Текст книги "Жили-были в Ярославле…"

«Камни с дыркой» – каменные сверлёные боевые топоры, характерные для фатьяновской археологической культуры.

Носители этой культуры – фатьяновцы – жили в Верхнем Поволжье и Волжско-Окском междуречье в бронзовом веке (II тысячелетие до н. э.). Их топоры – довольно частые находки и в наше время, и в прошлом. В период основания Ярославля происхождение и назначение таких предметов, безусловно, объясняли легендами.

Упомянутые исторические личности:

Князь Ярослав (Ярослав Владимирович, позднее получивший у историков прозвание Мудрый; годы жизни: ок. 978 – 1054). В 987-1010 годах – князь ростовский, в 1010–1034 годах – князь новгородский, после 1016 года – великий князь киевский. Считается основателем города Ярославля.

Великий князь киевский Владимир, отец Ярослава Мудрого, правил Русью в период с 978 по 1015 год. Он стал крестителем Руси, приняв христианство в качестве государственной религии.

Географические объекты, упоминаемые в рассказе:

Толга – небольшая река, левый приток Волги. Впадает в Волгу на территории современного Заволжского района Ярославля.

Толгобол (Толгоболь) – село на берегу Толги, недалеко от современной границы города Ярославля.

Которосль – правый приток Волги. На высоком берегу у слияния Которосли с Волгой (на Стрелке) основан Ярославль. Которосль издревле связывала Волгу с Ростовом.

Вёкса – небольшая речка (всего семь километров длиной), вытекающая из озера Неро. От слияния Вёксы с рекой Устье берёт начало Которосль. Значение слова «вёкса» в мерянском языке – проток, река, соединяющая озеро с другой рекой.

Медведицкий овраг и протекавшая по нему речка Медведица упоминаются в легенде об основании города: именно на её берегу Ярослав Мудрый победил «лютого зверя» и заложил город Ярославль. Долгое время речка была естественной защитой северных и западных стен крепости. В XVIII веке речку уже упоминают как сухой ров, в XIX веке большая часть оврага была засыпана. В наше время следами древнего оврага являются Волжский спуск, стадион «Юный спартаковец», спуск к парку на острове. Над засыпанной частью Мед-ведицкого оврага зажжён Вечный огонь.

Улыбающийся Лев
Первая половина XIII века

Ещё вчера рано утром отправился Влас в путь. Анна положила ему в заплечный короб печёной на углях рыбы – подкрепиться в пути; хлеба не было. Но Влас всю дорогу даже не думал о еде. Что там сейчас в Ярославле? Долго жил он в этом городе, счастье в нём нашёл, а этой зимою со всей семьёй бежать пришлось – от врагов страшных, от смерти спасаться. Остался ли кто живой в городе? Можно ли туда вернуться?

От тревожных мыслей ноги всё быстрей несли его по лесной тропе. Над головой звенел птичьими голосами зелёный свод леса, под ногами змеились толстые корни деревьев, цеплялись за рубаху ветки. То и дело переходил через мокрые места – болотца, ручейки, босым ногам было прохладно и приятно. За день до города дойти не успел, пришлось заночевать в лесу.

В коротком тревожном сне видел он, будто бы он совсем ещё мальчишка и стоит с дедом на высоком берегу Клязьмы, в далёком отсюда родном городе Владимире, возле белокаменного храма Успения Богородицы. Высота такая, что птицы ниже тебя летают, а видно вокруг на много вёрст, наверное, на день пути! И сам город Владимир с этой горы виден как на ладони. Посмотришь налево, в сторону Золотых ворот, – Новый город, там живут знать и дружина княжеская, там старый княжий двор, поднимаются над теремами Нового города главы церквей белокаменных. Посмотришь направо – окружённый земляными стенами Ветшаный город, где близ Серебряных ворот живёт Влас с родителями, братьями, сёстрами и дедом.

Вспомнилось Власу детство, то давнее житьё в граде Владимире. Дед привечал Власа больше всех других внуков, любил показывать Власу, что своими руками строил. А строил дед во Владимире многое: каменотёс он, без его мастерства ни стен, ни ворот, ни церквей белокаменных не построишь. Конечно, не в одиночку работал, а в артели, да и не одна дедова артель такой город поставила, но в каменном деле важно умение, или, как говорят, хитрость, каждого работника.

Влас и сам понемногу учился у деда хитрости камнесечной. Вроде бы и нет ничего трудного: приставишь к гладкой каменной плите маленькое долото-скарпель, ударишь по нему молотком – откалывается каменная крошка. Скалываешь крошку за крошкой – остаётся на камне узор или какая-нибудь фигура. Но это сказать – просто, а сделать – попробуй!

Не случайно часто приводил дед внука сюда, на холм над Клязьмой: здесь – самая красота, самая гордость деда. Дедова артель работала здесь, когда старый князь Всеволод Юрьевич перестраивал после пожара Успенский собор. Любуется Влас торжественным храмом о пяти главах: как солнце, сияют эти главы и листы золочёной меди, которой окованы его двери и украшения на стенах. Но особенно любит дед показывать Власу церковь Димитрия Солунского на княжьем дворе: вот где больше всего потрудился! И красота-то какая! Блеска золотого нет, а все белокаменные стены выше гульбища покрыты разными резными фигурами: тут и цветы, и травы невиданной красоты, и звери, и птицы, и боги старые и новые. Особенно нравились Власу звери львы: похожие на больших котов, будто бы лежат они, вытянувшись, на тёплой лежанке, лапки под живот подобрали, хвостом с кисточкой помахивают и улыбаются. Дед говорил, что львы – звери большие, наверное, больше медведя, живут они в далёких заморских странах, там они – цари зверей, могучие и добрые, а кому лев улыбнётся – тот все невзгоды одолеет и будет счастлив. Потому и высек он из камня таких львов.

А на верху стены изобразили мастера-камнесечцы самого великого князя Всеволода Юрьевича как заботливого отца с пятерыми мальчиками – сыновьями.

Много лет прошло с тех пор, как с Влас с дедом городом Владимиром любовался, многое в жизни изменилось. Давно умер великий князь Всеволод Юрьевич. Потом был великим князем старший сын Всеволода Юрьевича Константин. Была у него власть над всей Владимирской землёй: Ростов и Суздаль, Москва и Тверь, Городец на Волге и Белоозеро в дальней северной стороне и другие многие города – все в его власти были. А он Ярославль среди других городов возвысил, стольным городом Ярославского княжества назвал, церквами каменными украсил. От Константина было повеление Власову отцу в Ярославль ехать.

Теперь уже сын Константина, Всеволод Константинович, стал князем ярославским. И вот во сне Власовом будто бы Константин – мальчик-княжич со стены храма – превращается в живого взрослого князя, и такой он, каким Влас его когда-то видел: высокий, стройный, одет в алую верхнюю сорочку с золотой каймой и золотыми поручами, драгоценным поясом подпоясан, а на плечи накинут лазоревый княжеский плащ, золотом вышитый. Идёт князь к Власу и смотрит ему прямо в глаза, сурово смотрит…

И тут Влас проснулся. Заря уж занялась. Бежать, бежать, скорее! Узнать-что с городом, где князь Всеволод, как жить-то дальше…

Вспомнилось по дороге, как переселился отец Власа с семьёй из Владимира в Ярославль, как жилось в этом городе. Переехали сюда давно, уж с четверть века назад. Дед тогда уже умер, но отец и старший брат тоже были хорошими камнетёсами-камнесечцами, и Влас этому мастерству учился. Строили в Ярославле храм Успения на высоком берегу над Волгой, строили за городом на Которосли монастырские церкви. Только строили здесь не из белого камня, как во Владимире, а из плинфы, и камнесечцам работы было мало. Пришлось Власу другим мастерством заняться, поначалу научился он плинфу делать.

Делали её из глины за рекой Которослью, напротив Рубленого города. Там на заливных лугах горожане летом коров пасли, а возле реки хорошая глина была. Влас с другими мастерами лепил из глины большие плоские плитки – плинфу, их долго сушили на солнце, потом обжигали в печах и большими партиями отправляли на плотах через реку. Из-за Которосли хорошо было видно, как поднимались стены храмов – яркие, красные со светлыми полосами цемянки между слоями плинфы. Белого камня близ Ярославля не было, привозили его издалека, резали из него только украшения – порталы-ободверья, над окнами вставки. Не пришлось отцу, как когда-то деду, вырезать целые картины, только узоры – переплёты трав вились по камню. Как-то раз Влас смотрел на отцову работу, не выдержал, взял скарпель, чуть подправил какой-то цветок-завиток, и глянула с камня мордочка улыбающегося льва! Ласково так глянула, как привет из родного Владимира! Ничего не сказал отец, такой камень и вложили в стену.

Ярославль стал Власу родным. Красивый город! Как и во Владимире, стоит он высоко над рекой, да не над одной, и там, где Волга и Которосль сливаются, такой простор водный на солнце золотом блещет – во Владимире и в половодье такого не видели. По рекам корабли с товарами из дальних мест приходят. Конечно, Ярославль поменьше родного Владимира, валом и крепкими бревенчатыми стенами укрыт в нём только Рубленый город, в котором стоят княжий двор и боярские усадьбы, а посад и монастыри возле города – так, оградками огорожены. Но ценят князья Ярославль-город, предвидят его славное будущее. Когда достроили Успенский собор, освящать его пригласил князь не ростовского епископа Кирилла, а самого владимирского великокняжеского владыку Симона.

На посаде ярославском пока ни одной каменной церкви нет, все деревянные, но такие красивые, хитро срубленные! Каких только кровель над ними не увидишь: и шатры островерхие, и бочки, и такие, что и названия нет! И избы, что побогаче, коньками на крыше, затейливыми дымниками, резными досками украшены. Откуда ни смотри на город – красота!

Хорошо жилось в Ярославле Власу. С княжьего двора в Рубленом городе, где сначала поселили владимирских мастеров в малой избушке, переселилась Власова семья в свой собственный двор на посаде, в приходе Воскресения Господня. Обжились. Избу срубили просторную, а с нею через сени – холодную клеть с чистой горницей и кладовыми, поставили амбар и хлев для разной живности. Завели лошадку-помощницу, коровушку, поросят, кур.

Когда достроили каменные храмы, Влас пошёл в артель древоделов, нравилось ему это дело, и работы для них всегда было много.

Церковь их прихода, Воскресенская, была очень красивая, деревянная, островерхая. Стояла недалеко от Рубленого города, от Фроловского моста, по которому через мокрый ров – Медведицу – переходили. В этом храме отца, мать и брата отпели, и с Аннушкой Влас в ней венчался.

Перед свадьбой сделал Влас вклад в свой храм, украсил его: над окнами резные деревянные доски укрепил, на которых вились цветы и травы и улыбались добрые львы, как на Дмитриевском соборе. По дереву резать легче, чем по камню, а всё – красиво! Жалко, недолго та красота стояла: пожар не пощадил. Тогда, через три года после вокняжения в Ярославле молодого князя Всеволода Константиновича, в середине лета загорелся град и чуть не весь погорел, сгорело семнадцать церквей! Влас с Анной тогда только дитя малое – первенца своего да мало что из пожитков схватить успели и у реки спаслись. И тому рады.

Жёнушка Аннушка да детки – самое дорогое для Власа. Была Анна дочерью кузнеца из соседнего прихода, от церкви Кузьмы и Демьяна. Та церковь на посаде ближе к Волге стоит. Не только отец Анны, но и соседи его кузнечным делом занимались, прокопчённые кузницы весь берег там усеяли, весь день молоты звенят. Кузнецы – люди сильные, смелые, самостоятельные, никого не боятся – ни князя, ни лешего. Это их все побаиваются: говорят, знают кузнецы чародейства всякие, самого чёрта сковать могут, а доброму человеку счастье выковать. Кузнецова дочь Анна для Власа и вправду счастьем стала.

Как в первый раз увидел Влас Анну – так и глаз отвести не мог. Шла она по улице – стройная, гордая, ни на кого вокруг не глядела. Рубаха алым шёлком вышита, повязка на голове и пояс тоже яркие, шёлковые, косы русые до колен. Как смог ей в глаза взглянуть – и сам не понимает, но как увидел глаза её серые – так и голову потерял! Одно желание осталось – видеть её! А Анна на него вроде и внимания не обращала, свои дела делала. То от колодца идёт, бадьи водой полны, а ей как и не тяжело-улыбается, плывёт, как лебёдушка. То бежит – отцу в кузню обед несёт, то с малыми братишками на травке играет, смеётся, песенки им поёт. В общем, послал Влас сватов к кузнецу, и пришло это счастье – Аннушка – в его дом.

После большого пожара Влас с Анной на погорелом месте снова двор поставили, хозяйством обзавелись, ещё детки народились – жить бы поживать! А тут такая беда…

Этой зимой на двор князя Всеволода гонцы один за другим прибегали. Нехорошо, тревожно. Князь то и дело бояр призывал. Ни веселья, ни праздников не стало. В конце зимы князь с дружиною пошёл к Угличу, город и семью свою на ближнего боярина оставил. Только думали город укреплять – прискакал из Ростова конный человек, кричал всполошно: «Спасайтесь! Сила идёт небывалая, люди неведомые, страшные, самого ада порожденье! Уж нет ни Рязани, ни Москвы, ни Владимира, ни Суздаля – ни городов, ни людей в городах! Никого в живых не оставляют! Ныне Ростов жгут, сюда идут – бегите, спасайтесь!».

Велел Влас Анне детей и пожитки собирать, сам к Успенской церкви побежал – что боярин, что княгиня прикажут, на что успенский поп благословит? Но были у храма только крик бестолковый, плач, суматоха. Встретил соседа Ивана, решили вместе спасаться, бежать из города. Запрягли своих лошадок, побросали в сани самое необходимое – ножи, топоры, съестные припасы, посадили детей да жён, закутанных во все тёплые одёжки, Влас ещё две овчины сверху бросил – и побежали прочь. По Медведице спустились на Волгу и по льду, покрытому снежком, повернули налево. У самого устья Медведицы на высоком волжском берегу мелькнул крест церкви Бориса и Глеба.

– Святые Борис и Глеб, сродники нашего князя Всеволода, помогите! Спасите город и людей, и князя, и княгиню с детками, и нас, рабов Божиих!

Мчатся сани дальше, снежная пыль за полозьями вьётся. За старым Петровским монастырём берега Волги безлюдные, если и живёт кто – в стороне от реки. Куда деться? Решили ехать от города как можно дальше и затаиться в таком месте, где никого нет, переждать.

Лошадки резво бегут, страх людей подгоняет. Почти без отдыха день ехали, к вечеру стали место для ночлега искать. Увидели – слева глубокий и узкий овраг, летом по нему речка в Волгу бежит. Решили здесь на ночь схорониться. Помогли лошадям затащить сани по оврагу на высокий берег, огляделись. Никого вокруг нет, дороги нет. А тут снег пошёл, ветер задул, метель-позёмка следы замела. Может, здесь и остаться, переждать беду? Решили так и сделать.

В первую ночь в санях чуть не замёрзли: боялись огонь развести, себя выдать. Дрожали и Бориса-Глеба о спасении молили. Утром огонёк запалили, чуть согрелись, поели что Бог послал и начали жить-приспосабливаться.

Девчонок по очереди в дозор посылали – сверху на Волгу смотреть, примечать, не покажутся ли страшные чужие люди. А все остальные логово-землянку устроили (пригодились овчины!), очаг в ней запалили, парнишки пошли силки на зайцев и птиц ставить – можно жить! Только бы чужаки не пришли…

А их не пришлось долго ждать, через несколько дней прибежала с берега девчонка, дрожит не от холода, а от страха: идут! Загасили очаг, Влас с Иваном всем велели тихо сидеть, из засыпанного снегом логова не показываться, а сами в дозор к краю берега поползли.

Да, страшная картина! С правой стороны, от города, будто чёрная река течёт-всадники потоком движутся, вот уж под берегом поток. Крики гортанные раздаются – вроде как приказы. Вот группа отделилась от общего потока и потёк чёрный ручеёк в широкий овраг, что на другом берегу в Волгу спускается, ещё одна группа – в соседний, а все прочие приостановились. Замерло от страха сердце: людей злодеи ищут! Отряды-разведчики скоро вернулись: нет там селений. Оборотились лица – страшные лица, тёмные, безбородые, нездешние – к берегу, где наши беглецы ни живы ни мёртвы в снег закопались, но, видно, показался душегубам берег крут или ещё что – рванули и поскакали мимо. Полдня, почитай, шёл мимо этот страшный чёрный поток. Всю Волгу навозом конским изгадили.

Тяжко пришлось беглецам. Боялись страшных пришельцев, но никто больше не появлялся. А вот холод да голод чуть не убили. Ночами грелись вокруг дымящего очага, тесно прижавшись друг к другу, а днями дрова и еду добывали. О хлебе забыли, лепёшки из толчёной сосновой коры пекли. Лошадок кормить было нечем, держать негде – забили их и съели. Но сами – выжили.

Пришла весна, прошёл лёд на Волге, зажурчал ручеёк в том овраге, которым когда-то на высокий берег поднимались, земля оттаяла, зазеленела. Выкопали землянки большие, хорошие, но жить ли тут дальше или в город вернуться? Есть ли он ещё, тот город? Лесной тропой прибрели три монаха. Рассказали, что зовут тех врагов татарами, что пришли они из самого пекла адского, не иначе, побили на Русской земле людей без счёта, что дружина ярославская в бою полегла, и князь Всеволод тоже в том бою погиб. Такое рассказывали, что слушать страшно было. Вроде как и жить больше незачем… Вот тогда и решил Влас сам сходить, посмотреть, что там в городе деется.

Вот уже близко город, лесная тропинка в проезжую дорогу превратилась, знал Влас – была эта дорога к Петровскому монастырю, но нет теперь на дороге ни людей, ни повозок, зарастает она травой. А вот вроде бы и в посад Влас входит, помнится, ворота тут были деревянные – обугленные столбы стоят. И дальше – ни домов, ни улиц – только пожарища, бурьяном зарастающие. И ни единой живой души…

Не сдержал Влас слёз, когда увидел обгоревшую свою приходскую церковь, рядом – свою усадьбу разорённую. Всё порушено… И только в Рубленом городе стояли и ярко сияли стены Успенского собора. Скорей – к нему! Там, возле собора, увидел Влас живых людей, своих, русских, бросился к ним. Были это простые мужики и один старый монах среди них. И они Власу были рады. Сели рядком, поговорили. От их рассказа заплакал Влас, не стесняясь, ещё горше.

Пришли эти люди в город чуть раньше Власа. По-разному спаслись: кто, как Влас, успел убежать, кто был далеко в отъезде. Увидели они город пуст, только мёртвые тела грудами лежали среди пожарищ, от страшного запаха тлена тяжело было дышать. Мёртвые тела давно лежали непогребёнными, уж и лиц не разглядишь. У городских ворот и стен – всё больше мужчины, воины, грудью смерть встретившие, а ближе к Успению – женщины, дети растерзанные. Тут можно было догадаться, что убивали их сзади, со спины, убивали убегающих.

Когда Влас пришёл, печальное дело – мёртвых убирать – уже к концу шло. Но и Влас к нему присоединился. Не было сил копать могилы, собирали мёртвые тела и сбрасывали в разные ямы, куда придётся: в глубокие подклеты сгоревших изб, в большой колодец, и так уже опоганенный. И только старик-монах творил над убиенными заупокойные молитвы.

– А не зря ли мы всё это делаем? – вдруг спросил один из мужчин. – Нет теперь Ярославля – и не будет. Может, бросить это место, перейти на другое? Мало ли на Руси земли чистой, благодатной?

И тут же понял, что не надо было этого говорить, что мила, дорога, нужна людям именно эта земля, кровью политая, что не бросят люди свой Ярославль. А Влас встал, подошёл к собору, всмотрелся в белокаменный узор на стене – и вдруг улыбнулся. Подошли и другие, и показал им Влас среди переплетающихся трав и цветов улыбающуюся морду льва. Была эта улыбка как бы и сочувствующая, и ободряющая. «Тяжело вам, люди, – как бы говорил лев, – но живите, не сдавайтесь, и будет ещё счастье вам и вашим детям!».

Остался Влас на руинах города, понемногу ещё люди подходили. Убрали погибших, устроил Влас на своём дворе жильё-землянку, к концу лета нашёл лодку, поплыл за семьёй. Сосед Иван возвращаться не захотел, остался там, где нашёл спасение зимою. Откуда-то из лесов пришли туда ещё несколько семей, уже избушку срубили, собрались в благодарность за своё спасение церковь святых Бориса и Глеба ставить. А Влас с семьёй вернулся в Ярославль.

Мало-помалу возвращались в город и другие люди, кто выжил. Рубили избы, церкви, ставили новые городские стены и ворота. О строительстве из плинфы, а тем более из белого камня уж не было и речи – дорого, да и некому такое строить, мастеров почти не осталось. И Влас жил теперь простой плотницкой работой. Но иногда вдруг вырежет на причелине или на наличнике избы какой-нибудь цветок или узор хитрый – все удивляются. Снова заработали на посаде гончары, кожевенники, сапожники. Зазвенели молоты в кузницах. Появились в городе торговые гости.

Ожил княжий двор в Рубленом городе. Спаслась, вернулась в Ярославль княгиня Марина Олеговна с сыновьями Константином и Василием. Юными были ещё её сыновья, но они теперь стали князьями ярославскими, отвечали перед Богом за людей и за всё княжество. А отец их, князь Всеволод, вместе со многими князьями, со многими и многими воинами сложил голову в битве с татарами где-то за Угличем, на далёкой, неведомой реке Сити. И тело его найти не смогли. Служат теперь в Успенском соборе панихиды по нему и по всем убиенным воинам русским. А ещё молится весь народ, чтобы смилостивился Господь, не наводил снова на Русскую землю страшную кару свою – татар безбожных.

Прошли годы. Нелегко жили люди, но – жили. Собирали великую дань татарскую, оплакивали тех, кого на чужую сторону в рабство угоняли. Жили в страхе, но и в надежде. И однажды Влас, ставший уже совсем седым, привёл к Успенскому собору своего младшего внука и показал ему львиную мордочку, спрятавшуюся среди завитков белокаменного узора. И этот лев улыбался.

Примечания

В тексте упоминаются следующие исторические лица и события:

Перестройка во Владимире после пожара Успенского собора (1186–1189) и строительство Дмитриевского собора (1194–1197), шедевров древнерусского зодчества.

Всеволод Юрьевич Большое Гнездо (в крещении Дмитрий, 1154–1212), великий князь владимирский с 1176 года. Получил прозвище Большое Гнездо, потому что имел большое потомство – 12 детей, в том числе восьмерых сыновей.

Константин Всеволодович (Мудрый, годы жизни – 1186–1218), сын Всеволода Большое Гнездо, новгородский князь, ростовский князь и великий князь владимирский. При нём в Ярославле основан Спасо-Преображенский монастырь, начато каменное строительство: заложены Успенский собор в Рубленом городе и два храма в монастыре. После его смерти в Северо-Восточной Руси образовалось несколько удельных княжеств, в том числе Ярославское.

Всеволод Константинович (род. в 1210 году, погиб в битве с татарами на берегах реки Сити 4 марта 1238 года) – сын князя Константина Всеволодовича, первый удельный ярославский князь (с 1218 года). Был женат на Марине, дочери курского князя Олега, имел сыновей Василия и Константина, княживших после него.

Пожар в Ярославле 1221 года, истребивший почти весь город. По летописи, одних только церквей сгорело 17.

Битва на Сити (Ситская битва) 4 марта 1238 года – трагическая по своим последствиям битва объединённых русских войск с монголо-татарами на берегах реки Сити, протекающей на западе современной Ярославской области. Войска княжеств Северо-Восточной Руси, в том числе и Ярославского, были полностью разбиты, вся Северо-Восточная Русь на века попала в зависимость от татаро-монголов.

Разорение Ярославля татаро-монголами в конце зимы 1238 года, изученное и описанное в результате археологических раскопок в бывшем Рубленом городе.

«Откуда-то из лесов пришли туда ещё несколько семей, уже избушку срубили, собрались в благодарность за своё спасение церковь святых Бориса и Глеба ставить» – принято считать, что с постройки беглецами из Ярославля церкви Бориса и Глеба началась история Борисоглебской слободы, позднее ставшей частью города Романово-Борисоглебска, ныне Тутаева.

Объекты, упоминаемые в рассказе:

Рубленый город – ярославский кремль, крепость на Стрелке с деревянными укреплениями.

Медведица, Медведицкий овраг – «некое проточие водное» между Волгой и Которослью, отделявшее Рубленый город от посада. Возможно, превращённый в оборонительный ров природный овраг. Следами Медведицкого оврага в современном Ярославле считают Волжский спуск и стадион «Юный спартаковец».

Фроловский мост – подъёмный мост через Медведицкий овраг, находившийся приблизительно на том месте, где сейчас горит Вечный огонь. Мост был назван по церкви Фрола и Лавра, которые на Руси считались, в частности, покровителями лошадей.

Церковь Бориса и Глеба в Ярославле стояла на посаде, на берегу Волги близ Медведицкого оврага.

Воскресенская церковь могла находиться на месте современного дома № 13/6а на площади Челюскинцев, т. е. на углу этой площади и Революционной улицы. Каменное здание этой церкви, построенное в XVII веке на месте деревянного, снесено в 1930 году.

Церковь Кузьмы и Демьяна могла располагаться примерно на месте дома № 14 на площади Челюскинцев. Здесь стояло кирпичное здание Козьмодемьянской церкви, построенной в XVII веке на месте деревянного. Оно было частично разрушено в 1930 году, в 1982-м – окончательно уничтожено.