Текст книги "У принцессы век недолог"

Карета с грохотом выехала на набережную реки Орер, где, как выяснилось, располагались самые фешенебельные лавки и торговые галереи.

Если бы я прибыла сюда с другой целью, меня бы больше заинтересовала река. Она была судоходна, соединяла город с морем, что приносило Моветону несомненные выгоды с точки зрения развития торговли. Не зря Фердикрюгер здесь обосновался. Однако река же делала Мове-сюр-Орер уязвимым. Тот, кто сумел бы форсирогать Орер, овладел бы и городом.

Но сейчас мне было не до построения стратагем. Я уже поняла, что отец Батискаф со своими советами был прав, и предоставила мадемуазель Монбижу быть моей проводницей в мире роскоши и высокой моды. Она этому ничуть не удивилась. Шерамурцы всех иностранцев (кроме, разве что, уроженцев Гран-Ботфорте), какое бы высокое положение те ни занимали, полагают дикарями по части моды, нарядов, украшений и хороших манер.

Последующие часы стали для меня беспрерывным кошмаром. Мы посетили все модные лавки, торговцев тканями, обувщиков, парфюмеров, ювелиров, шляпников и перчаточников. Прилавки с веерами, кружевами, зеркалами, шалями, чулками и гребнями сливались в неразличимый ряд. И еще говорят, что в Парлеве выбор несравненно больше! Какое счастье, что нас не послали в Парлеву!

Но все-таки я не совсем одурела, и почти не покупала готовых товаров (кроме обуви и перчаток). Особенно после того, как в модных лавках нам продемонстрировали на манекенах наряды новейших фасонов. Нет, уж если я выбрала линию, то и буду ее гнуть.

Ни я, ни Монбижу не расплачивались наличными. Чеки на банк Фердикрюгера принимали везде. Так что аванс оставался пока в неприкосновенности, и это было единственное обстоятельство, придававшее мне силы. После окончания сеанса покупок я чувствовала себя измотанной, как после долгого сражения, а Монбижу по-прежнему была свежа и бодра. А ведь покупки надо было еще доставить! Карета, такая вместительная, пришлась как нельзя более кстати, и приказчики неустанно носили туда сверток за свертком. У владельца модной лавки я узнала имя портного, которого оный владелец клятвенно пообещал прислать в наш особняк. После чего, не чуя под собой ног, я погрузилась в карету. Ядрена Вошь! И это у здешних женщин считается развлечением? Я бы предпочла охоту на медведя. Даже копытного.

Но напрасно я полагала, что с местными развлечениями на этот день покончено, и столь же напрасно радовалась наличию кареты. На обратном пути нам снова пришлось стоять в пробке. На сей раз уличному движению помешала не дуэль, а некая процессия.

– А вот это развлечение мы совершенно напрасно позаимствовали у Парлевы, – поджимая губы, сказала Монбижу. – Тем более что в Парлеве оно считается почти таким же устаревшим, как турниры.

По улице двигался строй людей, облаченных в длинные ночные рубашки с кружевами, рюшечками, оборочками и затейливой вышивкой, притом босых. Особая пикантность состояла в том, что все это были мужчины. И все они охаживали себя плетками по бокам и по спине, при этом распевая что-то нудное и протяжное. Если кто-нибудь чрезмерно увлекался пением в ущерб побиванию, соседи дружно обрушивали удары на его плечи.

– Братство грешных кающихся, – прокомментировала Монбижу. – Как нагрешат, так и каются. Причем каяться принято именно в том виде, в каком грешили.

– Ну, вообще-то ничего особенного я в этом не вижу, – осторожно заметила я. И это было еще мягко сформулировано. На Ближнедальнем Востоке мне приходилось наблюдать сцены гораздо круче, например, на празднике «окосей-закосей».

– Еще бы! – фыркнула Монбижу. – Но при прошлом правлении это считалось верхом хорошего вкуса. Тон в этом увлечении задавал покойный брат Куткомбьен. Сейчас в столице все это отошло в прошлое. Но Куткомбьен-младший стремится возродить былые обычаи. А кстати, вот и он!

– Который?

– Вот, смотрите, подгоняет остальных, хлещет направо и налево, и прорывается вперед – живчик эдакий!

Я вспомнила, что рассказывал отец Батискаф о брате покойного фаворита, и несколько удивилась. Очередного фигуранта я представляла себе более... экстравагантным, что ли. Хотя, если мужчина, расхаживающий по городу в батистовой рубашечке с рюшечками, не кажется мне излишне экстравагантным, похоже, я уже достаточно прониклась шерамурским духом.

Мужчина то был весьма молодой, даже можно сказать, юноша с пухлыми розовыми щечками, ухоженными усиками и пламенно горящими глазками. И себя, и других он настегивал с одинаковым увлечением.

– Однако у него немало последователей, – произнесла я.

– О, да, – развивать эту тему Монбижу не стала. Учитывая, как охотно она сдавала предшествующих персонажей, это наводило на определенные мысли. И, какими бы комичными ни казались притязания графа на престол, очевидно, на что-то он опирался.

Я постаралась перейти на нейтральную почву.

– Как посмотрю, жители Моветона весьма благочестивы.

– Этого у нас не отнимешь, – отозвалась она. – И не только Моветона – всего Шерамура. Правда... – она сделала паузу, и я предположила, что сейчас Монбижу коснется новой ереси, о которой нас предупреждали. И ошиблась. – В последнее время в Парлеве новые веяния. Под покровительством премьер-министра собираются алхимики, алфизики, геоманты и прочие математики. И король закрывает на все это глаза.

Отец Батискаф ни о чем подобном не рассказывал. С другой стороны, доктор Халигали нашел же приют в университете Парлевы, и вполне неплохо там себя чувствовал. И не он один, надо полагать. Так что все поведанное могло быть правдой. Однако добрый доктор говорил, что он не маг, а ученый, и лишь пользуется магическими артефактами в сугубо прикладных целях. А геомантами и математиками в разных странах именуют колдунов. И, учитывая некоторые замечания квадратиста...

– А еще мне говорили, будто в Шерамуре магия искореняется... и уже искоренена.

– Это скорее в Кабальерре, где между магией и колдовством не делают разницы. А у нас нынче утверждают, что высокая магия – это, мол, наука, и к низменному колдовству отношения не имеет. Подробностей не знаю, я не теолог.

Процессия бичующихся освободила проезд, и мы сумели скова тронуться дальше. То есть двинуться.

Монбижу явно не хотела развивать тему, а я не стала давить. И так для первого выезда в город было получено достаточно впечатлений.

Другое дело, что впечатления не заменяют сведений.

Но карета вновь прикатила к отелю дез Инсект, и, сердечно попрощавшись с мадемуазель Монбижу, я вернулась к месту своего пребывания. Охотолюбивый шевалье уже покинул дом, и, проследив, что покупки доставили, я, наконец, смогла поужинать. Это хождения по лавкам пробуждает зверский аппетит! По счастью, от наличия в доме слуг была хоть какая-то польза. Ужин не надо было заказывать, он меня ждал. И, сметая со стола все подряд, я рассказала Гверну о том, что видела.

Как и следовало ожидать, больше всего его заинтересовала дуэль.

– Вот увидишь, они здесь не так уж гонятся за формальностями! Чувствую, что без поединков не обойдется.

– А что, шевалье дю Шор уже вызвал тебя на дуэль?

– Нет, только на охоту на кабанов. Тебя, извини, не звал. Здесь дамы только с соколами охотятся.

– Да, соколы – это всяко эстетичнее кабанов. Но мне сейчас и соколы ни к чему. Поезжай, посмотри, – про себя я подумала, что если уж отправлять супруга в чисто мужскую компанию, то эта будет несомненно лучше, чем компания графа Куткомбьена.

Словно уловив мои мысли, Гверн спросил:

– А кто поддерживает этого маниакального графа в его устремлениях?

– Монбижу не сказала.

– Не знает или скрывает?

– Возможно, и то и другое. Но, заметь себе, она не назвала и своего покровителя.

– И кто, по-твоему, это может быть?

– Вполне допускаю – не «кто», а «что».

– В каком смысле?

– В денежном. Фердикрюгср расхваливал исключительные финансовые таланты этой дамы. А уж он в этих делах понимает.

– Но ты утверждала, что финансовые круги заинтересованы в сохранении стабильности в Шерамуре. А мадемуазель Монбижу, если верить отцу Батискафу, добивается прямо противоположного.

– В этом и состоит разница между политиками и финансистами. А Монбижу, что ни говори, политик, хотя и в юбке, и даже в кринолине. Финансисты служат деньгам. Политики заставляют деньги служить себе. Но, в любом случае, Монбижу, каким бы финансовым подспорьем она не обладала, нужны союзники. Герцоги Такова-Селяви на эту роль подходят лучше всего.

– И они единственные, кто пока не объявлялся.

– Думаю, лично и не объявятся. А вот последует ли приглашение в замок – посмотрим.

– Итак, – сказал Гверн, – почти все фигуры на доске. Можно сказать, Большая Игра началась.

– Какая там Большая Игра! Так, возня в песочнице...

Если первый день был отмечен для меня напряженной светской жизнью, то второй дал в этом отношении передохнуть. Но только в этом отношении. Портной и модистки таки явились. А Гверн уехал травить ни в чем не повинных кабанов, и не мог оказать мне никакой поддержки. Пришлось призвать на помощь крошку Сорта. Она все же была уроженкой Мове-сюр-Орер и могла судить, кто есть настоящий портной, а кто самозванец.

С меня сняли мерки, и я потребовала от мастеров иголки, нитки и ножниц, чтоб платья шили в соответствии с моими требованиями, а не требованиями моды. Если же мои указания не будут выполнены, сказала я, то мы с мужем спалим все модные лавки в Мове-сюр-Орер, а модисток повесим на городских воротах. Мы, знаете ли, северные варвары, у нас так принято.

Модисток и портного сменила цветочница, или, по-здешнему, флористка, которая тут же принялась посвящать меня в тонкости языка цветов.

– Вот розмарин, это для воспоминаний. А вот троицын цвет, это для дум. Вот укроп для вас, и рута для вас, ее зовут травой благодати. О, вы должны носить вашу руту с отличием!

– Мне бы чего-нибудь попроще. Фиалочки, например...

– Я бы дала вам фиалок, но они все увяли, когда умер мой отец.

– Что ж, дамсель, в наши дни люди умирают быстрее, чем вянут цветы у них на шляпах.

Флористка, похоже, готова была продолжать до бесконечности, но крошка Сорти вспомнила о своем предназначении. Она выпроводила цветочницу ненавязчиво, но твердо. Даже не прибегая к помощи метлы. Потом вернулась ко мне.

– Госпожа княгиня – приезжая, и многого не знает... – она сделала многозначительную паузу.

– Эта девица замешана в чем-то дурном?

– Возможно, ни в чем. Но вот цветы... это может быть опасно.

– Я довольно плохо разбираюсь в цветах, да и в травах ненамного лучше. Но, сдается мне, эти цветы не ядовиты, к тому же укроп повсеместно употребляется в пищу.

– Оно верно, госпожа княгиня. Да только некоторые не любят, когда женщины травками-цветочками занимаются. Говорят, что это чародейство и волшебство.

Я притворилась, что не понимаю.

– Это кто ж такие подозрительные?

– Монахи из ордена Святого Рогатуса.

– Что-то я про это слышала. Благой Сыск, верно?

– Да, госпожа княгиня. И хоть вряд ли они иностранную принцессу в таких делах заподозрят, лучше все же поберечься и всяких травниц и знахарок гнать подальше.

– Но ведь орден Святого Рогатуса борется с ересями. А колдовство в Шерамуре искоренили. Осталась только высокая магия, властями разрешенная. Так мне говорили.

– Я, госпожа моя, женщина убогая, простая. Тонкостей не понимаю. Но слышала я – как ни искореняли это дело, как ни гнали добрый народ из городов и деревень, а все же кто-то по городам и закоулкам остался. Эльфы и корриганы, конечно, ушли, а венефики разные да пифониссы по закоулкам прячутся. Нужно только уметь искать. Вот рогатусы их и ищут.

Слова, которыми крошка Сорти поименовала зельеварок и гадалок, я слышала в Гран-Ботфорте, а также читала в книгах, ибо во времена прежних миссий мне приходилось почитывать специальную литературу по колдовству и некромантии. Там попадались и другие термины, вроде помянутых «геомантов», но я их подзабыла. Все же колдовство – не моя стезя.

Однако, выходит, отец Батискаф приврал насчет полного искоренения нечистой силы в шерамурских городах. А может, и не врал сознательно, просто был неверно информирован...

– Ну, демоны с ними, с цветочками. Надеюсь, покрой платьев эти монахи не устанавливают? – уже задав вопрос, я с опозданием вспомнила рассказ Монбижу о дебатах насчет нижнего белья.

Сорти лукаво покачала головой.

– Они пытаются. Но у них ничего не выходит. Тут весь Шерамур восстанет, с королем во главе. Иначе весь гламур пропадет.

– Который раз слышу это слово. Что оно значит?

– Роскошь, блеск, красоту... а еще, – шепотом добавила она, – раньше так называли чары.

Вот только этого мне не хватало. Но свое неудовольствие я высказывать не стала, и мы вернулись к обсуждению меню обеда и ужина. Для меня это материи более захватывающие, чем связанные с тряпками.

Однако обедать пришлось одной. И я не была уверена что Гверн вернется к ужину. Не зайцев, небось, травить поехали. То есть, с кабаном, вполне возможно, покончили быстро – для чего у благородных дворян всякие егери с доезжачими имеются? А вот как уморят они хряка, тут егерей сменят кравчие с поварами, и начнется пир горой на зеленой лужайке с пением задорных охотничьих песен. Не думаю, чтоб в этом отношении Поволчье сильно отличалось от империи, а империя от Шерамура. Вот одна из причин, по которой я не люблю охоту. Не получаю я удовольствия от поедания недожаренного мяса, жесткого, как подметка, в сопровождении пьяного хора и комаров, пьющих кровь хуже всяких вампиров.

Так что я была морально готова, что Гверн задержится на охоте, а точнее, на пирушке, до утра. Но я забыла, что расстояния здесь поменьше, чем в Поволчье и даже Гонории, а леса пожиже. Поэтому Гверн обернулся к вечеру. И даже не был пьян. То есть совсем трезв он тоже не был, но чтоб напоить человека, отслужившего в шерамурской армии, а также побывавшего странствующим рыцарем, нужно кое-что покрепче легких шерамурских вин. Аквавита, например. Или ратафия.

– Быстро вы управились.

– Возникли непредвиденные обстоятельства.

– Что, кабана не нашли?

– Совсем даже наоборот.

– Что значит «наоборот»? Он вас нашел?

– Примерно так. Сейчас я все расскажу, только... у нас поесть не найдется?

Я вытаращила глаза. Похоже, я ошибалась насчет охотничьих традиций шерамурцев. Кликнувши крошку Сорти, я приказала подавать на стол.

– Только, не обессудь, все остыло. Я думала, вы в лесу пировать будете.

– Ничего, я твою стряпню ел, и то не жаловался (это он врал – то есть что не жаловался, врал, а не то, что ел). А пиршество там действительно намечалось. Но не задалось оно...

Утолив голод, Гверн приступил к отчету.

– Оказалось, что я – не единственный гость, которого шевалье дю Шор пригласил на охоту. Он позвал кое-кого из окрестных дворян.

– Надеюсь, графа Куткомбьена там не было?

– Не было. Зато был кое-кто поважнее. Изволил прибыть герцог Такова-Селяви.

– Без супруги?

– Да. Ты же по себе знаешь – на кабанью травлю дам не приглашают. Впрочем, неприятностей хватило и без дам...

Я оставила колкость без внимания.

– Егеря подняли в охотничьих угодьях семейство кабанов. Но настоящих охотников, чтоб ты знала, молодь не интересует. Убить секача – вот что считается истинной доблестью. Хотя, по правде, свиньи бывают не менее опасны.

– Да кто бы спорил...

– Итак, охотники были верхами, вооружены по большей части дротиками. Я такого не имел, предпочитаю боевое копье, но с ним на охоте делать нечего. Шевалье дю Шор возглавлял кавалькаду, а герцог Такова-Селяви несколько отстал. Внезапно из чащи с треском вывалился огромный кабан – и вовсе не с той стороны, откуда загонщики гнали дичь. Клянусь тебе, я даже и не подозревал, что в Шерамуре встречаются кабаны, не уступающие величиной заволчанским или злопущенским.

– Ну, а тому, на кого бросилась эта скотина, она и вовсе показалась величиной с дом.

– А бросилась она, то есть он, на герцога Такова-Селяви. Герцог, надо сказать, не растерялся, а пустил в ход свой дротик, но тот оказался слаб... ну что ты ухмыляешься? Я ничего такого в виду не имел! У секачей шкура крайне плотная, защищена щетиной не хуже иных доспехов. Так что герцог лишь ранил кабана, отчего тот еще больше разъярился. Шевалье дю Шор, находившийся довольно далеко, извлек арбалет и выстрелил, но...

– ...промахнулся и попал в герцогова коня.

– А ты откуда знаешь? – ошеломленно спросил Гверн.

– Вывод напрашивается. В учебнике «Организация несчастных случаев на охоте» это классический пример. Однако, как я понимаю, герцог не погиб. Иначе ты не стал бы тянуть с этим известием.

– Угадала. Конь рухнул, придавив собою всадника. И кабан явно был намерен расправиться с герцогом. Но я успел раньше. Расправиться с кабаном, – поспешил уточнить он.

– У тебя же не было копья.

– Зато меч всегда при мне. И это было весьма кстати. Полагаю, кинжал шкуру кабана не пробил бы. Местные шевалье были несколько шокированы таким нарушением охотничьего этикета, но я объяснил, что охота на кабана с мечом – исконно поволчанская традиция.

– Молодец. Выходит, ты спас жизнь герцогу?

– Так получилось... Герцога извлекли из-под коня. Он оказался не ранен, только слегка помят. О продолжении охоты не было и речи. Как только слуги привели герцога в порядок, он обрушился на шевалье дю Шора с обвинениями, будто бы он нарочно убил его коня. Что все было подстроено Кабальеррой, которая и заплатила шевалье за устранение герцога Такова-Селяви. Но шевалье тоже за словом в портмоне не полез. Он отвечал, что обвинять дворянина в том, будто он что-то делает за плату, – худшее из оскорблений. И что если бы ему действительно вздумалось убить имперского резидента, он сделал бы это не в присутствии толпы свидетелей.

– Интересное замечание.

– Несколько остыв, шевалье дю Шор поклялся, что не злоумышлял на жизнь герцога. Уверял, что промах его объясняется чрезвычайным удивлением. Подобного кабана не было среди тех, кого охотники собирались затравить. Вызванные на допрос егеря и слуги клятвенно утверждали, что не видывали подобного кабана в охотничьих угодьях замка дю Шор. Все сошлись на том, что кабан мог быть приманен злыми чарами. После чего шевалье и герцог выпили мировую, герцог выпил со мной за спасение его жизни, шевалье выпил со мной за спасение его доброго имени. Но пиршества увы, не получилось. Поскольку оставалось подозрение, что кабан был связан с нечистой силой, есть его никто не рискнул. Даже собакам не дали. Пришлось ограничиться легкой закуской.

– Теперь ясно, почему ты голодный. Легкая закуска для компании здоровых мужчин на свежем воздухе...

– Верно, издевательство какое-то. Поэтому охота закончилась раньше, чем предполагалось. Но слушай дальше. При прощании герцог был исключительно любезен. Расспрашивал о политической ситуации в Поволчье. Похоже, он осведомлен, хотя и в самых общих чертах, что там сейчас смута. Слава богам, мы действительно прибыли из Поволчья, и я могу говорить о тамошних событиях, не прибегая к выдумкам.

– Надеюсь, ты не наговорил лишнего?

– Ты меня что, совсем за простачка держишь?

Иногда я с этим была согласна. Но предпочла не развивать эту тему.

– В любом случае, ты плодотворнее провел сегодня время, чем я.

– Не стану спорить. Кстати, герцог пригласил нас к себе в гости.

– Нас?

– Да, на сей раз нас обоих. Сказал, что его супруга будет рада познакомиться с моей. А у них как раз намечается большой бал.

– Ну, хоть не зря я сегодня мучалась...

И с чувством глубокого удовлетворения я разлила по кубкам золотистый «тур-де-форс». Мы чокнулись, после чего я в задумчивости произнесла:

– А может, он и не врал...

– Кто?

– Шевалье дю Шор. Насчет того, что кабан был наслан колдовством. Кабан, знаешь ли, в некоторых поверьях есть вестник смерти...

– Ну, знаешь ли! Нас же отец Батискаф предупреждал насчет состояния дел с колдовством в Шерамуре.

– А вот и знаю. Я сегодня не только о тряпках разговоры вела. – И я пересказала ему беседу с женой дворецкого.

Гверн отнесся к этому скептически – как к любым женским пересудам.

– Кроме того, – сказала я, – кабан считается одним из воплощений Края Окончательного и Неминуемого.

Это заставило Гверна задуматься.

– Ты намекаешь на ту еретическую секту, о которой говорил монах?

– Просто перебираю возможные версии... ты говорил, что кабана даже собакам в пищу не отдали. А что сделали с тушей?

– Посовещавшись, охотники решили ее сжечь.

– Замечательно! Следовательно, магическое обследование туши провести невозможно. И если среди собравшихся был организатор покушения, то он может торжествовать – улика уничтожена. Ядрена Вошь! Заметь – ты сегодня получил подтверждения подозрений отца Батискафа. Дю Шор и Такова-Селяви взаимно обвинили друг друга в действиях в пользу Кабальерры и империи соответственно. Но доказательств-то нет!

– Я свидетель тому, что это было сказано. И еще дюжина дворян.

– Сомневаюсь, что эти мелкие дворянчики подтвердят твои показания. Стало быть, твое слово – против слова шевалье и герцога. А они скажут: мало что говорится в запальчивости, да еще на охоте! – увидев, что Гверн огорчился, я поспешила добавить: – Но все равно, несомненную удачу мы можем добавить в твой актив. Тебе удалось подружиться с герцогом, не вызывая его на дуэль.

– Слышу речи бывшего банковского работника, – проворчал Гверн, приободрившись.

Поскольку время было уже позднее, больше мы о делах в тот вечер не говорили. А ведь если мои подозрения не были беспочвенны, это было уже второе покушение, которое мы предотвратили после прибытия в Моветон. Правда, выяснить, кто стоял за покушением на банкира, мы предоставили ему самому.

И Фердикрюгер, как выяснилось, даром времени не терял.

Он посетил нас на следующий день, и вовсе не для того, чтоб выяснить, на что мы тратим его деньги.

– До меня дошли слухи, светлейший князь, что вы спасли жизнь светлейшему герцогу, – заявил он.

– Вот как?

– Некоторые из гостей шевалье дю Шора являются моими клиентами... и, даже если б это было не так, в городе много говорят о сем славном событии. Вы становитесь популярны, господа мои.

– Надеюсь, явление святой Инстанции с нами не связывают? – с опаской спросила я. Шпионить при слишком большой популярности было бы затруднительно.

Фердикрюгер, кажется, правильно нас понял.

– Пока нет. Бежавшие преступники не знали, кто вы, а за молчание своих слуг я отвечаю.

– Не так уж они молчаливы, как показало покушение на вас...

Он вздохнул.

– Вот об этом я и пришел побеседовать. О той злополучной ночи... то есть она была бы злополучной, если б вовремя не появились вы. Милостивая княгиня! Вы посоветовали мне допросить слуг на предмет того, кто выспрашивал о времени моего возвращения.

– Ну да, поскольку нам не удалось захватить пленных, а мертвые молчат.

– Ну, в Парлеве есть такие некроманты, которые за приличную плату могут разговорит любого мертвеца. Но здесь – провинция. Пришлось работать с живыми. Признаюсь, это было утомительно. Однако сравнение показало, что этим занимался Кор де Балет – один из лакеев герцога Такова-Селяви.

– Вот это да! – воскликнул Гверн.

– Вы уверены? – спросила я. – Насколько я помню, вы говорили, что герцог не является вашим должником.

– То-то и оно! – несмотря на профессиональную сдержанность, банкир был взволнован. – Если б это оказался кто-то другой, я бы не удивился. Но ни с его светлостью, ни с ее светлостью у меня никогда не было финансовых проблем.

– А нет возможности, что это Кор де Балет работал на кого-то другого?

– Исключено. Люди герцога известны преданностью своему господину. Если б кто-то из них рискнул без его ведома исполнить чужое поручение, он бы долго не прожил.

– Любопытно... – пробормотал Гверн. – Значит, герцог – опасный человек?

– Несомненно. Опасный и коварный. А вы, князь, спасли ему жизнь, и я не знаю, к добру это или к худу.

Гверн оскорбился.

– Я обязан был вмешаться, когда ему угрожала смертельная опасность. Так же, как откликнулся на ваш призыв о помощи.

Я подумала: услышь это герцог, он пришел бы в ярость, что его поставили в один ряд с банкиром. Банкир же продолжал:

– Мой долг – предупредить вас. Я знаю, что в замке Тур-де-Форс вскорости будет праздник. И вас наверняка пригласят.

– Уже пригласили.

– Тем более. Я умоляю вас, великодушные господа, будьте настороже! Ибо вовсе не обязательно причинить вред герцогу, чтобы стать его врагом!

– А вы сами-то будете на празднике? – полюбопытствовала я.

– О, нет. Людей моего звания туда не приглашают.

– А что вы собираетесь сделать с этим... де Балетом?

– Пока ничего. Хотя некоторые распоряжения по части дополнительных мер предосторожности я принял. И, кстати, о дополнительных мерах. Я не знаю, какую веру исповедуют в вашей родной стране, но за время пребывания в Моветоне вы не посетили ни одного храма. Здесь это не принято. Благой Сыск обращает внимание на подобные вещи.

– Разумное замечание. И какой храм бы вы порекомендовали, дабы нас не упрекнули в пристрастии к определенному ордену?

– Безусловно собор Святой Инстанции. Ее здесь почитают все, независимо от принадлежности к тому или иному братству...

После чего Фердикрюгер откланялся и ушел, а Гверн спросил:

– Как думаешь, он говорит правду?

– А с чего ему врать?

– Может, он хочет натравить нас на герцога.

– Ты противоречишь сам себе. С какой стати ему натравливать нас на Такова-Селяви, если герцог не пытался его устранить?

– А с какой стати герцогу убивать банкира? Фердикрюгер – не его кредитор, если не врет опять-таки.

– Причины могут быть разные. Возможно, что герцог проведал о связях банкира с епископом Сомелье. Наверняка у него есть свои шпионы... вот этот Кор де Балет, например. Но мне это кажется слишком простым. Помнишь, наутро после нашего приезда Фердикрюгер рассказывал, что герцоги Такова-Селяви пользуются его услугами, чтоб получать Денежные переводы из-за границы.

– Помню, тогда еще говорилось, что невозможно отследить происхождение этих денег.

– А может, возможно. Только Фердикрюгер этого еще не понял. А герцог решил подстраховаться.

– Уволь меня от сложностей с деньгами. Я в этом мало что понимаю. Это ты в банке работала.

– Опять двадцать пять. Я в охране работала, непосредственно с финансовой магией связана не была. И все же... Предположим, Фердикрюгер знает что-то важное, причем он даже не знает, что он знает.

– И что теперь – следить за Фердикрюгером?

– Нет. За герцогом. Все равно не миновать нам этого праздника. А пока что следует внять совету банкира и посетить службу в соборе Святой Инстанции.

– Твои наряды еще не дошили.

– Надеюсь, синий сарафан сойдет для посещения службы. Это такая универсальная форма одежды... Между прочим, тебе для визита в Тур-де-Форс тоже надо обзавестись обновами.

Гверн застонал.

– Мы все больше перенимаем шерамурский стиль поведения.

– Ничего не поделаешь. Гламур действует... – я вспомнила слова горничной.

Кстати, когда я упомянула о предполагаемом походе в собор, Сорти принялась умолять, чтоб я взяла ее с собой. Иначе, мол, меня осудят.

– Благородная дама не ходит к службе без сопровождения служанки. То есть благородная дама вообще не ходит, она ездит, либо ее носят в носилках...

– Носилки – это ни к чему. Верхом поеду.

– Вот. Вашего супруга будет сопровождать Смак, наш конюх, а вас – я. Не беспокойтесь, госпожа, я не стесню вас во время службы, постою в боковом приделе, как подобает...

«Что-то все мне дают советы в последнее время, – подумала я. – Монбижу, Фердикрюгер, крошка Сорти. Шерамур впору называть не родиной любви и красоты, а страной советов». Но я вынуждена была признать правоту служанки.

И на следующий день мы отправились в собор – в соответствии с шерамурскими требованиями.

Собор Святой Инстанции являл собою зрелище не для слабонервных. Ибо строился он в прежние века, когда считалось, что чем больше очертания соборных башен напоминают обглоданный рыбий скелет, тем лучше. Мы проезжали мимо собора в ночь прибытия, но тогда было темно, да и события отвлекли от лицезрения острых шпилей, пронзавших небо над Мове-сюр-Орер.

Людей к службе собралось в изрядном количестве, причем из всех сословий. Никто не хотел проявлять неблагонадежности в глазах Благого Сыска. Однако дело было не только в этом. И не только в благочестии. Кавалеры и дамы являлись в храм, дабы обменяться любовными посланиями, обсудить свежие сплетни, и заодно продемонстрировать – да, да, да! – свои наряды, пусть не такие пышные и броские, как на балах и пирах, но не менее дорогие. К счастью, наших поволчанских одеяний в соборе не видывали, и оттого не могли упрекнуть, что мы показываемся в людном месте в нарядах, уже надеванных.

Но благодаря этим нарядам здесь быстро догадались, кто мы. Когда мы спешились, на ступенях соборах никто не попытался нас опередить. Ибо кто выше титулом и званием, тот идет первым, независимо от наличия свиты. Этикет, знаете ли. Мне эти правила вбивали в голову в детстве, когда отец был жив и царствовал. Помню, мне рассказывали, что однажды разразилась кровопролитная война, закончившаяся гибелью пары династий и полными развалом государств, из-за того, что две королевы не могли определить, кто из них королевистее и кому из них первой войти в храм. Тот же этикет определял длину шлейфов и дамских платьев, высоту шляп, цвет одежды и количество украшений. Но тут я могла сослаться на то, что я, мол, из Поволчья, и мы таких тонкостей не ведаем (на самом деле при царском дворе в Волкодавле правила этикета не менее свирепы, и тамошним боярам есть чему поучить шерамурских дворян).

Смак остался у церкви с лошадьми, а крошка Сорти, как обещала, отошла в боковой придел, едва мы переступили порог собора. Но к нам тут же подбежал храмовый служитель, предложивший проводить меня к почетным сиденьям для дам, ибо в шерамурских соборах мужчины сидели отдельно, а женщины отдельно. А простолюдины вообще стояли. Гверн отпустил меня, поскольку знал эти обычаи.

Служка, сопровождая меня, трещал без умолку, рассказывая про здешние красоты и достопримечательности. Несомненно, это входило в его обязанности. Изнутри собор действительно был красив и эффектен, росписи и статуи его принадлежали уже иной эпохе, чем башни и фасад. Яркие фрески в стиле мастеров Гран-Ботфорте изображали сцены из жития святой Инстанции и чудеса, творимые после ее кончины. «Святая Инстанция черпает из закромов родины», «Святая Инстанция и миллион алых роз», «Святая Инстанция расстреливает грешников». В последний раз я видела нечто подобное в храме Края Неминуемого и Окончательного, но там фрески были повреждены после катастрофы, постигшей святилище, эти же находились в целости и сохранности. Следуя проникшим из Гран-Ботфорте веяниям, персонажи росписей были одеты в соответствии с требованиями современной моды, и только на фреске «Расстрел грешников» святая Инстанция была облачена в платье старинного покроя, удивительным образом напоминавшее поволчанский сарафан. У этой фрески скопилось множество цветочных букетов, приносимых прихожанами в дар покровительнице Моветона. Цветы были самые разные – от тигровых лилий до скромных полевых ромашек. Не было только роз. На мой вопрос служка ответил, что, поскольку розы послужили орудием мученичества святой, они, хоть и являются ее атрибутом, в дар никогда не приносятся.