Текст книги "Приключения Джерика"

2
Как мы уже не надеялись завести собаку…
… а тут Джерик к нам пришел

Вечером папа с мамой пришли с работы и, робко глядя на бабушку, сказали, что, кажется, у них появилась УНИКАЛЬНАЯ ВОЗМОЖНОСТЬ поехать ЗА ГРАНИЦУ!!! – в ТУР ПОЕЗДКУ – в ЮГОСЛАВИЮ!!! – ВДВОЕМ!!! Ведь это просто невероятно! Это организует Союз кинематографистов! Вы только подумайте – какие свободные настали времена! А между прочим, Югославия – ПОЛУКАПИТАЛИСТИЧЕСКАЯ страна! Туда же вообще НЕ ПУСКАЮТ! Да еще мужа с женой одновременно! А тут пожалуйста – турпоездка для кинематографистов! На целых две недели! И даже с женами! Просто не верится!

– А как же мы? – спросили мы с Таней.

– А вы поедете на дачу! Мы снимем вам дачу! За границу с детьми не пускают! Неужели вы не понимаете таких простых вещей! Даже странно – ведь вы большие девочки! Должны бы уже понимать!

Мы совсем было собрались зареветь, но тут вспомнили про уток и сказали:

– А зато у нас утята!

– Какие еще утята? – спросили мама с папой.

– А какая еще Югославия? – спросили мы с Таней. Мама с папой переглянулись, вздохнули и ничего не ответили.

«Дорого небось?» – спросила бабушка.

«Очень дорого,» – тихо сказала мама.

А папа с энтузиазмом подхватил, боясь, чтобы мама не передумала: «Деньги не главное! Деньги можно одолжить! Осенью мы получим гонорар за сценарий. Или зимой. Ну, самое позднее – весной. Если фильм не ПОЛОЖАТ НА ПОЛКУ».

«Все получим, получим… – проворчала бабушка. – А денег все нет и нет». – «Потому что ЦЕНЗУРА! – вступилась мама. – ОНИ же все запрещают!» – «Какая разница, почему… – вздохнула бабушка. – Детей-то ведь каждый день кормить надо!»

Но тут вдруг возмутился дедушка. «Что за МЕЩАНСТВО! – закричал он. – Как вы можете говорить о деньгах! Ведь вы собрались к КАПИТАЛИСТАМ! Даже к ПОЛУкапиталистам – а они еще хуже! Там же БУРЖУАЗНАЯ ПРОПАГАНДА!»

Папа схватился за голову и застонал: «Петр Иванович! Но ведь Ленин был в Цюрихе!» И тут дедушка просиял и сказал, гордясь за Ленина: «А что ж ты думал! Подумаешь – в Цюрихе! Ты еще Польшу вспомни! Он и в Париже бывал! На улице Мари Роз!»

А потом неожиданно добавил: «Но ведь при царском проклятом режиме ВЫЕЗДНУЮ КОМИССИЮ проходить не надо было!»

Тут все замолчали и переглянулись.

«Ну, Илья и так все газеты читает, – сказала бабушка. – Но Ритка…» – «За меня не волнуйтесь, – быстро сказала мама. – Я комиссию пройду».

С этого дня каждый вечер, вернувшись домой и наскоро поужинав, папа принимался за подготовку к экзамену. Он составлял конспекты ЛЕНИНСКИХ РАБОТ, изучал ОТЧЕТНЫЙ ДОКЛАД СЪЕЗДА и УСТАВ ПАРТИИ, еще более внимательно, чем всегда, читал газеты. Дедушка время от времени устраивал ему контрольные и проверки, задавал КАВЕРЗНЫЕ вопросы, которые специально для этого придумывал целый день, и очень радовался, если папа не сразу находил ответ.

А мама, казалось, даже не думала о предстоящем экзамене. Папа пытался хотя бы вкратце пересказать ей прочитанное, но она совсем не хотела об ЭТОМ слушать и всякий раз беззаботно отвечала: «Ты, Илюша, главное – учись… А обо мне не беспокойся. Я уж как-нибудь».

Утром в день экзамена папа встал раньше обычного и еще раз просмотрел свои записи и конспекты. Он так волновался, что подавился яичницей и пролил на себя полчашки кофе с молоком. Хорошо, что мама на всякий случай погладила ему запасную рубашку. Когда он переоделся и вроде бы немного успокоился, зазвонил телефон. Это был папин товарищ, известный кинорежиссер, который проходил комиссию накануне и С ТРЕСКОМ ПРОВАЛИЛСЯ. «Валят ужасно, – тусклым голосом пожаловался кинорежиссер. – В комиссии одни старые большевики. Сами знаете, что это за народ (папа молча кивнул в телефон и посмотрел на дедушку). Делать им нечего – придираются ко всему! Газеты все просмотрите еще раз! Устав партии – наизусть! Доклад Брежнева – точно по тексту! Но главное – не вздумайте им сказать, что собираетесь оттуда привезти подарки своим детям – из Югославии запрещено вывозить детские вещи!»

Папа нервно закурил сигарету, а мама придирчиво оглядела себя в зеркало. Она была очень хороша в простом светло-сером костюмчике от Ляминой с подложенными плечами, вытачками и зауженном в талии, и в черной блузке в белый горошек. Но что-то, видимо, всерьез ее тревожило. «Волнуешься?» – сочувственно спросил папа. «Еще как! Просто ума не приложу – бусы или шарфик? – ответила мама. – Ну, пожалуй, если старые большевики, то все-таки брошку!» Мама приколола к вырезу блузки брошечку из горного хрусталя, которая очень шла к ее стройной шее, чуть растрепанным и откинутым назад светлым волосам (почти как у Любови Орловой), подкрасила губы и вздохнула. «Ну, все хорошо, Ритик, – сказал папа. – Пошли уже, а то опоздаем». – «Нет, – ответила вдруг мама с непривычной для нее резкостью. – Нет, не так». Она исчезла в комнате и вновь появилась через несколько минут. Оказалось, что она сменила блузку на очень скромный и милый черный трикотажный свитерок с белым узором. «Вот так, – сказала мама. – И никаких украшений». – «Что-то больно простенько», – неодобрительно покачала головой бабушка. Она любила ткань «в горошек», и ей жаль было, что мама отказалась от блузки. «Именно так», – повторила мама твердо. И они отправились на экзамен.

По маминой просьбе папа проходил комиссию первым. Его НЕЩАДНО ГОНЯЛИ, но он все знал и на все БЛЕСТЯЩЕ ОТВЕТИЛ. Самый старый и самый строгий большевик, раззадорившись, задавал ему все новые вопросы, но сбить папу ему так и не удалось. После часового расспроса усталые и недовольные старые большевики отпустили папу, кисло поздравив его с одержанной победой и велев пригласить жену. Ко всеобщему удивлению, мамы в коридоре не оказалось. Она появилась минут через пятнадцать, держа в руках сумку с продуктами. «Скажи, что ты была в библиотеке», – шепнул ей побелевший от волнения папа, перехватывая у нее сумку. Мама ничего ему не ответила и, улыбаясь, пошла на экзамен. Заждавшиеся большевики уже не на шутку рассердились и, коротая время, ссорились друг с другом, обсуждая последние политические новости. «Извините, – сказала мама. – Кажется, я немного опоздала. Но у меня УВАЖИТЕЛЬНАЯ ПРИЧИНА – представьте себе, в гастрономе на углу дают сосиски! И «докторскую» колбасу. И даже масло – по двести грамм в руки. Может быть, Вам нужно? Там народу немного – очередь всего на час. Если вы минут через десять пойдете, то может быть, вам еще достанется». Старые большевики замолчали, волнуясь и не зная, что отвечать. С ними еще никто так не разговаривал на экзамене. Наконец самый старый и строгий большевик решил ПОКОНЧИТЬ С ЭТИМ и прекратить НЕУМЕСТНЫЕ РАЗГОВОРЫ. «Мне нельзя колбасу, – проглотив слюну, с горечью сказал он. – У меня холецистит, диабет, язва и контузия!» – «Ничего страшного, – ответила мама. – «Докторскую», я думаю, можно. Вы с врачом посоветуйтесь. У моего отца тоже повышенная кислотность, но «докторскую» ему можно». Тут вмешался другой большевик, которому обидно стало, что мама разговаривает не с ним. И он ехидно спросил: «Скажите, а когда родился Гагарин?» – «Он довольно молодой, – ответила мама и улыбнулась. – Вы знаете, ведь космос – это такая нагрузка! Пожилого человека туда бы не отправили. Это было бы просто утомительно! Моя мама любит по вечерам смотреть телевизор, и она говорит, что Гагарин симпатичный. У него открытое лицо. А я телевизор не смотрю – мне некогда, ведь у меня двое детей». – «Ну, а газеты вы читаете?» – спросил третий большевик. Первый – тот, которому мама разрешила есть колбасу, вдруг как-то злобно на него посмотрел, а потом исподтишка подмигнул маме и выразительно кивнул головой, чтобы она сказала, что читает. «Да что вы! – ответила мама. – Какие газеты? Когда? МОИ ДЕВОЧКИ учат французский язык и, кроме того, они ходят на фигурное катание! А надо же еще их уроки проверить, постирать, погладить, продукты купить, на каток их сводить и книжку им на ночь почитать (мы только что закончили «Бэмби» и теперь читаем «Маугли»!) – а ведь я ЕЩЕ И РАБОТАЮ! А это значит – отпрашиваться приходится. Но у меня очень хороший начальник, он прекрасно ко мне относится и всегда пораньше отпускает!» Большевики сидели как завороженные, будто во сне, медленно покачиваясь, прикрыв глаза и чему-то блаженно улыбаясь. Вдруг один из них встрепенулся, встряхнулся, нахмурился и спросил: «Ну, а знаете ли вы, сколько орденов у комсомола?» Мама посмотрела на него с удивлением: «У меня ведь еще и родители есть, слава Богу! – сказала она (самый старый большевик испуганно посмотрел на нее, боясь, что сейчас она перекрестится, но мама сдержалась и только поплевала через левое плечо). – А они очень требовательные и капризные! У отца тяжелый характер. Он, кстати, тоже старый большевик. Вот он бы вам наверняка ответил. Но, подумайте сами, когда же мне пересчитывать ордена комсомола? Ведь я так устаю на работе, а мне еще надо заботиться о моем муже, о старых родителях и о маленьких детях. Разве не так?» – «Конечно! – вскочив с места, завопил вдруг самый старый большевик, глядя на маму влюбленными глазами. – Дорогуша! Поезжайте в Югославию – отдохните! Привезите подарки Вашим деточкам!» – «Обязательно, – сказала мама. – А вам тоже счастливо оставаться! И непременно спросите у доктора про «докторскую» колбасу! Вам наверняка ее можно». Старый большевик проводил маму до двери и долго смотрел ей вслед, глядя, как она идет по коридору навстречу папе, в простом сером костюмчике от своей любимой портнихи Ляминой, таком чистом и отутюженном, в тонком черном свитерке, в туфлях с пряжками на высоких каблуках и с прической под Любовь Орлову. У него было странное лицо, и, хотя он улыбался, в глазах у него почему-то стояли слезы – наверное, он был одинок, и ему тоже хотелось бы иметь такую дочь, как наша мама, – красивую, умную, добрую, заботливую и совсем не читающую газет!

После того как папа с мамой прошли комиссию, они стали готовиться к поездке. В первую очередь им надо было купить чемодан, с которым не стыдно показаться ЗА ГРАНИЦЕЙ, а потом – СУВЕНИРЫ для югославов: для переводчика группы, для официантов или просто для людей, с которыми они могут там познакомиться. Это нужно, чтобы не оказаться в неловком положении, потому что всем известно, что за границей принято все время всем дарить сувениры. Знающие люди сказали, что больше всего югославы ценят русских матрешек и икру, и теперь это надо было купить – а где взять? И мама попросила знакомую продавщицу достать икру с ЛЮБОЙ ПЕРЕПЛАТОЙ, для того чтобы подарить ее прохожим в Югославии, потому что так принято в этой замечательной стране. Продавщица достала банку красной икры, а черную выдали дедушке ко дню его рождения в продуктовом ПАЙКЕ для старых большевиков, и дедушка с гордостью отдал свою икру маме для югославских КОММУНИСТОВ-ПОДПОЛЬЩИКОВ, готовящих МИРОВУЮ РЕВОЛЮЦИЮ.

Таким образом, проблема икры была решена, оставалось уложить чемоданы. Для нас сняли дачу в Кратово, мы должны были переехать туда вместе с бабушкой, дедушкой и утками прямо перед тем, как родители отправятся за границу.

Накануне нашего переезда на дачу мама с папой вдруг начали перешептываться, а потом куда-то отправились с таинственным видом. Бабушка и дедушка лукаво на нас поглядывали, и дедушке явно хотелось нам что-то рассказать, но бабушка не оставляла нас с ним ни на минуту и следила, чтобы он не раскрыл секрет. «Дедушка, что?» – прошептала я. «Завтра узнаете. Сейчас спать пора», – ответила за него бабушка и пошла стелить нам постели. Это было, как под Новый год, когда знаешь, что готовится подарок, а какой – неизвестно, но неужели все-таки – СОБАКА? Похоже было, что так.

На следующий день нас ожидало жестокое разочарование. Никакой собаки в доме не было. У мамы с папой вид был смущенный, бабушка как-то чересчур сосредоточенно жарила котлеты, дедушка закрылся от нас газетой «Правда», делая вид, что он так погружен в чтение, что ничего вокруг себя не видит. А потом я услышала, как мама на кухне говорила бабушке: «Понимаешь, мы все-таки не решились. Илья мне сказал: «Ведь это же как третий ребенок!» – «А они надеялись», – сказала бабушка. «Но ведь мы же вас просили ничего им не говорить», – оправдывалась мама. «Да им и говорить ничего не надо. Ты думаешь, они сами не чувствуют», – пробурчала бабушка и принялась накрывать на стол. «Ты знаешь, – сказала мама, – ведь дело не в этом. Я бы его уговорила, конечно. Но когда я увидела эту собаку, у меня просто сердце защемило. Ее зовут Машенька. У нее позавчера уже забрали одного щенка. И когда мы пришли, она так испугалась, что мы и второго заберем, что мне показалось, будто она заплакала. Ведь я тоже мать! Мне так жаль ее стало. Я не могу причинить такую боль. И когда мы уходили, она нам просто в ноги кланялась за то, что мы не забрали ее сыночка. А он у нее такой хороший и смешной! Рыжий, как белка. Сам из соски пьет, а уже кусается. Его зовут Чук. А того, которого забрали раньше, звали Гек. Он был черный с белыми пятнами. Конечно, девчонки бы радовались! Но я не хочу, чтобы они радовались, когда кто-то плачет. Даже если это собака».

«Выдумщица ты, Ритка, – сказала бабушка. – Вроде взрослая, а сама как ребенок. Маленькая ты у меня еще, вот что! Что ж им теперь, псарню, что ли, дома открывать? Все равно ведь продадут этого щенка. Да еще и неизвестно, к кому он попадет. Еще в какие руки! Ну ладно! Не расстраивайся! Хватит с нас и уток – зачем нам собака! И так уже надоели мне эти утки хуже горькой редьки! Скорей бы на дачу, а то всю квартиру загадили! Пойди-ка лучше покорми их!» И бабушка вдруг поцеловала маму.

«Вот странно, – подумала я. – Мама – маленькая! Как это может быть! Ведь она же – мама! Нет, бабушка сама выдумщица, вот она кто! Маленькие – это мы. Да и то мы не такие уж маленькие. Я вообще уже во второй класс перешла. Это Танька у нас маленькая! Хотя она уже через год в школу пойдет. Так что она тоже уже до вольно-таки большая! А кто же тогда маленький? Это утки – маленькие!» И чтобы не заплакать от обиды, что собаки у нас нет и не будет – теперь уже ясно, НИКОГДА, – я пошла укладывать уток спать, потому что маленьким полезен дневной сон. Мне было неприятно, что получилось, как будто я подслушала, потому что подслушивать нехорошо, это всем известно. Но что же теперь делать? Я еще раз подумала и решила, что не буду об этом думать.

Через несколько дней мы переехали на дачу, в поселок Кратово. Уток поселили в просторный загончик, они довольно закрякали, и я сейчас же решила, что у них есть музыкальный слух и у них приятные голоса, и, пожалуй, я займусь с ними пением. А мама пошла на рынок, чтобы купить овощей, и неожиданно вернулась с двумя крольчатами – серым и черным. Их назвали Шустрик и Мямлик. Шустрик был серый, худенький и все время скакал. А Мямлик – пушистый, пуховой, черный, сидел себе на толстой попке, неторопливо шевелил ушами и задумчиво ел морковку. Нас отправили рвать кроликам травку, и я думала о том, как мы будем с ними играть и дрессировать их, чтобы забыть о рыжем Чуке, который живет теперь, наверное, у какой-нибудь другой девочки и даже не знает о том, что он мог бы стать нашей собакой. Мама с папой уехали в Москву, а потом – в Югославию, а мы с Таней остались на даче – с бабушкой, дедушкой, кроликами и утками. В поселке было много детей, и мы каждый день их всех навещали, потому что у нас были велосипеды и мы хорошо на них катались. Но все-таки меня беспокоило, что время идет, а музыкальный слух у уток пропадает, потому что его надо РАЗВИВАТЬ. И я решила, что хватит бездельничать, и сказала подружкам, что не смогу больше приезжать к ним каждый день, потому что у нас УТКИ. И они музыкальные. И я должна ими заниматься. Они должны научиться петь хором. Это будет первый в Советском Союзе утиный хор.

Предыдущей зимой я сама пела в хоре, и мне это очень нравилось. Меня пригласила в школьный хор наша учительница пения, потому что она давала уроки музыки Тане и, наверное, решила, что если у одной сестры хороший слух, то и у второй уж какой-нибудь да найдется. Зря, конечно, она так думала. Но мне всегда очень хотелось учиться музыке и пению для того, чтобы участвовать в концертах, которые мы устраивали для взрослых, когда к нам в гости приходила наша двоюродная сестра Катя – Танина ровесница. Она тоже занималась музыкой. И вот все собирались, садились на стулья, и Таня пела песенку: «Солнышко во дворе, а в саду тропинка, сладкая ты моя ягодка малинка!» – и аккомпанировала себе на пианино. А Катя играла «Собачий вальс»: «Тарам-па-па, тарам-па-па…» А Катина собака Муха, если она тоже приходила к нам в гости, тихонько подвывала в такт. Муха была умная и способная собака. Получалось очень хорошо, все восхищались и аплодировали. А я только раздавала пригласительные билеты. Конечно, мне было обидно. Я могла бы прочесть стишок – я знала наизусть очень много разных стихов, но мне казалось, что стихи – это каждый может – а то ли дело спеть! И тут вдруг меня пригласили петь в школьном хоре!

Я прибежала домой счастливая и сказала, что меня взяли в хор и уже завтра мы едем выступать во Дворец пионеров! Родители и бабушка почему-то переглянулись. Папа вдруг неуверенно сказал: «Знаешь, а ведь как раз завтра я собирался пойти с вами в зоопарк!» – «В зоопарк – послезавтра! – пообещала я. – Сам понимаешь, завтра я не могу, у меня выступление!» Из всей семьи кроме меня ликовал только дедушка. «Я приду на твой концерт во Дворец пионеров! – заявил он торжественно. – Только пой громче! Я плохо слышу!» Я пообещала дедушке петь громко, папа и бабушка вздохнули, а мама стала гладить мне школьную форму и стирать белый фартук. Таня предложила разучить со мной песенку про малинку. «Ты что! – ответила я ей гордо. – «Малинка» – это для дошкольников! А у нас – СЕРЬЕЗНЫЙ ПАТРИОТИЧЕСКИЙ РЕПЕРТУАР!» – «О Господи, прости нас, грешных!» – сказала бабушка и пошла готовить ужин.

На следующий день мы поехали всем классом во Дворец пионеров. Там проходил слет школьных хоров на конкурс патриотической песни. Нам пообещали, что если мы хорошо выступим, то нас всех ПРИМУТ В ОКТЯБРЯТА. Я решила стараться из-за всех сил. Теперь от меня зависела судьба всего класса.

Мы вышли на сцену Дворца пионеров. Нас построили по росту, как на уроке физкультуры, а впереди хора стояла ЗАПЕВАЛА. Это было очень красиво: у нас у всех были одинаковые школьные формы с белыми фартуками, косички с бантами, а у мальчиков – одинаковые серые костюмы и короткие стрижки. Перед нами был огромный зал, полный зрителей. В первый момент у меня екнуло сердце и стало страшно, но я тут же увидела дедушку, который сидел в первом ряду, приложив согнутую ладошку к уху, чтобы лучше слышать. Дедушка тоже меня увидел и помахал мне другой рукой, в которой была газета «Правда». Я сразу почувствовала себя как дома и совершенно успокоилась. Дедушка делал мне какие-то знаки, и я поняла, что это он мне говорит: «Пой громче!» Я кивнула и приготовилась.

Заиграла музыка, а за ней вступила запевала:

 
«На мой флажок, на красненький
Любуюсь я, гляжу…»
 

Дедушка взмахнул газетой «Правда», и я запела вместе с солисткой, но даже еще громче и намного быстрее, чем она:

 
«Я с ним в большие праздники
По улицам хожу…»
 

Припев подхватил весь хор:

 
«И мой, и мой,
И мой флажок со мной!»
 

Дедушка улыбался и дирижировал.

 
«И мой, и мой!
И мой флажок со мной!!!» –
 

Ответили хору мы с запевалой.

Концерт прошел хорошо, и потом нас всех отвезли на Красную площадь и там приняли в октябрята, а потом еще повели в мавзолей Ленина, хотя наш хор занял последнее место в конкурсе. Но все равно дедушка был очень доволен, и у меня тоже было праздничное настроение, хотя я немного испугалась – в мавзолее было темно, Ленин лежал на ярко-красном покрывале, а лицо у него было освещено лампой и из-за покрывала казалось розовым. От страха я сжала кулаки и засунула руки в карманы курточки, и тут вдруг часовой, который стоял неподвижно, как статуя, ожил, наклонился ко мне и сказал строгим учительским голосом: «Вынь руки из карманов!»

А потом мы вышли на улицу, светило солнце, на груди у нас сверкали октябрятские звездочки, уроков в тот день не задали, и все было прекрасно. Мне очень понравилось петь в хоре, и я решила, что буду участвовать во всех концертах.

Во время репетиций учительница пения ходила по рядам и приговаривала: «Не понимаю, кто это мне весь хор портит?» Мне показалось, что она не должна так говорить, и вообще это было неприятно и неприлично и уж конечно, относилось не ко мне, потому что я пела ГРОМКО, но на всякий случай, когда она проходила мимо, я замолкала. «Наташенька робкая», – умиленно говорила учительница, а я скромно опускала глаза.

Так мне удалось продержаться довольно долго. Мы ездили на спевки, на слеты, на конкурсы, и всюду я СОЛИРОВАЛА вместе с запевалой, и даже как бы отдельно от нее. Родители удивлялись, но все-таки и радовались, что их ребенок поет в школьном хоре.

И так все было хорошо, пока однажды не стряслась беда. На одной репетиции меня слишком увлек ла песня. Это была замечательная песня про пограничника, который стоит на посту и охраняет нас от врага, а враг затаился и подстерегает момент, чтобы пробраться через границу и навредить нашей РОДИНЕ. Я закрыла глаза и пела, представляя себе эту страшную картину:

 
«Ночь темна и кругом тишина,
Спит советская наша страна».
 

И тут вдруг из-за спины я услышала вопль: «Так вот она кто!» Я решила, что это кричит враг из песни и что он напал на пограничника, подло подкравшись к нему сзади. Но кричала учительница музыки, впервые услышавшая мое пение на репетиции. У нее были страшные глаза, и я вдруг испугалась, что сейчас она ударит меня отравленным кинжалом, как враг пограничника. Но тут она, наверное, вспомнила, что вот уже почти год каждую неделю приходит к нам домой и разучивает с моей сестрой Таней гаммы и даже поет с ней песенку про малинку, и глаза у нее слегка подобрели. «Знаешь, Наташа, – сказала она, широко раскрывая передо мной двери АКТОВОГО ЗАЛА, чтобы мне было удобно выйти из него навсегда, – ты лучше математикой займись!»

Это она плохо придумала, что сказать.

В общем, за год у меня все же появился немалый опыт пения в хоре, и я решила передать его уткам. Я стала петь им разные песни и сыпать корм всякий раз, как они отзывались и крякали. Вначале я попробовала спеть им про малинку, поскольку они были еще маленькие, но им эта песня не понравилась, тогда я спела ПАТРИОТИЧЕСКИЕ, правда, кроме той, про пограничника – она мне почему-то вдруг надоела. Утки не реагировали. Я совсем уже, было, приуныла, но потом вдруг решила попробовать спеть им по-французски. Мой учитель французского Альберт Тигранович научил меня песенке про кораблик, который был такой маленький, что ни разу еще не выходил в море, – и неожиданно оказалось, что нашим уткам очень нравится эта песня. Как только они слышали первую строчку: «Вот жил да был себе кораблик», – они начинали громко и, как мне казалось, радостно, крякать в такт мелодии, хлопать крылышками, вытягивать шеи и просить корма. «Ты подумай только, – сказала я Тане, – оказывается, это французские утки! Их наверняка привезли из Парижа! Они плавали в Сене! Они видели этот кораблик! Они помнят его! Они его любят! И у них настоящий ПАРИЖСКИЙ ШАРМ! И хорошее произношение! А теперь они поют в первом СОВЕТСКО-ФРАНЦУЗСКОМ утином хоре!»

Окрыленная успехом, я попробовала научить кроликов танцевать в такт другой французской песенке, про то, как жители города Авиньона целый день пляшут на мосту. Как было бы здорово, если бы утки пели, а кролики танцевали! А собака ходила бы на задних лапах и раздавала биле ты зрителям! Это было бы отлично и весело. Но про собаку я старалась не думать. Тем более, что и кролики меня подвели. Они ни в какую не соглашались танцевать – ни под русские, ни под французские песенки. «У них нет слуха», – подумала я и с сожалением посмотрела на бедных крольчат.

Время шло быстро. «Дни летят», – сказала бабушка. Я посмотрела на небо и ничего не увидела. Вернулись родители из турпоездки, они были в восторге от Югославии, от заграницы и от своего путешествия. Они подружились с грузинским актером Дато и с его женой, которые были в их группе, и рассказывали, какой Дато смешной, толстый и добрый, и как его любили все югославы. В ресторане Дато говорил официанту: «Смотри, дарагой…» – и сгибал в локте руку, чтобы было видно, какой он большой и сильный – и все смеялись и несли ему огромные порции самой вкусной еды.

А шофер автобуса, который возил туристов, как-то раз сказал ему: «Какой ты клевый! А я думал, все советские – жлобы и стукачи!» – «Как Вы прекрасно говорите по-русски!» – восхитился папа. «Ты тоже законный, Илюша! – ответил шофер. – А жена у тебя вообще красавица!» Мама зарделась румянцем и подарила ему для его жены черную икру, которую дедушка послал в подарок югославскому пролетариату. На следующий день шофер подошел к папе с мамой и сказал, что жена просила поблагодарить за подарок, но спросила, как русские дамы этим пользуются. «В каком смысле?» – растерялась мама. «Ну, на что это мазать – на ресницы, на щеки, на губы?» – передал вопрос водитель автобуса. «Мажь на хлеб, дарагой, – ответил Дато. – А потом кушай!» – «Ой, шутник, – рассмеялся шофер. – Клевые парни грузины! Веселый народ!» И ушел, смеясь, качая головой, и так и не получив ответа на свой вопрос.

Нам, конечно, привезли кучу подарков. Из всей группы только наша мама и жена Дато решились купить детские вещи. Остальные побоялись – ведь им сказали, что ЭТО ЗАПРЕЩЕНО. Но таможенник даже не взглянул на чемоданы бедных СОВЕТСКИХ КИНЕМАТОГРАФИСТОВ, и потому мы с Таней остаток лета носили югославские маечки, юбки и шорты. Они были такие красивые и такие заграничные – и совсем не похожи на бесформенные, одинаковые, блеклые платья из советских магазинов.

Приближалась осень, и уже пора было возвращаться в Москву. Нам сказали, что утки и кролики в Москву не поедут: они выросли, и им будет неудобно в городской квартире. Мы с Таней совсем так не думали, но нам ответили, что это НЕ ОБСУЖДАЕТСЯ. Кроликов удалось подарить в живой уголок соседней школы, но уток там взять отказались. Я с горечью смотрела на своих хористок, которые совершенно не понимали, что скоро нам придется расстаться, и все так же бодро крякали, вытягивали шеи и шумно хлопали совсем уже большими и белыми крыльями, услышав французскую песенку про маленький кораблик. И вдруг я вспомнила, что осенью птицы улетают на зимовку в ЖАРКИЕ СТРАНЫ, а весной возвращаются назад. Вот было бы здорово, если бы наши утки тоже улетели на зиму в Африку, а через год опять прилетели бы к нам, веселые и загорелые! Но долетят ли они до Африки? Они умели летать, но только совсем немножко, едва отрываясь от земли. Если бы я подумала об этом раньше! Ведь можно было их научить! Я же могла все лето тренировать их перед полетом! Но что ж теперь делать! Теперь выход только один – надо найти человека, который их туда доставит!

И я решила такого человека найти. Мне сразу повезло. Как только я спросила хозяина дачи, не знает ли он кого-нибудь, кто может отправить наших уток в жаркие страны, он сказал: «В жаркие страны? Отчего же! Я могу!»

«Правда? – обрадовалась я. – У вас будет такая возможность? Вот спасибо! А то вы знаете, они пока еще плохо летают, они сами не долетят!» – «Ничего, – утешил меня хозяин дачи. – На поезде доедут». – «Спасибо вам большое-пребольшое! – сказала я ему в ответ. – Они там только перезимуют, а к весне уже совсем вырастут, научатся летать и тогда прибъются к какой-нибудь стае журавлей или диких лебедей и вернутся!» – «Конечно, детка!» – сказал хозяин дачи и посмотрел на меня ласковым, теплым, ОТЕЧЕСКИМ взглядом.

Я долго еще благодарила этого доброго человека, а потом сообщила родителям радостную весть о том, что утки поедут на поезде зимовать в Африку. Они переглянулись, вздохнули и сказали: «Ну, раз уж ты с ним договорилась!» А бабушка почему-то добавила: «Вот уж пройдоха-то, прости Господи!»

Мы переехали в Москву, оставив уток на даче. Хозяин обещал с ближайшей оказией переправить их в жаркие страны и сообщить нам о том, как это произошло. И действительно, вскоре он прислал бабушке письмо:

Глубокоуважаемая Елизавета Петровна!

Утки Ваши оказались тощими и жесткими. Видно, кормили Вы их неправильно.

С наилучшими пожеланиями и поздравлениями с приближающейся годовщиной Великой Октябрьской Социалистической Революции и с Вашими именинами.

Искренне Ваш Михаил Никодимович

Прочитав это письмо, бабушка сначала покачала головой, потом схватилась за сердце, а потом спокойно сказала: «Подлец – он и есть подлец! Я сразу поняла, что он у меня огурцы с грядки ворует. Просто связываться не хотелось, потому молчала. Чтоб я да неправильно кормила!» Мне захотелось утешить бабушку: «И очень хорошо, что наши уточки худенькие. В Африке жарко, и толстым там тяжело. А они в отличной спортивной форме! Перезимуют и весной вернутся. Окрепнувшие, поздоровевшие. Еще и растолстеют там на кокосах и бананах. Ты знаешь, как я по ним скучаю? Ведь теперь у нас не осталось никаких животных!» Бабушка внимательно посмотрела на меня и спросила: «Тебе сегодня уроки задали?» – «Задали, – ответила я. – Стих «Наш Ильич» и слепить грушу. Стих я уже выучила, а груша у меня не получается». – «Я тебе слеплю, – сказала бабушка. – Иди, погуляй».

Я пошла во двор играть в классики, а когда вернулась, то увидела на столе в кухне большую красивую грушу, но почему-то синюю и с зеленым бочком. «Какая странная груша, – подумала я. – Наверное, новый сорт». Груша была очень аппетитная и спелая, но оказалась несъедобной, потому что была из пластилина, – это бабушка выполнила за меня домашнее задание. Она вообще очень хорошо лепила, рисовала и вышивала. Недаром ее сын, наш дядя Боря, стал замечательным художником.

В это время зазвонил телефон. Это звонила наша двоюродная сестра Оля, самая старшая из всех – она уже училась в седьмом классе! Она сказала, что к ним во двор забежала собака, фокстерьер, мальчик, и он, наверное, потерялся, он уже не щенок, но совсем молодой, с ним вступили в драку большие дворовые собаки, и он один сражается со всеми! Он очень отважный! Ему уже прокусили ухо! Но он не сдается! Он всем дает отпор! Один маленький фокстерьер против пятерых огромных и свирепых овчарок! Дворник еле отогнал этих злобных псов! И что теперь делать? Фокстерьер истекает кровью! А у них самих уже есть Динка! Можно ли сейчас же привезти его к нам?

Пришедшая в этот момент с работы мама сказала: «Ни в коем случае!» – и повесила трубку. Но было видно, что ей жаль собаку и она переживает.