Текст книги "Солнечный берег Генуи. Русское счастье по-итальянски"

Casta diva. Опера в Генуе, музыкант-буржуа и Мстислав Ростропович

Сбылась моя мечта – я наконец-то попала в знаменитую итальянскую оперу. К сожалению, пока не в Ла Скала.

Муж мой болеет распространенной театральной болезнью и ходит на спектакли в трех случаях: если это работа, если его пригласили и когда неудобно отказаться. Для последнего случая, кстати, у него имеется отличная формула. На вопрос «Как тебе понравилось?» он отвечает: «В жизни не видел ничего подобного» (рекомендую, очень помогает в безнадежных случаях).

В театре Карло Феличе – оперном театре Генуи – шла генеральная репетиция «Нормы». Для Сандро это была адская смесь всех трех случаев – один технический директор пригласил другого посмотреть, как работает новая техника: в этой постановке вместо декораций была сплошная видеопроекция. В итальянских театрах, похоже, окончательно сошли с ума: драматические городят на каждом спектакле за́мки-деревья-купола (минимум на три трейлера – а то не дай бог в турне пригласят), а в оперном – ограничиваются видеопроекцией в чистом виде. Хотя «ограничиваются» – не то слово, конечно. Видеопроекторы работали на всю мощь и демонстрировали все последние достижения видеопроекторной промышленности. Эдакий гигантский шоурум.

К чему я совершенно не была готова – это к генеральной репетиции, на которую зрители приходят в мехах и смокингах. В России генеральная традиционно называется «для пап и мам». Это прогон в костюмах, на который зовут прессу (это важно, потому что тогда репортажи о премьере выйдут вовремя), в первых двух рядах – фотографы, на каждом свободном месте – телекамера, и во всём партере – родители, близкие друзья и хорошие знакомые. Идея генеральной репетиции «для пап и мам» – это не только дать фотографам и ТВ возможность снять хорошие материалы, но и для актеров – показать в первый раз спектакль на заведомо дружественном зале.

Вот почему меня так поразила Генеральная репетиция, на которую продают билеты и приходят в бриллиантах. Какой тогда смысл? Чем она отличается от премьеры?

В «Норме» есть ария, которую все знают, – хотя бы на слух. Это Casta Diva. Божественная музыка. Да и сама итальянская опера – это же легенда. Наконец-то я смогу к ней прикоснуться, припасть к истокам. Я приготовилась к знаковому событию моей жизни.

Опера началась – и тут я поняла, что случилась КАТАСТРОФА.

Точнее, я поняла это не сразу, а постепенно. Точнее, я понимала это постепенно и всё больше ужасалась необратимости произошедшего, а главное – масштабам катастрофы.

Я понимала текст.

Я стала – даже помимо своего желания – понимать текст итальянских опер. И этот текст оказался абсолютно чудовищен.

Если любить эту музыку и нежные сочетания звуков итальянских фонем, но не знать смысла слов, то наслаждаться итальянской оперой можно бесконечно. Но в тот момент, когда смысл каждого слова проявляется во всей его очевидности, прекрасную музыку уже нельзя отделить от бездарных и банальных текстов.

Я стала думать потом, что, конечно, мы несколько избалованы русскими операми. «Евгений Онегин», «Борис Годунов» – это же чистейшей прелести чистейший образец и без музыки, это же Александр Сергеевич милый.

Я поделилась этой мыслью с Сандро.

– Может, у вас просто завышенные стандарты? – спросил он.

– Может быть, – согласилась я. – Но опера уже никогда не будет для меня прежней.

Теперь я буду завидовать остаток жизни всем, кто не знает итальянского языка и любит оперу, – они смогут жить с ощущением, что прекрасные итальянские слова художественно соответствуют музыке. А я – уже нет.

Ну что ж, во многая знания многия печали.

На выходе столкнулись со смешным дядькой, которому очень хотелось поговорить. По виду он был типичным генуэзским borghese (это скорее обыватель, чем буржуа), но оказался музыкантом (бывает же такое!). Он поймал нас за рукав, чтобы рассказать историю о том, как он кормил ужином Вишневскую и Ростроповича.

Начало истории я поняла с пятого на десятое – у меня в руках, как рыба, бился Петька, которому не терпелось куда-то бежать, и мне приходилось его сдерживать. Я пропустила длинные объяснения, почему Разговорчивый Дядька болтал на репетиции у Ростроповича. Впрочем, и так было понятно, что рот у него закрывается только тромбоном. Ростропович сделал ему замечание, на что Разговорчивый Дядька с достоинством объяснил, что говорил о музыке. Ростропович удивился и сказал: «О! А я думал – о политике!» (последовал длинный экскурс в политику тех дней), – но после репетиции они разговорились (бедный Ростропович!), и Разговорчивый Дядька предложил Ростроповичу вместе выпить. «Согласен, – сказал Ростропович, – но только у вас дома. За ужином. Мы приедем с галлиной, – прибавил он, замахав руками как крыльями («gallina» по-итальянски – «курица-несушка», что, видимо, Ростроповича страшно забавляло), – будем есть у вас песто».

На следующий день вся семья Разговорчивого Дядьки прочесывала Геную в поисках самого лучшего базилика («Еще бы, – понимающе кивнул Сандро, – самый важный песто в жизни!»), протирала бокалы и наглаживала старинные скатерти и салфетки.

– Ах, какое у Ростроповича чувство юмора! Maria Vergine! А что он говорил о политике! Боже-боже, как я жалею, что не записывал! А об оперных театрах мира! Нет, положительно, он просто ходячий анекдот!

– Почему-то Gallina была не особенно entusiasta, держалась очень сдержанно. За ужином ее больше всего привлекала наша скатерть – мы специально постелили фамильную скатерть, всю в старинной вышивке – такую умели делать только монахини-кармелитки. Но только те, настоящие, босые кармелитки (carmelitane scalze)! Вот, кстати, как перестали они ходить разутыми – так и разучились вышивать; ну что ты будешь делать? Но когда Gallina увлеклась разглядыванием этой вышивки, у нас от сердца отлегло – наконец-то ей хоть что-то понравилось!

– И песто, grazie al cielo[13]13
  Хвала небесам (итал.).


[Закрыть], вышел на славу! Мы, конечно, не поленились, базилик растирали вручную, в каменной ступке – всё как положено… Так что ужин удался. Меня потом спрашивали: «Что ты такого сделал, чтобы понравиться Ростроповичу и Вишневской?» А я скромно отвечал: «Я просто приготовил хороший песто и постелил красивую скатерть».

Nucleo antisofisticazione. Отделение по борьбе с софистикой

Очень меня муж мой Сашенька поразил, когда, отпив однажды из бутылки вина, вознегодовал, закупорил бутылку и пошел жаловаться на производителя в специальное отделение полиции по борьбе с подделками вин и других продуктов категорий D.O.C. и D.O.P. – «nucleo antisofisticazione».

Но какова семантика!

«Sofistica» – это же софистика («Я не буду спорить с тобой, старый софист!»).

Антисофистика – это буквальное название подразделения полиции, в которое можно обратиться, если тебе кажется, что качество вина не соответствует написанному на этикетке. Сознательных граждан, обеспокоенных судьбой отечественного виноделия, там благодарят, жмут им руку, а с несознательными виноделами действительно разбираются. В случае серьезных нарушений штраф может оказаться таким, что его будут еще три поколения выплачивать.

Я долго пыталась себе представить работу этого отделения. И представилось мне так:

– Здравствуйте, товарищи, у вас тут борются с подменой смысла, со скверной бабой софистикой? Ну так вот. Написано: «Овада, южный склон, урожай 2001 года»! А я так думаю, что это был северный склон, и по поводу года у меня сомнения: наверняка это 2002-й, который, как вам известно, был неудачен во всех отношениях…

Разобраться надо, товарищи!

И товарищи разбираются… Какая идея, а! Вот бы такую группу антисофистов да в Россию!

– У меня, товарищи…

– Тамбовский волк тебе товарищ!

– У меня, господа…

– Господа все в Париже!

– Граждане, у меня голова болит после вчерашнего.

– Ну так бы сразу и говорил!

– Да и говорить-то не могу!

– Видали, а? «Говорить не могу», а сам тут уже полчаса языком чешет!

– Так водка-то паленая…

– Была бы паленая, так ты бы сейчас не ходил и не стоял, иди-ка ты лучше опохмелись!

– Так вдруг она опять?

– Ну, будет «опять» – к нам придешь, только бутылку не забудь! Тогда и разберемся!

А еще бы такую группу в театр («Что-то мне кажется, что это был не совсем Шекспир, точнее, это был совсем не Шекспир!»), в кинематограф («Здесь в аннотации сказано – “легкая эротика”, а по-моему, это было тяжелое порно!»), в книгоиздательство («Здесь сказано “с иллюстрациями”, так это, того, не иллюстрации, это издевательство какое-то!..»).

А антисофисты разбирались бы себе, разбирались…

Сирокко. Ветер со сложным характером

У каждого ветра есть свое имя и свой характер. Но когда задувает сирокко, на всём побережье Лигурии происходит нечто странное. На генуэзском диалекте это называется – «макайя»[14]14
  Macaia, или maccaja, – термин, обозначающий специфические метеорологические условия, которые создаются на всем побережье Генуэзского залива при ветре сирокко; входит в профессиональные языки мореходства и метеорологии. Со временем macaia приобрело также переносное значение как пасмурного и меланхолического состояния души.


[Закрыть].

Произносится это загадочное слово с той же интонацией, что в фильме «Формула любви»: «Амор! И глазищами так – ух!» Вот и здесь была неделю та же картина:

– Что-то мне сегодня неможется… (грустно, томно, давление скачет, сердце покалывает)

– Макайя! – восклицает собеседник, и глазищами так – ух!

Я-то, признаться, думала, что это восклицание такое – вроде «аччиденти», и не обращала особого внимания; только недоумевала, что за эпидемия поразила город – всем неможется, все томятся, все жалуются, доверительно заглядывая в глаза зеленщику, почтальону или священнику (встретив на улице священника своего прихода – а они вечно попадаются навстречу, кстати и некстати, – принято сказать хотя бы пару слов), чтобы в ответ услышать загадочное слово «макайя», удовлетвориться таким ответом, обменяться понимающими взглядами и разойтись по своим делам. Я, конечно, и раньше знала, что генуэзцы любят пожаловаться, но обычно виновники всех бед находятся незамедлительно: правительство, карабинеры, коммунисты, дворники, мэрия, футбольные тренеры, католическая церковь – выбирай не хочу. А тут – макайя! Вот поди ж ты!

Почему я не спросила, что это значит? Так макайя действует, знаете ли, на всех, даже на русских (чуть было не сказала – особенно на русских).

Томно как-то, немножко грустно, голова чуть-чуть кружится, тоску ощущаешь за плечами так явственно, что начинаешь понимать средневековых монахов, плевавших через левое плечо на дьявола, – на них тоже, наверное, время от времени дул сирокко.

В городе пасмурно, жарко и влажно, солнце если и выглядывает, то ненадолго, и снова скрывается за облаками, которые, не переставая, гонит горячий и мокрый ветер. Сто́ит выйти на улицу, как тебе в лицо, в глаза, в уши, в затылок дует будто из фена, и влажно как в ванной. Если облака проливаются дождем, то под ним можно стоять как под теплым душем – и отчего бы, собственно, не стоять, если всё и так влажное. Все носят с собой зонтики и рассеянно оставляют их где попало, иногда возвращаются за ними, пожимают плечами: «Макайя!».

– Макайя! – понимающе отвечает банковский клерк, выкладывая зонтик на стойку.

Над портом висит плотная голубая дымка, город погружается в томную лень, разноцветное белье не полощется на ветру между домами, молодые коммунисты около Университета, предлагая прохожим газеты, забывают, что они хотели сказать, таксисты не ругаются, скутеры не подрезают автобусы, дети смирно сидят в колясках, мужчины не заглядывают в вырез платья, голуби вокруг Христофора Колумба – и те прекратили летать и бегать: ходят вразвалочку или с достоинством сидят на ступеньках рядом с ангелами и важно смотрят на разморенных сирокко прохожих. Сирокко! Простите: макайя!

Единственное, что делается легко и с удовольствием, – так это мечтается о путешествиях:

– Испания? Франция?

– Да нет, что там делать!

– Вот Стамбул!

– А я хочу в Самарканд или Ташкент…

– Да-да, всю жизнь мечтал туда поехать.

– И я! Там, правда, черт знает что творится…

– Да это не там, а…

– А Наташа мне рассказывала о Байкале!

– Да, вот бы куда поехать! А еще лучше – на Чукотское море![15]15
  «Мar dеi ciuchi» (Мар деи чуки).


[Закрыть]

Да-а! Чукотское море… И все напряженно вглядываются вдаль, улыбаются, морщат носы, чешут подбородок. Il mar dei ciuchi! Вот это да!

В туристических агентствах очереди. Вот где нет томной лени: обсуждаются даты, рейсы, произносятся названия, которых я в жизни не слышала, парочки ругаются: молодые – азартно, пожилые – язвительно, агенты вытирают пот со лба и достают с верхней полки еще одну папку, стряхивая с нее годовую пыль.

Ни до чего не договорившись, пары вываливаются на улицу и подставляют лицо под фен сирокко.

Чукотское море! Да-а-а… Жаль, что ничего не получилось, но ничего, поедем в следующем году. Да-да, в следующем году – в Лиссабон, в Калькутту, в Карелию, в Мексику… В следующем году. Да.

– Un caffé, per favore… нет, лучше бокал вина.

– Два, – в первый раз за сегодняшний день соглашается с супругом вторая половина.

– Макайя, – понимающе кивает официант.

Макайя.

Пора, наверное, и нам в путь.

На даче уже цветет жасмин.

Вишневый сад vs. Dolce stil novo. Русская дача глазами итальянца

Для Сандро первое лето на русской даче оказалось очень приятным. Ему нравились домик и печка, стандартный сад в шесть соток совсем не казался ему маленьким, соседи стали звать его Александром Николаевичем, а монтер-электрик, пришедший подключать электричество в домике, который мы купили по соседству с родительской дачей, обрадовал Сандро знанием итальянского языка. «Руссо-итальяно, порка мадонна, порко дио[16]16
  Самые страшные итальянские богохульства, которые звучат гораздо более неприлично и оскорбительно, чем даже легко переводимый на итальянский язык русский мат: «свинья-бог» и «свинья-мадонна». До сих пор подцензурны.


[Закрыть], чао!» – обрадованно кричал он со столба. Монтер был пьян в дым, на ногах он стоял с трудом, а вот на столбе на своих «кошках» держался очень уверенно.

Петька после года жизни в Италии со страшной скоростью переводил для Сандро с русского на итальянский и обратно.

Мой муж косил траву на участке и чувствовал себя Львом Толстым.

Электричество пропадало после каждой грозы, и Сашенька завел себе керосиновую лампу – мечту всей своей жизни. Одну такую он уже купил себе в Праге лет десять назад, но она, как и итальянские заварочные чайники, носила декоративный характер. Никто же ему в его доме четырнадцатого века не отключал электричество, вот и не было у него повода освоить керосиновую лампу в действии.

Были разные мелкие огорчения, конечно, – вроде отсутствия стальных гвоздей и невозможности купить пару метров обычной проволоки (зато нам предлагали вынести с завода стометровую (!) «катушку» проволоки – всего лишь за бутылку, чем поставили моего законопослушного европейца в тупик).

Но самой серьезной проблемой оказалась, конечно же, еда. Нет большего удовольствия для итальянца, чем приобщить новых людей к культу еды. Вот Сандро и вызвался однажды приготовить обед для всей семьи, а мы все очень обрадовались и немедленно ушли на прогулку.

Сразу за нашей дачей начинаются лес и поле. Перелески пестреют цветами, закатное солнце берет на просвет сосновый лес, а пыльный проселок бежит к заброшенной железной дороге, поросшей чабрецом и вереском. А за железной дорогой начинаются места, не тронутые цивилизацией, – вековой лес перекидывается через совсем узкий в наших местах Дон и стоит грозным оплотом перед лицом степи, которая тянется потом до самого Черного моря. Как тут не гулять? Вот мы и загулялись. Любовались закатом, слушали птиц, нарвали чабреца и душицы, и вернулись уже в сумерках. Увидев нас, Сандро слово в слово повторил речь пьяного монтера, добавив, что паста остыла и теперь несъедобна.

– Ну и не будем ужинать, попьем только чай, – безмятежно отозвалась бабушка, расставляя цветы.

– Или разогреем твою пасту, – торопливо добавила мама, чтобы Сандро не обижался.

По лицу Сандро прошла волна нервного тика. Мало того, что к Еде мы опоздали на два часа, мало того, что говорят, что можно чаем обойтись, – так еще и на святое покусились!

Разогретая паста!.. Это ересь, попрание всех основ.

Итальянцы с детства привыкли собираться за столом за несколько минут до того, как паста будет готова, и с нарастающим напряжением следить за тем, как ее откидывают на дуршлаг, соединяют с соусом, размешивают, наконец-то доносят до стола… Саспенс, как в голливудских фильмах. Процесс не просто волнующий, но сакральный.

А тут – «разогреть»! Сандро был глубоко оскорблен. Но поскольку он по-русски не знал таких слов, которые могли бы выразить всю степень его возмущения, то никто, кроме меня, ничего не заметил.

Подумаешь, еда! Раньше или позже, больше или меньше – словом, не хлебом единым…

– Всё мне теперь понятно стало, – злобно шипел мне на ухо мой муж уже поздней ночью. – И про «Трех сестер» я теперь всё понял, и про «Вишневый сад», и про революции эти ваши, когда у вас прачки и матросы бегали в 17-м году, а вы внимания не обратили. Вы закатами любовались! А ваш вишневый сад между тем продавали!

– Ой, Сашенька, послушай, как наш соловей поет, слышишь? Он который год у нас в крыжовнике гнездо вьет со своей подружкой, а мы от них котов отгоняем. Поэтому для нас он всё лето поет! Извини – что ты сказал?

Сашеньке оставалось только скрипеть зубами.

Бедный мой итальянский муж! Пасту он нам больше не варил, и остаток лета мы спокойно готовили нормальные борщи и котлеты, которые можно разогреть и съесть в любое время суток.

Может, в другое время мы бы и смогли вырастить из этого происшествия какой-нибудь семейный конфликт, но нам было не до того – мы уже ждали Машку. Машку выпросил себе Петька – очень ему хотелось братика или сестричку, и мы согласились, только подождали немного, пока он адаптируется к Италии.

Петька адаптировался не просто быстро, а очень быстро (за два месяца он научился вполне внятно объясняться по-итальянски), а вот Машка заставила себя подождать.

Все первые врачебные процедуры мы проходили в России, даже не переезжая с дачи, – просто съездили раз всей семьей сделать УЗИ, Машка нам помахала из моего живота рукой, чем страшно обрадовала Петю, я сдала разные анализы, врач сказал, что всё хорошо и даже отлично, и мы расслабились до конца лета.

Как сказанное слово сделать неска́занным. Традиция или альтернатива?

У моей бабушки есть удивительная способность. Всё, что она говорит, сбывается.

Это замечательно, когда надо оценить сложную ситуацию. Для меня, допустим, это сплошная шарада – ничего не понимаю, но стоит ее рассказать бабушке, как она мгновенно отделит зёрна от плевел, вычленит суть, объяснит мотивации и даст прогноз. Вот этот прогноз и сбывается.

Бабушка – высочайшего уровня инженер, это профессиональное: определить функцию и экстраполировать. Если говорить об инженерах человеческих душ – то это тоже к ней.

Обратная сторона этой волшебной медали в том, что если ситуация имеет равные шансы развиваться как в одну, так и в другую сторону, то бабушкин прогноз непременно подтолкнет ее туда, куда бабушка сказала. Примеров тому множество. Никто не понимает, как это работает, – но работает на сто процентов.

Поэтому я так испугалась, когда, рассказав бабушке о том, что собираюсь рожать Петю в роддоме с программой поддержки грудного вскармливания, услышала в ответ:

– Ребенка оставляют маме сразу после родов? И он всё время находится с ней? И кормить, когда захочешь? Это ты что-то выдумываешь, Наташенька, такого роддома быть не может.

По мнению бабушки, Петя должен был родиться в роддоме Грауэрмана (по прописке и по традиции) – но я уже выбрала роддом на 1-й Тверской-Ямской, где восьмидесятилетняя и гениальная врач меня уже видела и в свою программу взяла.

– Бабушка, какой ужас, немедленно возьми обратно что ты сказала! Я же тебя знаю. После твоих слов завтра будет гром среди ясного неба, землетрясение и саранча. Как минимум, в этом роддоме прорвет трубы и обнаружится холерная бацилла – вообще что угодно, только чтобы «такого роддома быть не могло»…

– Пожалуйста, если ты так хочешь. Вряд ли это что-то изменит…

– Бабушка!

– Хорошо-хорошо. Забираю свои слова, – в голосе бабушки слышится явное сомнение. Но сомнение уже не так страшно, как произнесенный вслух вердикт. Это только феечка из Спящей красавицы не умела сказанное слово сделать несказанным, а моя бабушка и это умеет.

Петька появился на свет здоровеньким, и провел все свои первые дни вместе со мной – к нашему общему счастью. Бабушка ко мне в роддом не ходила, ведь если бы я ей рассказала про такую буржуйскую опцию, как посещение младенцев в роддоме, то ее изумления – даже невербального – хватило бы на то, чтобы все эти лавочки немедленно прикрыли. Я решила не рисковать.

– Надо же, как меняется жизнь, – сказала бабушка, когда я уже вернулась домой и всё обстоятельно рассказала. – Мы в наши времена даже и представить себе такого не могли. Ты молодец, что настояла на своем и меня не послушалась.

Когда подошла пора рожать Машу, я, конечно, была уверена, что в стране с развитой современной медициной никто меня не заставит рожать как в бабушкины времена в СССР, – но в Италии все, к кому я обращалась, даже представить себе не могли, чтобы детей держали вместе с мамами.

– Зачем вам это? После родов надо отдохнуть и прийти в себя. И потом, такого просто не бывает!

К счастью, это говорила не моя бабушка, а значит, роддому, который я искала, не грозила ни внезапная точечная бомбардировка, ни черная оспа. Он точно где-то был, причем именно такой, как я хотела, мне просто надо было его найти.

Очевидно, мне не хватало нужной терминологии. И она нашлась.

Всё дело в том, что обычная советская практика называется здесь «традиционной» (я всё еще не готова к мысли, что традиции в СССР и в капиталистической Европе могли быть одинаковыми), а программа, которую я искала, оказалась «альтернативной».

«Chi cerca trova» – «кто ищет, тот найдет». Нашелся и для меня «Centro Nascita Alternativo» – «Альтернативный родильный центр», в котором практиковали альтернативные экспериментальные (не хватало только слова «экстремальные») натуральные роды. Когда я пришла туда знакомиться, мне с некоторым вызовом рассказали всё, что я хотела услышать, – что они никого не заставляют делать кесарево, не тащат детей из мам щипцами, и что новорожденные остаются с мамой. Когда оказалось, что убеждать меня не надо и сомнений у меня никаких нет, на меня посмотрели несколько недоверчиво. Видимо, привыкли доказывать в жестокой полемике право на существование своего «альтернативного», «экспериментального» родильного центра, практикующего натуральные роды.

Маша пришла в этот мир так же счастливо, как и Петя.

Хотя я подозреваю, что моя бабушка в глубине души все-таки сожалеет, что мои дети не родились в роддоме имени Грауэрмана.