал Егора Правдина, не отводя взгляда от футбольного поля. Руки трудятся, а зрение и сознание не участвуют. В итоге, я думаю, Его команда выиграла. Создатель возликовал, повернулся к своему творению и слегка устыдился. Но знал, как исправить дело. В пустые глазницы вставил глаза – большие, красивые, добрые. У тебя, как и у папы, изумительные глаза, в них можно смотреть вечно. Глаза у нас что? Зеркало души. На последнем этапе Создатель вложил щедрую душу, широту натуры, недюжинный ум и не поскупился на многие полезные способности.

Егор таращил глаза, вертел головой, рассматривал себя в зеркале в разных ракурсах, двигая вперед и назад боковые створки трельяжа. И собственная физиономия уже не казалась ему тошнотворно противной.

– А дальше? – потребовал он от мамы.

– Дальше надо отвлечься от себя любимого и представить, что Создатель не потерпел бы славы плохого скульптора. Он налепил множество прекрасных, эстетически безупречных образцов. Как в фильме «Приходите завтра», там талантливый скульптор ваял девушек с веслом… впрочем, это тебе пока не понять… Создатель не слишком старался вложить в манекены замечательные качества, вроде целеустремленности. Кого интересует внутренний мир гениальной статуи? Футбольный фанат, Создатель, во время чемпионатов или даже товарищеских матчей творил как попадя, а потом исправлял свою халтуру. И что мы имеем?

– Что?

– Все великие мужи с большой буквы Истории были дурны собой, малорослы, кривоноги, косноязычны и далее по списку отрицательных внешних характеристик. В то же время они обладали силой духа, волей, громадным честолюбием, лидерскими качествами и самое главное – умом, значительно превосходящим среднестатистический показатель в каждый данный период истории. Примеров – масса. Ты их сам можешь отыскать, начав, скажем, с Наполеона. Конечно, встречаются мужчины, которые и внешне, и внутренне едва тянут на слабую «троечку». Но ведь любимая футбольная команда не всегда выигрывала. В досаде Создатель отшвыривал неудачное творение, брак – и такие сгодятся. Вот и спроси себя!