Текст книги "Полтора килограмма"

12

галлюциногенного действия, а лишь расслабляет нервную систему. Я бы ему поверил, если бы он регулярно

не разговаривал с неодушевленными предметами. Например, красноречиво пристыдить круасан за то, что

тот содержит слишком мало крема. Причем делал это очень естественно и вальяжно, зачастую он

умудрялся даже спорить с ними, при этом злился и эмоционально размахивал руками. Встреть я его при

других обстоятельствах – шарахнулся бы как от сумасшедшего.

А познакомились мы довольно странно.

Однажды я поздно вечером возвращался из офиса домой. Работы в тот день навалилось больше, чем

обычно, и голова к вечеру просто гудела. Я решил пройтись пешком, дабы развеяться, благо, до дома было

всего лишь каких-то два квартала. В пустынном переулке я услышал за спиной торопливые шаги. Прохожих,

как назло, в этот час уже не было. Я быстро оглянулся и ускорил шаг. Их было двое. В ту же секунду звук

чеканных шагов преследователей перешел на бег, и я почувствовал сильный удар чем-то твердым по

затылку.

Очнулся в незнакомом доме. Надо мной склонился высокий худощавый афроамериканец с россыпью

черных веснушек на широком носу и щеках. Его волосы, заплетенные во множество косичек, спускались на

грудь; темно-синяя широкая лента, повязанная по окружности головы, пересекала широкий лоснящийся

жиром лоб. В общем, типичный хиппи. Лицо его лучилось доброжелательностью, черные как смоль глаза

восторженно блестели. Пиджак, словно с чужого плеча, водруженный на голый торс, был явно ему маловат.

Длинные руки смешно выступали из коротких рукавов. Линялые синие джинсы пузырились в области

коленей.

– Ну что, передумал? – спросил незнакомец, подмигнув. Его голос оказался из разряда тех, которые

нравятся женщинам, – низкий, хриплый, обволакивающий.

– Что передумал? – испуганно переспросил я, пытаясь приподняться на локте. Но перед глазами все

поплыло, так что пришлось оставить попытки.

– Умирать, – скаля белые зубы, пояснил он.

– Как я здесь оказался?

– Увидел в окно, как тебя приложили кирпичом по голове. Если бы я их не спугнул, обчистили бы

твои карманы. Всё произошло возле моего дома, вот я тебя и перенес к себе.

– Да, их было двое. Они шли за мной, – вспомнилось мне.

– Ты чего без родителей ходишь? Уж если ростом не вышел, так сиди дома, как стемнеет, – он

потрепал меня по плечу, словно давнего приятеля.

Я оскорбленно молчал, обескураженный таким панибратским отношением к себе.

– Можно стакан воды?

– Меня Том зовут. Том Кросби, – бросил он из-за плеча, направляясь, по всей видимости, в сторону

кухни.

– Дэн Харт, – представился и я. – У вас есть телефон? Жена, наверное, волнуется, что меня всё еще

нет дома.

– Сейчас принесу, – крикнул Том из кухни.

Я осмотрелся. Часы на стене показывали половину двенадцатого. Получалось, что без сознания я

находился минут десять, не больше.

Взгляд сразу выхватил мольберт с эскизом какого-то незаконченного рисунка. В глазах слегка

двоилось, и я прикрыл один. Рассматривая изображение, попытался предположить, что бы это могло быть,

однако быстро осознал тщетность своих стараний и бросил эту затею. Скорее всего, художник и сам не

понимал, что за пятно изобразил.

При тусклом свете ночника комната казалась небольшой. Из мебели был лишь старенький диван, на

котором, собственно, я и лежал, обветшалое кресло, стол у окна, застеленный темной скатертью. На столе

беспорядочно разбросанные листы бумаги, ночник и телефонный аппарат. На подоконнике различные

тюбики и баночки с красками. В дальнем углу находились шкаф, тумба из темного дерева и небольшой

телевизор. На стенах висели постеры «The Beatles», «The Mamas & the Papas», изображение каких-то

медитирующих восточных людей в позе лотоса.

Хозяин квартиры вернулся с большой кружкой воды в руке, помог приподняться и утолить жажду.

Затем перенес со стола телефон, поставив его мне на грудь. Я пробормотал слова благодарности и принялся

набирать свой домашний номер. Том тактично удалился из комнаты. Лгать я не любил и поэтому рассказал

Хелен всё как есть.

Она принялась причитать и плакать. Я утешал, как мог, обещая, что, как только пройдет

головокружение, сразу вернусь домой.

В комнату заглянул Том:

– Мелкий, как там тебя, Дэн! А ты где живешь?

– На Вашингтон-стрит, здесь рядом.

– Хочешь, я тебя на руках отнесу?

13

– Нет, не нужно. Сам сейчас встану, – стушевался я.

– Да ладно, ты весишь килограммов пятьдесят, как мешок муки!

– Нет, значительно тяжелее, – упорствовал я, оскорбленный сравнением.

– Ладно. Тогда давай спать, а утром отведу тебя домой.

Я напрягся. Меня волновало, где именно этот громила собрался ложиться? Кроме дивана, в комнате

других вариантов не значилось. Том извлек из шкафа подушку и одеяло, незатейливо их раскинул прямо на

полу и, повернувшись ко мне спиной, тут же уснул, слегка похрапывая. Мне же еще целый час пришлось

ворочаться на неудобном диване, пытаясь уснуть.

Утром я уже был способен передвигаться, хотя меня еще слегка покачивало и мутило. Вероятно,

сотрясение мозга избежать всё же не удалось. Опираясь на локоть Тома, я осторожно следовал к дому.

Хелен и Джим встретили нас у двери. Тома пригласили к столу позавтракать с нами. Он охотно

согласился, сразу очаровав присутствующих своей непосредственностью. После завтрака, заметив в

прихожей мяч Джима, он тут же позвал сына во двор играть. Мы с женой наблюдали в окно, как они

закидывают мяч в кольцо с сеткой, прикрученное к столбу на заднем дворе. У Тома были несоизмеримо

длинные конечности, словно у голенастого щенка дога. «Мир наверняка потерял в его лице отличного

баскетболиста», – подумалось мне тогда. Он вообще был более подвижен, весел, нежели я, что не могло не

очаровать моего двенадцатилетнего сына, для которого я вечно не находил времени, чтобы погонять мяч.

С того дня Том стал частым гостем в нашей квартире. Хелен и Джим всегда радовались его приходу:

он вносил в дом какое-то праздничное приподнятое настроение.

Вот так, ненавязчиво, этот человек вошел в нашу жизнь и стал моим самым близким другом. Почему?

Я и сам не понимал этого тогда. Мы во всем были полной противоположностью, но нам было интересно

вместе, и, не смея больше перечить притяжению душ, мы погрузились в крепкую мужскую дружбу.

Том вырос в Челси – небогатом пригороде Бостона. У него было три брата и одна сестра. Отец взял в

жены мать Тома с четырьмя детьми от предыдущего брака. Том оказался их единственным общим

отпрыском. Оба родителя обладали склочным и неугомонным характером и потому бранились как кошка с

собакой. Мать отвечала за утилитарную сторону семьи, а отец, в прошлом акробат из мексиканского

гастролирующего цирка, получивший перелом ноги, после которого остался хромым на всю жизнь, теперь

был вынужден работать в порту разнорабочим.

Уже в тринадцать лет, заглянув к тридцатилетней соседке по приглашению на чашечку чая, он

расстался с невинностью. Я же, в отличие от него, стыдливо таскал свою девственность вплоть до встречи с

Хелен. Я был задавлен комплексами, а его обаяние перекрывало всё. Он напоминал щенка, ни разу не

получавшего взбучки и поэтому вечно радующегося жизни и окружающим его людям.

Свою жену он встретил, когда ему было уже далеко за тридцать. Они познакомились на ледовом

катке. В тот же вечер Том поцеловал ее под столбом с указателем «Парковка для машин запрещена».

Пребывая на взлете эмоций, он оторвал этот указатель и повесил в спальне над своей кроватью. Я,

например, никогда не был способен на подобные поступки. Я был рабочей лошадкой, а он – ярким

представителем породы разгильдяев. Убежденный пацифист. Ему претило вообще подчиняться трудовому

графику, поэтому этот парень был вольным художником, музыкантом, подрабатывающим время от времени

то тут, то там. Его не угнетало отсутствие денег, главное в жизни для него – это свобода души и тела.

Лишь обзаведясь потомством и почувствовав ответственность перед семьей, он позволил себе из

дикого иноходца превратиться в рабочего коня. Годы дружбы показали, что в серьезных поручениях Тому

нет равных по исполнительности и ответственности. После длительных уговоров он всё же остриг свои косы

и я сделал его своим доверенным лицом во многих делах. И ни разу об этом не пожалел.

– Да, Том! Слушаю! – торопливо пропыхтел я, чувствуя, как учащается пульс от быстрой ходьбы.

– Привет, Дэн! Тут появился один вариант. Ты, скорее всего, откажешься от него, но считаю своим

долгом сообщить. В общем, мы нашли донора. Тело подходит по пяти критериям, родственники дали

согласие, оперировать можно уже через пару недель. Только есть нюанс, – Том замолчал на несколько

секунд, – понимаешь, это женщина.

Я уже поднялся на лифте на второй этаж, где в левом крыле дома находился мой рабочий кабинет.

– Том, мне не до шуток, – раздраженно бросил я.

– А я и не шучу, – виновато вздохнул Том.

От растерянности пришлось замолчать, не совсем понимая, как реагировать на подобную новость.

Такой вариант мы никогда не обсуждали, я даже не мог допустить мысли о смене пола. Со

стремительностью, на которую только мог быть способен мой организм, я ворвался в свой кабинет и закрыл

за собой дверь. Наконец, дав волю чувствам, я взревел в трубку:

– Да ты в своем уме? Ты хоть понимаешь, что предлагаешь? Как тебе вообще это пришло в голову?

Я метался по кабинету, как затравленный зверь в клетке.

– Дэн, успокойся, прошу тебя! Тебе нельзя так нервничать! Просто ты каждый день грозишься

14

умереть и требуешь найти хоть какого-то донора, вот я и подумал…

Не дав ему договорить я заорал в трубку с новой силой:

– Подумал?!!! Как ты себе это представляешь? Посмешище из меня решили сделать?

– Дэн, извини! Очень тебя прошу, успокойся! Где твои таблетки? – Том не на шутку был взволнован.

Я опустился в кресло, в глазах потемнело, пульс отбивал бешеный ритм, словно загнанный скакун.

Тело мое обмякло, еще секунда – и телефон бы выпал из внезапно ослабевшей руки. Пришлось поспешно

бросить его на стол. Пальцы рук похолодели и начали дрожать. Вслепую нащупав гладкую поверхность

столешницы и скользя пальцами правой руки по деревянным рельефам вниз, я выдвинул верхний ящик.

Дрожащей рукой нащупал заветный пузырек с таблетками, нетерпеливо высыпал несколько штук на ладонь,

взял две и положил в рот, остальные бросил на стол. Затем потянулся к графину с водой, к счастью, он был

наполнен лишь на четверть, я слабыми руками смог его приблизить к губам и прямо из горлышка жадно

сделал несколько глотков. Минуту, может меньше я неподвижно сидел с закрытыми глазами, ожидая, когда

начнется действие препарата. Из динамика телефона доносился взволнованный крик Тома:

– Дэн! Дэн! Ты меня слышишь? Дэн, ответь мне!

Сделав над собой усилие, я взял в руку телефон. Голос мой звучал глухо.

– Не шуми. Я принимал таблетки, – немного помолчав, я разочарованно продолжил, – Том, это

первый донор за семь месяцев. Боюсь, что я вообще не доживу до операции.

– Мы ищем, Дэн, мои люди работают, – оправдывался друг.

– Значит, плохо работают! – хрипло крикнул я, чувствуя, как гнев и обида подступают с новой силой.

– Увеличь штат сотрудников в два, в три, в десять раз! Мне нужен результат!

– Хорошо, – успокоил меня Том. – Попытаюсь выйти на клиники азиатских и африканских стран,

надеюсь, ты ничего не имеешь против смены цвета кожи или разреза глаз?

– Нет, я не расист! Уж ты-то это должен знать! – раздраженно рявкнул я в трубку.

– Ладно, Дэн, будут новости – позвоню. Береги себя, – с искренней заботой в голосе попрощался

Том.

– Удачи.

В столовую возвращаться не хотелось. Я снял очки, закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. На лбу

выступила испарина. Мысли роились в моей голове. «Как Том, мой компаньон, друг, мог мне предложить

такое?!» Я чувствовал, что опять закипаю. «Нет, надо успокоиться и ждать. Рано или поздно донор найдется.

А вдруг поздно? А если мне осталось несколько дней? Что же делать? Интересно, что это за женщина-донор.

Сколько ей лет? Что с ней случилось? Может, она молодая и красивая? Так! О чем это я?» Попытался пресечь

даже мысли о возможности сменить пол. Ну не смогу я жить в женском обличье, не мое это! Но с другой

стороны, уж лучше быть живой женщиной, чем мертвым мужчиной. Сомнения липкой массой обволакивали

душу.

Я панически боялся умереть! Осознание скорой смерти порождает безволие, разочарование и

желание замкнуться в себе. Всё это уже прочно вошло в мою жизнь, но последние события подарили

надежду, которую я лелеял в своем сердце. Она давала мне силы жить дальше. Возможно, я погорячился,

когда так сразу наотрез отказался? Черт, что же делать? Может, позвонить Тому, чтобы тело донора

попридержали до моего окончательного решения? Да уж, после скандала, который я ему закатил, звонить и

извиняться. Так! Надо всё как следует обдумать еще раз. Том рассказывал, что потенциальные доноры есть,

однако родственники верят в чудо и не соглашаются на передачу тела для трансплантации. Как же я их

понимаю! Вот и я тоже верю в чудо…

В дверь тихо постучали.

– Войдите, – раздраженно позволил я.

Массивная дверь осторожно открылась, и на пороге кабинета появился Патрик. Лицо его было

взволнованно вытянуто, он извиняющимся тоном тихо спросил:

– Вы в порядке, мистер Харт? Я слышал, вы очень громко разговаривали, а потом наступила тишина.

Простите, если помешал.

– Всё хорошо, Пат. Мисс Новак еще в столовой? – осведомился я.

– Нет, Джим сейчас показывает ей дом.

Я одобрительно кивнул:

– Извинись за меня перед ней, скажи, что не смогу выйти ее проводить и готов завтра в двенадцать

продолжить съемку.

Дворецкий слегка наклонил голову, так он всегда давал знать, что распоряжение будет выполнено.

Когда дверь закрылась, я опять остался наедине со своими сомнениями.

«А что, если после операции просто сменить себе пол и опять стать мужчиной? Сейчас это многие

делают! Уверен, что мне удастся избежать жеманности, свойственной трансвеститам. Я, в отличие от них,

буду, как и прежде, ощущать себя мужчиной». На мгновение мне показалось: решение найдено. Рука сама

потянулась к телефону. Гудки. Спокойный голос Тома:

15

– Знал, что ты перезвонишь.

– Знал он, – беззлобно огрызнулся я. – Послушай, Том, – скажи, если соглашусь на этого донора, я

же потом смогу сделать операцию по смене пола? – для меня согласиться стать женщиной было то же

самое, что признаться лучшему другу: я латентный гомосексуалист.

– Ну, теоретически да, – задумчиво произнес Том. – Но, естественно, не сразу, всё будет зависеть от

ее иммунитета.

Я тихо зарычал от бессилия. Всё шло к тому, что надо соглашаться. Том терпеливо ждал моего

решения.

– Какая хоть она? – чувствуя себя глупо, не удержался я от вопроса.

– Тридцать четыре года, мексиканка, рост выше среднего, но длина позвоночника соответствует

нашим критериям, среднего телосложения. Она после автомобильной аварии уже два года находится в

коме. Родители погибли, есть только бабушка, которая больше не может оплачивать услуги клиники.

Всё мое естество сопротивлялось, и не могло заставить себя согласиться.

– Спасибо, Том, мне необходимо подумать, – еле слышно прошелестел я и положил трубку.

Новая информация лихорадочно пульсировала в измученном сомнениями мозге. «Тридцать четыре

года. Какой замечательный возраст! Боже мой, но как появиться перед сыном в таком виде? А на собрании

акционеров? Да я стану посмешищем! Они будут пальцем показывать и шептаться за моей спиной.»

Я опять схватился за телефон.

– Что еще, Дэн? – быстро ответил Том, словно он заранее ждал мой звонок.

– Сколько времени может занять стабилизация иммунитета? – решительно спросил я.

– Год, может быть два. Гормональная терапия – это очень серьезно, тем более в твоем случае. А

вообще, лучше спроси об этом Дитте, – уверенно ответил Том.

– Это очень долго, – раздосадовано выдохнул я, и немного помолчав, добавил. – Том, оплати

содержание этой девушки в клинике на год вперед. И в дальнейшем, если ее услуги нам не понадобятся, я

хочу, чтоб ты финансировал ее пребывание в больнице.

– Хорошо. Что-то еще?

– Нет. Это всё.

Я бросил телефон на стол и закрыл лицо руками.

Господи! Что же делать? Подай хоть какой-нибудь знак! Хотя о чем это я? Он отмерил мне

положенные годы жизни, а я спорю с ним. Отказываюсь умирать, выкручиваюсь как могу, лишь бы не

встречаться с ним.

Откинувшись на спинку кресла, я отрешенно смотрел на противоположную стену кабинета. Взгляд

зацепился за массивные часы из красного дерева в виде корабельного штурвала. Казалось, весь организм

впал в анабиоз, и лишь мозг лихорадочно прорабатывал возможные варианты своего будущего

существования в женском теле. Я уже представил заголовки газет, смакующих такую новость: «Мистер Харт

теперь стал Мисс Харт!» Начнутся грязные домыслы и сомнения в моей сексуальной ориентации! Всё это

просто неприемлемо для моей репутации!

Может, действительно, стоит проконсультироваться о смене пола с Дитте?

Георг Дитте. К этому человеку я относился с неподдельным пиететом. Светило в области

нейрохирургии и неврологии. Получил ученую степень доктора медицинских наук в Университете

Барселоны. Один из первых врачей в мире, внедривший новые методики микрохирургии и хирургии

спинного мозга. Именно он возглавил мою лабораторию и пригласил остальных специалистов,

необходимых для заявленной научной работы.

Его я нашел в Германии, в Штутгарте. Высоченный и мускулистый, одним словом Человек-гора,

больше напоминающий спортсмена-штангиста, нежели хирурга. Своей фундаментальностью он был похож

на сытого медведя-гризли. От него исходила спокойная сила, которую ощущали все присутствующие рядом.

Он держался всегда отстраненно, словно выстраивал невидимую стену между собой и собеседником. Шутки

отпускал с крайне серьезным, даже грустным видом.

Ему было пятьдесят четыре года, но ни жены, ни детей он не имел. Волк-одиночка, упивающийся

научно-медицинской литературой, и любитель проводить время в тренажерном зале. Дитте говорил

негромким, вкрадчивым голосом. Он не был красавцем, но рост и фактура притягивали к нему женский пол.

Лукавые серые глаза всегда добродушно прищурены. Густая шевелюра темных волос небрежно зачесана

направо так, что не наблюдалось никакого пробора, и даже левый висок отросших волос топорщился вверх.

Аккуратно подстриженные усы добавляли ему лишних пять лет. Георг предпочитал носить джинсы и

непритязательные свитера демократичных марок.

Как истинный ариец, сдержан, педантичен, скуп на проявление эмоций. Двери в мир Дитте были

плотно закрыты для окружающих, и я, уважая его выбор, не пытался заглянуть туда. Он не любил

распространяться о своей личной жизни, но от Тома я знал, что Георг был женат на красивой и взбалмошной

особе. Их брак продержался три года, после чего Дитте в один прекрасный день, после очередной ее

16

истерики, молча собрал вещи супруги и перевез в дом ее родителей. С тех пор он предпочитал одиночество

и избегал женского внимания к своей колоритной персоне. Еще Том рассказывал, что Георг прекрасно

готовит мясо и вообще является гурманом, каких свет не видел.

В юности Дитте лелеял мечту стать пилотом и просто бредил небом и полетами. Втайне от родителей

он с друзьями прыгал с вышки на небольшом парашюте. Однажды один из друзей неудачно приземлился и

получил открытый перелом ноги. Георг оказал ему первую помощь, и вид торчащей наружу кости его

впечатлил настолько, что, вернувшись домой, он засел за книгу по анатомии человека и решил поступать в

медицинский университет. Учеба поглотила его целиком, и мечты о полетах исчезли без следа.

Тихий стук в дверь вывел меня из оцепенения. Стрелки часов подсказали, что я уже сорок минут сижу

неподвижно. В кабинет заглянул Джим:

– К тебе можно?

– Конечно, заходи. Мы же толком еще и не поговорили, – приветливо улыбнулся я.

Джим вошел и, усаживаясь в кресло напротив, заметил рассыпанные по столу таблетки:

– Пап, ты себя хорошо чувствуешь? Выглядишь неважно, бледный какой-то.

Я колебался: передавать ему наш разговор с Томом или нет.

– Ну, в моем положении бледность это нормально, – попытался я отшутиться, чувствуя, что не готов

еще поделиться с сыном новостью. – Рассказывай, что там у тебя с бизнесом в Европе? По телефону ты был

чрезмерно лаконичен.

– С бизнесом всё идет так, как и должно быть! – безмятежно улыбнулся сын. – В двадцатых числах

приходит новая партия «Ferrari berlinetta», через месяц лечу обратно, есть еще пара контрактов, требующих

более тщательной проработки. Слушай, звонил Шон Бирн – парень с моего курса, ну, ты должен его

помнить, рыжий такой, он еще свалился в бассейн на моем двадцатилетии. В него одно время была

влюблена наша Джес.

Я кивнул, поняв, о ком именно идет речь, хотя подсказка, что в него была влюблена Джес, могла

заставить меня пару дней вспоминать этого Шона.

– Он сегодня женится на какой-то юной красотке, – продолжил Джим. – Ужасно не хочу ехать туда

один. Может, составишь мне компанию, я его уже предупредил, Шон будет рад тебя видеть. Поедем вместе,

а? – с мольбой в глазах Джим ждал ответ.

Я поморщился и с виноватой улыбкой покрутил головой из стороны в сторону, что означало «ни за

что».

– Там будут Сендлеры, Кевин Абель, Джон Боггарт, пап, ну ты же с ними отлично ладишь, —

продолжал настаивать сын.

– Да уж, просто террариум единомышленников. Меня же там на части разорвут! – оправдывался я.

– После моего публичного заявления пришлось отключить телефон. Думаю, все эти старые денежные

мешки уже в мечтах устроили кастинг на лучшее тело донора для себя. Теперь им не терпится узнать, когда

же я, наконец, лягу под нож, чтобы посмотреть, что из этого получится.

– Ты прекрасно знал, что тебя ждет! Я тебе говорил, что ты спешишь! – сверкнув глазами, повысил

голос сын, пользуясь возможностью упрекнуть меня. Джим был вспыльчив, как и я, но также легко остывал.

– Открытия в области медицины это замечательно! Но зачем самому становиться подопытным кроликом,

отец? Можно найти пару безнадежно больных и прооперировать для начала их, – с мольбой глядя на меня,

в ожидании ответа замер Джим.

– А как ты будешь смотреть в глаза родственников, когда эти люди умрут на операционном столе?

Ведь они бы могли прожить еще несколько дней или месяцев, а ты отнимешь последнее, что эти несчастные

имели! – я заводился от того, что сын не понимает той мысли, которую я хочу до него донести. – Зачем

кого-то искать? Я и есть безнадежно больной!

– Вот только не надо прикрываться плохим самочувствием, ты просто слишком мнителен, – уже

смягчившись, продолжил Джим, вероятно вспомнив, что мне нужно избегать волнений. – Думаешь, я не

заметил, как ты распушил хвост, флиртуя с журналисткой? – заговорщицки подмигнул мне сын.

– Человек, у которого болит внутри, всегда делает музыку погромче, уж так он устроен! Женщины

любят, когда ими восхищаются. От меня же не убудет, а Кэрол приятно, – отмахнулся я от беспочвенных

подозрений сына. – Согласись, она очень хорошенькая и далеко не глупая.

– По мне, так обычная. Ты не увиливай от ответа, едешь со мной или так и будешь теперь жить

затворником? – не отступал Джим.

– Возьми с собой Тэда или Оливера. Оставь старика в покое, – взмолился я.

– Пап, тебе надо встряхнуться, не хорони себя в этих стенах раньше времени. Мы так давно не

выбирались с тобой куда-нибудь вместе, – Джим, не сводя с меня напряженного взгляда, ждал ответ.

– Ну, хорошо, – нехотя согласился я, понимая, что сын прав и, может быть, действительно это будет

наш последний совместный выход.

17

– Вот и отлично! Я планирую поплавать, не хочешь спуститься со мной к бассейну? —поднимаясь из

кресла, предложил Джим.

– Идем.

Я последовал за ним, слушая, как он взахлеб расхваливает достоинства «Ferrari berlinetta». Мы

миновали светлый коридор второго этажа, стены которого украшали сотни маленьких лампочек в виде

прозрачных капелек воды, беспорядочно разбросанных в верхней части стен. В дневное время они

создавали иллюзию влаги. В вечернее время их мягкий свет придавал серо-голубым стенам какое-то особое

нежное свечение, наполняя пространство чистотой и бодрящей свежестью океана. Это был мой

дизайнерский вклад в оформление дома. Таким образом, каждое утро, направляясь к себе в кабинет,

комнату для совещаний или в тренажерный зал, бойкотируемый мною последние годы, я получал деловой

настрой и заряд бодрости. Коридор правого крыла дома, напротив, был выполнен в светло-зеленых тонах,

всё с теми же каплями-светильниками, в этой цветовой гамме уже напоминающими утреннюю росу на

листьях растений. В этом крыле располагалась моя спальня, библиотека, джакузи, сауна, – словом, всё то,

что должно настраивать идущего по коридору на предстоящий отдых. В холле к нам присоединился Винчи.

Он нехотя поплелся следом, осуждающе взглянув на нас, словно говоря: «И хочется вам в такую жару

выходить из прохладного дома!»

Бассейн голубым полумесяцем обнимал дом со стороны океана. Его длина составляла тридцать два

метра, и задуман он был для тренировок, которые устраивал Джим, приезжая ко мне в гости. Рядом

находился еще один круглый бассейн, который предпочитали для своего отдыха менее спортивные люди, к

коим относил себя и я. Элизабет, моя вторая жена, установила ряды белых мраморных вазонов с розами,

которые лучами отходили от большого бассейна. С высоты птичьего полета хорошо просматривались

очертания глаза: круглый бассейн превращался в зрачок, а полумесяц большого бассейна – в веко, и ряды

вазонов, словно алые ресницы, окаймляли верхнюю часть века гигантского глаза. При всем моем

неуважении к Элизабет, я всегда признавал ее тонкий изысканный вкус во всём, начиная от правильно

подобранного комплекта одежды и заканчивая оформлением интерьера. Она сумела придать моему

холостяцкому жилищу необходимый уют и расслабленную элегантность. Лиз создала безупречный

ландшафтный дизайн в нашем саду: в вечернее время фигурная стрижка кустов и умеренное освещение

придавали саду таинственную роскошь и гармонию. Особняк располагался вдали от городской суеты на

четырех акрах побережья. Сюда я сбежал из Бостона почти тридцать лет назад и ни дня не пожалел о своем

уединении.

На соседнем участке садовник косил газон. Запах свежескошенной травы и прогретой солнцем земли

спорил с соленым бризом океана. Винчи сразу занял место на траве в тени куста жасмина. Удобно

устроившись на диванчике под навесом, я наблюдал, как сын раздевается, вытягивает руки вперед и ловко,

без единого всплеска, входит в воду. В октябре Джиму будет сорок восемь, но он оставался по-прежнему в

прекрасной спортивной форме. Плоский живот и мощная грудная клетка свидетельствовали о сорокалетнем

стаже пловца. Я не претендую на беспристрастность, но Джим отождествлялся у меня со львом. Сын

обладал завидной алертностью. Пожалуй, он единственный известный мне человек, способный на

максимальную готовность к действию на фоне внутреннего спокойствия. Густые каштановые волосы мягкой

волной распадались на прямой ряд. Их едва заметно задела седина, как и усы, которые он носил со своего

двадцати восьмилетия. Легкая припухлость под глазами выдавала проблемы с почками, приобретенные уже

в зрелом возрасте. Он был высокий и широкоплечий, как мой дед, живший в Миннесоте, и имел мои каре-

зеленые с легкой грустинкой глаза. В остальном он всё же больше походил на свою мать.

Джим рос настоящим перфекционистом: всё в его будущем было запланировано с арифметической

точностью. Он не мог плестись в колее, всегда пытался выбраться, приложить усилия, чтобы разрушить

границы, чего бы это ему ни стоило. Ум, юмор, самоирония – всем этим природа щедро наделила моего

мальчика. Я всячески поддерживал в нем внутреннюю свободу, не хотел, чтобы пропала

непосредственность, присущая всем детям.

Перед сном Хелен читала ему книги, которые они позже обсуждали. Каждые выходные я водил его в

музеи, в театры, на выставки. Хотелось, чтобы он прожил то, чего был я сам лишен в детстве, чтобы ему не

пришлось догонять знания в зрелом возрасте.

В школе Джим был на хорошем счету. Спортсмен, отличник и просто красивый парень. Нельзя было

не заметить, что у нас дома часто стал бывать его одноклассник по имени Джереми – маленький, очень

полный, в очках с толстыми линзами. Я поинтересовался у сына, что между ними общего. Его ответ врезался

мне в память, как неопровержимая истина, игнорируемая многими. Сын сказал, что с Джереми в классе

никто не дружит, а это неправильно, потому что у каждого человека обязательно должен быть друг!

Однажды Том устроил моему сыну ознакомительный перекур марихуаны. Пятнадцатилетний Джим и

его друг начали проявлять интерес к травке. Том, прикинувшись единомышленником в этом деле, раздобыл

самую лучшую забористую дурь, какую только смог найти. Парней рвало так, что ни тот, ни другой больше в

жизни не прикоснулись даже к обычным сигаретам. Об этом уроке взрослой жизни я узнал лишь через два

18

года и был безмерно благодарен «непутевому учителю» за горький опыт.

В семнадцать лет Джим влюбился в красавицу с прохладной северной кровью. Пепельные волосы,

взгляд голубых глаз с поволокой, спортивная фигура. И парень пропал. Ее семья переехала в Бостон из

Финляндии. Полгода Джим буквально жил под ее окнами, не смея подойти и заговорить с богиней своих

грез. Илоне было шестнадцать. И как говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло. Однажды он

увидел в парке плачущую Илону. Набравшись смелости, подошел к ней и предложил свою помощь.

Оказалось, что ее младший брат подсел на наркотики. С Джимом на плавание ходил парень, чей старший

брат работал в полиции в отделе по борьбе с наркотиками. Он-то и помог ребятам, накрыв несколько точек

торговли в районе. Илона ответила Джиму взаимностью. Они стали встречаться, и их любовь прожила целых

четыре года. Вместе с ней он отпустил свою юность. О причинах расставания Джим мне никогда не

рассказывал, да, признаться, я и сам не лез к нему в душу с расспросами.

Закончив исторический факультет Гарварда, сын увлекся автогонками. Получил много кубков, но в

двадцать восемь лет попал в серьезную аварию, и это закончилось множественными переломами. Целый

год он провел в клинике, учился заново ходить. В итоге принял решение оставить этот вид спорта и занялся

поставками европейских спортивных машин в Америку.

Я попросил дворецкого принести оставленную на террасе прессу. В надежде, что чтение отвлечет

меня от навязчивых мыслей о мексиканке. Развернув первое попавшееся в руки издание, и уперев в текст

невидящий взгляд, я некоторое время даже верил в то, что действительно занимаюсь чтением. Взгляд снова

и снова пробегал по одной и той же строке. «Черт, получается, что мне придется целых два года терпеть эти