Текст книги "Криптия"

Наталья Резанова
Криптия

Восточная граница Союзной империи, шестнадцатый год правления императора Матанги. Гостиница «Лапа дракона»

Место для гостиницы было не самое плохое. Бойкое. Здесь сходилось несколько дорог, соединяющих империю, Степь и восточное побережье. Даже странно, что никто жилья тут не построил. Может, потому, что земля тут была скудна и прокормиться от нее нельзя. Так что если кому угодно жить ремеслами и землепашеством – добро пожаловать вглубь Союзной империи. А на восток отсюда – только военные поселения и гарнизоны. Форпост цивилизации, держащей щит перед степными варварами. Раньше, говорят, и этого не было. Империя продвинулась внутрь Степи лишь несколько десятилетий назад. Ну а в гарнизонах и на поселениях нужно пить-есть, во что-то одеваться. Вот и гремят по дорогам провиантские обозы и повозки торговцев. А по пути нужно и отдохнуть, и развлечься, и тут, извольте, к услугам господ проезжающих, «Лапа дракона» – постоялый двор, таверна и бордель, все что угодно за ваши деньги.

Неизвестно, кто из владельцев дал придорожному заведению столь воинственное название. Ведь именно дракон изображен на военных стягах Союзной империи, и недаром знаменосцы армейские именуются драконариями. Но название оказалось счастливым, и «Лапа дракона» процветала.

В мирное время.

Сейчас все больше начинали говорить, что степняки, казалось бы, прочно замиренные, вновь зашевелились. И хотя умелая политика империи позволяла держать вождей в узде, от коварных варваров можно было ждать чего угодно.

Впрочем, на благосостоянии «Лапы дракона» это пока не сказалось. Даже если разбойничьи шайки и кланы, слишком незначительные, чтобы император требовал у них заложников, тревожили набегами пограничье, никому из них не удавалось прорвать цепь имперских укреплений.

Удивительно, что в сии неспокойные времена хозяйствовала в «Лапе» женщина. Кое-кто считал это еще за один признак бабьего неразумия – вместо того чтобы в канун возможной войны убраться подальше, она ради ничтожной выгоды рискует всем. Иные же уважали ее за деловую хватку. Говорили, что в молодости она знавала лучшие времена, будучи куртизанкой не то в Батне, не то в Лимее. Однако, когда возраст уже не позволил ей затмевать молодых соперниц, она предпочла сменить занятие, уехав в пограничье.

Звали ее Ланасса, и она слыла среди проезжающих хорошей и рачительной хозяйкой. В

«Лапе дракона» постояльцев ждал сытный обед, постели были относительно чистыми, и за лошадей тоже можно было не бояться. Помимо самых насущных потребностей, хозяйка заботилась также о развлечениях. Она давала приют бродячим певцам и музыкантам, способным позабавить гостей, а для прочего имелись две девушки, Дуча и Нунна. Поскольку «Лапа» была придорожной гостиницей, а не городским заведением, хозяйка не могла позволить себе роскошь держать девушек только для утех проезжающих. Они помогали на кухне и подавали кушанья в зале, где гости к ним присматривались. Тяжеловато совмещать, но жизнь на границе вообще тяжелая. Раньше девушек было три, но одна из них родила от постояльца, и с младенцем на шее решила здесь не оставаться. По счастью, она успела скопить денег, чтобы выкупиться от хозяйки и уехать в Шенан. Так что Дуче и Нунне приходилось справляться вдвоем, да еще Бохру, прислуга за все, заодно обслуживал гостей, предпочитавших мальчиков – в империи к этому относились просто.

Впрочем, многие предпочли бы не девиц и не мальчика, а саму хозяйку. Несмотря на возраст, она сохранила остатки былой красоты, да и настоящее городское обхождение в этом захолустье кое-что значит. Но Ланасса далеко не со всяким соглашалась пойти, а если кто-то не смирялся с отказом, водилась здесь для вразумления непонятливых прислуга и помимо женской. А как же иначе? Не прожить здесь женщинам одним, даже под охраной гарнизонов. Все ж таки лихие люди на дорогах водятся, и гости разгуляться могут. И работа при гостинице бывает такая, что женщина не справится. Потому при гостинице были кухарь, охранник, он же вышибала, и конюх. Этот себе на подмогу еще мальчишку взял, из военных сирот. Такого, в отличие от Бохру, к гостям выпускать было нельзя. Зато стойла чистить – в самый раз.

Хотя боги обделили эту местность лесами – все больше рощи да кустарники, а дальше степь, – но кто-то из прежних хозяев не поленился возвести вокруг гостиницы крепкий бревенчатый частокол, и при Ланассе его исправно подновляли. И приезжие за такой оградой чувствовали, что повозки их и поклажа защищены от всякой швали дорожной.

При гостинице были птичник и огород, так что кур-гусей и овощи на стол подавали свои, а вот все прочее закупали у торговцев, так что расценки в «Лапе» были отнюдь не низкие. А кому не нравится, ищи себе пропитания в чистом поле. А учитывая удаленность гостиницы от города, Ланасса не всегда брала плату наличными деньгами. Мука, рис, мясо, вино, взятые у одних проезжих, удовольствуют других. Так разумней и безопасней.

В тот день в гостинице было всего четыре постояльца из разряда «чистых» – армейский офицер, возвращавшийся в гарнизон из отпуска, да армейский же поставщик, да два купца – один из Батны, другой из Димна. Но это не значило, что народу было мало – у всех у них имелись слуги, у офицера – оруженосец. Да еще прибрел старикашка из бродячих сказителей. У знатных господ было в обычае выпускать на пирах слепых рассказчиков – считалось, что такие более вдохновенны. Этот тоже пытался выдать себя за слепого, но ясно было, что он всего лишь подслеповат, и для знатных домов не годится. У проезжих требования были не такие высокие, а музыкантов по нынешним временам в гостинице не было, так что Ланасса позволила ему остаться.

Было еще рано для развлечений. Повар Боболон вовсю трудился на кухне, Нунна ему помогала, Дуча и Бохру разносили в зале кушанья и попутно приглядывались к посетителям. Обед был не то чтоб изыскан – рагу из овощей, каша с солониной, а к «чистым» столам еще и утятина в винном уксусе, но уставшие с дороги путники не привередничали. Пока они насыщались, слепому, то есть подслеповатому сказителю незачем было отвлекать их, и его отправили на задний двор – правда, не позабыв дать старику миску с кашей и краюху.

Когда был утолен первый голод, промеж господ проезжающих пошел, как водится, приличный разговор на достойные внимания темы, а в пограничных краях, кроме цен на зерно, непреходящая тема одна – угроза из Степи.

– Нет, нет и нет, – говорил степенный купец из Батны, округлый, и весьма, с бритыми щеками и короткой круглой бородой. – Какие-то стычки наверняка будут, но чего-то серьезного ожидать не приходится.

– Империя замиряет варваров уже невесть сколько десятилетий, а они все никак не замирятся, – возразил его собеседник – димниец, более молодой, темноволосый, скуластый. – Они без войны жить не могут. Я был в Степи, знаю.

– Можно подумать, я не был… Но они вечно дерутся и сварятся меж собой, а объединиться не могут. И вообще, мудрые люди говорят, что варвары могут выиграть сражение, но не могут выиграть войну, верно, господин офицер?

Тот, к кому обратились, ответил не сразу. Это был угрюмый мужчина средних лет. Как требовал имперский устав, он был выбрит, хотя не слишком аккуратно, и носил длинные волосы, собранные на затылке в неофициальной манере, – и то ладно, шевелюра его уже начинала редеть.

Вопрос он расслышал хорошо, но говорить с купчишками – ниже достоинства военного, пусть даже из захолустного гарнизона. С другой стороны, раньше утра отсюда не выбраться, надо дать лошадям отдохнуть, а коротать весь вечер за вином в одиночестве (оруженосец не в счет) не очень хотелось.

– Верно, – ответил он. – Да только сейчас у степняков как раз объявился вождь, который хочет собрать под своей рукой все племена. Тогон его кличут.

– Тогон не опасен, – фыркнул купец из Батны. – Я слышал, что его сын с ранних лет в заложниках и служит в императорской армии.

– А хоть бы и так, – заметил армейский поставщик – рыжий, веснушчатый, с наглой физиономией. Такие обычно имеют успех у баб, хоть красотой и не блещут. – Варварам понятие верности слову неведомо. Да и сын, как говорят, у Тогона не один.

Дуча расставляла миски перед слугами, погонщиками и оруженосцем. Бохру наливал вино купцам. Оба исподволь приглядывались к гостям, прикидывая, кого придется обслуживать ночью.

Дуча, дебелая, грудастая, с волосами цвета коровьего масла (хорошо, что клиенты не знали, чем она их высветляет), особых требований к гостям не предъявляла. Хорошо бы, конечно, подцепить димнийца или поставщика – они и располагают к себе, и при деньгах, но кто знает, какие у ни предпочтения. Она к тому же успела усвоить, что денежные клиенты бывают и самыми скупыми, и не в меру требовательными. А вот простой парень, если правильный подход к нему найти, может за ласку последнее выложить. Так что и слугами не следует пренебрегать.

Бохру не успел еще набраться подобной мудрости, поэтому старался отираться возле господских столов. Да вряд ли ему и стоило ее набираться. Малорослый, худой, вертлявый, он казался моложе своих лет, но на деле ему было не меньше пятнадцати-шестнадцати. Скоро он не будет годиться для своего побочного приработка, потому он, верно, и стремился, как можно быстрее срубить денежек.

Он уже успел повыспрашивать слуг об именах господ, а также об их привычках. От него-то Дуча имена и узнала. Офицера звали Гордиан Эльго (оруженосец сказал, что он ездил домой хоронить престарелых родителей, а также проводить траурные ритуалы), поставщика – Варинхарий, купца из Димна – Клиах, а его собрата из Батны – Шуас. Никто из них не собирался задерживаться в «Лапе» больше чем на ночь. Но сейчас близится осень, ночи стали длинными, и многое что можно успеть.

Пока что постояльцы беседовали о военной угрозе. Гордиану Эльго замечание Варинхария о том, что предводитель варваров может пожертвовать сыном, чтобы развернуть войну, не слишком понравилось. Притом, что он понимал – Варинхарий прав. Но убейте меня демоны! Хоть этот рыжий мерзавец и носит на кафтане бляху, свидетельствующую о его принадлежности к императорской армии, он еще будет судить поперек мнения боевого офицера!

– Тогон на сына, может, и наплюет, – проворчал он. – Только он не один такой, кто хочет подмять под себя все племена, и не все племена на это согласны. Неизвестно, кто верх возьмет – Тогон или Бото. И командованию от Бото хлопот куда как больше. Ведь кланы, что под ним ходят, ближе к нашим границам кочуют. Я тут свежих вестей не слыхал, меня долго не было – траур держал. Вот вернусь к себе в гарнизон, узнаю, замирился Бото с Тогоном или нет. Если замирился, войны беспременно не будет.

– Слышал я про того Бото, – заявил Клиах. – Степняки все на голову дурные, а этот особо. Не пойдет он на мир с Тогоном ни за что.

– А я что говорил! – Шуас перевернул кружку, показывая тем самым Бохру, что та пуста и следует ее наполнить. – Пусть эти степные волки рвут друг другу глотки, пусть сами друг друга перебьют, а империя получит свою выгоду!

– Господа, что вы все о войне да о войне, не лучше ли отдохнуть, поразвлечься? – раздался приятный низкий голос. В зал вплыла хозяйка, госпожа Ланасса собственной персоной – статная дама в зеленом платье с узором по подолу в виде веток сосны и уложенными в узел медно-каштановыми волосами. Их она, разумеется, красила, но в целом пудрой, помадой и белилами отнюдь не злоупотребляла, не то что многие особы ее сословия и возраста. И пользовалась для украшения лица отнюдь не толченым углем, сажей или мукой – косметику она вывезла из столичных городов, и прикасаться к ней Дуче и Нунне было запрещено, равно как к ароматическим притираниям с запахом корицы.

– А вы все хорошеете, госпожа, – не преминул ввернуть Варинхарий.

– А вы, сударь, все такой же льстец, как всегда. – Хозяйка жестом приказала слугам зажечь светильники, после чего Дуча и Бохру скрылись – побежали наводить красоту на вечер, а у столов их сменила Нунна, уже успевшая прихорошиться.

Она была небольшого роста, с фигурой, которую она предпочитала считать изящной, а Дуча именовала «доска, а на ней два соска». Волосы у нее были каштановые, но не рыжеватые, как у хозяйки, а почти черные, и она тщательно завивала их в локоны. К выходу Нунна обрядилась в платье из набивной ткани в красно-белую клетку. И теперь семенила вокруг столов, поджимая губки, дабы выглядеть утонченно.

– Довольны ли вы угощением, добрые господа мои? – обратилась Ланасса ко всем присутствующим. – Если нет, то наш повар – мастер делать отличные омлеты. Свежей рыбы, к сожалению, предложить не могу, сами знаете, мы далеко от рек, поблизости только ручей, так что есть только вяленая. А если господа пожелают, мы можем забить кабанчика, которого откармливаем к празднику Долгой Ночи.

– А хитра хозяйка! – расхохотался Шуас. – Мы завтра уедем, а половина кабанчика наверняка останется. И с завтрашних постояльцев она за жаркое сызнова плату возьмет. Уважаю!

– Да кто ж тебе сказал, батнийская твоя морда, что мы за вечер все не съедим? – возразил Варинхарий. – Меня эта утка жалобная так раззадорила – сам бы этого кабанчика всего сожрал, да что там, целого кабана! Ланасса, счастье мое, вот моя доля. – Он высыпал из кошелька горсть монет, серебряных, зато полновесных. – А омлет пусть слуги лопают!

– И то, – присоединился к нему димниец. – Когда еще от души откушаешь… Эрке, скотина ленивая, давай сюда мой кошель!

Названный Эрке, слуга и телохранитель Клиаха, жилистый белобрысый парень, довольно привлекательный, если бы его не портило бельмо на левом глазу, охотно исполнил приказ, выбравшись из-за стола, где он сидел рядом с оруженосцем и коренастым чернявым Саки – слугой интенданта. Несомненно, Эрке рассчитывал перехватить за ужином кое-что посущественней омлета и вяленой рыбы.

Гордиан молча кивнул, и Шуасу, оставшемуся среди гостей в одиночестве, ничего не оставалось, кроме как согласиться с остальными.

– Я немедля распоряжусь, чтоб Рох и Боболон зарезали и разделали кабанчика, – сказала Ланасса. – Но это требует времени, да и мясо сразу не зажарится. Не желают ли гости в ожидании жаркого послушать занимательные истории?

Слепой, то бишь подслеповатый сказитель, именем которого никто не интересовался, до того жавшийся у двери, почувствовал, что пришел его час, и выбрался на всеобщее обозрение. Выглядел он, как все подобные деятели – седой, с благооброазной бородой, голубые слезящиеся глаза полуприкрыты тяжелыми веками, полотняная одежда, обработанная солнцем и дождями, приобрела цвет пыли. Но голос у него был, хоть и дребезжащий, но звучный – с другим при его ремесле не прокормишься.

– Какую историю желают господа? – вопросил он. – Я знаю их много. Возвышенных и поучительных: о том, как боги сотворили мир и людей, о том, как по воле Разрушителя Лунные острова откололись от материка, о Сердце Мира, о…

– В жопу поучительные! – перебил его Варинхарий. – Это мы и в храмах на проповедях слышим.

– Но я знаю также истории страшные, забавные и трогательные. Могу рассказать также о деяниях властителей дома Рароу, о преславных войнах Союзной империи…

– О войнах нашел кому рассказывать, – проворчал Гордиан.

Тем временем вернулись Дуча и Бохру. Последний подвел глаза сажей и взбил кудри. Дуча нацепила платье, в котором ее главное достоинство («вымя», как определяла его Нунна), выпирало сильнее всего. И оба несли подносы с кружками, что вызвало воодушевление у собравшихся.

Нунна решила, что пора идти в наступление.

– Расскажи трогательную, – жеманно просюсюкала она – как предполагалось, с городским выговором. – Про любовь и возвышенные чувства.

Шуас, которому нынче, видно, приспичило со всеми спорить, а уж с трактирной девкой – сами боги велели, брякнул:

– Кому нужна эта любовь! Давай, чтоб приключения были! И кровопролитиев побольше!

– А что, – протянул Варинхарий, – можно и про любовь. Приятно эдак под вечер про это самое послушать. Но чтоб приключения тоже были.

– И про страшное тоже, – вставил Клиах свои три медяка. – Это в жизни страшного нам не надо, а в рассказах – самое оно.

– Я знаю такую историю, благородные гости! Послушайте, почтенные, печальнейшую повесть о том, как принц полюбил прекрасного варвара и чем это закончилось.

Оруженосец Торк при этих словах чуть не поперхнулся вином.

– Какого еще, к демонам, прекрасного варвара? Сразу видно, что старик слепошарый и ни разу ни одного степняка не встречал. Они ж страшны, как на подбор – все рыжие, кривоногие, на рожу темные…

– Ну, это от племени зависит, – рассудительно заметил Эрке. – Мы с хозяином далеко в Степь заезжали, так скажу я тебе, в Тогоновых кланах что парни, что девки очень даже ничего. И не рыжие они там, а белявые…

Поскольку никто из благородных господ возражений не высказал, старик приступил к повествованию:

– Было то во времена императора Симурэна, когда границы благословенной империи нашей не простирались так далеко в Степь, а проходили по оборонительному валу, что так и зовется Симурэновым, и варвары осмеливались тревожить набегами мирные города, и потому приходилось постоянно присылать туда солдат и выводить их в поле. Командовали ими боевые генералы, но принято было тогда, чтоб над ними в пограничье был некто из императорской семьи.

Принц Хаги был из правящего дома, хотя не из сыновей его величества, а в какой степени родства с домом Рароу – мне неведомо. Был он юноша красивый собой, воспитан благородно, обхождения тонкого, обучен обращению с оружием у лучших мастеров. И послал его император наблюдать за делами в город Шенан, что нынче в глубине мирных земель, а тогда был у самой границы. Велик Шенан, и обнесен прочными стенами, и есть в нем дворец из тесаного камня, и мог бы принц Хаги жить там безбедно и беспечально. Но не желает буйная молодость заточать себя во дворце! И стал принц выезжать в поле вместе с воинами, и в дни войны геройствовал в битвах, а в дни мира вел переговоры с варварскими вождями. И при тех переговорах повстречал он варварского воина по имени Гентей. Говорили иные, – сказитель выразительно покосился в сторону оруженосца, – что степные жители безобразней, чем демоны. Но Гентей являл среди них исключение. Был он строен, как молодая сосна, с волосами как серебро…

– Ну, я же говорил – белобрысые они там, – шепотом пояснил Эрке соседу. – А на рожу и правда темные…

– …и хоть лицо его было опалено солнцем, был он столь хорош, что в сердце принца возгорелась запретная страсть. И волею судьбы стала она взаимной. И ненависть, соединявшая смертельных врагов, стала любовью. Но от всех вынуждены были скрывать Хаги и Гентей свои чувства, и встречаться тайно, ибо проведай о том хоть одна душа, это было бы гибельно для обоих. Хаги обвинили бы в государственной измене, а это позор для имперского принца. А Гентея его соплеменники предали бы мучительной смерти, ибо у этих варваров любовь между мужчинами считается мерзостью и грехом. Где дикарям понять возвышенные чувства, связавшие тираноубийц Вако и Кайра, или прославленных бойцов Одиннадцатого легиона! В Степи за подобное преступника закапывают в землю живым, либо ломают ему руки и ноги и оставляют на поживу диким зверям и хищным птицам.

Так длилось до того дня, пока в Шенан не прибыл император Симурэн. Объезжал он все города союзных провинций, выбирая место для новой столицы. И хотя вряд ли кто ожидал, что Шенан будет избран, император не обошел его вниманием, желая оказать честь приграничным жителям. Остановился он во дворце Хаги, ибо не было в городе других зданий, достойных его величества. И, естественно, стража, ради безопасности императора, была удвоена и утроена. И случилось так, что Хаги, поглощенный заботами по приему царственного гостя, не успел предупредить о том своего друга, и ночью Гентей проник во дворец, дабы свидеться с принцем, как делал уже не раз. Но если раньше ему удавалось тайком миновать стражу, то теперь он был схвачен. И хоть отважно сражался он, гвардейцев императора было больше, латы их прочны, клинки остры, и раненый Гентей в цепях был приведен на допрос. И когда стали его пытать, вопрошая, как и зачем он проник во дворец, он, дабы избавить друга своего от позора, а себя от мучений, сказал: «Я пришел, чтобы убить принца Хаги, ибо он смертельный враг мне и моему племени». И приговорен был Гентей к сожжению на костре. А принц Хаги, узнав об этом, явился пред очи императора и, пав перед ним на колени, молил помиловать Гентея. И сказал император: «За кого ты просишь? Разве не сам он признался, что хотел убить тебя?» И принц, проливая горькие слезы, поведал, что Гентей оговорил себя, чтобы спасти его честь. И тогда император изрек: «Уж если даже дикий варвар стремится уберечь от хулы честь твою, мне тем более пристало ее блюсти. Повелеваю: пусть преступнику перед казнью отрежут язык, ибо, устрашившись костра, он может поведать такое, что опозорит императорский дом. Ты же немедля с малою свитой покинешь Шенан». И принц, исполняя приказ его величества, выехал из пределов Шенана. Но сердце его было полно печали, и он не мог вынести мысли о мучениях, которые предстояло вынести Гентею. И он сказал своим воинам: «Я собираюсь совершить нечто, что не принесет мне славы, но в случае удачи – изгнание, а в противном случае – смерть. Кто из вас пойдет со мной?» И воины последовали за Хаги. Он же надеялся отбить Гентея по пути на казнь, ибо предполагал, что к тому времени император уедет из города и охранять узника будут немногие. Но Хаги ошибся и вдобавок опоздал – когда принц ворвался в город, Гентея уже возвели на костер. И в отчаянии от того, что Гентей умирает с мыслию, что друг его предал, Хаги напал на охранников, окружавших костер. Те в ответ осыпали его стрелами. Они, может, и не стали бы стрелять, боясь нанести урон царственной крови, но лицо Хаги было скрыто шлемом, и охранники не узнали его. Так пал злосчастный Хаги, и все, кто были с ним, в тот же час, когда Гентей сгорел в пламени. Император же, узнав о том, приказал похоронить Хаги тайно и без подобающих почестей, а историю его записать в назидание, – закончил сказитель и закашлялся, дабы слушатели поняли, что горло у него пересохло и надо бы смочить.

Дуча поднесла ему кружку. Бохру деликатно промокнул глаза рукавом.

– Какие чувства, – тонно протянула Нунна. Она не могла допустить, чтобы этот мерзкий мальчишка выглядел перед клиентами более утонченным.

– Чушь собачья, – уверенно произнес Торк. – Сразу надо было стараться отбить, а не слезы лить!

– И вообще, нечего с врагами империи путаться, будь ты хоть принц, хоть кто! – вступил в разговор слуга Шуаса. До того он молчал, добирая остатки каши и омлета, но теперь миска была выскоблена до блеска. – Правильно император поступил!

Тут голос Боболона недр кухни провозгласил, что жаркое скоро будет готово, и это вызвало больше оживления, чем трогательная история. Хозяйка распорядилась принести еще вина, и когда наконец свинину выставили на столы, обед естественно перешел в ужин. За окнами давно стемнело, Бохру добавил масла в светильники.

– А хорошо-то как! – Слуга Шуаса, насытившись по первому заходу, желал приятной беседы. – Особливо, когда дверь заперта, и ворота тоже, потому что вдали от городов, по степям да пустошам, бывает, нечисть бродит. Я тут такое слышал…

– Цыц! – заткнул его слуга Варинхария. На правах до некоторой степени военного он полагал себя человеком решительным. – Может, где-нибудь в Михале, где колдуны кругом, она и бродит. А у нас императоры и жрецы колдовство все повывели, а с ними и нечисть уничтожилась.

– Вообще-то у степняков, когда парень с парнем – и верно за позор считается, тут старикашка не соврал, – повествовал Эрке оруженосцу. – Могут и живьем закопать. Наподобие как у нас колдунов зарывали при Дагде Благочестивом. Зато у них другой обычай есть. Вроде вот как у них считается: в бабу или в девку мужская душа вселяется. Или, наоборот, в мужика или в парня – бабья. И тогда собираются шаманы со всех родственных кланов в круг и особую песню поют, проверяют, правда ли это. Бывает, день поют и два без остановки. И если тот или та, кого проверяют, в круг войдет и песню подхватит, вот что будет. Если вранье оно или просто рассудка помрачение, тогда помрет тот человек, песня его на месте убьет. А если не вранье – помрет его прежняя душа. Тогда – все. При всем племени, чтоб никто не говорил, что не видел и не знает, обрядят парня в платье, а девку в штаны и кафтан. И считается отныне парень девкой, а девка парнем, и так живет. И никто их попрекать или смеяться не будет. Им даже жениться или выходить замуж позволено, потому как считается, что переродились они полностью.

– Врешь ты все!

– Не. Сам однажды такой обряд видел. Раньше, говорят, оно чаще было. А теперь почти что не встречается. И впрямь, наверное, соседство с империей действие свое оказывает. Но все же порой бывает.

– Развааат… Одно слово, дикари и язычники.

Впрочем, желания вести серьезные беседы о нравах и обычаях разных народов больше ни у кого не возникало. Нунна увивалась вокруг Гордиана (офицер – это все же статусом повыше, чем купец, хотя редко денежней), но тот предпочитал напиваться, и она порой бросала взгляды на остальных. В глубине души она была уверена, что когда-нибудь найдется гость, который влюбится в нее, увезет отсюда и возьмет на содержание. И тогда она всем покажет! Но сегодня на это рассчитывать, похоже, не приходилось. Уж лучше армейский пьяница, чем это быдло.

Дуча подливала вина димнийцу. Тот, оглаживая ее ляжку, расспрашивал:

– А в городе бы, небось, больше могла заработать, а? В том же Шенане?

– Могла бы, – отвечала Дуча. – Да все заработки на налоги бы ушли. И все – то там норовят обобрать бедную девушку: каждой чиновной крысе – дай, городским стражникам – дай… – Она захихикала, осознав двусмысленность сказанного.

Но Клиах смеха не подхватил. Продолжая щупать Дучу – лениво, больше для порядка, он поглядывал за соседний стол, где вели тихую беседу Варинхарий и хозяйка. Дуча тоже покосилась на них. Опять эта старуха, которая Дуче в матери годится, заполучила самого завидного и денежного парня. Впрочем, Варинхарий здесь не в первый раз, и с Ланассой они, судя по всему, давние знакомые. Так что обижаться не след. А Клиах, хоть и лапает, наверх не зовет… что там с остальными? Офицер наверняка упьется в хлам – а еще говорят, что военные пить мастера! – Нунна его утащит, а утром будет врать, что его удовольствовала – знаем мы замашки этой змеюки. Жирномясого из Батны не видать – неужто он себе Бохру снял? А ведь даже и не смотрел в его сторону! С кем работать, спрашивается?

Слепошарый сказитель перекочевал за стол слуг, где о трогательных и нравоучительных историях речи больше не было, а пошли одна за другой скабрезные байки о похотливых купеческих женах, обманутых мужьях, ловких приказчиках и школярах. За такое денег здесь не отсыпали, зато кормили-поили без жадности.

Так вечер постепенно сползал в ночь, и ночь текла в никуда, заливая тьмой чадящие светильники.

Поутру Дуча продрала глаза раньше всех. Не то чтобы ей хотелось рано вставать. Совершенно не хотелось. Но ее успели приучить – ночная работа дневную не отменяет. В зале с вечера насвинячили, надобно прибраться, пока постояльцы не начали требовать жрать. Она неспешно спустилась с лестницы, стукнула в дверь кухни, где ночевал повар. Все равно ему тоже пора подниматься.

– Бобо! Разбуди, милый, этих ленивых шлюх, Нунну и Бохру, пусть в зале начинают убираться. А я за водой пошла.

Ланасса вчера сказала правду: гостиница находилась далеко от рек. Но во дворе «Лапы» был вырыт колодец, и вода для гостиничных нужд имелась в нужном количестве. Дуча собиралась мыть пол и свернула в коридор, который вел к задней двери, чтобы взять бадью из чулана.

И завизжала, увидев то, что ей предстало.