Текст книги "Сводки с семейного фронта"

Этот Новый год мы встречали без особого буйства, ни на минуту не забывая, что в соседней комнате спит ребенок.

Как же быстро изменилась жизнь всех в нашем доме! Все вдруг стало подчинено самому маленькому, тому, кто еще не умеет ни ходить, ни говорить.

Мы и елку-то в этом году купили только из-за Димки. Как раз в прошлый Новый год родители решительно заявили, что «ставим елку в последний раз, вы с Олеськой уже большие». А в этом году мама сама же и переменила свое решение.

– Надо елку купить, у нас ведь теперь ребенок!

Я попробовала возразить:

– Мам, он же еще маленький. И не понимает, и не запомнит…

– Ну и что! Купим елку. Ребенку нужен праздник, а что за Новый год без елки?

И елку купили. Для самого маленького.

Наряженная игрушками и опутанная разноцветными гирляндами елка упиралась макушкой в потолок, растопыренные ветки были облиты серебристым дождем и мишурой, а мы все – и родители, и Олеська, и я – старались лишний раз заглянуть в комнату «к елке».

Больше всего подарков под елкой оказалось для Димки. Чего там только не было! Ползунки, распашонки, маечки, носочки, крохотные вязаные костюмчики, куча погремушек и всевозможных резиновых пищалок – всего и не перечислить. Сразу видно, кого больше всех любит Дед Мороз.

В марте Димка заболел.

Вначале заболел муж, подцепил где-то вирус гриппа. А так как спали и жили мы втроем в одной комнате, то заразились и мы с Димкой. Из-за болезни ребенка о своем недомогании мне пришлось забыть. Все вытеснила тревога за сына. Малыш не спал почти трое суток, температура поднялась до тридцати девяти, и сбить ее не удавалось никакими силами.

Глядя на страдания такой маленькой беспомощной крохи, я сходила с ума, проклиная свое безответственное желание иметь ребенка, совершенно не думая о последствиях!

На третьи сутки пришлось вызвать «Скорую помощь», и меня с сыном увезли в седьмую детскую больницу. Там, даже не осмотрев ребенка, нас в общей толпе затолкали в инфекционное отделение и благополучно забыли до следующего утра.

Нас поселили в боксе, разделенном стеклянной стеной на две части. Какой идиот придумал для больницы подобную планировку? Все отделение было битком забито больными детьми. Дети без конца плакали, капризничали, возле них в панике метались мамашки. Едва одной маме удавалось усыпить своего ребенка, как за стеклянной перегородкой бокса, словно нарочно, во весь голос начинал плакать другой младенец, там загорался свет, и тот ребенок, которого только что с огромным трудом усыпили, тут же вздрагивал от шума и света, просыпался и тоже подключался к общему плачу. И так без конца, всю ночь – один уснет, другой заревет, будя всех. Мне казалось, что я попала в ад, наполненный маленькими детьми. Ни врача, ни медсестру ни одной маме ночью найти не удалось, хотя мы все по очереди отправлялись на их поиски, бестолково блуждая в длиннющих лабиринтах больничных коридоров.

Утром заявилась врач, ухоженная рыжая женщина лет тридцати пяти. Покрутив Димку из стороны в сторону, она заявила:

– Ребенок совершенно здоров! Не понимаю, зачем вас сюда привезли, вполне можете отправляться домой. А что температура держится – так все дети болеют, что ж вы хотели, мамочка!

Нас отправили домой. Но к вечеру снова пришлось вызывать «Скорую», сыну становилось все хуже, он начинал задыхаться, часто кашлял. Когда врачи со «Скорой» предложили госпитализацию, в седьмую больницу я ехать отказалась. Что там делать, если лечения никакого не назначают и говорят, что ребенок здоров? Врачи посовещались, и предложили взамен шестую больницу, которая находилась рядом с нашим домом.

В шестой детской, несмотря на ночное время суток, сыну тут же сделали рентген легких, взяли кровь на анализ, поставили укол. От всей врачебной суеты мне стало немного легче. Хоть какие-то действия! Дежурный врач, с вкусной фамилией Борщ, просмотрев снимки, сообщил, что у нас правостороннее воспаление легких и запущенный бронхит. А в седьмой больнице это называется «ваш ребенок совершенно здоров»!

И, слава Богу, здесь были обычные маленькие палаты, разделенные непрозрачными кирпичными стенами! Я и не подозревала, какое это счастье, когда у тебя есть стена!

В шестой больнице мы провели две недели. Муж и мои родители навещали нас каждый день, закармливали меня фруктами, часто приезжала свекровь. Медперсонал аккуратно делал все, что положено, старались, как могли, но все равно, в первые дни нам было очень нелегко. Потом, постепенно начинали действовать назначенные лекарства, и сын потихоньку пошел на поправку.

Меня по-прежнему мучило чувство вины за мое безрассудное, эгоистическое желание иметь ребенка, и я ничего не могла с этим поделать. Я прекрасно понимала, что ребенкины болячки только начинаются, что дальше может быть еще хуже, что существуют еще миллионы всяких кошмарных заболеваний, и что в самом безобидном из тех, что достанутся моему сыну, виновата буду только я одна. Я ответственна за его появление на свет, значит, я заранее виновата во всех его будущих страданиях. Конечно, бывает в жизни и счастье, но много ли на свете счастливых людей? Горя и страданий в мире все равно неизмеримо больше, и нет оснований считать, что они благополучно минуют моего сына. Мало кто может сказать родителям «спасибо» за то, что родили, не спросив его на то согласия.

За то время, что мы провели в больнице, между родителями и мужем, благодаря совместным переживаниям и беспокойству за Димку, наладилось более или менее терпимое отношение друг к другу. После нашего возвращения мы снова стали собираться на кухне по вечерам, теперь уже все вместе. Ссоры и конфликты стали случаться гораздо реже, жизнь постепенно налаживалась.

Пашка работал на заводе посменно, по «железнодорожному» графику: в день, в ночь, отсыпной, выходной. Меня это вполне устраивало, я не сидела все время одна с Димкой. Да и детским питанием проблем не было. У меня молоко пропало, когда Димке исполнилось четыре месяца, приходилось каждое утро ходить в молочную кухню за кефиром. Эту обязанность Пашка полностью взял на себя, и с посменным графиком всегда успевал сходить за кефиром либо до рабочей смены, либо заезжая сразу с работы.

Придя с ночи, Пашка спал два-три часа, просыпался, завтракал, и мы шли все вместе гулять. Нам обоим нравилось чувствовать себя родителями, по очереди катить перед собой коляску, а когда Димке надоедало лежать в ней, Пашка с удовольствием брал его на руки. Возвращаясь с прогулки, Пашка укладывал Валерку спать, а я в это время готовила ужин и для нас, и для родителей.

Вечерами все вместе ужинали, я рассказывала о Димке, чему за день научился, что случилось смешного. Во время ужина Димка, если не спал, то категорически не желал оставаться один в комнате, возмущенным плачем настойчиво требовал, чтобы его взяли в общую компанию. Маме становилось жалко «брошенного» ребенка, она вытаскивала его из кроватки и устраивала его у себя на коленях, приучившись ради внука есть одной рукой.

Если Пашкины выходные совпадали с субботой и воскресеньем, то, чтобы поспать утром подольше, он всегда в эти дни пускался на хитрость. Когда просыпался Димка, а это было часов в семь утра, не позже, Пашка меня уверял, что сам посидит с ним, а я могу еще поспать. Я доверчиво падала на подушку и тут же снова засыпала. Но и Пашке хотелось спать. И для этого он, взяв Димку на руки, тихонько относил его к дверям комнаты бабушки с дедушкой, опускал его на пол и тихонько подпихивая, приговаривал:

– Дима, ты же хочешь к бабушке? Она уже, наверное, проснулась.

Приоткрыв дверь, Пашка осторожно заглядывал, и видя, что теща уже проснулась от производимого им же самим шума, с невинным видом сообщал, что ребенок хочет к бабушке. Мама недоверчиво тянула в ответ:

– Ну-ну… Слышу я, как он хочет! Это ты его под дверью подговариваешь.

Пашка делал страшные глаза:

– Что вы! Он сам! Сказал, что хочет к бабушке с дедушкой!

– «Сказал», – ворчливо передразнивает мама. – Он еще говорить не умеет.

– А я по глазам понимаю, – оправдывался Пашка. И спихнув Димку к бабушке, торопился назад в кровать.

Мама же, хоть и ворчала, что снова не дали выспаться в выходной, Димку никогда не отправляла из своей комнаты и меня не будила. Жаловалась мне на Пашкины хитрости только во время завтрака.

Подрастая, Димка постепенно становился все больше похожим на мужа. Внешнее сходство меня радовало, но когда он начал перенимать и привычки мужа… Вот тут мне в очередной раз пришлось признать мамину правоту – думать надо, от кого рожаешь ребенка!

Как-то мы с мужем разговаривали у себя в комнате, а ребенок чем-то был занят у бабушки. Потом я вышла из комнаты и едва не споткнулась об лежащего на полу как-то боком игрушечного медведя. Спросила у мамы, во что они играли. Мама рассмеялась:

– А это Дима через нижнюю щель в двери подглядывал за вами и медведя положил, чтобы тот тоже посмотрел.

Ответ поверг меня в шок. В нашей семье такого просто в принципе быть не могло! Никто никогда ни за кем не подглядывал и не подслушивал, ни у меня, ни у сестры подобных привычек не было! А вот в большой семье мужа это занятие вполне практиковалось, там все дети подглядывали друг за другом! И условия у них позволяли: в квартире свекрови щель между полом и дверями комнат была просто огромной, сантиметров двадцать, так что подсматривать было очень удобно, стоило только лечь на пол, именно в ту позу, в какой лежал злополучный медведь.

Второй «замечательной» привычкой в семье мужа было использование кухонного тюля в качестве полотенца или салфеток: все дружно вытирали руки только так. Муж и в нашем доме, забывшись, иногда проделывал это действо, за что я получала нагоняй от мамы. Правда, мне удалось отучить его от этого еще до родов, и сын уже не видел папиной некультурности. И, тем не менее, как-то после ужина, сидя у бабушки на коленях рядом с окном, Дима вдруг резво разворачивается и… недолго думая, вытирает испачканные ручонки об кухонную занавеску! Вот что значит – наследственность. Великое дело! Мне-то раньше казалось, что наследственность – это только цвет глаз, волос, как у мамы или папы. Но чтобы и привычки вот так передавались, я и представить не могла!

Иногда приезжала в гости свекровь, привозила внуку подарки, охотно возилась с ним, старалась помочь, чем могла: погулять со мной и Димкой, если Пашка работал в дневную смену, простирнуть пеленки-распашонки, пока я укладывала Димку спать или посидеть с ним, если нам с Пашкой требовалось куда-нибудь сходить вдвоем.

На праздники мы с мужем и сыном сами ездили в гости к свекрови. Приезжали чуть раньше остальных гостей, свекровь меня просила помочь нарезать на стол колбасу и сыр, «потому что у нее так тоненько не получается», а я очень даже красиво все режу, Пашка вертелся на кухне, стараясь исподтишка утащить кусок чего-нибудь вкусного. Свекровь ловила его на месте преступления, преувеличенно сердито ругалась и выталкивала из кухни в коридор. В разгар застолья заглядывали в гости соседки, и свекровь с гордостью демонстрировала им Димку и предлагала полюбоваться, какая у ее Паши красавица-жена.

Так прошел целый год – мирно, тихо, спокойно.

В октябре отметили первый ребенкин день рождения. Купили торт, зажгли одну свечку, надарили подарков.

Димка к этому времени уже вовсю пытался разговаривать. Первый раз «мама» он произнес месяцев в восемь, к году освоил еще около десяти слов, самым любимым из которых у него было «на», но вовсе не из желания чем-либо поделиться. Наоборот, Димино «на» означало «дай».

Ходил он еще не очень хорошо, зато много и быстро ползал, сверкая голыми пятками по всей квартире. Ползунки Димка терпеть не мог и стягивал их минут через пять после того, как я его одевала.

Завидев ползущего в коридоре Димку, обе собаки тут же радостно подскакивали, начинали его обнюхивать и облизывать. Дима их гладил, затем раскрывал Джиму (здоровенной овчарке) пасть и тянул его за язык, заодно пересчитывая пальчиками все собачьи зубы. Джим терпеливо сносил варварскую экзекуцию и ни разу не попытался уклониться или как-то выразить недовольство подобным обращением. Затем Дима начинал таскать собак за хвосты по всему коридору, против чего они тоже не возражали. Вся эта возня могла длиться часами, до тех пор, пока не наступало время Димкиного кормления или прогулки.

После новогодних праздников моя младшая сестрица преподнесла нам сюрприз: последовав моему примеру, привела домой мужа. Официально они не регистрировались, решили жить гражданским браком, но маме от этого было ничуть не легче. Она вообще с трудом переносила присутствие в доме чужих людей, только-только притерпелась к моему мужу, а тут и вторая дщерь подселила еще одного жильца.

В последние годы мы с сестрой слегка отдалились друг от друга. Когда я влюбилась в Пашку, мне стало совсем не до сестры, да и ни до кого другого не было дела. То есть, мы с Олеськой, конечно, не ссорились, жили вполне мирно, но общались мало. Да и до Пашки мы сильно дружили только до того, как я пошла в первый класс. Жили мы тогда еще в большой коммуналке, вчетвером в одной комнате. Вот в то время мы с Олеськой были не разлей вода. Вместе боялись большущих черных тараканов, нагло заползавших иногда в нашу комнату, обе ненавидели ходить в детский сад, вдвоем гуляли во дворе. У нас и «жених» был один на двоих, соседский мальчишка, белобрысый и худой Игорь Смирнов.

Когда мне исполнилось семь лет, мы переехали в нашу нынешнюю квартиру, и здесь впервые начали ссориться. У обеих в новом дворе появились свои подружки, и вот по их поводу между мной и Олеськой возникли стойкие разногласия. Олеське не нравились девчонки, с которыми играла я, а ее подружки казались мне не заслуживающей внимания мелюзгой. И пошло: «Ты с Аленкой не играй!», «Ага, какая хитрая! А ты с Настей не играй!» Дальше – больше. Ссорились, кто больше наводит в комнате беспорядок, кому что убирать… Но, в очередной раз поссорившись, мы довольно скоро мирились, и если кому-то из нас было плохо, то обе горой стояли друг за друга, на время забывая обо всех разногласиях.

К восемнадцати годам Олеська превратилась в настоящую красавицу. Светло-русые, коротко стриженые волосы она еще больше осветлила (тогда это было очень модно, весь город ходил с выжженными перекисью волосами), носила мини-юбки или очень короткие шорты, начала пользоваться косметикой. Густые длиннющие ресницы, покрытые черной тушью, выгодно оттеняли большие серо-голубые глаза, помада изящно подчеркивала изгиб чуть припухлых губ. А уж ее нос был моим самым большим предметом зависти. У меня нос совершенно прямой и чуть длинноват, из-за чего в подростковом возрасте я пролила немало слез, а у сестры нос был словно вылеплен, как по заказу – средних размеров и самую капельку вздернут кверху.

Парни гонялись за Олеськой толпами: и совсем молодые, и постарше, и женатые, и неженатые, и страшненькие, и симпатичные. И из всей этой пестрой толпы Олеся выбрала Сережку, который, на мой взгляд, ничем особенным не выделялся.

Мальчишка был темноглазый, черноволосый, высокий, худенький и с крупным длинным носом. Поселился он у нас тихо и незаметно. Просто один раз засиделся допоздна, автобусы уже не ходили, а до дома добираться Сережке было далеко. Сестра оставила его ночевать. Мама наутро шипела втихаря на Олеську, как разозленная кошка, у Олеськи же вид был виноватый, но довольный.

На следующий день Сережка тоже не ушел, как же можно расстаться, когда у них большущая любовь, хочется ведь все время находиться рядом друг с другом! А еще через день перевез к нам свои вещи. Мама была в трансе, снова надолго впала в депрессию, а мне Сережка понравился. Ничего плохого он не делал, старался со всеми быть вежливым и предупредительным, гулял с собаками, когда нам было лень лишний раз выходить на улицу, помогал носить из магазина тяжелые пакеты с продуктами, никому не хамил и не грубил.

Теперь нас стало семеро в трех комнатах, да еще две собаки в нагрузку. Правда, квартира у нас немаленькая, но и мужья нам с сестрой достались не из мелких. Дом почти превратился в общежитие. Олеська с Сережкой постоянно хохотали, как и мы когда-то с мужем, без конца играла музыка, приходили друзья…

Незадолго до того, как Димке исполнилось два года, снова пошли по больницам. Легкий простудочный насморк неожиданно быстро перешел в тяжелый гайморит. Нас опять отправили в седьмую больницу, на этот раз в лор-отделение. Врачи, на удивление, оказались вполне нормальными, старательно лечили наш заложенный нос, благодаря чему удалось избежать прокалывания гайморовых пазух, отделались промыванием носа «кукушкой» и инъекциями антибиотиков.

Вылечив нам гайморит, лор-хирург заявил, что нам необходимо удалить аденоиды. Ну, надо, значит, надо. Будем удалять. Меня в малую операционную, естественно не пустили, почему-то даже не позволили донести до кабинета ребенка на руках. Пришлось ему идти одному, а я стояла и смотрела, как мое чудо шлепает по коридору в красных колготках и растерянно и испуганно оглядывается на меня. Через минуту сквозь дверь операционной раздался его плач, и я со стоном зажала уши руками. Проходящая мимо медсестра, очевидно, сразу поняла, в чем дело, и, ругаясь, прогнала меня в палату. Через пятнадцать минут мне вернули мое истошно орущее сокровище. Носишко весь был в крови, но по Димкиному плачу я сумела понять, что ревет он не от боли, а больше от страха. Оторвали от мамы, полезли страшными железяками в рот – тут кто угодно испугается! Я взяла его на руки, прижала к себе, потихоньку покачала, и понемногу сын затих и уснул.

Выписали нас из больницы первого октября. Хорошо, что Димка успел выздороветь до своего дня рождения.; хоть он еще и маленький, а обидно было бы отмечать день рождения в больнице.

Второго октября мы с Пашкой весь день мотались по магазинам. Подарки для сына на Новый год и день рождения – это святое. Необходимо было отыскать что-нибудь особенное. Задача осложнялась тем, что на все праздники и мы, и бабушка с дедушкой дарили не по одному подарку, а по три-четыре. Да и без праздников, в течение всего года, игрушек покупалось море. Ни у кого из детей во дворе не было такого огромного количества игрушек. Всевозможные машинки различных моделей и размеров, роботы-трансформеры, самолет на батарейках (только при включении он почему-то не летал, а ездил по полу с зажженными лампочками, издавая при этом дикие звуки), куча мягких игрушек, пластмассовые человечки… Всего и не перечислить. Ну и что тут можно еще подарить?

Не лучше дела обстояли и с детским угощением. Самое главное – большой торт, сделанный на заказ. На маленькие магазинные тортики Дима и смотреть не хотел. Но заказной торт – не проблема, пока мы лежали в больнице, Пашка торт уже заказал; по Димкиному желанию «большой-большой, чтобы можно было съесть весь крем!», оставалось только забрать его из кондитерской. Но что еще купить вкусненького? Фрукты, соки, чипсы, шоколадки, киндер-сюрпризы он тоже получал в обычные дни сколько угодно. Доходило до того, что в магазине мы с мамой подводили Димку к витрине, сами уже не зная, что выбрать, и спрашивали:

– Димочка, что ты хочешь? Какие чипсы? Может, конфеты или шоколадку? Выбирай.

Дима, чуть ли не с отвращением глядя на витрину, вяло отвечает:

– Не знаю… Ну что-нибудь…

– Что, совсем ничего не хочешь? – бабушка продолжает допытываться, надеясь на более конкретный ответ.

– Хочу… Что-нибудь купите…

– Ну что, Дима?

– Ну… Может, киндер-сюрприз…

– Может, просто шоколадку?

– Не-ет… В киндере игрушка есть.

– Валерочка, да у тебя целый ящик игрушек из киндер-сюрпризов. Уже стали одинаковые попадаться. Ты, наверное, скоро все киндер-сюрпризы в городе съешь.

– Ну и что… Я не знаю, что еще хочу. Купите киндер.

В итоге, после такого бессодержательного разговора покупались, как обычно, еще и чипсы, и кока-кола или фанта, несмотря на то, что упаковки с недоеденными чипсами валялись по всей квартире, а от газированной воды ребенку уже делалось просто дурно.

Чупа-чупсы, конфеты-тянучки-шипучки и прочие тоже уже надоели. Мороженое нам нельзя. И что вот купить вкусненькое для ребенка?

Объехав весь город в поисках подарков, к вечеру мы все-таки кое-что купили. В одном из магазинов в центре нам попались большущие ананасы, и я решила купить один. Консервированные ананасы Димка очень любит, а свежий, в чешуйчатой кожуре и с жесткими зелеными листьями, еще ни разу не видел. Единственное, что меня немного беспокоило, так это то, что, насколько я помню, свежий ананас сильно разъедает десны и язык, а уж это вряд ли понравится ребенку, да еще такому капризуле.

Помню, в детстве отцу иногда удавалось достать замороженные ананасовые дольки, на которые мы с Олеськой накидывались, не дожидаясь, пока они хоть немного разморозятся. Необычный вкус желтых замороженных колечек нравился нам до невозможности (консервированные ананасы в то время нам и не снились), и мы съедали все до последнего, не обращая внимания на разъеденные десны и языки. Но то мы – неизбалованные совковые дети, а то Димка, закормленный фруктами и ягодами до отвращения. Ну, посмотрим… Не понравится ему, сама съем.

Из игрушек мы купили большой строительный кран, в башенке которого сидел крошечный крановщик, и гоночную машину на батарейках. Машина была двухсторонней. Доехав до препятствия, она вставала на дыбы, опрокидывалась «вверх ногами», превращаясь из красной в зеленую, из нижней части выскакивала фигурка гонщика, точно такая же, что и сверху, и машина ехала в обратную сторону. Еще был приобретен игрушечный музыкальный фотоаппарат с разноцветными мигалками. Хотя, если честно, все эти брякалки и музыкальные пищалки лично мне до того уже осточертели, что и не передать словами. А Диме нравится…

Третьего октября, в день рождения. С утра выяснилось, что кое-что из продуктов мы с Пашкой все-таки забыли купить, несмотря на заранее составленный мамой список. И о хлебе никто не подумал. Вернее, дома хлеб был, но на стол, для гостей, его бы никак не хватило.

В магазин пришлось пойти мне с мамой, так как Пашка поехал в кондитерскую забирать заказанный торт. Димка запросился с нами. Мне не очень хотелось брать его в магазин, но и отказать в день рождения в такой пустяковой просьбе тоже не могла. Еще закатит рев с утра пораньше, полдня потом не успокоишь.

Мы прошлись по близлежащим магазинам, нагрузились, как вьючные верблюды. У каждой получилось по четыре больших пакета плюс Дима, уцепившийся за мой палец. Мы уже направились в сторону дома, как вдруг наткнулись на арбузы, которые продавали прямо на улице. Очевидно, вывезли последние остатки, непроданные летом.

Дима сразу же начал канючить:

– Хочу арбуз, мама, купи арбуз.

Я попыталась возражать.

– Дима, ты же видишь, у нас с бабушкой руки заняты, как мы его понесем? Вот придем домой, и папа или дедушка сходят потом за арбузом.

– Не-ет, хочу сейчас, ну ма-ама, купи-и… – ныл Димка.

Я решительно потянула его за руку. Мало того, что сам по себе арбуз – тяжеленный, так еще и руки действительно заняты. На голове его, что ли, нести?

– Нет. Пойдем, потом папа купит.

Димка уперся ножками в асфальт.

– А-а-а, не пойду домой без арбуза-а-а…

Димку неожиданно для меня поддержала бабушка.

– Наташ, потом их могут раскупить, это же последние, смотри, как мало осталось, а народу вон сколько.

– Ну, еще и очередь…

– Да она быстро идет.

– Мам, ну как мы понесем его? И так все руки заняты. Я же не из вредности не хочу покупать и не из жадности.

– Я как-нибудь понесу. Ты же знаешь, я не могу слушать, как наш Димочка плачет. Тем более, у него сегодня день рождения. Давай купим ребенку арбуз!

– Ладно, – пожала я плечами.

Очередь и в самом деле двигалась быстро, и не прошло и десяти минут, как мы получили вожделенный арбуз. Наконец, двинулись к дому.

Я решила, что проблема решена, но не тут-то было, рано я обрадовалась! Только мы отошли с арбузом от продавца, как Дима снова принялся гундеть. Видно, настроился покапризничать подольше, а уж повод найти всегда можно.

– Хочу арбу-уз…

– Ну вот же, купили, – показала я на арбуз, – сейчас придем домой и будешь есть.

– Не-ет, хочу сейчас! Зде-есь!

– Дим, ты что? Как я тебе сейчас его отрежу? Ножа нет, да и где резать, на дороге?

– А-а-а, – Димка затопал ногами, раскрыл пошире рот и залился слезами. – Хочу арбуз!!! Сейчас!!!

– Дима! – Я уже начала злиться и слегка шлепнула капризулю по попе. – Быстро пошли домой!

Я попыталась двумя свободными пальцами утянуть в сторону дома отчаянно орущее чадо. Метров двадцать так протащить его мне удалось, но тут до Димки дошло, что так мы и до дома дойдем, там ему отрежут арбуз и капризничать больше будет не из-за чего. А покапризничать, видимо, еще хочется. Чтобы оттянуть приход домой, он вывернулся из моих пальцев и сел прямо на асфальт, в грязную лужу.

– А-а-а, отрежьте арбуз, никуда не пойду!

Мама измученно посмотрела на меня.

– Надо было там у продавца отрезать ему кусок. У них же всегда есть нож, надо было попросить…

– Мам, ты что? Он уже всякую ерунду придумывает, а ты изобретаешь способы, как бы ему угодить! Все равно уже ушли оттуда, теперь что до продавца идти, что до дома – одинаково.

• И что с ним делать? Не идет ведь!

Я кое-как вытянула Димку из лужи и пообещала дома всыпать ремня. Димка продолжал орать, а я продолжала его тащить в сторону дома, уже не обращая внимания на его рев. Ближе к подъезду ребенок начинает понимать, что расправа неминуемо надвигается с каждым метром и постепенно затихает. А потом начинает снова канючить:

▪ Мамочка, я больше так не буууду, только не надо ремня.

Ну пришлось все-таки простить, не бить же ребенка в день рождения!

На работе у Пашки начались неприятности, вернее, не только у него одного, а почти у всего населения страны – зарплату сначала задерживали, а потом и вовсе перестали платить. Кое-как мы протянули полгода, а потом на помощь пришла свекровь. Она работала кочегаром в небольшой котельной, начальник которой часть здания сдал в аренду под станцию техобслуживания автомобилей. На станцию требовался автомеханик, и свекровь сумела договориться с хозяином, чтобы на эту работу приняли Пашку. После месячных раздумий и сомнений, надежд, что, может быть, на заводе начнут во время платить зарплату, Пашка согласился заняться ремонтом машин.

Станция открылась одной из первых в городе, работы было очень много, и муж пропадал на станции день и ночь, иногда прихватывая и выходные. Приходя домой, он замертво валился от усталости, но зато и денег стало ощутимо больше, и выплачивались они сразу же, за проделанную работу. Первое время я радовалась приличным суммам денег, которые приносил муж, а дней через десять затосковала. Мы практически перестали видеться, намного меньше общались, и я очень по нему скучала. Единственный плюс состоял в том, что мне было разрешено самой ходить по магазинам. Раньше Пашка работал посменно и мог всегда сопровождать меня, теперь же, почти не бывая дома, ему волей-неволей пришлось снять часть своих запретов.

Оказавшись впервые за несколько лет одна на улице, я ужасно растерялась. Боялась переходить через дорогу, мне казалось, машины мчатся со всех сторон сплошным потоком, нервно озиралась по сторонам, опасаясь неизвестно чего, в общем, вела себя, как деревенская дурочка. Как же я одичала, сидя дома и не выходя никуда без мужа! Но за пару-тройку дней я вполне привыкла спокойно передвигаться за стенами квартиры, не впадала больше в панику посреди проезжей части, и мы с Димкой бодро шлепали по магазинам. Приходилось, правда, брать с собой коляску, так как он иногда начинал капризничать и наотрез отказывался передвигаться самостоятельно, а возвращались домой мы еще и доверху нагруженные покупками. Все это мне предстояло поднять на пятый этаж, без лифта, что не особенно радовало.

Иногда в моем ребенке вдруг просыпался альтруизм, и он старательно помогал донести два достаточно тяжелых пакета с продуктами. Со стороны, вероятно, это выглядело очень комично: двухлетняя кроха, важно сопя, несет два здоровущих пакета больше него ростом, но меня радовало желание ребенка быть полезным.

На новой работе муж продержался почти до конца июля. А потом сорвался. Может быть, сказалось невероятное напряжение всех этих месяцев, может, что-то еще послужило толчком, но вся наша жизнь просто полетела кувырком в один далеко не прекрасный день.

Как-то он не пришел домой ночевать. Иногда такое случалось, когда было много работы, но муж всегда находил способ предупредить о том, что задерживается. В этот раз никаких предупреждений не последовало. Он просто не появлялся двое суток, и не давал о себе знать. За двое суток его отсутствия я чуть с ума не сошла, в голову лезли мысли и о том, что с ним что-то случилось, и были, пока еще не ясные, подозрения, что муж просто где-то загулял. У свекрови телефон не отвечал, поехать на работу к мужу я не могла, в то время я еще не знала, как можно добраться до станции.

Почти все время отсутствия Пашки я провела, сидя на подоконнике, выглядывала, не появится ли на дороге знакомая фигура. Но ночной двор, залитый мертвым голубым светом фонарей, был тих и пуст, его сонную тишину нарушал только шелест густой тополиной листвы. И не было слышно шагов, любимых знакомых шагов, направляющихся к нашему подъезду. За двое суток я извелась донельзя: выпила два флакона валерьянки, выкурила бессчетное количество сигарет, обревелась, исстрадалась. То злилась на него, то тревожилась.

Но оказалось, что беспокоилась я совершенно напрасно: действительно, загулял. И это было только начало.

Как он потом рассказывал, к нему на станцию приехал «друг» с бывшей работы на только что купленной машине и предложил покупку обмыть, чтобы хорошо «каталось». Вот они и обмывали. С какими-то знакомыми парнями и «их девчонками». Не знаю, как, каким-то шестым чувством, мне стало ясно, что были не только «их» девчонки, наверняка что-то перепало и мужу. В тот день я впервые сама устроила Пашке скандал, из ревности, раньше эта тема была исключительно его прерогативой. Да и вообще, до этого случая я никогда не повышала на него голос. Муж клялся и божился, что абсолютно ни в чем не виноват, но я ему не поверила, потому что вид у него как раз и был очень виноватый.

С того дня все понеслось под гору, стремительно и быстро. Работу муж почти забросил, и хозяева станции целыми днями разыскивали его по всему городу, не желая искать замену, так как механиком Пашка оказался очень даже талантливым. Чередой шли бесконечные пьянки, гулянки, пикники на природе, и, конечно, девочки. То какой-то «жене» друга приспичивало прополоть на даче морковку, и муж, вырядившись во все белое (белые брюки, белая майка, белые носки, светлые бежевые туфли), отправлялся «на прополку» дня на два. То требовалось знакомой девчонке помочь сделать ремонт, то еще что-нибудь случалось душещипательное.