Текст книги "Любовь без слов (сборник)"

Пожалуйста, дайте поспать!

Егора подвозил после дежурства Вась-Васич. Егор Правдин работал врачом «скорой помощи», а Вась-Васич – водителем. Личное «Рено» Вась-Васича содержалось в такой же идеальной чистоте, как и его служебная карета «скорой помощи». У Егора имелся свой автомобиль – старенькие «Жигули», еще отцовские, отцом же и ремонтируемые постоянно. Жена Надя стыдилась их машины, и каждый раз садилась в нее с затравленным выражением лица, словно Наде пришлось выйти на люди в немодном поношенном платье. Восьмилетний сын Гошка был помешан на импортных автомобилях и мечтал, что папа купит навороченную тачку. Четырнадцатилетняя дочь Варвара говорила, что их машина еще не антиквариат, но уже позорная рухлядь. Конечно, надо купить новое авто. Но ипотека, долг за квартиру держали их за горло. Егор трудился на двух работах – полторы ставки на «Скорой» и полставки в коммерческом медицинском центре. Надежда, школьный учитель математики, вела домашнее хозяйство с алгебраической экономностью и геометрический рациональностью, но денег все равно не хватало.

– У остановки меня высади, – попросил Егор.

– Угу, – буркнул Вась-Васич и проехал мимо остановки.

Этот диалог у них повторялся после каждой смены: Егор просил его высадить, дальше на автобусе доберется, Вась-Васич всегда соглашался. В зависимости от настроения говорил: «Как прикажешь, командир!», или «Щас!», или «Покультурничай!» – но никогда не останавливался, довозил до дома.

Внешностью он обладал угрюмой: низкий рост волос на лбу, насупленные брови, глубокие морщины от крыльев носа до подбородка. Брутальность водителя для их бригады большой плюс. На самом деле Вась-Васич был нежен душой и отчасти романтик. Когда они мчались на вызов, Вась-Васич выжимал из машины предельную мощность – ведь они несутся спасать человеческую жизнь. За двадцать лет работы на «скорой» Вась-Васич чего только не насмотрелся, но циничная грубость наросла лишь снаружи, как кора ствол дерева укутала, сердцевина же осталась нежной и ранимой. Вась-Васич в отличие от многих профессиональных водителей, для которых главное их железный конь, а вокруг хоть трава не расти, был пропитан духом «Скорой», каковая есть не место работы, а образ жизни. Многие врачи и фельдшеры, перейдя в место поспокойнее и поденежнее, просились хоть на четверть ставки – пусть раз в неделю, но получить порцию адреналиновой встряски. И хотя восемьдесят процентов вызовов под скоропомощные не подпадали, и вечное: «с сердцем плохо» – оказывалось начальной стадией ангины или воспалением геморроя, ради двадцати процентов случаев, когда спасали человека, отводили от последней черты, стоило жить и работать.

Двух своих дочерей-студенток Вась-Васич любил столь истово, что был бессилен перед этой любовью, перед вечным страхом за девочек, поэтому часто злился – то ли на себя, дурака малахольного, то ли на чертовых кукол, которые родились на его счастье и погибель.

Манера общения с людьми у Вась-Васича была своеобразной, и Егор не сразу привык к ней, научился понимать ход мысли водителя. Вась-Васич молчал-молчал, что-то крутил в мозгу, а потом озвучивал вывод из своих мысленных рассуждений.

– Хрен они закон примут, – сказал Вась-Васич. – Они же в депутатских поликлиниках лечатся, и «скорая» у них специализированная, не городская.

– Хорошо, что вообще внимание обратили, – ответил Егор. – Приравняли бы нападения на сотрудников «Скорой» к покушению на полицейских. Нам большего не надо.

Они прекрасно поняли друг друга: речь шла о том, что в Думу внесли законопроект о защите сотрудников «скорой помощи». С печальной регулярностью, в их областном городе, как и по всей стране, едва ли не каждый месяц совершались нападения на врачей и сестер, приехавших по вызову. Пьяные дебоширы с увесистыми кулаками, а то и с ножами, потерявшие человеческий облик наркоманы, исступленно жаждущие выхватить из врачебного саквояжа заветную ампулу, или просто хулиганское отребье, развлекающееся тем, что вызывает «скорую» – посмеяться, подурачиться, покуражиться – деткам скучно. Когда деткам грозили полицией за ложный вызов, они становились агрессивными – били стекла в карете, вспарывали покрышки колеса. В подобных ситуациях суровый вид Вась-Васича, вооруженного монтировкой, оказывал большое протрезвляющее действие.

– Верка молодец все-таки! – изрек Вась-Васич.

– Конечно, молодец, но у меня до сих пор физиономия пылает и в глазах резь.

Фельдшер Вера – третий член их бригады. Она давно уговаривала Егора и Вась-Васича приобрести травматическое оружие: «Филимонов купил! И несколько раз уже пускал в ход! А мы беззащитные». Егор отнекивался, Вась-Васич презрительно хмыкал. И тот и другой не могли себе представить ситуацию, когда наставляют на человека пистолет, пусть пистолет и полунастоящий, а человек заслуживает высокой кары.

– Вытаскиваю я из кармана белого халата парабеллум… – дурашливо говорил Егор.

Их рабочая униформа уже давно не предполагала белых халатов, но для красного словца вспомнить о них было смешно.

– Филимонов же вытаскивает! – стояла на своем Вера.

Друг и коллега Егора Виталий Филимонов был кумиром всех женщин их станции «скорой помощи». Балагур и весельчак, дамский угодник Виталька не забывал отпустить комплимент даже санитарке бабе Кате, прозванной за свирепый нрав Кащеевна.

Незамужняя, пухленькая, низенькая, симпатичная крашеная блондинка, двадцати семи лет, Вера относилась к тем несамостоятельным женщинам, которые меняются в зависимости от обстоятельств, точнее – от мужчины, который ими руководит. До команды Егора Вера работала с врачом, страдавшим сглаженной формой депрессивной маниакальности, и ничтоже сумняшеся подворовывала медикаменты. Доктора тихо уволили, Вера мечтала с Филимоновым работать, но у того была старая и надежная как учебник по педиатрии скала фельдшерица Мария Ивановна. С Егором Даниловичем тоже неплохо – его ценят за профессионализм: если надо своим помощь оказать, то главный врач всегда Егора Даниловича посылает. Но стырить даже несчастный бинт – ой-ой какой скандал. Ничего, привыкла. И купила баллончик аэрозольный с перцовым составляющим. Раз они не хотят сами вооружаться! Сегодня этот баллончик и применила.

Вызов был к женщине с печёночной коликой. По каким-то деталям жилища, обстановки, общения женщины и мужчины, сразу стало ясно – они не муж и жена, давно вьющие гнездо, а сожители, которые сошлись недавно, и связывает их веселая любовь к выпивке. Приступ у женщины был не первым, она сама с ходу поставила себе диагноз и протянула Егору медицинскую книжку с УЗИ-снимками желчного пузыря, – раздутого, гипертрофированного, перекрученного, забитого камнями. Удалять желчный пузырь следовало еще лет пять назад. И женщина это прекрасно знала, и операцию не делала, а вызывала «скорую», чтобы снять боль. И ведь боль была сильнейшей! От боли женщина трезвела, а ее приятель оставался очумело хмельным – сначала пьяно-испуганным, потом настороженным.

Егор говорил пациентке, что ее отвезут в больницу, нужна срочная операция. Женщина сипела: «Вколите…» – и грамотно называла препараты. Добавляла: «Я подпишу отказ от госпитализации. Доктор, вколите…»

«Мы с тобой, голубушка, – подумал Егор, – еще разберемся. Твои игры с обезболивающими и спазмолитиками плохо кончатся».

В комнате было мало света, Вера не обладала чуткостью пальцев, чтобы легко попасть иголкой в вену. Это природная способность, как музыкальный слух. Одни медсестры с закрытыми глазами попадают в спавшие вялые сосуды, другие ковыряют иглой в руке молотобойца, у которого вены толщиной в мизинец. Но данное умение можно натренировать. По мнению Егора, который сам выполнял сестринские процедуры-обязанности легко, безболезненно и ловко, спасибо фельдшерской практике в армии, Вере следовало набираться мастерства. Он подключался, то есть брал в руки шприц с лекарством, когда пациент был уж совсем плох. В остальных случаях – Вера. Да! Тренируемся на людях. А иначе нельзя, не бывает.

Он оглянулся вокруг в поисках дополнительного источника освещения, вроде настольной лампы, которую держал бы над рукой пациентки.

– Егор Данилович, не могу! – взмолилась Вера. – У нее не вены, а веревки бегающие, и дрожит она.

Из-за сильнейшей боли у женщины начались судороги, и глаза у нее стали нехорошо закатываться.

– Ладно, я сам, – Егор взял в руки шприц, встал на колени, потому что женщина лежала на низкой тахте…

И тут в башку сожителя пациентки что-то стукнуло, какие-то вздорные мысли, предположения.

– Не смей Наташку лапать! – заорал пьяный идиот.

И с размаху врезал Егору в ухо. Иголка, уже поднесенная к локтевому сгибу, прочертила на плече женщины кривую, мгновенно закровоточившую, а сам Егор полетел в угол.

– А-а-а! – закричала Вера.

В ее вопле Егору послышалось торжество. Как если бы она вместо «А-а-а!» воскликнула: «Наконец-то! Я дождалась и могу пустить в ход свое заветное оружие!»

Вера выхватила баллончик и надавила на кнопку. Нервничая, она направила струю не прямо на дебошира, а прыскала из стороны в сторону, точно тараканов травила. Досталось и врачу, и хулигану, в меньшей степени больной женщине, потому что ее голова была повернута к стене.

– Стой! Перест… – закричал Егор и умолк, чтобы не хватать ртом отравленный воздух.

Он зажмурил глаза и рефлекторно поднес к лицу ладони, но во время вспомнил, что тереть лицо нельзя. Пьяный мужик взвыл, упал на колени и принялся обзывать Веру последними словами. Она и сама испугалась тому, что натворила.

– Егор Данилович! – жалобно пищала Вера. – Что делать?

– Хорошо проветрить, все окна настежь.

Он чуть приоткрыл глаза и побрел в поисках ванной.

Вера, бегая по квартире и устраивая сквозняк, кричала, что сейчас вызовет полицию, что нападение на «скорую помощь» уголовное дело, их всех посадят, больных и здоровых алкашей проклятых. Она позвонила по сотовому телефону Вась-Васичу, что надо было сделать в первую очередь, а не разбрызгивать отраву. У них было условлено: при опасной ситуации – звонок водителю, и тот мчится на помощь.

Вась-Васич обнаружил в дурно пахнущей квартире группу рыдающих персонажей: сидящего на полу мужика, лежащую на диване женщину, которой, кстати, с перепугу стало легче, Веру, заламывавшую руки и выкрикивающую угрозы, Егора, изогнувшегося над раковиной в ванной и подставившего лицо под струю воды.

– Это чего тут? – покачивая зажатой в руке монтировкой, растерянно спросил Вась-Васич.

Все рыдают, и кого присмирять не понятно.

Первая порция воды вызвала усиление реакции, и Егор застонал сквозь зубы. Но потом стало легче, холодная вода снимала боль и жжение. Промывать надо долго – до тридцати минут. Поэтому при подобных поражениях орошение из бутылочки, которую могут подсунуть раненому добрые люди, только навредит. Еще народная молва говорит, что помогает промывание молоком.

«Это сколько же молока надо? – спрашивал себя Егор. – Где найти корову, под вымя которой залезть? Идиотка Вера! Я тоже дурак! Ведь знал, что у нее имеется баллончик. Значит, рано или поздно пустит его в ход. Женщины – они такие, как мартышки: если есть кнопочка, то надо обязательно на кнопочку нажать».

Егора более всего злило, что он облился: голова, грудь – все мокрое. А на улице, между прочим, минус двадцать. Приедет в больницу или на станцию как мокрый петух: оказывал сам себе первую помощь, потому что меня фельдшер вырубила из перцового баллончика, – коллеги обхохочутся.

Когда суматоха улеглась, Егор жестко объявил больной женщине:

– Или вызываем полицию, оформляем нападение, или везем вас в клинику.

– Доктор, мне уже легче.

– Возможно, но следующий приступ может стать для вас последним.

Женщина боялась операции, хотя удаление желчного пузыря несложная операция. Боялась, судя по медицинской книжке, давно, и про опасность промедления ей наверняка говорили десятки раз.

– В больницу, – прошептала женщина.

«Чем не геройство? – думал Егор, оформляя госпитализацию. – Страх за мужика перехлестывает собственную панику. Женщины они такие – в каждой сидит героиня. Хотя мужик-то доброго слова не стоит».

Автомобиль Вась-Васича двигался на маленькой скорости и мягко покачивался. В их городе зимой до асфальта чистили только территорию вокруг областной администрации и улицу, ведущую к «Дворянскому гнезду» – так в народе называли новенький жилой комплекс, в котором жила номенклатура. Остальные дороги летом походили на участки прицельной бомбардировки небольшими снарядами, а зимой горбились черными обледенелыми сугробами. Езда убаюкивала Егора. Ехать бы так вечно – спать и покачиваться, точно ты младенец в люлечке – состояние блаженное. Дети, вы не знаете своего счастья!

– Свяжутся с таким хлыщом, и что поделаешь? – спросил Вась-Васич.

Он имел в виду своих дочерей и вызов на ДТП.

Молодой парень за рулем «Ауди» последней модели въехал в столб, опору городского освещения. Бригада Егора прибыла на место раньше гаишников. У парня были сломаны или сильно ушиблены два ребра и расквашен нос, из которого обильно текла кровь. Но Егор, быстро осмотрев водителя, передал его Вере, а сам занялся пассажиркой – молоденькой девушкой, сидевшей на переднем сиденье. У нее не было открытых ран и заметных повреждений. Девушка тихо и вяло жаловалась на головную боль в области затылка, была странно заторможена, хотя обычно после аварии легкораненые люди возбуждены, паникуют. Вроде парня-водителя, который с ходу просек, кто в бригаде врач, а кто медсестра, и орал, что ему нужна помощь, бросьте ее, черт с ней, с девушкой, она-то цела, а он кровью истекает и дышать не может, он папе сейчас позвонит и этой долбаной «скорой помощи» мало не покажется.

Егор не обращал внимания на его истерику. Более того, велел Вере оставить парня и помогать им с Вась-Васичем осторожно укладывать девушку на носилки, фиксировать шейный отдел позвоночника.

– Тихо и плавненько, – говорил Егор, – тихо и плавненько. На счет три подняли и несем в карету.

– А я? – гундосил, сплевывая кровь, пересыпая речь матюками, парень. – Почему она первая? Меня, меня надо! Вы не знаете, кто мой папа!

Через час или два, когда ему окажут помощь в больнице, парень примется писать в твиттер, строчить в твиттере про ту аварию и про бездушных врачей «скорой».

Егор любил свою работу, но собственно на саму работу – поставить диагноз, оказать помощь – приходилась десятая часть рабочего времени. Остальное – усмирение эмоций пациентов и их близких, плюс писанина, заполнение бланков, плюс транспортировка в клиники.

– Женщины, они такие – непредсказуемые, – ответил Егор Вась-Васичу. – Бунин сказал, что женщины – это и не люди вовсе, а какие-то загадочные существа, живущие рядом с людьми, непонятные, необъяснимые, хотя люди постоянно думают о них и пытаются разгадать.

– Это какой Бунин? Зав стоматологией?

– Другой. Наш Бунин, откровенно говоря, – широко зевнул Егор, – позер и прохиндей. А был и есть великий русский писатель Иван Бунин. «Темные аллеи», – снова не удержал зевоту Егор, – и прочая поэзия.

– Мои девчонки про правильного Бунина точно знают. Они начитанные. Что не уберегает. Потом локти кусай.

Вась-Васич хотел сказать, что богатый интеллектуальный багаж не уберегает девушек от извечного: любовь зла – полюбит, и никому не поверит, что он козел, хоть во все трубы труби, пока сама не убедится через несколько лет, когда уже судьба отравлена роковой ошибкой.

– Не скажи, – возразил Егор. – Наличие виртуального идеала способно поднять планку требований и таким образом отсеивать претендентов, не подходящих под внутренне установленный стандарт… Что я несу? – потряс головой Егор. – Вась-Васич, не вибрируй! Твои девочки большие умницы. Их выведи на международный уровень – и все скажут, что воспитывались под крылом английской королевы. Ей – привет, Ольге Александровне!

– А то! – благодарно хмыкнул Вась-Васич, польщенный тем, что его супругу сравнили с королевой.

Но не подумал оставить мечтающего о минутах блаженного младенческого сна Егора в покое.

– Почему ты с девушкой возился, а сынку другую «скорую» вызвал? Папаша сынка нам бы отвалил, не поскупился заплатить…

– Аз есмь слаб, несовременен и попросту лопух. Когда вижу, что человеку лихо, забываю про свои долги, финансовые обязательства и прочие важные обстоятельства. У девушки была так называемая хлыстовая травма…

Как есть люди, которые любят, но не запоминают анекдоты, и один и тот же им можно рассказывать по нескольку раз – реагируют бурно, смеются, так Вась-Васич обожал рассказы про диагнозы и способы лечения недугов. Ничего в его мозгу не откладывалось. В отличие от водителей, проработавших на «скорой» несколько лет и способных катетер поставить, Вась-Васич даже жгут на ногу или на руку боялся наложить. Но рассказы «про медицинское» обожал.

Егор объяснял, что такое хлыстовая травма: когда при резком торможении позвоночник человека, пристегнутого ремнем безопасности, совершает поступательно-возвратно-поступательное движение, похожее на взлет хлыста. Последствия обычно сказываются через несколько дней…

– Но в тяжелых случаях, когда позвонки съехали, – бормотал Егор, – и это самый нехороший вариант… рентген и томография могут не показать… И вообще, девушка была замедленная, тупая, ее не волновало, что парень оказался трусливым слюнтяем… такая энцефалопатия случается при скрытой кровопотере, например, разрыве селезенки… – засыпал на полуслове Егор.

– А малец? – повысил голос Вась-Васич. – Который у бабки с инфарктом?

Вась-Васич не давал ему заснуть, не потому, что был извергом, а потому, что считал, что в жизни важно не перебить – не перебить аппетит закусками, не перебить удовольствие от футбола, поругавшись с женой. Сон перебить тоже вредно, сейчас Егор покуняет, а потом дома не заснет толком. А если мужик не спит заслуженно, то ему добрые домочадцы тут же найдут триста двадцать дел, и про отдых придется забыть.

Егор в свою очередь считал, что разговоры «про медицинское» – малая плата за то, что Вась-Васич подвозит его до дома. В противном случае пришлось бы сорок минут трястись в автобусе.

– Слышь? – Вась-Васич сорвался на фальцет, потому что машина наехала на высокий ледяной валун. – Малец загибался?

– У-у-у… – потер лицо руками Егор.

Напрасно это сделал, потому что физиономию, научно говоря, кожные покровы лица, засаднило с каким-то долгожданным чесучим удовольствием.

– Ты про что?

– Вызов к тетке с инфарктом.

Инфаркта не было и даже предыинфарктного состояния, как показала кардиограмма. Но пожилая женщина, к которой был вызов, восприняла это известие с недоверием.

Егор к подобному привык. К тому, что подозревают в непрофессионализме, не верят очевидным данным. В коммерческом центре та же история: приходит пациент после обследования: анализы, на которые направил Егор, отличные, а человек хмуро насуплен. Он столько денег отвалил напрасно за обследование, а оно хорошее! Человек, как правило, женщина. Мужики лечиться не любят, а женщины обожают. Они такие – подверженные психосоматическим недугам. «Психо» – понятно, а «сомас» – от греческого «тело». У нее с мужем нелады, или на работе склока, или ранние морщины злят, или новую сумочку купить не может – вот тебе «задыхаюсь», «сердце давит», «что-то у спины не отпускает», «рези непереносимые в животе», «по рукам мурашки бегают», «ноги отнимаются». С точки зрения физиологии, организм у нее в порядке, работает как часы, а всех близких извела своими жалобами. Женщины, они такие – им не хватает жалости, сочувствия, внимания. Сколько не окажешь – все равно мало. Они сильны и здоровы, только когда обстоятельства заставляют их работать от зари до зари, до изнеможения, как в войну. Они героини, но было бы негуманно держать их в обстановке вечного подвига, в рабском черном теле, мы же не звери, и войны нам самим надоели. Следствие – прет психосоматика. Важно! Женщины не придуриваются, не играют… может, только самую малость. Им действительно плохо, больно, и весь свет не мил. Их надо лечить. А поскольку мы не психотерапевты в плюшевых кабинетах и с астрономическими гонорарами, то будем лечить то, на что жалуется хмурая красавица. Женщины, они такие – проще дать то, чего возжелали, чем тыкать правдой в лицо. Благо есть много расплывчатых диагнозов и хороших препаратов, которые не навредят здоровому организму и даже помогут впрок.

– А куда бы мы девались без этих теток? – пробормотал Егор. – Медвузы закрывай, докторов на биржу труда…

– Чего-чего? – переспросил Вась-Васич громко, чтобы Егор очнулся.

– Мы про что говорили?

– Пацана везли в детскую больницу, ты велел жать на предельной скорости, а сам им звонил по сотовому.

– Да, было.

Егор, поняв, что никакой сердечной недостаточности тут и в помине нет, спокойно и размеренно говорил пожилой женщине, что при ее стенокардии возможны спонтанные реакции… молол псевдонаучную чепуху. Если бы подхватился и уехал, был бы гарантирован повторный вызов. Больные не любят, когда доктора торопятся, даже если это врачи «Скорой», которые в данный момент остро нужны в другом месте.

Егор трындел про необходимость коррекции лекарственных средств и не мог избавиться от чувства «что-то не так». Врачи вообще суеверны, доктора «скорой» – вдвойне. Неспокойствие о «что-то не так» – когда ты уедешь, а человек останется в собственной постели, не в больнице, забудется после седативных препаратов, которые ты ему вколол… Они, врачи «Скорой», в расслабленном неслужебном состоянии, за рюмкой чая признавались друг другу в том, как гнетет интуитивное подозрение в промашке, и учили новобранцев – лучше задержись, копай, рой, ищи, если на душе не спокойно. Виталька Филимонов однажды три часа просидел на рядовом вызове пищевого отравления. Мальчик несвежей рыбы поел, теперь его несло изо всех дырок. Чистоплотные родители все, что нанесло, удалили, бельишко простирали. Мальчику было восемнадцать лет – двухметровый амбал, кандидат в мастера спорта по боксу в тяжелом весе. Филимонов все необходимые процедуры сделал, рекомендации озвучил, но уехать не мог – что-то было не так. От несвежей рыбы пронесло и маму с папой, но в отличие от них парень-боксер был уж слишком слаб, бледен, вял, хотя и пытался держать хвост пистолетом. Ох, уж эти бодрячки! Хуже паникеров. Родители не могли дождаться, когда доктор удалится, а он все выспрашивал и мял живот детинушке, и выстукивал… Дождался. Парень дернулся с мученической гримасой (не смог до туалета доползти), кровавенько блеванул и надристал в штаны. И все стало ясно: спасибо боксу – внутреннее кровотечение, срочная госпитализация, срочнее не бывает, если успеют и сумеют коллеги-хирурги зашить-заштопать. Но это уже их печали.

– Данилыч! – в очередной раз позвал Вась-Васич.

– Я и говорю: что-то было не так. Потом понял боковым зрением, в смысле увидел. Молодая женщина в соседней комнате ходила взад и вперед, на руках ребенок, девочка пятилетняя…

– Мальчик, – поправил Вась-Васич.

– Точно, мальчик. Лежит у мамы на груди, головка на плече в сторону вывернута… будто девочка точно тряпочная, без скелета, и дышит… плохо дышит. Я к ним. Спрашиваю: давно ребенок болеет, вызывали врача? Говорит, вызывали, диагноз ОРВИ.

– Глупее и дурнее ОРВИ, – вспомнил Вась-Васич одну из немногих усвоенных им истин, – только вегетососудистая дисплазия.

– Вегетососудистая дистония, – поправил Егор. – А дисплазия – это неправильное развитие тканей, органов или частей тела. Последствие нарушений их формирования в процессе эмбриогенеза…

– Данилыч, говори проще! И громче!

– Так вот, – шумно вздохнул и выдохнул Егор. – Я матери говорю, давайте, мол, послушаю ребенка. С умным видом вставил в уши трубки фонендоскопа и… Вась-Васич! Меня заклинило с испугу! Честно!

Егор нередко преувеличивал, потому что Вась-Васич обожал драматические моменты врачебной практики, когда доктора, столкнувшись с моментами пограничной ситуации жизни и смерти, проявляют понятную человеческую слабость, растерянность, а потом берут волю в кулак и выказывают чудеса профессионального мастерства.

Но тогда Егор действительно струхнул. Это был пятый или шестой вызов, он вторые сутки без сна, он влил в себя ведро кофе – на станции в перерывах между вызовами и в дороге из термоса Веры. Его тело требовало покоя, а мозг, накачанный кофеином, услужливо трепыхался. Он не поверил своим ушам, он слушал и покрывался холодным потом.

– Мелкопузырчатые хрипы, бронхиальное дыхание, – рассказывал Егор, – двусторонняя пневмония – это понятно. Но еще у нее крепитация… – Это скрип такой, будто пучок волос около уха растираешь или по снежку хрустящему идешь. Крепитация при пневмонии над очагом только во время вздоха. А у девочки…

– У мальчика.

– Ага, у него скребущие звуки были и во время вздоха и во время выдоха. Значит, плевра трется, значит, обширная плевропневмония…

– Ёксель-моксель! – выругался Вась-Васич.

– Еще мягко сказано.

Всегда выдержанный и спокойный, Егор сорвался. Выдернул из ушей трубки и повернулся к матери:

– Как вы могли! Ребенок… – запнулся, не сказал-таки «умирает», – в тяжелейшем состоянии, у него двустороннее отягощенное воспаление! Что вы тут!.. Ерундой занимаетесь.

Молодая женщина смотрела на него странно, точно он с неба свалился или с люстры спрыгнул. Ее глаза распахивались, становились все больше и больше. И плечи, усталые, затекшие, она расправила, спину разогнула…

– И вдруг она, Вась-Васич, – продолжал Егор, – начала клеймить свекровь. Бабка со стенокардией была ее свекровью.

– А муж?

– Присутствовал. Нормальный затюканный мужик. Женщины, ты знаешь…

– На линию огня между ними не становись.

– Точно.

Женщина, возможно, впервые в жизни потеряв контроль, кричала: это все она, свекровь, все внимание должно быть ей, а мы прислуга… В ответ свекровь, только что скорбно и благородно умиравшая, разразилась ответными громогласными претензиями. Их единственный мужчина пытался что-то умиротворяющее вякать, но его никто не слышал.

– И тут Вера была действительно молодца, – продолжал Егор. – Второе выступление за смену, на «бис» так сказать, но без перцового баллончика. Уловила мой растерянный взгляд, открыла хайло, пардон, свой симпатичный ротик и выдала им по полной. Мол, у вас ребенок с крупом умирает, а вы разборки устроили, креста на вас, сволочи, нет, никакой врачебной этики на таких извергов не хватит, ни стыда, ни совести, перед Богом вы покаетесь, а перед этим несчастным ребенком будете вечно грешны. Веру почему-то тянуло на религиозную лексику, но при этом она не скупилась на крепкие выражения. Подействовало. На меня в том числе. Навел на резкость и сообразил, что делать. А родные девочки, конечно, перепугались не на шутку. Дальше ты знаешь.

Вась-Васич не стал в очередной раз поправлять: не девочка, а мальчик. Сказал о другом:

– Когда невестка со свекровью или зять с тещей на ножах, – дело швах.

– Эт точно.

«Славно, что Надюшкина мама любит меня, относится как к сыну, – погружаясь в заветную истому, думал Егор. – Но с другой стороны… Как к сыну – это как к собственности… Продай… сделай… у нас опять кран в ванной течет… почему ты никогда тюбик с зубной пастой в стаканчик не ставишь, а на раковине оставляешь? По кочану! Скажите спасибо, что еще помню, что у меня есть зубы и надо их время от времени чистить. Лучше как моя мама с Надей – при всей любви, но на дистанции. Конечно, надо бы жить отдельно. Отдельно теща не смогла бы. Мы – смысл ее существования. Смысл смыслу рознь… миру мир… До чего же хочется спать! Куда бы мы без тещиной квартиры? Плюс в долг взяли, плюс ипотека… Зато сейчас четыре комнаты… и еще десять лет расплачиваться… Теща – святая женщина, то с внучкой в одной комнате живет, то с внуком, пока кто-то из них не взъерепенится: бабушка храпит… Своего угла у Тамары Геннадьевны нет… Зачем ей свой угол? Наличие бытового недостатка дает женщине возможность демонстрировать угнетенность и, как следствие, право на повышенное сострадание. Взять бы всех этих героинь…»

– Приехали, эскупап! – толкнул его в бок Вась-Васич.

– Эс-ку-лап, – по слогам произнес Егор, вываливаясь из машины. – Древнеримский бог врачебного искусства. До бога мне сейчас как муравью до Луны. Да и в бодром состоянии… Пока! Спасибо!

Его квартира на третьем этаже. Славно и полезно ножками, вприпрыжку по ступенькам… Извините! Ножки не ходють.

Егор вызвал лифт и вошел в него вместе с соседкой с девятого этажа, которая неодобрительно посмотрела на мужчину, в девять утра мятого и замученного, не способного подняться по нескольким лестничным маршам. Дама, вы правы в принципе, но не в частности! Дамы, они такие – скорые на выводы, исходя из моральных принципов.

Встречать его в прихожую вывалилось все семейство: жена, сын и дочь, теща и родная мама, приехавшая к ним с утра пораньше. «Что бы вам всем, – думал Егор, здороваясь и раздавая дежурные поцелуи, – не заниматься полезными делами?» Как хорошо и славно, когда тебя любят, нуждаются в тебе! Идеальная семья, и ты в ней бог, царь и воинский начальник. Но богу, даже муравьиному, возможно, отдых не требуется, а царю и генералу после трудов положен. Тем более после трудов, измочаливших тебя до состояния дряхлой половой тряпки.

– Родные! – обратился к семейству Егор. – Дайте мне пару часиков поспать, и я буду полностью ваш. Минуя ванную, я сейчас рухну на постель, не раздеваясь.

Жена Надя проследовала за ним в спальню.

– «Не раздеваясь», – говорила она подозрительно, – это уж слишком. Снимай штаны!

Егор запутался, спуская брюки, и чуть не упал.

– Шатаешься! И почему ты красный? Выпил? На дежурстве?

Егор любил свою жену, уважал, ценил… и далее по списку все прекрасные глаголы. Но двухсуточный запас спокойного доброжелательства он израсходовал на неадекватных пациентов и их паникующих родственников. И сейчас ему хотелось… послать Надю, пусть недалеко и культурно, но послать. Этого делать было нельзя, равносильно броску гранаты в тихий омут. Бывало, уже проходили. Потом будут обиды, глаза, полные слез, нескончаемые жалобные упреки. Ему придется извиняться, каяться, чтобы в финале услышать: «Значит, с другими ты добрый и деликатный, а со мной, со своей женой, можно вести себя гадко?»

– Надюша, ну какое выпил? – падая на кровать, бормотал Егор. – Если бы! Ни в одном глазу. Красный, потому что вызов был к бандитам, – зачем-то приврал он, – а у нас оружия – только перцовый баллончик у Верки, она его пустила в ход… Я посплю и тебе расскажу, посмеешься.

– Давай рубашку помогу снять, – потеплела жена и принялась раздевать его, как ребенка. – Майку чистую дать или в этой? Спи в этой, – позволила Надя. – Воронины машину свою продают и не дорого, она у них почти новая, с маленьким пробегом. Можем кредит потребительский в банке взять, – не терпелось супруге поделиться своими планами.