Текст книги "Солнечный берег Генуи. Русское счастье по-итальянски"

О нормальном и ненормальном. Чай и кофе

Всё непривычное кажется странным. Оно может вызывать интерес – и тогда это называется любопытством. Оно может вызывать неприятие – и тогда это называется осуждением. Как удовлетворить свое любопытство и не показать своего неприятия?

Всё чаще чувствую себя Алисой в Стране чудес:

«– Вы удовлетворите мое детское любопытство, и я сразу улечу!

– Сначала встаньте на ноги!»

С точки зрения итальянцев я практически всё время стою на голове. Меня ни в коем случае не осуждают, нет. Но регулярно предлагают принять нормальное положение. Не стоит и говорить, что всё мое самое любимое и привычное здесь постоянно переставляют с ног на голову.

Началось всё еще тогда, когда я по-итальянски знала всего несколько слов; например, «tè caldo» – горячий чай. Я научилась говорить это в самый первый свой приезд, и старалась произносить все звуки как можно отчетливей: «тэ кальдо, пер фаворе» – «горячий чай, пожалуйста».

В ответ я слышала всегда один и тот же вопрос: «Вам чай нормальный или горячий?»

То есть горячий чай – ненормальный?..

Я уже сталкивалась с этим в Англии, где normal было противопоставлено continental. Друзья-англичане, я помню, посмеялись, когда я им это показала – в каком-то каталоге, кажется.

– Да-да, – сказали они, – мы только внешне демократичны, а наше глубинное сознание проявляется вот так: в этикетках и подписях. Всё, что нормально, – это у нас, а всё континентальное – ненормально.

Оказавшись в Италии, я снова вспомнила о дихотомии нормальное – ненормальное. Нормальный суп едят вечером, а не днем. Нормальное горячее – это паста. Нормальный кофе – это наперсточная чашка. Нормальный чай – холодный. Валерьяна – это салат.

Боже, боже, всё с ног на голову; но не переставишь же всех поголовно обратно?

Допустим, я соглашаюсь, что горячий чай является ненормальным. Хорошо. Можно мне моего любимого ненормального чая, пер фаворе?

Но итальянцы не любят кидать чайные пакетики в горячую воду. Если заказать горячий чай, то официант принесет отдельно чашку, отдельно чайничек (без крышки), отдельно пакетики с чаем.

В первый раз, когда я наблюдала, как чайный пакетик бросают в кружку с холодной водой и ставят в микроволновку, я лишилась дара речи. Теперь в гостях я работаю на опережение: «А давайте я сделаю чай? Мне это будет так приятно!» – и улыбаюсь самой нежной из всех улыбок.

И даже такой банальный предмет, как заварочный чайник, может быть приравнен здесь к святому Граалю: он существует только в легендах. Я часто бываю в гостях, но пока еще ни в одном доме его не видела. Ни заварочного, ни электрического, ни металлического со свистком. Зато я видела, как кипятят воду для чая в кастрюле, в ковшике и в микроволновке.

И покупка своего заварочного чайника превратилась в Одиссею. Первые купленные мной чайники так гордо задирали носики, гордясь своим дизайном made in Italy, что чай лился из-под крышки. Я поняла, что слишком доверчиво отнеслась к их внешнему виду: если носик по определению выше уровня крышки, то ведь понятно, откуда будет литься чай. В запасе у меня было остроумное решение ходить по посудным лавкам с бутылкой воды и еще до покупки проверять чайники в действии. Но обычно милые итальянские продавцы отнеслись к моей идее с совершеннейшим неодобрением – то есть попросту меня послали, и не один раз.

Чайник я купила в конце концов в английском магазине (за бешеные деньги), и на некоторое время отучилась хотеть странного.

Зато здесь готовят отличный кофе. Все иностранцы, живущие в Италии, признаю́тся друг другу, что только ради итальянского кофе стоило переезжать в эту страну.

Сами итальянцы пьют кофе не только на завтрак, по дороге на работу, но и после обеда, и даже после ужина. Кофе после обильного ужина сопровождается рюмочкой граппы.

Кофе – это еще и повод для проявления патриотизма. Несколько раз Сандро приезжал за мной в Ниццу – и ни разу не дал мне спокойно выпить кофе после самолета. Поначалу я отнесла эту странность на счет помутнения рассудка, наступающего во время первой влюбленности. Потом стала возмущаться и требовать кофе.

– Выпьем кофе в Вентимилье, – говорил он, мягко, но настойчиво запихивая меня в машину.

– Но я хочу кофе сейчас, – говорила я.

– А мы быстро поедем, – говорил он и давил на газ.

Тут уж и до моего замутненного влюбленностью рассудка стало доходить, что есть некая весомая причина, чтобы пить кофе не в Ницце (пусть и итальянской когда-то, но с 1860 года много воды утекло), а в какой-то Вентимилье. Причина оказалась очень простой: итальянский кофе вкуснее французского. А Вентимилья была всего лишь первым по дороге итальянским городком. А я-то думала, что там какие-нибудь памятники архитектуры, старинные кафе или другие красо́ты… Нет, там был просто хороший (то есть итальянский) кофе. И для Сандро было более чем нормально потерпеть полчаса для того, чтобы выпить un caffè come si deve[10]10
  «Кофе как следует», такой, каким он должен быть (итал.).


[Закрыть].

Тут надо сказать, что некоторое время у меня не было возможности оценить вкус итальянского кофе в полной мере, поскольку даже после знакомства с Сандро я еще довольно долго пила по инерции американо. В Италии на меня смотрели плохо, когда я его заказывала. Но клиент есть клиент, к тому же – не по-нашему говорит… «Что с нее взять, с бедной, пусть пьет свое пойло», – явно думали они. Со скорбными лицами наливали стандартную порцию эспрессо в чашку для капуччино, ставили передо мной, некоторое время выжидали – а вдруг я одумаюсь? – и потом со вздохом приносили мне кипяченой воды в молочнике. И на Сандро глядели с сочувствием, конечно. Он не стал настаивать или объяснять: улыбался, отшучивался, уходил от темы. Наверное, он просто ждал, что я созрею. И оказался прав. В конце концов – почти через год после нашего знакомства – я решила из любопытства выпить то, что итальянцы называют caffè normale, и… после этого ни разу в жизни мне не пришло в голову заказывать себе кофе в большой кружке.

Теперь я отчаянный патриот Италии: пью правильный кофе, ем правильную еду – пардон, нормальную. Хорошо, что этого вполне достаточно для итальянского патриотизма.

«Che bello!». О ключевых словах итальянской жизни

Есть в лингвистике закон экономии языковых ресурсов, смысл которого вполне ясен из названия – язык, как и экономика советских времен, стремится быть экономным.

Итальянское слово «чао» – это абсолют экономии языковых ресурсов: «здравствуй» и «прощай» в одном флаконе. Очень удобно, и думать много не надо. Самим итальянцам это слово страшно нравится, и они говорят его по сто раз на дню.

Обращаясь к барышне, не важно, красивая она или нет, прибавят «белла». Впрочем, не только к барышням. Итальянцам чужда любая форма дискриминации, поэтому молодые люди тоже могут услышать в свой адрес «Эй, белло!», что значит всего лишь «Эй, парень!» – и ничего больше.

Вообще слово «bello» в частотном словаре итальянского языка должно идти сразу после «чао». «Che bello!» – это не только «как красиво!», это нормальная реакция на всё подряд: ужин уже готов? Ке белло! Хотите пойти в этот собор? Ке белло! Наконец-то вытянули ноги в кресле после долгого дня? Ке белло!

Оптимистам-экстравертам может понадобиться еще слово «bravo» – это не только об актере, но также о парикмахере, банкире, мойщике окон и продавщице, которая наконец-то догадалась, что вам надо.

К услугам пессимистов и невротиков – многофункциональное слово «schifo» (скифо). Обозначает оно – все оттенки гадости, и мне напоминает всякий раз о тех самых скифах, которые неустанно поражали античный мир отсутствием культуры и отвратительными привычками.

Чтобы не уронить гордое звание представителя великой русской культуры, надо освежить в памяти еще три ключевых слова: «grazie» («спасибо»), «prego» («пожалуйста» в смысле «на здоровье») и «per favore» (в смысле «дайте мне всего и побыстрее») – и тогда никто не вспомнит, что славяне живут нынче и на тех территориях, где когда-то с гиканьем носились скифы. Это, кстати, почти серьезно: русскую культуру в Италии очень любят, неплохо знают, и к русским вообще очень тепло относятся, хотя и мучают периодически мечтательными разговорами о коммунизме. И вот здесь как раз вам поможет ваше незнание языка, которое можно выразить фразой: «ио нон парло итальяно» – и всё! Баста! Фине дель дискорсо! (Конец беседы.)

«Манджаре» – ключевой глагол всей итальянской жизни – обозначает «есть» в смысле поглощения пищи. И это главное, что нужно знать из ресторанно-обеденной лексики. Все остальные слова являются либо давно знакомыми (pizza, pasta, lasagna, martini, grappa, etc.) либо легко узнаваемыми: «zuppa» («суп») или «insalata» («салат»). Важные, но никак не вычисляемые слова – «pesce» (пеше) и «carne» (карнэ) – стоит запомнить: это «рыба» и «мясо».

Не советую заучивать никому не нужные слова «a destra» и «a sinistra» («направо» и «налево») – в эмоциональной и мелодичной речи итальянца, которого спросили, как пройти к вокзалу, слова «дестра» и «синистра» сможет различить только очень чуткое ухо. Гораздо лучше совать ему под нос карту города и повелительно мычать, как булгаковский господин в сиреневом пальто, – тогда, может быть, удастся получить внятное объяснение.

(Во время своих первых самостоятельных прогулок я думала, что с помощью карты и знания английского мне удастся ориентироваться в Генуе. Но кривые улочки выводили меня в такие места, где не было ни одного понятного мне опознавательного знака, – а когда я просила на английском помощи, даже самые приличные люди ускоряли шаг и попросту убегали. Сандро, два раза приезжавший за мной на скутере, потом объяснил: большинство просто не понимает беглый английский без итальянского акцента (или вовсе его не знает). Вот с тех пор я и научилась, потерявшись, немедленно превращаться в немтыря. А потом и приложение «Google Maps» подоспело.)

«Кампанилизм» – как особая разновидность местечкового патриотизма – еще одно понятие, пронизывающее все сферы жизни итальянцев, но абсолютно неочевидное для иностранцев. По поводу его происхождения есть сразу несколько версий, из которых мне больше всего нравится понятное в каждом уголке Италии объяснение, что свою деревню узна́ешь именно по колокольне («campanile») – ведь они в каждом местечке разные, а наша, конечно же, самая красивая.

Это вполне рифмуется с русским выражением «смотреть со своей колокольни», поскольку кампанилизм принято осуждать как раз за узость взглядов и неспособность посмотреть на мир как на спутниковую карту, а всего лишь с высоты собственной – пусть и самой лучшей – колокольни.

Насчет самой красивой и самой лучшей – это только со стороны смешно звучит, а итальянцы-то свято в этом убеждены. Отсюда и нотки ревности к соседям (гиды не преминут рассказать вам про условную деревеньку, где на высокой башне были установлены часы со всех сторон, кроме одной, – выходящей на соседнюю деревню: чтобы, значит, они нашими часами не пользовались и наше время не видели), и не подвергаемое сомнению ощущение собственного превосходства перед жителями других провинций и – тем более – других областей (помните же, да, какого мнения генуэзцы о пизанской фокачче? и так – во всём), и никуда до сих пор не исчезнувший дух непримиримого соперничества (слава богу, что теперь лишь так; в Средние-то века – просто воевали…), и многочисленные отражения в культуре – от великих писателей, даже не пытавшихся скрывать сарказм при описании жителей других регионов, до народных пословиц, поговорок, прозвищ и шуток.

С другой же стороны, кампанилизм – это «вот моя деревня, вот мой дом родной» без малейшего намека на комплекс провинциала. Нет такого комплекса в этой благословенной стране. А есть – самая искренняя гордость за свою кампаниле-колокольню. Это, согласитесь, совсем другая система координат, хоть и не совсем очевидная для стран с четко обозначенным в сердцах и умах столицей как центром всей жизни. Для итальянца же нет сомнений в том, что центр мира – это дом, и отсчет (с резким сокращением любви на каждом этапе) идет именно в таком порядке: дом – родная деревня/местечко/городок – коммуна – провинция – область – страна.

Впрочем, есть еще и версия о том, что, несмотря на все усилия Гарибальди и Мадзини, а также на стремительную глобализацию и тотальную унификацию в наши дни, единой страной Италия так до конца и не стала. Осталась набором уникальных и очень разных мини-стран, и в каждой отчасти сохраняются до сих пор свой язык/диалект и традиции…

А в самой сердцевине итальянской жизни некоторые слова и понятия, от которых не ждешь никакого подвоха, неожиданно соскакивают со своих линейных значений и разбегаются по дорожкам двойных смыслов.

Простое «scusa» («прости») при добавлении восклицания «eh» (э) начинает звучать как обвинение. Подрезали на дороге? Надо вытянуть в его сторону руку и громко сказать «scusa, eh!». Работает примерно как «нет, ну ты дебил?..». Или на улице кого-то заденешь случайно (улицы-то узкие) – и немедленно прилетит в спину как камень: «scusa, eh!».

Зато, если по-крупному извиняться, то можно сразу же и реабилитироваться, добавив слово с двойным значением: «cazzata». Оно более или менее переводится на русский словом «фигня», тоже с двойным значением: либо что-то плохо получилось, либо это ерунда, мелочь, не стоящая внимания. И получается, что, когда тебе приносят вроде бы осмысленные извинения – за то, например, что раздолбал в металлолом твою машину: «scusa, ho fatto una cazzata» – это звучит одновременно в двух плоскостях: «да, глупо, да, накосячил, – но это ж фигня, пустячок, так ведь?..». (У более северных народов так работает обычно только в сочетании с алкоголем, когда «прости, был пьян» значит, что сам за себя не отвечал. Но, кстати, тоже ведь работает.)

Главное же, что нужно запомнить, – в случае возникновения спонтанной жажды общения следуйте примеру итальянцев и активно используйте язык жестов. Так они вас точно поймут.

Accidenti. Дорожное происшествие, или О том, как важно иметь свое мнение

Мы с Петькой возвращаемся из детского сада. Как всегда, останавливаемся на пьяцца делла Нунциата – площади Благовещения, где Петька изо дня в день торчит по часу, съезжая по перилам на попе, на брюхе, вниз и вверх головой. Перила широкие, заканчиваются пологим участком, свалиться с них почти невозможно – поэтому, пока он исполняет свой мальчишеский долг, я спокойно жду и смотрю по сторонам.

На этой лестнице всегда сидит несколько человек, занятых тем же, что и я… Нет-нет, они совсем не бездельники. Просто здесь, как у памятника Пушкину в Москве, назначаются встречи, выходящие из Университета студенты обмениваются конспектами, туристы закусывают, старушки идут в церковь, нищие… черт его знает, что здесь делают нищие, но денег не просят – это точно. Тот, который сидит на порожках Нунциаты, либо призывает меня следить за ребенком («Синьора! Эти ступени – каменные! Если bello упадет, то может разбиться»), либо – если я не попадаюсь ему на глаза (а я уже поумнела и теперь прячусь за колонной) – дает всякие советы прохожим. Когда на него перестают обращать внимание, он кричит: «Синьоры! Синьоры! Вы что-то потеряли!» Человек пять оборачиваются. «Улыбку!» – вопит он, и закатывается в беззвучном хохоте. Мне нравится думать, что у него есть семья, дом, куча денег, дети ездят на «альфа-ромео», а внуков отдали в немецкий детский сад, и такая тоска дома наступила, что приходится отправляться на Нунциату и развлекаться…

Сегодня мы застали следующую картину: милая полицейская барышня (дорожная служба) беседует у обочины с дамой лет сорока и молодым человеком лет шестнадцати, а по соседству скучают два скутера.

«Accidente», – подумала я, по инерции переводя на итальянский знакомое со школы английское «road accident». Маленькое дорожное происшествие. Сейчас выпишут штраф, и милая барышня в синей форме и белой каске пойдет дальше махать палочкой, а эти двое разъедутся на своих скутерах.

Но не тут-то было. Прибыл второй инспектор дорожного движения, через пять минут подъехал третий, и каждый раз участники ДТП повторяли свой рассказ, и каждый раз всё более эмоционально. Прибыл четвертый и стал с важным видом выслушивать всех пятерых – то есть двух участников и трех постовых, двое из которых, очевидно, ничего не видели и видеть не могли, но, несомненно, имели свое мнение.

Видимо, мнение это склоняется в пользу синьоры, потому что мальчишка совсем уж разгорячился и стал кричать. Но понять, что́ там у них произошло, невозможно: всё, что орет – выпучив глаза и порываясь куда-то бежать – мальчишка, в сухом остатке сводится к тому, что после сорока надо ложиться и умирать, а не на скутерах ездить, и еще к тому, что Ева была путана.

Хорошо одетая дама, которая вовсе и не собиралась ложиться и умирать, а, очевидно, собиралась и дальше ездить на скутере (такие же распущенные особы, как Ева, и вовсе не имеют к ней никакого отношения), пихает его в грудь или тянет за свитер – в зависимости от направления, в котором он рвется.

Зрителей собралось уже человек десять – пятнадцать, и, натурально, у них тоже есть свое мнение по поводу происшествия. И, взяв ближайшего полицейского за пуговицу, это мнение непременно следует изложить – непринужденно, но веско.

На всей Нунциате осталось всего два человека, равнодушных к происшествию, – Петя и нищий. Петя катается, нищий за ним следит и поучает, – их общение всегда сводится к тому, что нищий комментирует Петины действия на генуэзском (ничего общего с итальянским), а Петя не обращает на поучения никакого внимания.

(По-моему, это вообще основная модель общения детей со взрослыми: взрослые поучают, а дети знай себе катаются и даже саночки не возят.)

Наконец, Петька устал; нищий возвращается на свою лавочку. (Наверху лестницы, под портиком, стоят две мраморные скамьи с львиными лапами, и когда нищий, завернувшись в какую-то попону, возлежит на этом мраморном шедевре, – кажется, что он там с римских времен лежит.)

А Петя, спустившись вниз, живо интересуется происходящим: «Мама, а что случилось?» И, без паузы, у полицейского: «Ma che cosa è successo?»

Полицейский, посмотрев на нас внимательно, с достоинством произносит: «Ничего особенного. Вам, синьора, и тебе, bello, не о чем беспокоиться».

Так мы ничего и не узнали, кроме поучительной истории о том, как важно иметь свое мнение.

Еда как религия. Простой способ стать счастливым

Итальянцев очень сложно не любить. Они помогают тебе учить язык, выбирать овощи, находить дорогу. Они улыбаются тебе на улице и кстати и некстати говорят «чао». Они смотрят на тебя, приехавшего в эту чудесную, бесконечно любимую ими страну, – и заранее радуются: как же тебе будет хорошо!

Они представляют себе, как ты пьешь по утрам их ароматный кофе и заводишь глаза от наслаждения… А ты вместо этого варишь себе яйцо или делаешь бутерброд с сыром. Потом они представляют, как ты побежишь в полдвенадцатого в самый правильный ресторан и закажешь местную разновидность пасты – например, с песто. И улыбаются, воображая, как ты наконец-то попробуешь настоящий песто – после всех ужасных подделок, которые ты ел в неправильных местах, – и вознесешь хвалу небесам… А вместо этого ты заказываешь венецианское или неаполитанское блюдо (они качают головами и цокают языками), или того хуже – вовсе пропускаешь время обеда, потому что у тебя совершенно другие приоритеты: музей, или работа, или просто прогулка (ужас, ужас, как можно!), и уже не попадаешь в ресторан (да, они открыты только на время обеда; после трех можно рассчитывать разве что на бутерброд в кафе – но уже никак не в компании итальянцев).

Русскому человеку нелегко с ходу принять правила игры и встроиться в ритм местной жизни, но нужно просто понимать специфику гастрономических привычек итальянцев.

Во-первых, у нас традиционно разный завтрак. Мы едим сырники, яйца, оладушки, творог, бутерброды, кашу. А они – малюсенькую чашку кофе и печенье. К часу дня они просто умирают от голода.

Во-вторых, итальянцы привыкли к мысли, что есть надо по часам. Считают это правильным – попробуйте с ними поспорить! – и всерьез настроены научить хорошему режиму кого угодно. Поэтому места с горячей едой открыты только с часу до двух, а потом – уже с семи-восьми вечера и до ночи. Всё остальное – это перекус. Не годится и за еду не считается.

В-третьих, каждый регион гордится своей собственной едой. Если вы приедете в Венецию и закажете там пасту с песто просто потому, что вы это наивно любите, на вас посмотрят плохо. Всем же понятно, что в Венеции не умеют делать песто так, как в Генуе. Зато умеют делать другие удивительные вещи. Венецианские.

Понятно, что есть определенное количество туристических мест, где для вас приготовят блюда какого угодно региона в пять часов вечера. Но таких мало и, с точки зрения итальянцев, это вовсе не итальянская еда.

Все мы знаем про чужой монастырь; просто, приехав в Италию, не сразу догадываемся, что здесь будет другим не устав, а религия. И религия эта – еда.

Я помню, как на Чеховском фестивале я водила пить чай администраторшу итальянской танцевальной компании. Танцовщики были просто изумительными, мне не терпелось узнать о жизни танцевального театра в Италии, о том, какие тенденции, «что носят», куда развиваются.

– Расскажите мне немного, что у вас за пределами сцены происходит. – Я, улыбаясь, наливала администраторше умопомрачительно дорогой чай.

– Да, собственно, ничего. Работа как работа. Немножко монотонная. Но хорошо, что она оставляет мне много свободного времени.

– Да? А что же вы делаете в свободное время?

– Готовлю. Я очень люблю готовить. И поскольку мы много гастролируем, я освоила много национальных кухонь. Научилась готовить даже совершенно экзотические вещи – суши, например.

Я выложила на стол два телефона – свой и фестивальный. Слава богу, во всех было полно неотвеченных сообщений.

– Il dovere mi chiama, – сообщила я администраторше только выученную фразу, – долг зовет. Но мы обязательно еще поговорим об этом.

Ни от чего я не была так далека в тот период жизни, как от кухни.

На Чеховском фестивале в ходу была шутка: дети нечесаные, муж некормленый, пыль по углам мотается. В два фестивальных месяца домой мы попадали только поспать и переодеться. Кормили нас на фестивале, развозили по домам далеко за полночь, а члены семьи всё это время были на подножном корму. Но разве это важно, когда ты – на самой передовой линии искусства?..

Оказалось, важно.

«Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Для итальянцев пушкинскую максиму нужно было бы переиначить: быть можно дельным человеком и думать о еде своей.

В моей семейной модели заложено, что воскресенье в семье – это поход на лыжах, или в парк, или в лес, или в музей. Мы медленно завтракаем, и в окно бьет солнце, потом бабушка смотрит на термометр, достает свою коробку с лыжными мазями, рассказывает (в тысячный раз), как ее тренер говорил, что выигрывает гонки не тот, кто быстрее бегает на лыжах, а тот, у кого тренер лучше подобрал мази, из чулана появляются, наконец, и сами лыжи (сверху что-то падает), и вот мы уже едем в парк, становимся на лыжню, и…

– Ты представляешь, – с нажимом говорю я Сандро, – и в этот момент мы должны бросить всё, чтобы пожрать.

– Ну да, – наивно кивает Сандро (он не знает, как переводится это грубое слово – «пожрать», а я не знаю его эквивалента по-итальянски), – пообедать.

– Сандро, но можно же в три пообедать! Или даже в четыре! Сначала сделать спокойно интересное тебе дело, а потом поесть.

– В час я уже ни о чем не могу думать, кроме еды, – виновато говорит Сандро. – Но я могу взять с собой термос и бутерброды, когда мы пойдем кататься на лыжах в России.

«Будешь один есть свои несчастные бутерброды на пеньке!» – хочется крикнуть мне. Но Сандро смотрит на меня так доверчиво, что я переобуваюсь в прыжке: мой папа тоже поил меня чаем из термоса, когда мы катались на лыжах.

Главный постулат итальянской религии:

еда = любовь.

То есть один человек готовит для другого, потому что именно таким образом показывает, как он его любит.

В наши воскресные поездки к морю мы запасаемся водой и фокаччей.

Я получаю свое море. Сандро – свою фокаччу. Петька – нашу любовь.

Самое синее море.

Пронзительный ветер с гор.

Ослепительный солнечный свет.

И фокачча еще горячая.