Текст книги "Полтора килограмма"

прошел в кабинет и устроился в кресле. Посидев пару минут в темноте, все же включил компьютер.

Процессор слегка зашумел, и мягкий свет монитора наполнил комнату привычным голубым мерцанием. Вот

уже много лет я каждое утро и вечер просматриваю присланные управляющим биржевые сводки,

анализирую и, сделав необходимые пометки о продаже или покупке, отправляю сообщение обратно.

Итон Лоукридж – мой управляющий в корпорации «Харт Индастриз». За двенадцать лет, которые он

проработал у меня, я ни разу не пожалел о том, что когда то принял его на должность рядового менеджера.

Коренной американец, высокий, чуть сутулый, с глубоко посаженными серыми глазами, которые толстые

линзы очков безжалостно уменьшали в размере. Прямоугольное лицо с крепкой квадратной челюстью,

выпирающей вперед, словно чуть выдвинутый нижний ящик комода. Он отличался пунктуальностью,

исполнительностью, однако при этом всегда высказывал свою точку зрения, даже если она кардинально не

совпадала с моей. За это я его уважал и, невзирая на достаточно молодой возраст, в тридцать два года

назначил главой корпорации.

Акции «Харт Индастриз» за сегодняшний день поднялись на один пункт. Что ж! Неплохо.

Следующее письмо было от Тома. «Странно, он не говорил, что собирается что-то отправить», –

подумал я и поспешно кликнул по ярлыку. В письме оказалась всего одна строчка: «Возможно, тебе будет

интересно взглянуть на нее».

В приложении оказалась фотография мексиканки. Я непроизвольно подался вперед, пытаясь

всмотреться в ее лицо. С экрана на меня смотрела девушка, достаточно милая, но точно не красавица. Она

сидела на берегу моря в шортах и майке. Широкие скулы, густые брови, смущенная улыбка, полное

отсутствие косметики, спортивная фигура, на вид не более двадцати семи лет.

Я снял очки и не спеша растер пальцами канавки, оставленные дужками на висках. Откинулся на

спинку кресла. Тревожные мысли надвигались новой волной. Воображение подменяло реальность: я видел,

как эта девушка сидит в моем кресле и просматривает мою почту, потом отдает какие-то распоряжения

Патрику, едет на совет директоров. Бред какой-то! Я тряхнул головой, прогоняя видение, и враждебно

25

уставился на фотографию.

Почувствовав нарастающее волнение, уже привычным жестом закинул в рот таблетку и запил водой

из стоящего рядом графина. Взгляд упал на часы, показывающие двадцать один пятнадцать. Я вспомнил, что

Джим ждет в зале; бокал хорошего вина сейчас бы точно не помешал.

После того как суровый диагноз разлучил меня с «Макалланом», я чувствовал себя глубоко

несчастным и обделенным. Дворецкий умудрялся находить все мои самые изощренные тайники с

фляжками, а Фредриксон стыдил словно подростка, таскающего у отца сигареты. Было решено смириться,

что абсолютно не мешало мне выпить с гостями или же в ресторане. Впрочем, из дома я выбирался крайне

редко, да и визитеры беспокоили меня не часто.

Я выключил компьютер и направился вниз.

Войдя в каминный зал, который выполнял также роль гостиной в доме, я услышал нежное щебетание

Анжелики. Джим разговаривал по Скайпу с женой и дочкой. Винчи тоже был здесь. Не поднимая головы, он,

в знак приветствия, постучал хвостом по паркету. Я заглянул в экран ноутбука и, улыбнувшись, подмигнул

Натали и Анжелике.

Джим поздно сделал меня дедом. Поиск идеальной женщины затянулся на целых двадцать лет, но

ожидание того стоило. Натали была замечательная мать, хозяйка и жена. Гибкая, длинная, как норка, с

русыми волосами и прекрасными голубыми глазами. Они познакомились в социальных сетях. Красивая,

добрая, начитанная девушка жила во Франции и сразу покорила сердце моего сына.

Она родилась в Марселе в семье фармацевта и преподавателя танцев. Девочка исколесила весь мир с

детским танцевальным коллективом, руководителем которого являлась ее мама. Увидев ее впервые, я был

очарован величественной грацией, подчеркнутой крепдешиновым серо-голубым платьем, струящимся

вдоль бедер. Она не разбрасывалась эмоциями, скорее бережно хранила их для нужного случая. Мне

импонировала ее манера как-то заминать улыбку, от чего всё лицо словно светилось изнутри.

Натали была журналистка, вела свой блог, писала рассказы. Иногда она словно смотрела в себя и

грустила от увиденного там. Впрочем, творческие личности часто обладают именно таким взглядом. Еще

она прекрасно готовила и варила дивный глинтвейн по саксонскому рецепту своей бабушки. Натали часто

уходила в литературные «запои», презирала беллетристику и была болезненно чувствительна к чужим

несчастьям. Она регулярно принимала участие в волонтерских движениях экологов Бостона. А как невестка

смотрела на Джима! Каждый мужчина мечтает, чтобы его любимая женщина смотрела на него именно так

– нежно, преданно и восхищенно.

До рождения Анжелики она работала в каком-то женском журнале, но последние шесть лет писала

сценарии детских передач для местного телевизионного канала, а всё свободное время посвящала семье и

тренировкам дочери.

– Почему моя маленькая принцесса еще не спит? – с наигранной строгостью спросил я. – Добрый

вечер, Натали! Ничего, что я вашего папу задерживаю здесь?

– Добрый вечер, мистер Харт. Обещайте, что это ненадолго, мы тоже по нему очень соскучились, – с

нежностью в голосе произнесла Натали, с грацией, присущей балерине, восседая на диване.

– Обещаю. Может, заедете завтра или в выходные? – предложил я.

– Мы бы с радостью, но у Анжелики сейчас тренировки каждый день, скоро уже соревнования, —

виновато вздохнула Натали.

– Дедушка, а Томас тоже едет, – с сияющими от счастья глазами сообщила мне Анжелика,

заговорщицки понизив голос. Русые волосы с выгоревшими прядями закрывали ее плечи и спину густым

струящимся потоком. Легкие волны от расплетенных кос придавали внучке сходство с маленькой

принцессой. Именно так я ее всегда и называл. Голубые глаза, словно васильки, сияли синевой на загорелом

личике. Выцветшие на солнце ресницы пушистыми лучиками окаймляли ее лукаво прищуренные глаза.

Анжелика уже три года занималась фигурным катанием и показывала высокие для ее возраста результаты.

– Так, кто такой Томас и почему дед его знает, а я о нем впервые слышу? – нарочито хмуря брови,

возмутился Джим.

– Ну, не буду же я тебе такие серьезные вещи по Скайпу рассказывать, вот приедешь и всё узнаешь,

– нравоучительным тоном объяснила девочка.

Мы с Джимом и Натали засмеялись. Для своих шести лет Анжелика была не по годам рассудительна.

– Всё, малыш, тебе пора в постель, завтра рано вставать. Целую вас, мои девочки! – Джим послал

воздушный поцелуй в сторону монитора.

– Спокойной ночи, мои родные, – улыбнулся я.

– Спокойной ночи, – Анжелика наклонилась и поцеловала экран компьютера.

– Пока, – помахала рукой Натали.

Послышался булькающий звук – и изображение исчезло. Я всё еще продолжал улыбаться, находясь

под впечатлением от общения с моей принцессой. Казалось, совсем недавно и Джесика была такой же

маленькой, нежной и чистой, как ангелочек. Я потворствовал всем ее капризам. Джиму повезло меньше: его

26

детство пришлось на тот период времени, когда наша семья имела средний достаток. Это позволило

сформировать в нем сильную личность, способную проявить упорство и терпение для достижения

поставленной цели и ценить чужой труд. С десяти лет сын каждые каникулы подрабатывал на автомойке, и,

даже когда я стал зарабатывать более чем достаточно, он продолжал сам обеспечивать свои карманные

расходы.

– Пап, держи, – вернул из воспоминаний приятный баритон сына.

Он протянул мне бокал красного вина.

С удовольствием пригубив этот божественный напиток и наслаждаясь его послевкусием, я замер,

глядя на языки пламени, облизывающие белый мрамор камина. Сделав еще глоток, я, хрустя коленями,

опустился в мягкое кресло. Джим сидел в кресле напротив. Мы молча смотрели на огонь и слушали, как

мотыльки, летящие на свет наших окон, не щадя себя, бьются о стекла. Где-то в саду надрывался сверчок,

исполняя свой из века в век неизменный репертуар. Хайаннис погрузился в сонную тишину, нарушаемую

редкими гудками барж и рыболовецких суден, спешащих в Бостонский порт на ночлег. Сквозь огромные

панорамные окна гостиной за нами наблюдала темнота.

Я первый нарушил тишину:

– Я подписал завещание. Тридцать процентов получит Джес, остальное – ты, с условием, что

ежемесячно будешь перечислять на ее банковский счет по пятьдесят тысяч, не более! – и, зная способность

дочери выпрашивать деньги, сделал акцент на конце предложения. – Только умоляю тебя, не поддавайся

на ее слезы и уговоры. Я, конечно же, люблю Джесику, но она совершенно не умеет распоряжаться своим

бюджетом.

– Пап, ты к чему сейчас затеял этот разговор? – настороженно спросил Джим.

– Рано или поздно нам бы пришлось это обсудить, – пожал плечами я.

Готовясь к разговору, я попытался оградить себя от эмоций и сухо изложить суть завещания, словно

имею к нему лишь косвенное отношение.

– И еще, если операция пройдет неудачно, то решай сам, продолжать лаборатории работать или

закрывать ее. Посоветуйся с Томом и Георгом, как лучше поступить.

Джим слушал, облокотившись на кресло, не отводя от меня внимательных настороженных глаз. В

комнате вновь повисла неловкая тишина. Мы не обмолвились о Броуди ни словом, но, казалось, имя его

вот-вот само проступит на стене гостиной, как буквы библейского пророчества на пиру обреченного царя

Валтасара.

– Сейчас я понимаю, что поспешил, предав гласности наше открытие. Нужно было просто записать

видеообращение, в котором всё объяснить, – с нескрываемой досадой произнес я.

Мои побелевшие пальцы нервно сжимали ножку бокала. Сделав очередной глоток «Шато», я

заставил себя немного успокоиться. Джим молчал, сверля меня испытующим пристальным взглядом. Было

заметно, что такое поведение его насторожило и сейчас он пытается понять, к чему этот разговор.

– С завтрашнего дня нужно прекратить все телефонные разговоры, касающиеся операции, —

продолжил я. – Уверен, что Броуди установит прослушку, если уже это не сделал. У меня будет новый номер

для связи с лабораторией.

– Пап, я тут подумал… может, стоит согласиться на предложение Броуди? Рано или поздно

трансплантацию мозга коммерциализируют. Так почему бы тебе не сделать это первым?

– Джим, если бы предложение исходило от кого-то другого, я подумал бы над этим. Но брать в

партнеры Броуди! Это самоубийство! Он уберет меня сразу, как только я перестану быть ему полезен! А

после, если понадобится, истребит весь наш род, чтобы избавиться от возможных наследников в столь

прибыльном бизнесе.

– Пожалуй, ты прав. Он хитер и изворотлив, как банда чертей, – в сердцах подтвердил Джим. – Мы

в безвыходном положении! И соглашаться нельзя, и отказа он не потерпит.

– Пора спать, утром приедет Роберт, не хочу заставлять его ждать, – сказал я, допивая вино. —

Замечательный напиток, жаль, что не вдохновляет так, как «Макаллан», – грустно констатировал я,

возвращая пустой бокал на стол.

Поднявшись к себе, я еще долго лежал, глядя в темноту, пытаясь обуздать нескончаемую цепочку

мрачных мыслей. Мне пришлось долго ворочаться, выбирая удобное положение. На правом боку я не мог

лежать долго, потому что начинала болезненно ныть печень, а на левом – не позволяло спать больное

сердце, которое под тяжестью тела трепыхалось, словно птица, пойманная в силок. Чаще всего я спал

полусидя. Лишь такое положение позволяло избежать одышки.

Сон никак не шел. Мысли темной массой копошились внутри черепа. Они, как назойливые тараканы,

разбегались, стоило лишь открыть глаза. Но, как только усталые веки смыкались вновь, они выползали из

потайных уголков сознания и мельтешили снова и снова, рисуя образ то Броуди, то мексиканки. Наконец,

усталость взяла верх, и я погрузился в чуткую поверхностную дремоту, в которой незнакомая старуха-

мексиканка кормила меня тортильей с гуакамоле, беспрестанно бормоча молитву, а я ел и ел. Вдруг взгляд

27

мой упал на руки, сжимающие лепешку, и я, охваченный ужасом, вскрикнул противным фальцетом: мои

длинные ногти были покрыты ярко-красным лаком. Старуха же засмеялась, ее тело сотрясал какой-то

демонический хохот, она запрокинула голову так, что не было видно ее испещренного морщинами смуглого

лица. Хохот становился все громче, на моих глазах она медленно превращалась в Броуди. И вот уже он

хохочет мне прямо в лицо, слегка подавшись всем телом вперед. Затем резко замолкает. Лицо его

приобретает зловещее выражение, глаза источают ненависть, он поднимается из кресла, и я вижу,

насколько он огромен. В ужасе я задираю голову вверх и понимаю, что превращаюсь в гнома, а Броуди,

напротив, продолжает расти, нависая надо мной угрожающей глыбой. Лишь под утро мне удалось забыться

глубоким долгожданным сном.

Меня разбудил будильник. Сквозь закрытые веки я ощутил солнечный свет, радостно

расположившийся в моей спальне. Щуря глаза, я бросил враждебный взгляд на часы и отключил сигнал

звонка. Хотелось натянуть одеяло на голову и предаться дремоте, но чувство уважения к Фредриксону

заставило вдеть ноги в тапки и идти пропускать через себя наступивший день.

Утро обещало быть жарким и безветренным, а следовательно, полдень принесет зной и ленивое

томление. Я надел приготовленную домработницей Августиной свежую льняную белую рубашку с коротким

рукавом и такие же брюки, завершив образ бежевыми замшевыми мокасинами на босую ногу.

Как всегда, завтракая на террасе, проглотил ненавистную овсянку и апельсиновый сок, хотя организм

требовал яичницу с беконом, сигару и кофе. Даниэла была в сговоре с Робертом и добросовестно

выполняла все его рекомендации относительно моего меню. Правда, это не мешало мне навещать

холодильник в ночные часы.

Позвонил Фредриксон и предупредил, что опоздает. Я чертыхнулся, жалея, что не задержался в

постели, и отправился в кабинет проверить почту. Ответив на письма и подписав документы, привезенные

вчера вечером курьером из корпорации, я уже собрался было спуститься на террасу. Но тут в дверь робко

постучали.

– Войдите, – крикнул я, чтоб стоявший за дверью мог расслышать.

Массивная дубовая дверь осторожно открылась, и на пороге появился Рик. Он смущенно

переминался с ноги на ногу. Затем, преодолев робость, делая широкие шаги, словно желая оставить на полу

как можно меньше следов, парень пересек кабинет и остановился возле стола.

– Доброе утро, мистер Харт. Вот, я купил то, что вы просили, – протянул он запечатанную в конверт

сим-карту.

– Привет, Рик. Спасибо, ты меня очень выручил, – я подошел к парню и благодарно пожал его

молодую сильную руку.

Зазвонил телефон. Рик тактично поспешил удалиться. По внутренней линии Майкл сообщил, что

подъехал Роберт.

Я спустился в холл. Фредриксон был, как всегда, в тщательно отутюженных брюках и рубашке в

голубых тонах, лишь ради жаркого дня он сделал исключение, не надев галстук и пиджак. Маленький,

субтильный, но при этом невероятно проницательный и талантливый последователь Гиппократа. Внешне он

напоминал рыбу. Узкое лицо, круглые глаза с отвисшими нижними веками, взирающие на мир через

круглую оправу очков, и маленькие пухлые губы. Лоб его покрывала испарина, он извлек носовой платок из

кармана брюк и, вытирая лицо и лысую голову, извинился:

– Привет, Дэн! Такая жара, похоже, все горожане решили пережить ее на Кейпе. Пришлось сорок

минут стоять перед мостом, вот и задержался.

– Пустяки, Роберт, – вяло пожимая его узкую ладонь, успокоил я. – Мой пульс за сорок минут

нисколько не изменился.

Мы прошли на террасу и расположились в тени на мягком угловом диване. Роберт неодобрительно

рассматривал мои воспаленные от бессонной ночи веки. Затем достал из чемоданчика стетоскоп, тонометр

и привычным жестом, положив большой палец на внутреннюю часть запястья, стал слушать пульс. Закончив

осмотр, он, задумчиво складывая приборы, спросил:

– Как ты сегодня спал?

– Плохо спал, – откровенно признался я, – бессонница изводит.

– Может, назначить легкое снотворное? Твой организм должен отдыхать не менее десяти часов в

сутки, – нравоучительным тоном изрек доктор.

– Давай. Сам уже об этом давно думаю, – согласился я.

Роберт достал блокнот и размашистым почерком выписал рецепт. Вырвав заполненную страницу, он

протянул ее со словами:

– Завтра улетаю на конференцию в Нью-Йорк, но буду на связи, если что – звони.

Мы выпили по кружке зеленого чая со льдом, обсудили последние городские новости, и Фредриксон

уехал. Я же традиционно принялся просматривать свежую прессу, предусмотрительно оставленную

28

Патриком на краю стола.

На террасу забежал мокрый Винчи. Он демонстративно отряхнулся, на секунду создав вокруг себя

облако брызг. Собаки умеют это делать по-особенному, начиная от головы волнообразно движения

переходят к задним лапам. Следом вошел Джим в мокрых шортах, с полотенцем, перекинутым через шею.

Он выглядел как счастливый подросток, первый раз прыгнувший с трамплина, возбужденный и энергичный.

– Устроил сейчас заплыв до каменной гряды. Ты не поверишь: уложился в девять с половиной минут!

Это мой рекорд шестилетней давности! – вытирая мокрые волосы полотенцем, делился своим восторгом

Джим.

– Молодец, – от души порадовался я за сына, – это всё благодаря твоим ежедневным тренировкам.

Протянув сыну блокнотный лист, на котором был номер телефона, купленного утром Риком, я

пояснил:

– Это секретный номер, его будут знать только сотрудники лаборатории, Том и ты. Со своего

телефона на него не звони, думаю, Броуди твой номер тоже может прослушивать. В общем, будь начеку, —

предупредил сына.

– Понял, отец, – кивнул Джим и взглянул на наручные часы. Они показывали начало двенадцатого.

– У меня назначена встреча в Даксбери. Пожалуй, пора собираться, – сказал Джим, покидая

террасу.

И уже через плечо бросил:

– Передавай привет Кэрол.

«Ах, да! Кэрол!» – я перевел взгляд на часы. До встречи оставался почти час. Солнечные лучи,

прогнав тень, незаметно перебрались на диван, претендуя на мое место. Нестерпимо захотелось закатать

брюки и пройтись по воде вдоль береговой линии.

Я нажал на кнопку звонка, расположенную на стене рядом с диваном, через минуту на террасе

появился дворецкий.

– Я спущусь к океану. Когда подъедет мисс Новак, позвони, сотовый будет при мне, – предупредил я

его.

Затем, взяв со стола выписанный Фредриксоном рецепт, протянул его Патрику:

– И еще, нужно в аптеке купить вот этот препарат.

Дворецкий принял его, молча кивнул и удалился.

Спустившись к океану, который находился всего в сорока метрах от дома, я снял мокасины, чувствуя,

как песок приятно греет, но не обжигает ступни. Августовское полуденное солнце еще не вошло в зенит, но я

всё же счел нужным надеть красную бейсболку с логотипом «Boston Red Sox» и солнцезащитные очки. До

колена подвернув брюки, я по щиколотку вошел в воду, немного постоял и, отдавшись на милость легкому

бризу, не спеша направился вдоль берега.

Винчи, визгливо тявкая, распугивал чаек, которые собирали выброшенных волной на берег

моллюсков. Пес не меньше меня любил такие прогулки вдоль океана. Периодически он что-то находил и

зарывал в укромном месте. Я с улыбкой наблюдал за его занятием и терпеливо ждал, когда он закончит.

Винчи… Я назвал его в честь Леонардо да Винчи за не по-собачьи умные глаза. Семь лет назад осенью

я приехал на кладбище к могиле Хелен. Это была очередная годовщина дня ее смерти. Моросил дождь.

Возле плиты со свежей могилой я увидел Винчи. Беспородный рыжий пес лежал на земле. Он был мокрый,

его била крупная дрожь. Я присел возле него и протянул руку. Пес поднял на меня полные слез глаза.

Никогда прежде не видел, как плачут собаки. А он плакал. Я заговорил с ним. Он внимательно слушал мой

рассказ о Хелен, о моем одиночестве и о том, как мне нужен друг, такой вот, как он, друг. Пес позволил себя

погладить. Я обратил внимание на его впалый живот. Он явно голодал уже не один день. Я позвонил

водителю и попросил купить пару гамбургеров и принести мне. Прошло минут пятнадцать, а я всё говорил и

говорил, перебирая пальцами шерсть животного. Ноги мои затекли, колени ныли.

Наконец, еда была доставлена и пес с жадностью всё проглотил. Пока он ел, я прочел надпись на

плите. Хозяином собаки оказалась пожилая дама, по всей видимости одинокая, если после ее смерти о

собаке оказалось некому заботиться. Я позвал пса с собой, и он, поверив мне, последовал за мной.

Ткнувшись холодным мокрым носом в руку, Винчи вернул меня из воспоминаний. И мы последовали

дальше.

Вода всегда манила меня к себе, и если бы не мои математические способности, обрекающие на

участь конторской крысы, то, без всякого сомнения, я бы связал свою профессиональную деятельность с

океаном. Вероятно, отцовская мечта передалась мне на генном уровне.

Ступни утопали в песке. Каждая клеточка кожи радовалась прохладным объятиям Атлантического

океана. Легкая рябь на воде сопровождалась кротким шорохом камней, трущихся друг о друга под шипение

кромки тающей пены. Я наслаждался этим пьянящим состоянием умиротворения. Первые минуты голова

была свободна от каких-либо мыслей, потом промелькнуло, что, возможно, последний раз вот так бреду,

рассекая ногами воду, и радуюсь гармонии в душе, что все мои близкие живы и здоровы и я тоже пока жив.

29

Жив! Как мало, оказывается, надо для счастья: просто понимать, что наступил новый день, а ты по-

прежнему жив! Глупец, я так спешил жить! В детстве ставил своей целью быстрей вырасти и обрести

независимость в принятии решений; в зрелом возрасте хотелось, чтоб хмурый дождливый день поскорее

закончился. А сейчас одно желание – чтоб в груди раздавался равномерный доверительный стук сердца.

Я устремил свой взгляд вдаль, туда, где белые песчаные дюны встречались с куполом неба. Я любил

Бостон с его благородным величием, но Хайаннис я просто обожал! Здесь всё живет в ином неспешном,

размеренном ритме. Цветущие в мае дюны, заросли вереска, луговые топи, гнезда чаек в траве, стаи

мигрирующих птиц – всё это наполняет бытие Кейп-Кода невероятным умиротворением. А какие в этих

местах туманы! Их белизне может позавидовать даже Антарктида со своими чистыми снегами.

Я научился чувствовать все оттенки Атлантического океана. От серо-зеленых в зимние морозы до

черной пучины во время шторма, когда каскады осатаневших волн, словно ружейные залпы, палят по

берегу. В такие минуты чувствуешь невольное волнение, передаваемое душе самой природой. Нет, оно не

пугает. Оно вызывает благоговейный пиетет к его силе.

Я часто разговариваю с океаном. Посылаю ему мысленно или же вслух, не важно как, свой вопрос. И

волны шепчут мне ответ. Нужно лишь набраться терпения и ждать. Спустя какое-то время обертон

отрывистых всплесков позволит уловить шепот, который доносит стихия.

Вдали на черном камне, торчащем из воды, я заметил орла. Раскинув широко крылья, словно на

гербе Америки, он сушил их после удачной охоты на рыбу. Крупная птица с темно-коричневым туловищем и

абсолютно белым хвостом, шеей и головой. Этого орла мне доводилось часто видеть на побережье во

время утренних прогулок. Он наводил страх на местных куликов и чаек. Почему-то на ум опять пришел

Броуди. Я тяжело вздохнул.

Погрузившись в свои гнетущие мысли, я не заметил, как добрел до скал, находящихся в двух

километрах от моего дома. Я повернулся, чтобы поспешить обратно, на ходу вынимая телефон из кармана

брюк. Входящих вызовов не было. Я вернул его обратно и устремил взор вперед. Навстречу мне двигалась

женская стройная фигурка в белом, с длинными светло-русыми волосами, игриво перебираемыми ветром.

Она была примерно в полукилометре, и я не мог различить ее лица, но стать, изящный изгиб спины

выдавали в ней Кэрол.

Улыбаясь, мы шли навстречу друг другу, и, когда до Кэрол оставалось чуть больше пяти метров, я

подал голос:

– Это вы, Кэрол! – с наигранным облегчением воскликнул я. – А я уж подумал, что настал мой час и

ангел спустился за мной с небес.

Девушка, действительно, очень напоминала ангела. Солнце платиной отражалось от ее пшеничных

волос. Светлые хлопковые брюки плотно облегали длинные ноги, а белая шелковая блузка трепетала вокруг

тонких рук и талии. Я обратил внимание, что Кэрол не надела бюстгальтер: нашитые на уровне груди

карманы блузки не могли скрыть слегка выступающие сквозь ткань соски.

– Добрый день, мистер Харт, – улыбнулась девушка, щурясь сквозь коричневые стекла очков, –

далековато вы забрались.

– Здравствуйте, Кэрол, – ответил я, – только не подумайте, что пытался от вас сбежать.

– У вас бы это и не получилось. Я быстро бегаю, – уверенно парировала девушка.

– Даже не сомневаюсь в этом.

Мы шли рядом. Обращаясь к ней, мне приходилось неловко задирать голову вверх: Кэрол была на

полголовы выше. Не могу сказать, что я совсем уж маленького роста. В молодости моя макушка достигала

уровня ста семидесяти сантиметров. Однако годы, проведенные за чтением книг, согнули мою спину так, что

сейчас держать ее ровной уже не представлялось возможным. И всё же я периодически делал попытки.

– Расскажите немного о себе. Новак – это же польская фамилия? – поинтересовался я скорее для

поддержания беседы, и так зная ответ на этот вопрос.

– Да, я родилась в Польше, в маленьком городке Влощова, и жила там до двенадцати лет.

– У вас совсем нет акцента, присущего иностранцам.

– Акцент был, да еще какой! В университете пришлось много работать над артикуляцией и

дополнительно заниматься с преподавателем по чистоте произношения.

– Почему же вы переехали в Америку?

– Мой папа – физик, доктор наук. Его пригласили в Бостон преподавать. К тому же я занималась

гимнастикой, показывала хорошие результаты и нуждалась в более квалифицированном тренере. Большой

город обещал новые возможности в развитии моих данных. Но в четырнадцать лет я получила травму

спины, пришлось уйти из спорта.

– Вот откуда у вас осанка, словно у прима-балерины. Моя внучка выбрала фигурное катание, думаю,

это тоже полезный вид спорта для девочки. И как вас приняла Америка?

– Первый год в Бостоне стал для меня сущим адом! Я плакала каждый вечер. Обливалась слезами от

бессилия и одиночества. Дети бывают очень жестоки, особенно в подростковом возрасте. Английский

30

давался с трудом, я стала хуже учиться, замкнулась в себе. В классе была одиночкой, не допущенной в стаю.

Писала слезные письма подругам в Польшу и вынашивала план побега обратно во Влощову. И если бы не

первая любовь, неизвестно, чем бы все закончилось. Его звали Алекс. Ему тогда было двадцать два, а мне

шестнадцать, – лицо девушки озарилось нежным свечением. – По четвергам его музыкальная группа

выступала в местном ночном клубе. Он играл на гитаре и солировал. Я увидела его и пропала! Голубые

глаза, пепельно-русые волосы и просто невероятной красоты ямочки на щеках. Он был известен тем, что

легко ввязывался в драки без причины, отличался резкостью и вспыльчивостью. Но все его минусы сквозь

призму влюбленности казались плюсами. Я грезила им, придумывала всевозможные варианты нашего

знакомства, что спросит он и что на это отвечу ему я. Обязательно хотелось поразить его своим остроумием.

И тогда в моей влюбленной голове созрел план. Со страстью неофита я принялась учиться игре на гитаре.

Сейчас этот порыв кажется странным, но тогда меня мучила неуверенность в собственной

привлекательности. Длинная, нескладная, рефлексирующая девица пубертатного возраста. Да вокруг него

крутились сотни таких же как я! Умение хорошо играть на гитаре, по моим расчетам, должно было выгодно

выделять меня на фоне его фанаток.

Любуясь чеканным профилем девушки, я внимательно прислушивался к ее смягчившемуся от

воспоминаний голосу. Пряди волос, волнуемые ветром, прилипали к помаде на губах. Она смущенно

отбрасывала их в сторону рукой.

– Должна уточнить, – продолжила свой рассказ Кэрол, – это была рок-группа, что, естественно,

наложило отпечаток на мой внешний вид. Меня несло, словно сухой лист по водосточной трубе. Я падала

вниз и упивалась этим падением. Кожаная мини-юбка, куртка в металлических заклепках, ботфорты выше

колена и сигарета в зубах. В итоге Алекс заметил меня и даже пригласил на репетицию группы. Там-то я и

сразила его наповал, небрежно наиграв на гитаре одну из его песен. Мы начали встречаться. У меня словно

крылья за спиной выросли! Я была абсолютно счастлива! Мы строили планы на дальнейшую совместную

жизнь. А через год, как в заурядном фильме, я застала его со своей лучшей подругой. Мой мир померк.

Пустота и разочарование накрыли с головой. И тогда, зная о его стремлении к мировой известности, я в

сердцах бросила, что он неудачник и никогда не прославится, а вот я обязательно стану медийным лицом!

Заявив это, я бросилась штурмовать актерские школы Массачусетса. Но очень скоро выяснилось, что

лицедейство не мой конек. Тогда попытала свое счастье в журналистике и поняла, что это и есть мое

призвание. Если бы не злое отчаяние, охватившее тогда, вряд ли мне хватило бы куража, чтобы достичь

всего того, что я имею сейчас.

Девушка замолчала, отвернувшись к океану. С восхищением, смешанным с грустью, я любовался ее

золотым нимбом волос, сияющих на солнце. Я вдруг увидел перед собой девочку с раненой душой.

– Алекса уже нет в живых, его погубили наркотики, да и я давно его простила. Ведь он подарил мне

не только первую любовь, благодаря ему я смогла понять, почувствовать и наконец полюбить Америку.

– А где преподает ваш отец сейчас? – поинтересовался я. – Возможно, я его даже знаю.

– Где-то в Калифорнии. Мы не общаемся уже много лет, – произнесла она тусклым голосом.

– Вот как, – пробормотал я, обескураженный ответом.

– Родители развелись, когда мне было пятнадцать. Они очень разные. Мама – экстраверт,

общительная и немного сумасшедшая, как все творческие люди. А отец ее полный антипод – молчаливый,

замкнутый, погруженный в свои научные труды. Не понимаю, как они вообще умудрились создать семью.

Они были странной парой. Всегда выясняли отношения вполголоса и по мере того, как накалялись страсти,

говорили все тише и тише, переходя на шепот. И так ссора обычно затихала. Папа ушел к другой женщине,

своей ассистентке; мы с мамой не смогли простить его. Поэтому фамилия – это единственное, что осталось

от него в моей жизни, – не скрывая раздражения, ответила Кэрол.

– Кэрол, вы же уже большая девочка, – разочарованно протянул я, – и должны понимать, что

любовь – это неподвластное человеку чувство! И если бы ваш отец смог, он бы поборол его в себе.

– Может, и смог бы, но он этого не захотел, – с обидой в голосе возразила девушка.

– Ряд ученых уверенно называют любовь заболеванием, влияющим на сердечный ритм, работу