Текст книги "Невеста без места"

Отдышалась она, выглянула опять в окошко. Тут как раз заговорил князь:

– Зачем тебе, боярин, моя вторая дочь? Она первой не ровня, и молода совсем. И родни знатной у нее со стороны матери нет. И приданое за ней даю не то, что князя порадует. И красотой она против старшей, что воробышек против лебедя. Мало ли, сколько у меня дочек? Может, я всех и не знаю? – он усмехнулся, снова усы погладил. – Мы о первой рядились, а насчет других – так, к слову пришлось. За столом на пиру чего не скажешь! Так зачем? Ты же за старшей моей сюда ехал или я чего не понял?

Велька видела ясно, что отец досаду едва сдерживает.

Ириней дергал боярина за рукав и тоже, видно, был озадачен изменениями в их планах.

– Отдавай и вторую дочь, княже, – твердо сказал боярин, – обещал, так отдавай. Без нее не уедем. Или ты слово держать не хочешь? Так боги… они же все видят, княже! О чем нам спорить! И в самой поре твоя княженка. Позови ее, княже Велеслав. Мы со всей честью просим ее в жены… – тут боярин Мирята несколько запнулся, – сыну князя нашего.

– Так которую тебе позвать-то? – Велеслав усмехнулся, желая подловить боярина на том, что тот не знает толком, чего хочет.

Но боярин как раз все знал.

– А Велью Велеславну, княже, кого же еще. Княженку твою.

А кариярские княжичи все еще недоуменно переглядывались, усмехались. И отец сдался, махнул рукой, тихонько что-то приказал. Волкобой опять ей руку лизнул горячим шершавым языком и исчез, она и не заметила как.

Вельку нашли быстро, словно вся дворня точно знала, у какого окошка она стоит. И переодевать ее наверх не потащили, так, в чем была, вывели во двор, к столам. Впрочем, она нынче оделась пристойно, но не для выхода, не в нарядное, и стояла теперь против Чаяны и впрямь как воробышек против лебедя.

Боярин Мирята с интересом ее разглядывал, явно видя впервые. Отец губы сжал в скорбной гримасе, как будто, дай ему волю, он метлами прогнал бы со двора всех сватов. Княгиня руки к груди прижала. Княжичи… вот кто был удивлен. Ириней даже привстал, а Яробран как рот раскрыл, так закрыть и забыл. Еще бы! Узнали ее в первый же миг. Как они вчера гоготали, вышучивали ее, дескать, в меньшицы к Иринею не хочет девка, только в старшие жены, вот же нахалка! А теперь так и вышло, чтобы идти ей в старшие жены одному из них, княжной быть в Карияре. Одной из княжон, точнее. Просить ее в меньшицы теперь никому и в голову не придет, потому что княжеская дочь. И нужна она им, спрашивается? Что-то на лицах у этих четверых хоть какой-никакой радости не видать. Зачем настаивал боярин?

Боярин, однако ж, приветливо улыбнулся.

– Ох, радость-то какая! И думать не смел, что такую красу увижу! Ну, Чаяна Велеславна и Велья Велеславна! Слушайте, что скажу, голубки: есть у нас для вас ясные соколы! Прилетели за вами издалека, и нелегок был путь, но он того стоил. И если все решено между нами, то благословите, князь и княгиня, дочек!

Кажется, все и было решено. Принесли две ковриги хлеба, чаши с молоком и с медом, тоже по две. Князь каждую ковригу разрезал на две части, половины ковриг вручили невестам, другие половины – боярину, тот передал женихам. Из чаш с молоком и медом тоже пришлось отпить по глотку. И князь, а потом и княгиня по очереди произнесли чурами еще затвержденные слова благословения – на долгую жизнь, на счастье, и детей чтобы много…

Велька стояла как во сне, верила и не верила. Казалось, того, что происходит, просто быть не может. Ее замуж отдают в Карияр? Это же Чаяну должны были! Та заранее знала, ждала, смирилась, и княжич Ириней ей уже понравился. А ей, Вельке, как теперь быть?!

Впрочем, известно как: послушно делать, что скажут. Ехать в Карияр, чтобы стать женой одному из княжичей. Вот они, до сих пор смотрят, как по головам ударенные. На нее смотрят, не на Чаяну! Это понятно, Чаяна достанется старшему, а один из остальных получит ее. Как оспаривать-то станут, не в кости же разыграют? Оставят это на суд кариярского князя? Или и впрямь выбрать позволят?

Княгиня ведь право выбирать Чаяне вытребовала, не Вельке.

Отец обнял их по очереди, молча, поцеловал каждую в лоб. Княгиня подошла, тоже сначала обняла, а потом сняла с их голов девичьи венцы – все, они просватаны, они невесты. Теперь в Карияре под повоем[23]23
   Повой – женский головной убор, плотно закрывающий волосы; поверх него может быть надета кика, кокошник.


[Закрыть] волосы спрячут, уже навсегда.

Боярин Мирята, удовлетворенно потирая руки, из ларчика достал два больших платка тяжелого узорчатого шелка и набросил на плечи девушкам – платки свекрови, кариярской княгини, отданные ею, чтобы покрыть плечи будущих невесток в знак того, что принимает она их в дочери, и еще ее благословение и защита в долгой дороге, когда девушки, увезенные из родного дома, останутся без покровительства родных чуров. А чуры нового, кариярского дома их пока не знают и беречь не станут. Одно слово, невестки они пока ничьи, невесть кто. Непростое для девушек время, опасное. Оттого перед отъездом обряды волхвы станут творить чуть не целый день, заговоры петь, заклиная для них легкую дорогу. И лица им закроют, потому что для тех, кто смотрит на этот мир из мира другого, нет их больше в отцовском доме. Но сначала с чурами они попрощаются, с огнем в родном очаге. И песни тоскливые тут станут петь с утра до вечера, такие песни, что только завыть и хочется! Не любила Велька этих провожальных песен, что на краду с такими кладут, что замуж отдают, различий и нет почти. Большой пир-проводы устроит отец, быков самых тучных заколют в святилище – жертва ради легкой для них, невест, дороги. Что ж, волхвам не впервой, они это дело знают.

А у нее-то родной очаг – не тут, а в Сини-веси. Значит, и попрощаться не придется.

Велька провела ладонью по краю свекровиного платка и заметила, что край был обрезан и не подрублен и даже не обтрепан ничуть. И сам платок на ее плечах не сложен был вдвое, то есть полотнище не четырехугольным было, а о трех углах. Все понятно, недавно разрезали его, от угла до угла, из одного сделав два. Один свой платок вручила сватам княгиня-свекровь, за одной невестой сваты ехали, о второй и не помышляли. Если бы помышляли, дала бы им княгиня хоть два платка, хоть три, не пожалела бы, вряд ли у нее платков недостает!

Не ждут, значит, Вельку в Карияре. Удивятся, наверное.

Так зачем?..

Глава 6
Сборы в дорогу

Отъезд назначили через седмицу. Кариярцы, дай им волю, уехали бы скорее и налегке, но тут опять княгиня воспротивилась.

– Как княжеские дочери одни поедут, что за позорище будет, боярин? – заявила она. – Подумают люди – холопок везешь! Нет уж, давай делать как следует. И приданое, и подарки возьмете, и боярынь надежных я отряжу, дочек провожать. Наших сыновей нет нынче в Верилоге, кому-то из них бы сестер поручить. Ну да мы найдем подходящего человека.

Боярин Мирята такому раскладу что-то не радовался.

– Все так, княгинюшка, все так, – терпеливо твердил он, – однако же, ей-ей, лучше будет, если ты меня послушаешь. Налегке быстрее доедем, проще. Неведомую тропу я знаю, которой только оборотни ходят, они умеют долгую дорогу короткой делать. Так и пройдем, быстро и гладко. Ден в десять управимся. Со мной два десятка людей всего, княгиня, так нам больше и не надо! А если ты пошлешь и кметей, и боярынь, и кибитки, и возы с приданым – это только кружной дорогой ехать. Хоть мы с Лесованью замирились, а шалят ихние люди, заходят. Да и наши разбойничают, бывает. Князь наш каждый год дружину по лесам отправляет лихих людишек гонять. А они – что грибы…

– Это какой-такой тропой ты идти хочешь, боярин? – всполошилась княгиня. – Не надо мне ворожбы, тем паче нелюдской! Боярин, не обессудь, я дочек-невест таким путем не отпущу, хоть что делай, хоть как говори! Торной[24]24
   Торная дорога – ровная, хорошо наезженная дорога; всем известная, общепринятая.


[Закрыть] дорогой поедете, а если людей мало, то хоть сотню кметей тебе дадим!

Боярин Мирята только вздыхал, бубнил:

– И невест наших к чему томить долгой дорогой, княгинюшка? Ждут ведь их, мои князь с княгиней, ждут не дождутся! А кружным путем приданое бы и отправить, и всех боярынь твоих в повозках. Княжны, я слыхал, обе верхом ездят ловко, так девку с ними в услужение взять бы, и довольно. Уж как мы берегли бы их, княгинюшка!

– Да ты в своем ли уме, боярин? – сердилась Дарица Стояновна. – Отпустить трех девок, двух княжон да служку, с твоими княжичами и кметями по лесам шататься? Как будто увозом[25]25
   Взять увозом – украсть.


[Закрыть] их взять хотите! Да не соглашусь я на такое, пока жива. И народ не поймет!

Пришлось кариярцам уступить. И то правда, ведь княжьих дочек из отцовского дома забирают, все должно быть по чину, и прибыть они должны достойно, со свитой, с приданым, с подарками. Дружину в сто кметей отец дал. А главным поставил боярина строгого Ждана Горыныча, второго воеводу своего, ему поручил дочерей и обоз в Карияр доставить.

В хоромах только и было разговоров, что об отъезде. А уж беготни, суеты! Впору мышам позавидовать, они в подполе спрятались, и как нету их.

И Велька пряталась, правда, не в подполе, а в своей горнице. Подолгу сидела у приоткрытого окошка и смотрела, виден был заросший травой угол двора, кусты крыжовника, качели. К делам душа не лежала, ни собираться, ни хотя бы шитье или прялку в руки взять. Ни ее дел, ни вещей в этом доме не было. Нет, имелась, конечно, у нее тут своя горница, укладки[26]26
   Укладка – большой сундук.


[Закрыть] по углам, полные доверху, одежек ворох, с украшениями шкатулочка. Да только с этим и нянька с горничными разберутся, есть кому присмотреть. Домой, в Синь-весь бы съездить, ненадолго, попрощаться со всем, печи своей поклониться, в которой столько лет огонь разжигала, чурам, что дом старый берегли-заботились. Хоть не кровная им Велька внучка, там из родных ей только мать и бабка, а остальные родные чуры по материнскому роду где-то далече жили и умерли.

Просилась в Синь на денек, отец не пустил. Послал людей туда за Велькиной лошадью, за вещами, что она перечислила. Нехотя перечисляла, и представить было трудно, как чужие руки начнут шарить по бабкиной укладке, по полкам, перебирать то, на что прежде чужим и глядеть не дозволялось: бабкины резы в кожаном мешочке, липовые дощечки, резами исчерканные, платок материн из тяжелого чермного[27]27
   Чермный – темно-красный, багровый, близкий к бордовому.


[Закрыть] шелка, по краю золотой нитью шитый, ее крытая черным шелком соболья шуба – нравилась она очень Вельке, ларчик со снадобьями, настойки в бутылях и горшочках – большую часть их она тут оставит, Веруне, та довольна будет.

Отец ее раз к себе позвал, да не куда-нибудь, а вниз, в оружейную. Это, значит, чтобы точно с глазу на глаз поговорить.

Он, отец, невеселый был, уставший. Смотрел на нее исподлобья. Похлопал рукой по лавке:

– Присядь-ка, дочка. Поговорим. Вишь, как оно вышло.

Велька присела. Неловко улыбнулась:

– Ничего, батюшка. Что надо, то пусть и будет.

– Ишь ты, «что надо», – передразнил князь, усмехаясь, и погладил ее по голове, на которой больше не было ни повязки, ни ленты. – Хотел я с тобой обождать еще хоть малость. Про Чаяну с самого начала знал, что решено все, а с тобой надеялся иначе повернуть. Да и бабка твоя запретила тебя далеко увозить. Жениха присмотрел, всем хорош, и ты ему очень уж хороша. Ему такая и нужна, с волхвовской кровью, и сама чтобы в этом понимала. В Елань поехала бы?

Велька кивнула, хотя и не помнила толком еланского князя. А в Елань или не в Елань, какая теперь-то разница?

– Что ж, я о кариярских князьях тоже плохого не знаю, дочка. Кроме их проклятья. Ну и да, вынудили они нас родниться. Не по доброй воле да размышлению, а потому, что язык я вовремя не удержал. От этого, конечно, у меня любви к ним не добавилось. Но что сделано, то сделано. Одно не пойму, откуда они о тебе узнали? Я ведь перед приездом сватов этих к Чародею ездил, чтобы он всему Верилогу насчет тебя уста запер. Он меня уверил, что получилось, никто не проговорится.

Велька только головой покачала, подивилась: сам Чародей помочь согласился! Тот старик, бывший волхв, что ушел от людей и жил в землянке в лесу. Хотя бывают разве волхвы бывшими? Говорят, он все может, но помощи у него лишний раз не допросишься. И что же, не вышло? Согласился помочь и не смог?..

– И еще вот что, дочка. Бабка Аленья ведь все просила замужество твое не откладывать. Дескать, как только поневу наденешь, так чтобы и отдать тебя, иначе плохо будет. Нельзя ждать, чтобы в тебе сила проснулась… ну, какая-то, тебе виднее, я в этих ваших делах не смыслю. Только беспокоилась она сильно, – отец смотрел внимательно, точно объяснений ждал.

– Непонятно что-то, батюшка, – нахмурилась Велька, головой качнула, – не знаю я…

И впрямь, совсем было непонятно. Бабка ее учила всему, что по ее небольшим силенкам. Сетовала, что мало внучка может, объясняла, как малую силу ловчее прикладывать, потому что и малой можно большие дела делать. А пробуждения какой-то большой силы в Вельке она, выходит, боялась?

И чтобы опасная сила эта не проснулась, надо замуж?

– Ну, ладно, – отец рукой махнул, – просто знай, помни. Осторожна будь, оно и обойдется. Я и у Чародея спрашивал, знает ли он, в чем тут дело и чего тебе бояться.

– И что он? – вскинулась Велька.

– Да толком ничего. Спросил про тебя кое-что. Посоветовал, чтобы ты с огнем была осторожнее, печку сама не топила.

– С огнем осторожнее? – Велька рассмеялась. – Эх, мне бы самой его повидать. Может, мне бы он больше сказал!

С огнем осторожничать – ей! Смешно. Она никогда не боялась огня, а без осторожности с огнем как можно? Только если совсем человек глупый.

– Еще говорил, что дорога дальняя опасна может быть, но тут от тебя зависит. Будто ты что-то найдешь, а что-то потеряешь. Да разве этих колдунов поймешь, нет чтобы им прямо сказать, а они все крутят! – с досадой махнул рукой князь. – Говорил, что на дороге с силой совладать труднее тому, кто не умеет! Ты умеешь?

Велька на это только плечами пожала. Кое-что – умеет. Не все, конечно. Но такого, чтобы ей чем-то мешала собственная сила, она не помнила.

– Оставить бы тебя до будущего года хотя бы, что ли! Так ведь не могу не отпустить, видишь, как они повернули! И еще он с бабкой твоей согласился, что тебе скорее замуж надо, – добавил князь. – Ну а раз это дело решенное, то и порадуемся. Карияр – тоже земля ветлянская. Ветляне они, как и мы, хоть и живут далече. И язык, почитай, наш, и обычаи сходные. Может, все к лучшему и будет, дай-то Боги Светлые, – заключил он и переменил тему: – А тут еще приходили купцы, лесованские. Знаешь ведь, о чем говорю, подглядывала?

– Подглядывала, – не стала отнекиваться Велька. – Испугалась я, батюшка. Он, главный их, меня своей почти что холопкой называет. Как же так?

– Слышала ведь, что я ответил? Не по нашим законам все то. А вообще, я знал, что Аленья с дочкой сбежала из Лесовани, а мужа ее убили. Это еще до войны со Степью было. Оборотни тогда на одной стороне с нами воевали, а потом, на победном пиру, семнадцать лет назад, мы все спорную чашу распили, прощая друг другу все долги и недоразумения. Так положено, ведь во время войны всякое бывает. Так что еще и поэтому не может у него быть прав на Аленью, если когда и были какие. Да и, понимаешь ты, в моем городе мою дочь своей холопкой называть – это если только жизнь совсем наскучила, – отец усмехнулся.

Велька тоже улыбнулась.

– Тут уж ты, дочь, виновата, – князь посуровел лицом, – тебе бы или держаться сообразно положению, чтобы не всякий и глаза поднять смел, или сидеть тихо, как мышь в норе, если я велел. Вот как Чаянка. Бери пример с сестры. Она-то истинная княжеская дочь, ни с кем не спутаешь. Гляди на нее, как в Карияр поедешь, учись.

– Да, батюшка, – вздохнула Велька, – знаю, что виновата. Прости.

– То-то, – сказал отец мягче, – я ведь сразу за теми купцами людей послал, чтобы взяли их, – доверительно добавил он, понизив голос, – да не успели. Они, оборотни, той же ночью и уехали. А я уж решил, посидит в порубе[28]28
   Поруб – тюрьма, темница, обычно углубленное в землю помещение.


[Закрыть] у меня этот прыткий купец, разберусь, кто таков и что за мысли дурные у него в голове засели. А он, вишь, и впрямь прыткий! Воевода обещал всю дорогу тебя беречь, глаз не спускать. Ты ему не мешай, а то знаю тебя!

– Хорошо, батюшка, – не стала спорить Велька.

Да и чем тут возразишь? Уж мешать она не станет, конечно!

– А знаешь, дочка, чего еще я не пойму? – он задумчиво покачал головой. – С условием, что матушка с волхвой придумала, кариярский боярин сразу согласился и бровью не повел. Почему? Не должно ведь князю Веренею быть безразлично, за кого из сыновей вас брать. Ну да я с ним поговорю еще, мутить не позволю…

Велька на это лишь плечами пожала. Заинтересовалась зато:

– Батюшка, а где Лесовань? Далеко от Карияра?

– Сейчас покажу, если хочешь знать, – отец встал, достал из сундука карту на коже, свернутую в трубку и продетую в серебряное кольцо.

Дорогая вещь, по краям золоченая. И рисованная цветными красками – разглядывать одно удовольствие. Развернутая, заняла весь стол.

– Вот, смотри, – палец князя скользнул по рисункам, остановился посреди большого буро-зеленого пятна, – вот Лесовань. Тут несколько княжеств, люди-рыси в них живут, медведи-берендеи, люди-волки, люди-лисы, люди-кабаны еще вроде… вот тех, говорят, мало осталось. Сами-то они свои земли Лесованью не зовут, это у нас так издавна повелось. Да и не в обиде никто. Трехречье вот, это тоже Лесной Край. А вот, ниже – Карияр. Богатая земля, – отец одобрительно кивнул, – железо у них свое, серебро, самоцветы добывают, вот здесь, в горах. Раньше они с оборотнями знай воевали, последнее время вроде замирились.

– А что за проклятье на кариярском князе, батюшка? Не от оборотней, случайно? – не удержалась Велька.

– Так от них, – кивнул князь. – Тетка лисьего князя была сильной колдуньей. Кариярцы тогда волчье княжество захватили, потом лисье. У лисьего князя вся семья полегла, вот колдунья и отомстила. Только вот что, дочка, я с Веренеем, нынешним кариярским князем, во время степной войны много знался, а проклятья никакого не видел. Ты тоже боишься проклятья, которого никому не видно?

– Не знаю, – вздохнув, честно ответила Велька. – Если есть, да не видно, значит, прячут хорошо. Но я его не сильно боюсь, батюшка. Живут же они с ним, с проклятьем.

– И хорошо, умница моя, – отец снова ласково погладил ее по волосам, к груди ее голову прижал. – Хочешь еще карту рассмотреть? Ну, смотри…

Он ушел, а Велька еще долго сидела в оружейной, разглядывая рисунки на карте и разбирая надписи, мелкими резами начертанные. Какой же маленькой казалась эта нарисованная земля, на столе уместилась, и как она велика на самом деле! Вот, от Верилога до Каменца, города, что отец старшему брату в управление отдал, пути седмица. Значит, если прикинуть по этой карте, сколько им добираться до Карияра, то седмиц семь получается. Ох и долго!

Хотя это как посмотреть. И дальше города есть.

Негромкое рычание оказалось таким неожиданным, что Велька вздрогнула. В дверях стоял Волкобой. И откуда взялся? А лучше спросить – где был, если Велька его с самого сговора не видала? Всех кариярцев встречала, потому что за стол теперь приходилось выходить хотя бы раз в день, а Волкобой пропал куда-то.

Про все забыв, она вскочила со скамьи, бросилась, обняла пса, прижалась лицом к его мохнатой шее, а он тут же лизнул ее в щеку.

– Волкобоюшка, дорогой, где же ты был?

Пес, конечно, не ответил, только заворчал тихонько.

– Тебе бы еще говорить научиться, – вздохнула Велька.

– Зачем ему? С ним и так милуются, обнимают, как любимого брата!

Велька, растерянная, вскочила: в нескольких шагах позади пса стоял Ириней.

– Здорова ли ты, княженка Велья Велеславна? – на его губах дрожала улыбка, чуть насмешливая.

– Спасибо, княжич, – склонила голову Велька, – а у тебя все ли поздорову?

– Еще бы. Ну, княженка, я вам мешать не стану, вижу, что лишний, – он повернулся, чтобы уходить.

– Постой, княжич! – воскликнула Велька. – Ты не отца ли моего искал?

– Нет. Я за ним пришел, – Ириней кивком указал на Волкобоя, – а он, наверное, тебя учуял, вот и забрел, куда гостям не полагается. Давай уведу? А то еще заметят его тут, нехорошо.

– Уведи, – вздохнула Велька, – иди, Волкобоюшка. Еще увидимся, я тебе косточку припасу, – а сама все продолжала гладить пса по холке.

– Эко ты от него оторваться не можешь, – усмехнулся княжич, – а был бы я твой жених, меня бы так встречала и провожала?

– Что ты, княжич, как можно, прилюдно-то? Да и шерсти у тебя маловато, – Велька нарочито-безмятежно улыбнулась, запустив пальцы в густой собачий мех, – а ты у сестры моей про то уже спросил?

– Что ты, княженка, как можно, – передразнил Ириней, – у меня язык не повернется, – сверкнув на Вельку глазами, он крепко взял пса за ошейник и повел через сени во двор.

Велька смотрела им вслед, кусая губы. На Чаяну Ириней вроде и не глядел, зато та глаз с него почти не сводила, все пытаясь поймать его взгляд. Княгиня право выбора ей дала, так, похоже, сестра и выбрала уже. А вот Ириней…

Ириней и на Вельку перестал глядеть, с тех пор как узнал, что она княженка. Вообще пересел за дальний конец стола, к своим кметям. Только теперь вот заговорил, да с намеками. Кстати сказать, остальные трое княжичей на Вельку тоже не особо внимания обращали, хотя поглядывали, но этак осторожно, искоса, и вроде с сомнением. Никому из них она не нравилась, похоже. Только Иринею, да и то он ее в меньшицы хотел, а теперь будто растерялся. Выходит, в своем тереме ему нужна другая хозяйка-княжна? Может, и присмотрел уже?

А другие двое, Велемил с Яробраном, наоборот, глаза скоро проглядят, княжной-красавицей любуясь. Яробран, тот, кажется, и есть при этом забывает. Но их сестра словно не видит. Третий, Горибор, от еды не отвлекается, уминает за обе щеки и все больше боярынями с боярышнями любуется.

Как непросто это. Их две невесты на четырех женихов, и в любом случае придется выбирать – и им, и парням. Как же все решится и разделится? Поговорить бы с ними, княжичами этими, и хоть немного понять, что на душе у них, чего хотят?..

В тот же день, незадолго до общего вечернего застолья, Чаяна пришла к Вельке в горницу. Нарядилась ярко, она теперь каждый день словно хотела превзойти себя вчерашнюю. Без повязки на голове, поскольку сговоренная невеста, в новой, лазоревого цвета шелковой верхице, с тремя рядами ожерелий, в которых крупный жемчуг нанизали то вперемежку с хрусталем, то с лалами[29]29
   Лал – как правило, рубин, но возможно, и красная шпинель, и гранат – самоцветы красного цвета.


[Закрыть], кроваво горевшими на ярком шелке. И коса ее звенела хрустальными бусинами, щеки горели румянцем, а глаза блестели. Влетела в горницу, как северный ветер, посмотрела на Вельку, что сидела, почти готовая, перед раскрытой шкатулкой, скривила губы.

– То не заставить было тебя одеться достойно, а теперь, гляди, и не узнать! – выхватив у Малки из рук Велькино ожерелье из сердолика и янтаря, княжна в сердцах швырнула его на пол.

Малка так и застыла на месте, удивленная донельзя. Велька тоже не сразу нашлась, что сказать. Махнула рукой горничной – иди, дескать. Спросила:

– Ты что это, сестрица, не с той ноги нынче встала?

– В тебе и правда девку с болота больше не узнать. А была чернавка чернавкой.

– Что ж. Я ведь не девка с болота. Я княженка, ты помнишь, – Велька старалась говорить спокойно.

И впрямь одеваться она теперь стала по-другому, так ведь следила за этим нянька, сама выбирала в сундуках, что княженке надеть. А самой Вельке было все равно, в чем день-деньской в горнице просиживать да в трапезной иногда показаться.

– Не надевай и это, – Чаяна и другое ожерелье смахнула со стола, хрустальное.

– Что, нехорошо оно мне? – Велька приподняла бровь. – Ну, выбери сама, а я надену.

– Вот это! – княжна потянула из шкатулки нить стеклянных бусин с потемневшими серебряными подвесками. – Это возьми.

Эти бусины не блестели, а все, что не блестело, Чаяне не нравилось.

– Давай, – Велька взяла ожерелье, хотела надеть, но Чаяна, словно спохватившись, и его выхватила у нее из рук и бросила в шкатулку.

– Нет, оно нехорошо, сама другое возьми!

– Возьму. Ты злиться перестань, – Велька взяла сестру за руку. – Не нужен мне твой Ириней, разве не видишь? И я ему. И никому я там не нужна. И мне – никто.

– Глупая ты просто! – Чаяна села на лавку, закрыла лицо руками. – Не понимаешь ничего. И что же, тебе совсем никто из них не люб?

– Моего любого там нет, – вдруг неожиданно для себя сказала Велька чистую правду.

Потому что и себе она признаваться не хотела, что просыпается под утро, как наяву чувствуя руки Венко на своих плечах, а губы его – на своих губах. Потому что Купала уже прошла, и ничего от нее не осталось, разве что туман над водой.

– Любого твоего? – встрепенулась сестра. – Ты что же, все про купчишку того думаешь? Совсем разум растеряла? Ты не должна, слышишь?..

– Кому какое дело до моих дум? – пожала плечами Велька. – Кому они вредят?

Теперь на ее сердце только и бывало тепло, когда она просыпалась с мыслями о Венко. Не хотелось его забывать, хоть и надо было.

Она сама выбрала ожерелье, хрустальное с сердоликом, всего одно, и серьги вдела в уши маленькие. Улыбнулась Чаяне:

– Ты, сестрица, и так красивей, во что тебя ни наряди. А Ириней как-то сказал, что на тебя глядеть больно, так ты хороша. Может, пошутил. Что, пойдем? – она потянула Чаяну к выходу.

– Погоди, – княжна что-то медлила. – Так не нужен тебе Ириней, говоришь? Послушай, сестричка, а ты приворотные заклятья знаешь?

– Нет, – сразу и твердо сказала Велька. – Такого не знаю. Знаю только, что зло это большое, и никогда счастья не бывает от приворота.

– Так уж и не бывает! – недоверчиво пробормотала Чаяна, однако не стала настаивать.

И правильно. Это любая знающая волхва скажет: не бывает от заклятого приворота ничего хорошего…